Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 111 страниц)

– Видите, – поручик без всяких церемоний обошел стол, отодвинул стул и уселся, разворачивая белоснежную крахмальную салфетку. – Все решилось само собой, и даже жребий тянуть не пришлось. Садитесь, поручик, – в ногах правды нет.

Саше не оставалось ничего иного, как последовать примеру старшего товарища.

Едва он успел занять место (вокруг уже вовсю звенели бокалами, ножами и вилками), как хозяин праздника, его превосходительство посол Илья Георгиевич Думбадзе, поднялся на ноги, позвенел серебряной вилкой по хрустальному графину, призывая всех собравшихся к вниманию, и в наступившей тишине провозгласил тост за здравие Его Величества Государя Императора Петра Алексеевича. И стоило его голосу стихнуть, как слаженно скрипнули по паркету отодвинувшиеся стулья, присутствующие офицеры встали и выпили за Его Величество стоя. Вставший в едином порыве с остальными, растроганный Александр ощутил, как комок подкатил к горлу и увлажнились глаза, – никогда он еще не ощущал себя настолько органичной частью единого целого. А ледяная водка не обожгла, а согрела тело и душу…

Слева от Бежецкого сидела чопорная пожилая чета, кажется, даже не русская, если судить по тихим переговорам между собой по‑французски, справа наворачивал за обе щеки салаты и закуски, словно боясь не успеть куда‑то, тучный господин лет сорока. От еды он отрывался лишь для того, чтобы наполнить емкий бокал для шампанского водкой и осушить его, не поморщившись. Все окружающее его волновало мало.

Поручик Еланцев тоже мало интересовался окружающим, но привлекали его, вопреки собственному утверждению, отнюдь не закуски и напитки. Быстро опустошив несколько рюмок, он напропалую кокетничал с соседкой – некрасивой немолодой дамой, млеющей от его внимания и нервно похохатывающей при каждой шутке. Спутник этой дамы, напротив, был мрачен и методично напивался, практически не закусывая.

Заскучавший поручик от нечего делать стал прислушиваться к разговорам.

– Совершенно не понимаю, зачем я тут, – кривил губы высокий полноватый красавец в путейском мундире, сидящий через несколько человек от Саши. – Поверьте мне, господа: вся эта затея с Трансафганской железной дорогой – не более чем очередной прожект, имеющий одну цель – запустить лапу загребущую в казну по локоть.

– Это точно! – вторил ему невысокий толстяк в темном цивильном костюме. – Видели бы вы эти горы! Какие средства нужно вложить, чтобы пробить там тоннели, навести мосты через пропасти. Уж если англичанам и немцам в свое время не удалось ничего путного сделать – куда уж нам, сиволапым.

– И что, эти горы на самом деле такие ужасные? – округлила глаза хрупкая, похожая на птичку дама. – Отсюда они не кажутся такими.

– Ха! – покровительственно бросил красавец. – Вы такую пословицу слыхали, мадам: из‑за гор – гор не видно?

– В точку, Николай Игоревич! – захохотали сидящие неподалеку. – В самую точку.

– Но и горы, мадам, еще не главная из бед. Все дело в том, что горы эти населены диким народцем, который спит и видит, как бы сделать нам пакость. И с ним‑то нам не справиться точно.

– Что вы говорите!

– Кишка тонка‑с! – Путеец заметил, что Бежецкий смотрит на него, и осклабился. – Несколько жалких тысяч солдат на огромную дикую страну. Да наших вояк шапками закидают. Да еще таких…

– Позвольте, – кровь ударила Саше в голову. – Кто вам дал право? Армия защищает вас…

– И именно вы – главный защитник! Браво! – Путеец поднял руки, сверкнув дорогой запонкой в манжете, и несколько раз лениво хлопнул в ладоши. – Только таких юных защитников нам и не хватало!

– Вы слишком зелены, юноша, чтобы встревать в разговоры взрослых людей, – назидательно вставил толстяк в цивильном. – Давно ли вас за ухо выводили из‑за стола за подобные реплики?

Все вокруг расхохотались, а юноша, с трудом подавив желание встать из‑за стола и уйти, уткнулся взглядом в стол.

