Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 111 страниц)

Николай только недюжинным усилием воли подавил в себе желание вынуть весло из уключины и слегка стукнуть эту ростральную фигуру по скалившей зубы роже. Ну и что с того, что в болоте спас жизнь? Что с того, раз‑два... Что с того...

Слава богу, что сдержался: Князь первым заметил погоню и не преминул сообщить беглецам, что тонуть, возможно, не придется – их после вчерашнего сражения просто порежут на куски.

– Помолчали бы... – пропыхтел красный как рак Чебриков, натужно ворочая тяжеленным веслом. – Вас‑то тоже не пощадят.

– Как бы не так, господин легавый! Как бы не так! – злорадно возразил на это графу Кавардовский. – Русский мужик всегда отличался сердоболием и сочувствием к невинно заточенным. Тем более мой же коллега по ночному ремеслу. Так что, мсье...

– Первым, кого прирежут, будете вы, князь, и я вам это обещаю, – заверил его Николай. – Возьму уж грех на душу. Я же не дворянин – мне политесы как‑то...

– Не трудитесь, Николай Ильич, – посоветовал Чебриков. – Эту... рептилию словом не проймешь, а если что, я сам его придушу. Из классовой солидарности, так сказать...

Моторная лодка, переполненная жаждущими реванша головорезами Базуки, тем временем все больше и больше сокращала расстояние, имея подавляющее преимущество в скорости перед дырявой развалюхой.

– Почему они не стреляют? – Валя, как всегда легко, впала в панику, бросив уже практически бесполезную банку.

– Живьем хотят взять, разве непонятно? – буркнул Николай.

Жорка тоже отшвырнул банку и схватился за двустволку.

– Я им так просто не дамся... Ротмистр вздохнул и, бросив весло, принялся расстегивать куртку.

– Стрелять не стоит: у них автоматическое оружие и одним залпом они изрешетят всю лодку, да и нас заодно. Вместе с вами, Кавардовский! – Язвительный поклон в сторону несколько поубавившего свою резвость Князя. – Поэтому нужно использовать последний шанс.

До вражеской посудины оставалось уже не более пятидесяти метров, и отлично можно было различить человека в белом с биноклем в руках на ее носу, а также десяток бритоголовых парней, вооруженных автоматами и помповыми ружьями, позади.

– Петр Андеревич, вы же не станете... – всполошилась Валя, сжимая мокрыми и перемазанными ржавчиной ладонями щеки.

– Стану, мадемуазель, стану... Берите весло, Георгий, и постарайтесь все‑таки добраться до цели. Обо мне не думайте...

– Петр!..

Вместо ответа ротмистр, скинув с ног ботинки, почти без всплеска исчез в мутных волнах.

* * *

Стоящий на носу с биноклем в руках Клещ в развевающемся по ветру белом дождевике, испятнанном брызгами, летящими из‑под носа моторки, строго‑настрого запретил открывать огонь по приближающейся лодке.

– Живьем всех взять, живьем. С мужиками поболтаем, девку – на хор!

Последнее замечание вызвало одобрительный гул у братвы, мечтавшей поскорее дорваться до беглецов, особенно до проклятого ниндзя.

– Глянь, Леха! – Базука опустил свой бинокль. – Кажись, кого‑то за борт сбросили. Или что‑то.

– Наверное, того, связанного. Видать, наш человек был... – Клещ напряженно всматривался в окуляры.

– Жалко... Может, выплывет?

– Связанный?

Вадик снова перекрестился.

– А кота этого, заразу, собственноручно утоплю! – мечтательно произнес он. – Вон он: видишь башка ушастая из‑за борта торчит! В мешок подлеца да в воду!

– Ты явно неравнодушен к котам, Вадя! Это что‑то патологическое... – Клещ повернулся к другу, опуская бинокль. – Всем приготовиться к абордажу...

– Чего‑чего?..

– Захватим это корыто, говорю!

В этот момент лодку, идущую на полном ходу, слегка качнуло, словно она налетела на мель, и над бортом в вихре брызг сразу на метр выросло что‑то непонятное, черное, блестящее, словно бы облитое мокрой кожей.