– Действительно, сударь, – добродушно прогудел обжора справа. – К чему вам эти споры? Праздник сегодня. Давайте лучше выпьем за вашу молодость и успехи в карьере…

Выпив с толстяком (Саша рюмку, а тот – по обыкновению – фужер), Александр подумал, что действительно погорячился. Опускаться до спора со штафиркой? Фу, моветон! Видел бы его сейчас наш князюшка Митя…

Молодой человек внезапно наткнулся взглядом на пристальный, изучающий взгляд поручика Еланцева, оставившего наконец в покое свою даму, сразу сникшую без его внимания.

– И что, поручик, вы тоже считаете меня зеленым юнцом? – выпалил молодой офицер, с досадой ощущая, как краска заливает щеки, и яростно вонзил вилку и нож в безнадежно остывший на тарелке бифштекс.

– Что вы, поручик! Почему зеленым? – вылупил бесстыжие глаза Еланцев. – Ни в коем случае! Совсем наоборот! Таких, как вы, тут называют «вишенками».

– П‑почему «вишенками»? – опешил Александр, так и не донеся вилку до рта.

С одной стороны, прозвище выглядело вполне невинно, почти нежно, но с другой стороны… Если верить молве, то кто же, кроме дам, естественно, слышал что‑нибудь приятное из уст Еланцева?

– Почему? – переспросил поручик, задумчиво подняв глаза к потолку. – Хм‑м… Так сразу и не объяснишь… – Он обежал взглядом стол и просиял. – Ага! Вот! – Вишня тут редкость, – извиняющимся тоном сообщил Еланцев, пододвигая к себе расписную пиалу с очищенным гранатом. – Особенно в это время года. Поэтому, с вашего соизволения, я воспользуюсь местным фруктом…

Бежецкий и все остальные заинтересованно следили, как поручик сосредоточенно выгребает из чашки в горсть рубиновые зерна, тщательно уминает пальцами, постреливая на зрителей лукавым глазом с таким видом, будто готовит удивительный фокус.

– Нет, я все‑таки не понимаю… – начал было Саша, но тут офицер резко стиснул кулак, давя гранатовые зерна, и дамы, до которых долетели брызги сока, хором взвизгнули от неожиданности.

– Вы с ума сошли, поручик!.. – Полковник Вострецов вскочил со стула, срывая густо запятнанную красным салфетку. – Я этот мундир в первый раз надел!..

Было много негодований, требований «выставить этого шута прочь», оханья и аханья по безнадежно испорченным костюмам и скатерти. И среди этого бедлама недвижимы оставались лишь двое: криво ухмыляющийся Еланцев и Александр, не отрывавший взгляда от темно‑красного, почти черного сока, струящегося на стол, будто кровь, и расплывающегося на белом кровавым же пятном…

* * *

– Простите, сударь, я не хотел вас обидеть. – Поручик подошел к Александру, облокотившемуся на перила, и достал из кармана портсигар. – Не возражаете?

– Что вы, поручик… – Саша считал курение вредной и некрасивой привычкой, но что делать, когда девять из десяти окружающих тебя курильщики? – Курите на здоровье.

– На здоровье? Хм‑м… Это надо будет запомнить… – невесело улыбнулся Еланцев, прикуривая от изящной зажигалки и тоже облокачиваясь на перила подле Бежецкого. – Вы, конечно же, сердитесь на меня за мою шутку.

– Нет, совсем нет, – соврал поручик, отворачиваясь: на самом деле ему было до слез обидно, что этот записной шут, невежа и… и…

«Можно же было как‑то иначе… – думал он, следя за снежинками, похожими на огромных южных мотыльков, вьющимися под фонарем: под Рождество неожиданно потеплело, и стих ветер, словно сам Господь хотел сделать людям подарок на свой день рождения. – Не при людях… Зачем так‑то вот…»

– Сердитесь‑сердитесь, – утвердительно покивал офицер. – Но понимаете, Саша, в чем тут дело…

Куда только девался прежний нагловато‑развязный тон поручика. Александру на миг даже показалось, что бок о бок с ним стоит не солдафон с сомнительной репутацией и еще более сомнительными манерами, а старший брат, которого у него никогда не было. Доброжелательный и мудрый товарищ. Почти как князь Вельяминов.

– Вы действительно очень молоды, романтичны и восторженны, Саша. Азия этого не прощает. Она – как люди, которые тут обитают. Изменчива и коварна. Она может ласково улыбаться вам в глаза, называть господином, уважаемым и даже другом, но стоит лишь расслабиться, повернуться спиной, и она выстрелит. Или ударит ножом. С ней можно разговаривать лишь ее языком. Вы это сами поймете со временем или… Или не поймете.

Поручик выпустил в темноту струю дыма, затянулся еще раз и закончил:

– Просто не успеете понять.

– Вы‑то откуда знаете? – вскинулся Бежецкий.

– Я? Да уж знаю… Эх, Саша, знали бы вы, сколько таких, как вы, «вишенок» мне приходилось провожать на родину… В лучшем случае – искалеченными, а чаще всего… Знаете что? – оборвал Еланцев сам себя. – Уезжайте. Напишите рапорт Гржимайло, сочините что‑нибудь душещипательное насчет семейных проблем… Он хороший мужик, я его давно знаю. Грозен только на вид. Он не будет возражать.

– Послушайте, поручик…

– Не бойтесь, Саша. Никто вам слова не скажет. Ни вам, ни о вас потом. Дело житейское…

– Послушайте! – Саша схватил Еланцева за плечо, рывком повернул к себе. – Вы отдаете себе отчет в том, что мне, бывшему офицеру гвардии, предлагаете? Да известно ли вам…

– Что вы сами попросились сюда? – Поручик без усмешки смотрел Александру в лицо, не пытаясь освободиться. – Известно. Сергей обрисовал в двух словах. И даже смею предположить из‑за чего. Несчастная любовь, так? По глазам вижу, что так… Да вы отпустите мой погон, в конце концов. Я не убегу.

Бежецкий только сейчас заметил, что комкает в ладони погон на плече поручика, и смущенно разжал руку.

– Вот и славно, – разгладил тот чуть смятую золотую полоску. – Поверьте, поручик: все, что казалось вам важным и сложным там, в Петербурге, скоро покажется ерундой, детскими капризами. Азия еще ухмыльнется вам в лицо… Вы видели, как улыбаются туземные женщины? – неожиданно спросил поручик.

– Н‑нет, – смешался Саша, честно пытаясь припомнить лица туземок, которых он еще видел немного. – А что?

– А то, что большинство из них это делает, не разжимая губ. Почему? А потому что зубы у них – черные и гнилые. Смотришь на такую красотку – над покрывалом только глаза сверкают. Большие, влажные… – плотоядно причмокнул Еланцев губами. – Ну, думаешь, красавица… Но вот паранджа летит в сторону, красавица приоткрывает губы в улыбке… Бр‑р‑р‑р!!! Врагу не пожелаешь.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– Затем, что я вам не враг, Саша.

Поручик докурил папиросу до мундштука и щелчком отправил окурок в темноту.

– Пойдемте к столу, поручик. Что‑то я замерз… Вы, наверное, тоже. Да и гости уже, наверное, считают, что мы с вами отправились стреляться. И делают по этому поводу ставки… Увы, дорогой мой, их можно понять – тут, в Кабуле, так мало развлечений. Давайте спутаем им карты – вернемся, как старые друзья.

– Давайте…

Еланцев подхватил юношу под локоть и увлек внутрь дома.

– А что, поручик, – спросил Саша невольно, – вы это вправду про туземных женщин?

– Что? Ах, да!.. Конечно, мой юный друг, конечно…

– И это очень отталкивает?

– Что именно?

– Ну… Их улыбка…

– Кого как. Меня, например, ничуточки! – расхохотался Еланцев, сверкая плутоватым глазом.

* * *

Праздник продолжался.

Саша кружил в танце ту самую давешнюю блондинку, оказавшуюся супругой какого‑то мелкого чиновника и на поверку – препустейшей и вздорной особой. Но выпитое горячило кровь, руки сжимали податливое тело, доверчиво прильнувшее к нему, аромат незнакомых духов дурманил… Жизнь постепенно переставала казаться мрачной.

«С чего это я взял, что все кончено? – умиротворенно думал молодой человек, слушая вполуха щебет партнерши, вдумываться в который не хотелось, да и не имело смысла, – ничего более банального он никогда раньше не слышал. – Жизнь продолжается… Тут есть общество, дамы… Люди вполне доброжелательны… Война? Что война? Совсем не обязательно…»

Додумать эту мысль он не успел.