– Атас! – завизжал Базука, занося руку для крестного знамения.

Ударила жиденькая автоматная очередь – у кого‑то из братвы не выдержали нервы. В этот момент лодка резко накренилась и перевернулась.

Последнее, что успел увидеть в своей жизни оглушенный, полузахлебнувшийся и полуослепший Клещ, был бешено вращающийся винт моторки. В следующий миг мир окунулся в багровую бездну.

«Анюта... – успело пронестись в уже наполовину умершем мозгу Алексея. – Анечка моя...»

* * *

– Ну что там, что? – Валя, вытягивая шею, все пыталась разглядеть что‑нибудь в том месте, где несколько минут назад исчезла преследовавшая их моторка.

Мужчины, опустив ненужные уже весла, понуро сидели, уставясь на мокрое дно лодки, в плескавшуюся воду, в которой намокала сброшенная ротмистром перед прыжком в воду куртка. Даже Кавардовский притих и смотрел куда‑то в сторону.

– Может быть, выплывет. Вода‑то теплая...

– При чем здесь температура воды? Там винт... И волна опять же. Видишь: ни одного предмета на поверхности не плавает. Все потонули. Да и времени прошло изрядно. Ладно, Жорка, бери весло.

В этот момент мокрая рука, беззвучно взметнувшись из‑за борта, крепко вцепилась в рассохшиеся доски.

27

До ближайшего перехода было уже недалеко: выступить в путь пораньше и... К обеду, возможно, откроется новый мир. Каким он будет? Таким же, как этот: девственным и нетронутым или?..

«Еще один необитаемый мир... – пронеслось в голове Чебрикова, бережно разглаживающего на колене истрепанную берестовскую карту. – Сколько же их: таких прекрасных, первозданных и... совершенно безлюдных».

– Насчет безлюдных, это вы верно заметили, – ворчливо заявил кто‑то рядом, прямо за спиной ротмистра. – Но относительно необитаемости я с вами готов поспорить!

Петр Андреевич ошеломленно закрутил головой, но никого, кроме спящих путников вокруг не было.

– Не старайтесь, не старайтесь. – Невидимый обладатель ворчливого голоса засмеялся. – Все равно у вас ничего не выйдет.

– Почему? – Граф словно невзначай положил руку на автомат и весь напрягся, готовый в любую секунду нырнуть вбок из‑под гипотетического прицела, перекатиться и открыть огонь на поражение. – Разве вы невидимы?

Невидимка замялся:

– Можно выразиться и так... Хотя... Да ладно, все равно вы не поймете.

– Я что, произвожу впечатление непроходимого тупицы? – Ротмистр, чтобы потянуть время, сыграл обиженного, а сам в этот момент напряженно раздумывал о том, как найти выход из этой странной ситуации.

– Что вы! – совершенно искренне, как показалось Чебрикову, ответил «гость». – Вы, судя по всему, очень умны л к тому же весьма хладнокровны. А если еще перестанете тискать свой смертоносный аппарат, то вообще вырастете в моих глазах на недосягаемую высоту.

– А у вас есть глаза?

– Конечно, как и у всех... Почти у всех разумных существ.

Ротмистр не торопился следовать совету, продолжая сжимать рукоять «АКСУ»:

– Есть и слепые?.. Простите, я это так – из чистого любопытства.

– К чему извиняться? Есть разные разумные, в том числе и с другими органами чувств, заменяющими им зрение. Без глаз, но не слепые. Я понятно выражаюсь?

– Абсолютно! – заверил «гостя» ротмистр. – Но мы, кажется, отклонились от темы.

– Да‑да...

Петр Андреевич был готов поклясться, что невидимый собеседник сейчас рассеянно протирает стеклышки пенсне, как делал приват‑доцент Мерзляков, преподававший в кадетском корпусе русскую словесность, когда терял нить беседы и мучительно пытался вернуться на проторенную дорожку.