Смертельно бледный – настолько, что рыжие волосы на фоне белого в синеву лица казались оранжевыми, – офицер вбежал в зал, постоял немного, обводя всех безумными глазами, и завопил:

– Прекратите музыку! Врача! Тут есть врач?…

Музыка захлебнулась, но пары продолжали, одна за другой останавливаясь и распадаясь, танцевать под одинокую скрипку, пока та не оборвала мелодию на высокой ноте.

– Что случилось?… Зачем врач?… Что с вами, поручик?…

Теперь и Александр узнал офицера. Они столкнулись в самый первый день в дверях кабинета генерала Мещерякова. Поручик Шестнадцатого Сибирского пехотного полка… Минден, кажется. Или фон Минден.

– Там… – поручик слабо махнул рукой в сторону туалетной комнаты, и его внезапно вырвало на ковер.

Тогда толпа, оттесняя его, хлынула внутрь…

Саша оказался на пути многоголового, но безмозглого чудовища, влекомого одним из сильнейших человеческих чувств – любопытством, – и его просто внесло в распахнутые двери…

С первого взгляда было ясно, что человек мертв: нелепо разъехавшиеся по залитому красным плиточному полу ноги, безвольно свесившаяся на грудь голова… А главное – широко забрызганная кровью кафельная стена позади. Кровью, уже собирающейся в темные сгустки, и чем‑то темно‑розовым, комковатым…

Юноша не считал себя чересчур впечатлительным, да и крови вроде бы не боялся, но внезапно почувствовал, как все съеденное и выпитое стремительно поднимается вверх, и только страшным напряжением воли не позволил себе повторить «подвиг» фон Миндена.

– Застрелился… – услышал он сзади, и взгляд тут же сфокусировался на блестящем пистолете, валяющемся возле правой руки покойного.

«Браунинг». Точно такой же, как тот, купленный в Петербурге.

«А ведь если бы я тогда… Тоже лежал бы вот так…»

Чувство вины острым ножом вонзилось в сердце. Он вспомнил, что так и не покаялся до сих пор в желании лишить себя жизни, что само по себе – грех, не исповедовался…

«Господи…»

Он внезапно узнал самоубийцу: это был тот самый мрачный тип напротив, спутницу которого охмурял поручик Еланцев.

– Кобылкин, столичный чиновник… Из‑за чего… – шептались позади. – А жена его где…

– Расступитесь, – протолкался вперед Иннокентий Порфирьевич, присел на корточки рядом с покойником, тронул его за шею и, безнадежно покачав головой, ладонью осторожно опустил мертвецу веки.

В проделанный им в толпе проход тут же вклинился генерал Мещеряков, отшатнулся от покойника, обернулся к собравшимся, пошарил глазами и заорал, багровея от натуги:

– Еланцев, подлец! Это ваши шуточки? Знал я, старый дурак, что трижды покаюсь, разрешив вам вернуться в Кабул! Знал, но разрешил! Сгною на передовой!..

– Я‑то здесь при чем? – откликнулся откуда‑то из задних рядов толпы поручик. – Вы еще скажите, что это я его застрелил!

– Застрелили бы – пошли бы под трибунал! Я видел вас с его женой! Сколько раз я говорил вам!..

Генерал оборвал себя на полуслове и махнул рукой начальнику патруля, тоже протолкавшемуся в туалет:

– Уведите.

– Да я и сам пойду, – стряхнул с себя чужие руки Еланцев. – Хотя ума не приложу…

– На гауптвахте приложите!

– На гауптвахте так на гауптвахте – мне не привыкать…

Поручика увели, а Бежецкий все стоял как вкопанный, не в силах оторвать глаз от тела человека, которого еще какие‑то полчаса назад видел живым и здоровым.

– Пойдемте, – тронул его за рукав Иннокентий Порфирьевич.

– Куда? – тупо спросил юноша, следя, как густеющая на глазах кровь клюквенным киселем медленно подползает к его сверкающему ботинку.

– Ко мне… – вздохнул медик. – Праздник все равно испорчен…

* * *

Два офицера шли какими‑то темными, неосвещенными лабиринтами, меж плохо оштукатуренных стен, строители которых старательно избегали не только прямых углов, но и всего того, что европейские их коллеги считают правильным, рациональным. Снег усилился и валил сплошной пеленой, не давая разглядеть ничего в двух метрах впереди, но тут же таял и хлюпал под ногами грязной кашей.

– Представляете, – заговорил Иннокентий Порфирьевич, перешагивая канаву. – Все это де… пардон, фекалии… потекут в арыки и реку. И горожане будут это пить… А кипятить, из‑за нехватки топлива, особенно не покипятишь, да и высоко здесь – от низкого давления вода закипает градусах при девяноста… Вот вам и дизентерия, и гепатит, и тиф, и, упаси господи, холера…

– Здесь бывает холера?

– Еще как! В прошлом году была вспышка там, за рекой. Пока спохватились, пока убедили власти ввести карантин, приняли меры – перемерло более двадцати тысяч горожан. Слава богу, не перекинулось сюда, да и то только потому, что генерал Мещеряков, рискуя вызвать бунт, приказал оцепить колодцы и арыки, засыпать их хлорной известью, параллельно обеспечив подвоз воды из горных источников… Мы трудились от зари до зари, падали с ног, но все‑таки смогли локализовать эпидемию. Однако в тот момент мы были беспомощны: ударь с гор Хамидулло – город пал бы.

– А кто это – Хамидулло?

– Местный бандит. Даже не бандит, а целый бандитский генерал. Говорят, что у него под ружьем больше двух тысяч человек. Его сильно потрепали осенью, почти перед вашим приездом, и он ушел дальше, в горы, но все эти ночные обстрелы – дело рук его людей.

– Он так силен?

– Лет десять тому назад он был кем‑то вроде министра обороны эмира, но не сошелся с ним во мнениях и попытался свергнуть своего господина. Тут, на Востоке, это в порядке вещей… Однако сторонники эмира оказались сильнее, и Хамидулло пришлось уйти. Вместе с частью армии. Говорят, что лучшие офицеры выбрали его сторону. Он учился в Англии – там привечают пуштунов, надеясь переманить их на свою сторону.

– Он пуштун?

– Как и большинство тех, кто с ним ушел… Кстати, мы тоже почти пришли.

Убогие мазанки внезапно расступились, и перед Сашей предстало вполне современное пятиэтажное здание, ряд окон которого был освещен.

– Вот мои владения, Саша.

– Госпиталь?

– Он самый.

– Но… До него же рукой подать, а вы тогда говорили…

– Правильно, – усмехнулся полковник. – Пешком – да. А на машине – только окружным путем. Да и соваться в эти трущобы одному – не советую. Даже днем. Легко можно и с кошельком расстаться, и нож под ребро заполучить. Это сегодня туземцы сидят по домам – знают, что «гяуры» празднуют день рождения своего пророка. Уважают, стало быть. Пророка Иссу – Иисуса они чтят почти так же, как и Магомета. Мы тоже стараемся особенно не высовываться в Ураза‑Байрам или Рамазан. К чему бередить религиозные чувства хозяев?

Пройдя мимо часового, отдавшего честь, офицеры поднялись на третий этаж, где Иннокентий Порфирьевич отпер ключом дверь.

– Проходите, чувствуйте себя как дома, – радушно пригласил полковник своего гостя. – Живу по‑холостяцки, так что – не стесняйтесь.

Откуда‑ то издалека доносилась музыка и веселые голоса.

– Празднуют Рождество, – улыбнулся полковник, выставляя на стол нехитрую закуску и доставая из холодильника бутылку «Смирновской». – Что поделаешь: выздоравливающие и младший медперсонал – тоже люди. Я разрешил. Мы им мешать не будем, и они нам не помешают… Прошу к столу! Чем бог послал…

Офицеры чокнулись, выпили…

– Неужели этот… Кобылкин был таким ревнивцем? – задал Саша мучивший его всю дорогу вопрос. – Стреляться из ревности…

– Да я бы не сказал, – задумался медик, накладывая себе на тарелку соленые грибы. – Кушайте грибочки, Саша, кушайте! Моя Оленька прошлым летом собственноручно собирала и солила. Она у меня знаете, какая мастерица? Постойте‑ка…

Полковник Седых встал из‑за стола, прошел в смежную комнату и принес оттуда фотографию в рамке.

– Вот она – моя красавица, – с любовью в голосе произнес он, протягивая Бежецкому портрет.

Из‑ под стекла на Сашу смотрела нестарая еще миловидная женщина.