– Итак, чем обязан столь позднему визиту? – по‑светски продолжил граф, устраиваясь поудобнее – шестое чувство подсказывало ему, что ни опасный хищник, ни какой‑нибудь не менее коварный головорез в пространную беседу с потенциальной жертвой пускаться не будут... Невидимка уже сто раз мог воспользоваться своим преимуществом, не афишируя своего присутствия. А значит, по крайней мере в ближайшее время, автомат действительно можно оставить в покое.

– Да‑да, конечно... С прискорбием должен сообщить, что вы изрядно отклонились от нужного вам курса, – сменил дружеский тон на официальный ночной гость. – Следуя далее, если можно так выразиться, без руля и без ветрил, фигурально, конечно, вы рискуете забраться в такие дебри, возвращение откуда станет вообще проблематичным.

– Значит, есть верный курс... к нужной нам цели? – пытаясь утихомирить заколотившееся от радостного предчувствия сердце, ротмистр едва не сказал домой, но вовремя спохватился, что дом этот – только его и Кавардовского.

– Конечно.

– И как туда... Если вам известно, разумеется...

– Разумеется. Естественно, точного направления, как говорится, пальцем, я вам указать не могу. Не существует в нашем случае направлений... Желаете, я продемонстрирую вам это наглядно, пусть и весьма упрощенно?

– Конечно.

– Прикройте на мгновение глаза.

Петр Андреевич беспрекословно повиновался, и тут же в темноте перед его глазами возникло сложнейшее переплетение разноцветных нитей, среди которых преобладали золотистые, но встречались зеленые и красные и совсем редко – других цветов радуги. Клубок жил своей жизнью, постоянно меняя форму, словно перетекая из неправильного шара в некое подобие куба, и тут же – во что‑то конусообразное... Нити извивались, каждую секунду переплетаясь по‑новому, создавая все новый и новый прихотливый узор. Ротмистру на мгновение показалось, что он что‑то уловил в диком переплетении, но стоило всмотреться – и понимание ускользнуло, а взамен навалилась головная боль, постепенно становящаяся все более и более мучительной. Внезапно он понял, что все то время, что он созерцал разноцветное живое чудо, его окружал какой‑то невообразимый шум наподобие какофонии, издаваемой симфоническим оркестром в процессе настройки инструментов, только еще более хаотический и немелодичный. Дали знать о себе и другие органы чувств, причем не с лучшей стороны...

– Очнитесь, граф, – донесся до Чебрикова сквозь волны пульсирующей боли голос невидимки. – Придите в себя.

Ротмистр поднял веки, и наваждение мгновенно пропало, унося за собой мигрень.

Кругом стояла обычная теплая ночь, обволакивающая десятками своих ненавязчивых и донельзя привычных шумов и запахов. Прохладное дуновение ночного ветерка коснулось щеки, ничем не напоминая того дикого ощущения, будто одновременно заглядываешь в разверстое жерло доменной печи, высовываешься из палатки до ветру на арктическом холоде, и к тому же дикий пустынный ветер сечет лицо мириадами песчинок. Запах леса, обогащенный дымком затухающего костра и не слишком освежающим воздух амбре давно не стиранной одежды, казался райским ароматом по сравнению с невозможной адской смесью, только что травмировавшей обоняние графа.

– Простите... – Собеседник казался виноватым и сконфуженным одновременно. – Я совсем позабыл о некоторых особенностях человеческих органов чувств... Так вы поняли, что именно я хотел вам показать?

Разочарование, видимо, было написано не только на лице, но и на затылке Чебрикова, потому что невидимка тут же добавил:

– Однако я здесь для того, чтобы показать вам правильную тропу. Понятие «тропа», естественно, нужно взять в кавычки... Так, вроде бы принято в вашем языке? Понимаете, если бы вы сразу, еще в начале пути, не свернули на неправильную дорожку, то уже давным‑давно были бы дома.

– Но...

– Да, те ворота оказались закрыты, но они не единственные, которые ведут из того измерения в ваше, не единственные...

– Значит, правильными были третьи?

– Почему третьи?

– Ну, нам говорили, что ворот в каждом мире три. Невидимка рассмеялся:

– Кто вам это сказал? Ах да... Нет, на самом деле ворот гораздо больше, но все скитальцы‑практики...

– Кто‑кто?

– Скитальцы. Мы так называем людей... Не только людей... Которые, случайно наткнувшись на ворота, «заболевают» другими измерениями и посвящают путешествиям по ним всю жизнь. Иногда короткую, иногда – длинную. Так вот, среди скитальцев‑практиков бытует мнение, что измерения соприкасаются друг с другом исключительно по троичному принципу.

– А на самом деле?

– На самом деле в каждом измерении известны сотни ворот, связывающих их, порой многократно, с другими. Наука же говорит о возможности существования количества на порядки большего...

– На порядки? Это значит – тысячи и десятки тысяч? – не удержавшись перебил лектора Чебриков.

– Точнее – десятки миллионов, – сухо подтвердил невидимка, видимо, недовольный, как и все лекторы, что его перебивают. – Дело в том, что не все они лежат на поверхности и удобны для перехода.

– Это точно! – буркнул себе под нос ротмистр, вспомнив мерзкий вкус протухшей воды ледяного болота, все еще стоящий на языке.

– Увы, бесконтрольное перемещение по измерениям сильно вредит всему Континууму. Вам знаком данный термин?

– В общих чертах...

– Замечательно. Вы обратили внимание на то, что нити в клубке были разного цвета?

– Да, я как раз хотел вас спросить об этом.

– Так вот: перемещаться по золотистым линиям – а их, как вы видели, подавляющее большинство, – можно без каких‑либо проблем, хотя и бессистемно, но по красным... Вы наверняка понимаете, что красный цвет – цвет предупреждения...

– Естественно.

– Тогда все просто: зеленый соответственно обозначает предпочтительные пути.

– А другие цвета?

– Вы заметили? – изумился невидимка. – Хотя да... Наверное... Понимаете, я не совсем смогу вам это объяснить... – задумчиво произнес он после некоторого молчания. – Вам известно, что пространство и время взаимосвязаны?

– Да, теория Эйнштейна.

– Извините, не знаю такого... Тогда все просто: синие линии ведут в измерения, расположенные в ином времени, а белые, к примеру... Знаете, я сам толком не разбираюсь в этой области.

Ротмистру показалось, что ночной гость несколько кривит душой. Ну и ладно: не хочет говорить – не надо. И так подбросил разом столько пищи для размышлений, что переваривать все услышанное можно очень долго. Ишь ты – не лгали, значит, фантасты насчет перемещений во времени. Не совсем, вернее, лгали...

– Так чем же опасны красные линии?

– Боюсь, вы не поймете.

– Там что: что‑нибудь ужасное? Что‑то вроде «холодильника»? Ну того мира после ядерной катастрофы или бесконечного болота...

Невидимка хмыкнул:

– Нет, красные измерения внешне ничем не отличаются от обычных. Во многих из них обитатели очень благополучны. В некоторых – даже чересчур, на мой взгляд. Но это личное. Ваше же «ужасное» болото – всего лишь один из популярных туристических аттракционов, кстати, расположенный на зеленой нити. Вернее, на одном из ее участков.

– А как же монстры?

– Вы имеете в виду лангенохордумов?

– ???

– Довольно безобидные зверюшки, никогда не покидающие облюбованного ими логова.

– Но мы же...

– А зачем, скажите мне на милость, вы покинули установленный туристический маршрут? Обозначенный, между прочим, специальными вешками. Если бы вы двигались там, где положено, появление лангенохордумов (кстати, довольно эффектное, вы не находите?) ничего, кроме чисто эстетического наслаждения, вам бы не принесло. Но вернемся к красным измерениям: опасность в самом проникновении туда пришельцев из другого измерения.

– Антимиры?.. Аннигиляция?..

На этот раз ночной гость откровенно рассмеялся:

– Ну, эти страсти уже чистый вымысел ваших литераторов‑фантастов. Опасность в другом – в деструкции всего Континуума, причем совершенно неуправляемой. Хорошо, что пока... Подчеркиваю, пока ни один из скитальцев не добрался до красного измерения. Если же доберется...

– Катастрофа?

Чебрикову показалось, что невидимый собеседник развел руками.