– Любушка моя… – Иннокентий Порфирьевич поставил портрет на стол и повернул лицом к себе. – Пусть тут побудет. Будто и она тоже с нами… Хотя, будь она с нами – вряд ли бы мы так вольготно себя чувствовали, – улыбнулся он, наливая себе и поручику по второй. – Ужас, как нетерпима милая моя к выпивке и курению. К курению – особенно! – поднял он вверх палец.

Выпив и закусив, врач вернулся к сегодняшней трагедии.

– Михаил Юрьевич… Кобылкина звали Михаилом Юрьевичем, как поэта нашего… Не производил на меня впечатления человека взбалмошного. Это ведь, согласитесь, определенный склад характера нужно иметь, чтобы так вот, в запале, выстрелить себе в висок.

– Да‑да! – поспешил согласиться юноша.

– Вот именно. Я знал покойного не слишком хорошо, но он казался мне человеком серьезным и обстоятельным. Чем он конкретно занимается, не знал, думаю, никто. Да, были какие‑то разговоры про снабжение армии, но подозреваю, что все это было липой, дымовой завесой. Кобылкин был человеком с двойным дном. Возможно – служил по линии Министерства внешних сношений, а возможно, и в более серьезном ведомстве. Не удивлюсь, если окажется, что Лидия Тимофеевна – вовсе не его жена. Так – прикрытие…

– Так выходит, что Еланцев не виноват?

– Еланцев? Вы про этот флирт? Оставьте… На людях… Поручик не настолько глуп и весьма хорошо может управлять собой. Да и сомневаюсь, что вдова в его вкусе… Что‑то здесь не так. Кстати, вижу, что вы, Саша, уже успели познакомиться с Еланцевым?

– Да, немного…

– И уже прониклись к нему симпатией. Мой вам совет, молодой человек: держитесь от сего индивидуума подальше. Да, он неглупый и обаятельный человек. Храбр, предприимчив… Все верно. Но вряд ли общение с ним подвигнет вас на что‑либо путное. И вообще… – Иннокентий Порфирьевич потянулся за бутылкой, покачал ее в руке и поставил на место. – Я бы советовал вам… вернуться назад. Все это не для вас, Саша. Вы еще слишком молоды. Если хотите, я могу помочь. Допустим, напишу заключение, что климат высокогорной местности вреден для вашего здоровья… Чему вы смеетесь?

– Буквально полчаса назад поручик Еланцев тоже пытался выдворить меня отсюда. И почти теми же словами.

– Ничего смешного, – пожал плечами медик. – В этом я с ним полностью согласен. И все равно, не советовал бы вам ему слишком доверять. Вы знаете, что он был штабс‑капитаном, но разжалован в поручики и отправлен сюда за некий неблаговидный поступок?

– Нет… А что за поступок?

– Что‑то связанное с женщиной… Но это не важно. Важен факт. Да и здесь мог бы уже раз десять вернуть себе чин и получить награду, но из‑за своего характера… Короче говоря, сторонитесь его, Саша. Он опасен.

– И много здесь таких? – сменил юноша тему.

– Каких таких?

– Разжалованных.

– Да почитай, половина. Истины ради, нужно признать, что Еланцев еще сущий агнец в этом плане. Жербицкий, к примеру, из вашего полка – проиграл в карты казенные суммы, поручик Репин – его убили месяца два назад в перестрелке – был замешан в подлоге, а Нефедов – вообще политический.

– Нефедов?

– Ну да. Дружок вашего ненаглядного Еланцева. Симпатии к социалистам или что‑то подобное. В мирное время все эти господа распрощались бы с погонами или, того хуже, – со свободой, но… Афганистан, юноша, – это новый Кавказ. А что может быть лучше, чем послать проштрафившегося офицера под пули? Так что романтиков вроде вас здесь – единицы. Еще раз повторяю вам…

В дверь деликатно постучали, и Иннокентий Порфирьевич оборвал себя на полуслове.

– Войдите!

В дверь просунулась симпатичная девичья головка в кокетливой шапочке, набекрень сидящей на пышных каштановых кудрях:

– С Рождеством Христовым, Иннокентий Порфирьевич! Празднуете?… Ой! Вы не одни?

– Чего вам, Никишина? – строго спросил медик, хмуря брови.

– Да Черемышу из пятнадцатой опять плохо.