– Пока это известно только в теории. Да и в этом, надо вам заметить, многие не сходятся во мнениях. Кто‑то считает, что в случае инвазии весь Континуум б. дет необратимо изменен или даже уничтожен, другие, но их, к счастью, меньшинство, настаивают на том, что некая структурная перестройка Континууму не повредит.

– Знаете, – заметил ротмистр, припоминая прочитанную им «Историю России». – Не нравится мне с некоторых пор слово «перестройка»... Чем‑то катастрофическим от него отдает.

– Совершенно с вами согласен, граф. Однако мы заболтались. Через несколько минут истекает срок вашей вахты, а беседовать при свидетелях или убеждать нового собеседника...

– Петр Андреевич потрясенно вскинул правую руку, на запястье которой еще по принятой в Корпусе моде носил часы, и ахнул: уже без четверти три!

– Не может быть!..

– Увы, тут виноват я, – повинился невидимка. – Показ модели Континуума занял больше времени, чем я предполагал. Разница в восприятии, сами понимаете... Одним словом, я добавил на вашей карте несколько значков, которые, надеюсь, как человеку военному, будут вам понятны.

– А у вас тоже есть военные? – изумился ротмистр.

– Как и везде, дорогой граф, как и везде... Сто против одного, что ночной гость приуныл.

– Прошу вашего прощения, граф, что отнял столько времени, – церемонно начал прощаться невидимка. – Засим спешу откланяться...

Чебриков всполошился:

– Постойте, я же не успел расспросить вас о маршруте!

Голос уже начал удаляться.

– Маршрут практически ничем не отличается от предыдущего. Несколько досадных заминок – не более того...

– Хороши же некоторые из них! – Граф отчетливо вспомнил сражение на мечах в пещере Роланда. Невидимка остановился:

– Один умный человек в вашем мире (вы тоже знаете это высказывание, только немного подзабыли) говорил, объясняя теорию параллельных измерений, что для того, чтобы попасть в расположенную рядом реальность, нужно всего лишь овладеть искусством прогрызать дырки в отделяющей их стене. Вы, граф, мне кажется, овладели этим искусством в совершенстве. До свидания!

– Так мы еще увидимся?

Ночной гость от души расхохотался:

– Увидимся? Вряд ли. Но встречу лично с вами, – упор был сделан именно на последнее слово, – я гарантирую...

Последние слова более угадывались, чем слышались.

– Ротмистр! Что с вами?

Чебриков встрепенулся и сел, очумело тряся головой.

Над лагерем занимался ранний летний рассвет, Валя еще спала, а над ротмистром склонились встревоженные Жорка и Николай.

– Что с вами?

Петр Андреевич протер глаза и виновато улыбнулся.

– Вот... проспал...

Друзья переглянулись: чтобы «железный» ротмистр хоть раз поддался слабости, припомнить не мог никто.

– Изучал карту и...

Граф поднял лежащий на рюкзаке истрепанный лист бумаги, слегка влажный от выпавшей под утро росы, и... обмер.

К уже имеющимся красным звездочкам и зеленому треугольнику добавилось несколько совершенно новых значков.

Часть третьяНИ ШАГУ НАЗАД

28

Туда или не туда, куда нужно было Чебрикову со спутниками, вела тропа, указанная неведомым (и невидимым) доброхотом, посетившим Петра Андреевича, но обитаемые миры внезапно закончились, и дорога странников пролегала теперь через земли, на которые вряд ли когда‑нибудь ступала нога человека.

Дикие базальтовые скалы, поросшие кое‑где кустарником и громоздящиеся исполинской головоломкой под бесцветным, плоским и раскаленным, словно противень духовки, небом, буро‑желтые песчаные барханы, шевелящиеся, словно живые, под непрерывным колючим ветром, или не тронутый топором дровосека девственно‑непролазный лес – безлюдные миры отщелкивались, будто костяшки исполинских счетов, нанизываясь на стержень пройденных путешественниками километров и не оставляя после себя почти никаких воспоминаний.

Казавшееся поначалу волшебной сказкой, а затем опасным, но увлекательным приключением, затянувшееся путешествие превратилось в конце концов в тяжелую, временами изнурительную, но всегда донельзя рутинную работу.