– Черемышу? Прапорщику?

– Ага.

– Не «ага», а «так точно», Никишина. Когда я вас приучу к дисциплине, наконец?

Куда девался мирный и домашний Иннокентий Порфирьевич? Перед Александром был строгий полковник Седых – царь, бог и воинский начальник этого околотка.

– Вы посидите, Саша, – положил он руку на плечо собиравшегося встать юноши, тяжело поднимаясь из‑за стола. – А я отлучусь минут на пять‑десят. Вы тут пока ешьте, пейте… Телевизор можете включить. Книги вон на стеллаже… Только к окну, ради бога, не подходите. И жалюзи не подымайте – Рождество Рождеством, но мало ли чего…

8

– Не берите в голову, Саша, – Еланцев небрежно, всего двумя пальцами, крутил баранку, лихо выворачивая машину между заливающимися негодующими воплями клаксонов «бурбухайками», с таким же, как и у них, презрением к правилам уличного движения. – Если бы за каждый день, проведенный мной в своей жизни на «губе», мне платили по рублю – я давно был бы состоятельным человеком. Да и на Мещерякова я не в обиде – старик вспыльчив, но отходчив. Легко мог бы отправить обратно в Кандагар…

– Там опасно? – спросил Саша, вцепившийся в ручку на двери, будто клещ, и горько сожалеющий об отсутствии ремней безопасности.

– Тут везде опасно. Но в Кандагаре, ко всему прочему, еще и скучно…

– Как же может быть скучно, когда опасно? – не поверил юноша.

– Может… Вы уж мне поверьте на слово, мон шер. К опасности, когда она всегда рядом, легко привыкаешь. А вот когда каждый день вокруг видишь одни и те же опостылевшие рожи, когда главная достопримечательность – ворота двора, где твоя рота расквартирована, водки не достать ни за какие деньги, а из чтения, кроме Корана и бульварного романа на французском без начала и конца, ничего нет – тогда тоска. Коран – роман… Надо будет запомнить…

Александр честно попытался представить описанное поручиком и не смог.

– Добавьте сюда, что до ветру ходить приходится по двое, чтобы один караулил тебя с автоматом в руках, пока ты оправляешься, что в карты играть не имеет смысла, во‑первых, потому, что они протерты до дыр и знакомы даже по «рубашкам» до мелочей, а во‑вторых, все твои уловки, равно как и уловки твоих партнеров, хорошо известны… То же самое с шахматами… Знаете, какая игра там считается лучшей?

– Не знаю.

– Кости! Тривиальные тупые кости. Занятие, которым занимали свободное время, наверное, еще римские легионеры. Вы бы видели ритуал освидетельствования костей перед каждой игрой! А накал страстей… Однажды я проиграл за один вечер три своих месячных жалованья, пистолет и ботинки. Представляете? А в следующий – все вернул обратно, и с лихвой. Лучший индикатор удачи – уверяю вас… Куда прешь, дурак! – заорал поручик, потрясая перед лобовым стеклом кулаком: какой‑то местный «бурбухай» не то от угодливости, не то из упрямства свернул туда же, куда и русское авто, и два автомобиля, повторив известный всем маневр, когда два человека не могут разминуться в дверях, едва не столкнулись лоб в лоб. При том что бампер у туземной «шайтан‑арбы» отсутствовал напрочь.

– Видите, какие бестолочи? – развел руками Еланцев, пока его афганский визави пытался сдать назад, создавая безнадежную пробку. – Ладно, хоть мы почти приехали.

– Как же мы оставим машину? – забеспокоился Саша, озираясь.

– А Мухамедьярова мы с вами зачем, спрашивается, взяли? – кивнул поручик назад, на безмятежно дремавшего на заднем сиденье мордастого азиата. – Он и покараулит, и подгонит авто, когда затор рассосется.

– Я думал, что он будет переводить…

– Ха! Зачем нам переводчик? В дукане, друг мой, как и в любви, переводчик не требуется.

Поручик выбрался из‑за руля, небрежно отмахнулся от требующего чего‑то туземца и взял протянутый Мухамедьяровым с заднего сиденья автомат.

– А автомат‑то зачем? – не понял Саша.

– О‑о! Автомат в дукане – первое дело! – охотно пояснил Еланцев, закидывая оружие на плечо. – Аргумент, так сказать. И весьма весомый. Когда две высокие договаривающиеся стороны не приходят к единому мнению, в ход вступает последний довод королей. Вы знакомы с этим термином?