Нет, никто не роптал. Все путешественники просто‑напросто превратились в механизмы – шагающие, привычно оценивающие окружающую действительность на предмет опасности или, наоборот, пригодности (для ночлега, пропитания и прочих утилитарных надобностей), уже не обращающие особенного внимания на красоту внезапно открывшегося за поворотом ромашкового луга или чарующую прелесть лесного озерка.

Ушли в прошлое посиделки у костра, беззлобные подначки и розыгрыши, диспуты на самые различные, затрагивающие все на свете темы. На привалах, наскоро приготовив нехитрую пищу и распределив время дежурства, проваливались в мертвецки крепкий сон без Сновидений, готовые, однако, в любую секунду вскочить на ноги, хватая оружие. Даже Валя, осунувшаяся и как‑то повзрослевшая, что ли, засыпала, обняв трофейный автомат, словно любимую с детства куклу, оставшуюся за тридевять земель отсюда.

Никто не жаловался, все понимали, что, если все идет именно так, значит, так и должно быть. О возвращении не заикался никто. Да и куда возвращаться? По своим следам обратно? Через растревоженное, будто осиное гнездо, логово бандитов, оставшихся без главарей? Через имперский мир, где, вероятно, уже на каждом столбе расклеены объявления, сулящие неплохие деньги за поимку опасных нарушителей спокойствия? Через «туристическое» болото, кишащее голодными лангенохордумами? Нет, дорога была только одна: вперед, и только вперед.

Собственно говоря, никакой прямой не было и в помине. Возможно, переходы и лежали на какой‑то линии, точная конфигурация которой, если припомнить ночное видение ротмистра, была известна только самому Создателю или его зловредному антиподу, однако в реальности дело обстояло совсем по‑другому.

Значки переходов, с педантичностью штабного офицера проставленные Чебриковым на контрольной карте, купленной в «демократическом» мире, ясно и недвусмысленно складывались в гигантскую, геометрически правильную окружность, захватывающую на востоке Хоревск (или, по крайней мере, то место, где он должен был находиться), а на западе, касаясь печальной памяти Краснознаменска (жители которого, надо думать, уже успели благополучно переселиться в соседний Парадиз), вернее, места того злополучного ночного Ьоя с «шакалами», в результате которого путешественники потеряли Берестова и сами едва не сложили головы на черном как асфальт радиоактивном льду, уходившую далеко в Уральские горы.

Когда окружность должна была замкнуться в первый раз, путешественники подспудно опасались самого худшего – что «тропа» вернет их в то самое место, откуда начался бесконечный марафон по ненаселенным краям, но опасения не подтвердились: миры сменялись по‑прежнему и стекляшками калейдоскопа складывались в ни разу не повторяющиеся комбинации. Спираль «тропы» виток за витком уносила друзей все дальше и дальше в неведомую глубину Континуума...

Реальных опасностей, хоть как‑то разнообразящих бесконечную унылую гонку неизвестно куда (радоваться или печалиться по этому поводу – непонятно), на пути встречалось тоже не так уж и много, да и не шли они ни в какое сравнение с предыдущими. Ну кто, скажите на милость, после длинношеих монстров всерьез испугается нападения довольно многочисленной стаи каких‑то буро‑рыжих хищников, напоминающих сразу и собак, и волков, и шакалов? Или потеряет самообладание, бредя, проваливаясь на каждом шагу то по пояс, то по горло, в чем‑то среднем между горячим киселем и круто сваренной перловой кашей, к тому же окруженный совершенно непроницаемым для глаза молочно‑белым туманом, наполненным ароматами скотного двора? Или запаникует, выпав из невидимого колодца в двух метрах от края бездонной пропасти, осыпающегося каменным дождем в безмолвную глубину?