– Ну… Это пушки вроде бы…

– Примерно так. Но за неимением пушек сгодится и автомат.

– Вы будете стрелять в мирных людей?

– Мирные они точно так же, как и мы. Здесь любой человек мирный, пока не взял в руки оружие. Оно же – всегда под рукой. Но до стрельбы доходит очень редко. Мы же не грабить идем, а покупать. А покупатель с продавцом всегда могут найти общий язык. Они ведь не высокие договаривающиеся стороны.

– Понятно… – протянул Саша, так ничего и не понявший. Но кобуру, на всякий случай, передвинул на ремне поудобнее. – А где здесь дукан?

– Да везде, – широко обвел рукой улицу Еланцев. – Это торговый район, и здесь, почитай, каждый дом – магазин.

– Так много?

– Нормально. На Востоке война и торговля – два основных занятия.

– А где витрины? – с любопытством оглянулся Бежецкий, ожидая увидеть нечто привычное его взгляду, но, кроме аляповатых вывесок, намалеванных арабской вязью, латиницей и кое‑где безграмотной кириллицей на фанере, жестяных листах, а то и просто на глинобитных стенах, ничего не увидел.

– Витрины – в европейском квартале, – пожал плечами поручик. – Там все чинно и бла‑ародно. И витрины, и приказчики… Только сдерут с вас там, Саша, несусветно. Втрое, а то и впятеро против здешних цен. А ассортимент там – не чета здешнему.

– Да ну! – не поверил юноша, скептически оглядывая убогую «рекламу» магазинчиков.

– Вот вам и ну. Да пойдемте, чего стоять, сами и убедитесь. Что вы, кстати, хотите купить?

– Я?… Да так…

– Ну, вы даете! Я‑то думал, что у вас определенная цель есть, а вы просто – посмотреть.

– Да у меня вроде бы все есть… А вы что хотите приобрести?

– Первым делом – патроны к пистолету…

– А вам разве не выдали?

Еланцев внимательно посмотрел на Сашу и вынул из кобуры пистолет совершенно незнакомой ему системы.

– Вы у нас на складе патроны калибра шесть – сорок пять видели?

– Н‑нет…

– А наши к моей «беретте» не подходят.

– Что же вам мешает пользоваться нашим пистолетом?

– Качества его, – пожал плечами Еланцев, засовывая оружие обратно в кобуру. – К тому же это – дело вкуса. Вы вот имеете пристрастие к «федорову», я – к «беретте», Нефедов – к «вальтеру»… Тут у нас отношение к офицерскому оружию самое демократическое. Ну, разумеется, когда приезжают ревизоры, приходится предъявлять табельное, а посему – следить, чтобы по крайней мере скорпионы в стволе не поселились, а в обычное время… Но зарубите себе на носу – это касается только личного и офицерского оружия. Буде, гипотетические пока, ваши подчиненные начнут проявлять изысканность вкуса и следовать вашему примеру – пресекайте в зародыше. Все вооружение взвода должно быть е‑ди‑но‑об‑раз‑но, – назидательно подняв палец, по складам проговорил поручик.

– Почему?

– Время придет – поймете.

– А кроме патронов? – немного обиженным тоном спросил Александр.

– Известное дело! – Еланцев щелкнул себя пальцем по горлу. – Банкетов в ближайшее время не предвидится, а жить как‑то надо. Не бегать же к Силантию Фокичу каждый раз? У него, кстати, выпивка кусается.

– Разве тут можно купить спиртное? Я думал, магометанская вера не позволяет…

– При чем тут вера, когда замешаны деньги? Кстати, вы еще не успели ничего купить из местных безделушек у сеттлментских обдирал?

– Нет, как‑то руки не доходили…

– Купите чилим. Это такой туземный аналог кальяна. Вы ведь все равно папиросы не курите – вот и попробуете. Будете, возлежа на подушках, как персидский шах, потягивать ароматный дымок… Чистое сибаритство. Кстати, подушки, коврики, халаты и прочее тряпье покупать настоятельно не советую: красивые вещицы – спору нет, но от блох потом спасения не будет. Будете чесаться, как шелудивый. А кальян, в любом случае, красиво и оригинально.