Несколько озадачил один из неизвестно каких по счету переходов, когда шедший в авангарде ротмистр, оказавшись на том свете, ощутил себя в несколько пикантном положении, вмонтированным по колено в твердый, пронизанный корнями и нашпигованный округлыми камнями, словно шоколад орехами, лесной дерн, держащий ноги похлеще строительного раствора. Неизвестно, чем бы завершилось сие приключение, если бы, подергавшись на месте без особенных подвижек почти минуту, Чебриков, осознав всю трагичность ситуации, не взрыхлил бы парой точных очередей из автомата неподатливый грунт, с риском для неподвижных ступней не завершил процедуру лезвием верного «Дюрандаля» и не откатился бы в сторону буквально за пару секунд до того, как на том же месте возник, точно так же раскорячившись, Кавардовский. Что произошло бы в том случае, если бы граф не успел выбраться из неожиданного капкана, думать не хотелось... Вряд ли оказалось бы жизнеспособным «консоме» из двух слившихся воедино людей. А ведь следом шли остальные... Слава богу, последствия ограничились лишь вспоротым шальной пулей ботинком, чудесным образом набитым всякой земляной дрянью. Оставалось надеяться, что ночной невидимка, прокладывая курс, не забыл между делом, что у путешественников напрочь отсутствуют крылья, жабры или способности оставаться живыми в безвоздушном пространстве, кипящем вулканическом жерле или многометровой ледяной толще.

Обо всем этом думал каждый из путешественников, привычно делая последний шаг в невидимый проем, соединяющий два мира.

* * *

– Да здравствуют советское студенчество и профессура! Ура, товарищи!

– Ур‑р‑р‑ра!!!

Мир, в который открылись последние по счету ворота, ничем не напоминал ни один из предыдущих.

«Миропроходцы» вывалились один за другим из ниоткуда прямо посреди бушующего праздника, по словам ротмистра Чебрикова, сродни бразильскому или венецианскому карнавалу. Никто из тысяч людей, ставших свидетелями внезапного появления кучки оборванных, грязноватых, к тому же вооруженных до зубов людей и огромного кота в эпицентре кипящей феерии, ничуть не удивился пришельцам. Наоборот, энтузиазм аборигенов, слегка утомившихся от многочасовых вокальных упражнений, обрел новый источник энергии:

– Посмотрите, товарищи, да это же герои новейшего лучшастика сезона! Соломоновские! Только посмотрите!

– Ура! Сабина Палевская!

– Да нет же, Наташка: это Лии Фан‑Вей, только в гриме...

– Сабина, Сабина!..

– Арнольд Матвеев!

– Матвеев, ребята, это Матвеев!..

– Мы вас узнали, Арник! Идите к нам!

– А это кто, с мечом за спиной?..

Недоуменно озираясь, путешественники, оглушенные громогласными здравицами разноголосых дикторов и гремящей музыкой, льющейся отовсюду, ослепленные каскадом огней, оглушенные сыпавшимися отовсюду вопросами, поздравлениями, приветствиями и просто восторженными воплями, толкаемые, щипаемые, дергаемые и дружески хлопаемые по плечам, спине и остальным частям тела, медленно продвигались вперед по странно пружинящей под ногами «мостовой».

– Да это же Святослав Логишевский, товарищи!

– Ур‑ра‑а!!!

– Слава советским покорителям космоса!!!

– Сабиночка!

– Лии!

– Святослав, можно мне подержать ваш меч?!

– Арнольд Игоревич, а почему вы связаны?!

– Тш‑ш, дуреха‑а! Он же отрицательный персонаж!

Тротуар, как оказалось, был не только податливо‑упругим – он двигался вперед, плавно, без рывков, словно лента гигантского конвейера шириной в несколько метров. Это спутники, засыпаемые дождем разнообразнейших цветов и конфетти, спиралями разноцветного серпантина и воздушными шариками, почувствовали далеко не сразу, только по постепенно смещающейся назад стене женских, мужских и детских лиц всех возможных для человеческих рас цветов и оттенков, сверкающих одинаково белозубыми улыбками.

– Да здравствуют мужественные подводники!!! Ур‑ра, товарищи!!!

– Всего один автограф, Сабиночка! Очень просим!

– Меч!

– А кот дрессированный, папа?1. Можно его погладить?!

– А это кто, в очках?

– Где?!!

– Да вот же, вот!..

– Роланд Мещеряков! Сцм очки надень!!

– Ур‑ра!!!

Толпа взревела с новой силой, и почти все лица обратились куда‑то за спины наших героев.

– Экипаж «Всепобеждающего»!

– Ур‑р‑ра!!!

– Фарнанинцы!!! Фарнанинцы!!!

– Смотри: Георгий Фарнанин!!!

– И Ларимейро с ним!!!

– И Светлана Кондакова!!!

– Ура!!!

– Да здравствуют проницательные работники советской милиции!!!

– Это в ваш адрес, Николай Ильич... – Ротмистр наклонился к самому уху Александрова, но все равно приходилось кричать в полный голос. – Ответьте им.

Толпа понемногу редела, шум становился тише, а движение чудесного тротуара под ногами заметно стремительнее. Когда последние зеваки остались далеко позади, а бегущая дорожка, описав крутую дугу, влилась в «текущую» под острым углом к ней твердую «реку», совершенно безлюдную, путешественники с разной степенью ловкости соскочили на простой неподвижный асфальт.

Вокруг в душной летней ночи раскинулся почти обычный город.

Многоэтажные параллелепипеды типовых домов, подмигивающие огоньками освещенных окон, уютные скверики за невысокими коваными оградами со звездами, перемежающимися серпасто‑молоткастыми эмблемами, кубики темных киосков... В многозвездном небе застыла огромная бело‑голубая луна, мутноватые пятна на которой "складывались в немного усталую улыбку, а где‑то в траве надрывался сверчок‑виртуоз. О грандиозном празднике напоминала только чуть слышная, приглушенная стенами домов музыка да переливающееся за крышами далекое многоцветное зарево.

– Где мы, Петр Андреевич?

– Не знаю, Валюша... О, простите пожалуйста, госпожа Палевская! Или все‑таки Лии Фан‑Вей в гриме?

Николай тронул завиток красно‑золотистого серпантина, аксельбантом свисающий с плеча ротмистра:

– Товарищ Палевская, граф, товарищ... Конькевич вздохнул и плюхнулся на лавочку, оказавшуюся рядом:

– Не знаю уж, где мы оказались, ребята, но скажу вам, что люди в этом Хоревске счастливы. И гораздо больше, чем мы, бродяги...

– Вы думаете, Георгий, социализм?

– Я думаю, Петр Андреевич, коммунизм. – Грязноватая ладонь нумизмата указала на припозднившегося прохожего в мексиканском сомбреро и шортах до колен, который, остановившись на миг, проделал какие‑то простейшие манипуляции у торчащей близ бордюра тротуара тумбы, смахивающей на афишную, и, поприветствовав путешественников вежливым кивком, шагнул снова на движущуюся дорожку и направился дальше своей дорогой, потягивая что‑то пенное из высокого стакана, вынутого из гостеприимно осветившегося окошечка.

«Хоревский общепит» – значилось выпуклыми металлическими буквами на округлом боку тумбы.

Изучение клавиатуры, видневшейся над окошком, заняло всего несколько минут.

– Чем черт не шутит! – Палец Конькевича утопил засветившуюся мягким зеленым светом клавишу с надписью «Бархатное уральское», и в окошечке с мелодичным звоном неизвестно откуда появился такой же, как у давешнего прохожего, стакан с темно‑янтарной жидкостью, украшенный пенной шапкой.

Схватив тут же подернувшийся матовой пленкой испарины сосуд, Жорка припал к его краю, опростав одним глотком больше чем наполовину. Когда же он, отдуваясь, оторвался, неопрятная щетина над верхней губой превратилась в пышные белоснежные усы.

– У‑ф‑ф! Налетай, ребята, – пивко классное! Сто лет такого не пил...

Не выпуская из руки бокала, он нацелился пальцем на клавишу с надписью «Пльзеньское», но приятный женский голос сообщил ему:

– Пиво является спиртным напитком и не рекомендуется к употреблению в больших дозах лицами, не достигшими двадцати одного года, особенно в данное время суток.

– Ты меня еще учить будешь, дура железная! – обиделся Конькевич, допивавший пиво. – Тоже мне: нашла подростка!