Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 106 (всего у книги 111 страниц)

Полковник оглянулся с самым серьезным видом, словно кто‑то мог подслушивать, указал Саше куда‑то в угол, сделал страшные глаза и поднес к уху растопыренную пятерню.

«На подслушивающие устройства намекает, что ли? – не понял Бежецкий. – Нашел, чем удивить! Не удивлюсь, если нас тут десяток кинокамер снимает!..»

– Увы, только одна сила сейчас может вас защитить, – завершив свою пантомиму, снова погрустнел жандарм. – Так что делать нечего – придется вам, дорогой мой Александр Павлович, плюнуть на дворянский гонор, а заодно и на офицерскую честь, и начинать с нами сотрудничать. Да и коллега мой – ротмистр Кавелин – очень тепло о вас отзывается. Понятливый, говорит, малый, смышленый, инициативный. Не без заморочек, правда, разных – честь там, совесть… Но это дело поправимое. Мы, говорит, из него эту дурь мигом повыбьем. Сотворим опричника Государева – любо‑дорого глянуть будет…

Полковник, видимо, принимал Сашино молчание за согласие, не замечая, как бледнеет лицо собеседника, как впиваются в ладони его ногти, как начинает подергиваться левая щека.

– Начало, конечно, положено, но этого мало, – продолжал разливаться соловьем «монстр», вынимая из стола и кладя перед собой чистый лист бумаги. – Придется еще потрудиться, батенька. А для начала перечислите‑ка мне всех, с кем по прибытии в Россию общались, вели разговоры… Да просто здоровались хотя бы.

«Что же он, сволочь, – отрешенно подумал Саша, – думает, что подмял меня, сломал, растоптал? Что я вот так прямо возьму и выложу ему все про прапорщика Делонгвиля, про того беднягу – безногого георгиевского кавалера, про Карлушу фон Тальберга? Эх, нет под рукой пистолета: семь пуль всадил бы в эту гадину, прямо в харю его лоснящуюся… А восьмую – в висок…»

Но верный пистолет лежал сейчас за много тысяч верст отсюда…

Поручик, не слушая больше жандарма, поднялся на ноги, аккуратно задвинул кресло на место и заложил руки за спину.

– Вы мерзавец, сударь! – сообщил он тезке великого писателя неожиданно высоким, звенящим голосом. – Подлец, мразь и мерзавец. Это все. Больше я вам ничего не скажу. Прикажите позвать конвой, и пусть меня отведут, куда там полагается. Честь имею!

Саша с колотящимся, будто кузнечный молот, сердцем отвернулся и, задрав подбородок уставился на притолоку двери. В воображении его уже рисовались вламывающиеся в кабинет здоровенные жандармы, засучивающие на ходу рукава на волосатых обезьяньих лапах – именно такими их изображали в своих карикатурах либеральные газетенки, иногда попадавшиеся в руки, сбивающие его с ног…

«Интересно, – помимо воли крутилось в мозгу, которому сейчас надлежало хранить ледяное спокойствие и сосредоточенную отрешенность. – Можно мне сопротивляться или я должен буду гордо и стоически сносить побои? А если они ногами?.. Это ведь бесчестие? Нет, если дойдет до такого, я отвечу достойно…»

Увлеченный своими мыслями, будущий стоик и мученик чести не сразу понял, что это за звуки раздаются у него из‑за спины. И только когда хрюканье и икание приняло прямо‑таки непристойную окраску, обернулся.

Нет, пылающий справедливым гневом Господь вовсе не поразил Федора Михайловича молнией с небес. Не хватила его и кондрашка, именуемая обычно непонятно и велеречиво – апоплексическим ударом, а в медицинских кругах – еще суше и невразумительнее – инсультом или даже гемопарезом. И колпачком ручки, которой готовился записывать донос, не подавился сей достойный представитель семейства «лазоревомундирных».

Он просто смеялся.

Федор Михайлович хохотал, вытирая обширным платком синего «ведомственного» колера слезы, обильно струящиеся по щекам, булькал, сопел, прыскал, икал и производил еще бесчисленное множество разнообразных звуков, колотя свободной ладонью по столу с такой интенсивностью, что Саша – юноша по натуре незлой и отходчивый, даже хотел подойти и похлопать его по спине. Сильно так похлопать. Очень сильно.

– Ну, какой же вы смешной, Бежецкий! – наконец смог говорить членораздельно полковник. – Прямо карбонарий итальянский из романа этой… как ее… Не важно. Там еще название такое было… Что‑то из энтомологии…[96] Не помните? Откуда же вам помнить: роман этот в Империи запрещен по категории «А». Вы ведь, поручик, самиздат не читаете? Нет? И слава богу! Да бросьте вы дуться! Неужели не понятно, что я пошутил?

– Вы можете шутить и издеваться, как хотите, но я… – гордо отвернулся Саша, но жандарм вдруг так хватил по столу кулаком, что он вздрогнул.

– А ну, прекратить! Мальчишка! Извольте сесть и слушать меня!

Александру ничего не оставалось, как повиноваться.

– Все, что сказано до сего момента, можете забыть, – совершенно серьезным тоном, без тени иронии, сказал Федор Михайлович. – Господин Кавелин действительно говорил мне о вас, и я просто хотел проверить ваше чувство юмора и умение соображать в меняющейся ситуации.

– Но…

– Экзамен вы провалили, сударь. И вообще: потрудитесь молчать и слушать, когда с вами разговаривает старший по чину. И по возрасту заодно. Уяснили?

– Так точно!

– Добро. Скажите‑ка мне, поручик, знакома ли вам эта вещь?..

Полковник погремел под столом чем‑то металлическим – должно быть, открыл встроенный сейф, достал оттуда пакетик из плотной бумаги, вытряхнул на столешницу что‑то небольшое, но очень тяжелое и щелчком отправил к замершему Александру.

Даже не прикасаясь, тот сразу узнал этот предмет…

– Откуда это у вас? – Саша по‑прежнему не решался протянуть руку к лучащемуся всеми цветами радуги на столе бриллианту. – Я ведь его…

– И совершенно опрометчиво, между прочим, – ворчливо заметил Федор Михайлович. – Отдать первому встречному нищему драгоценность, оцененную в десять миллионов рублей!

– Десять миллионов? – ахнул поручик. – Не может быть…

– Десять, десять… И это, заметьте, один лишь бриллиант! Сама оправа, по словам экспертов, не уступает камню. По их мнению, перстню этому – тысячи три лет. Или даже больше.

«Десять миллионов!.. – не мог осознать громадность этой суммы юноша. – Десять миллионов… Да мои мечты о Париже, собственном доме и прочей ерунде – детский лепет по сравнению с этой суммой… Десять миллионов…»

– И что же вы думаете? – иронически поднял бровь жандарм. – Честный русский солдат, потерявший ноги за Бога, Царя и Отечество, кинется в первый попавшийся кабак пропивать драгоценность, свалившуюся ему на голову? Эх, мало вы послужили с нашими солдатиками, мало их еще знаете…

– А вы? – не утерпел Саша, уязвленный тоном собеседника.

– А что я? Я‑то как раз и знаю всю их подноготную. И слабости, и доблести. Как‑никак без малого пятнадцать лет прослужил в армии, перед тем как перевестись в Корпус. И повоевать пришлось, и в гарнизонах посидеть. Не чета вам.

– Я тоже… ну…

– Воевали? А то я не знаю! Молодцом, труса не праздновали. И ведь наверняка не мямлили, как сегодня. Кресты ведь «за так» не дают? Верно?

Саша покраснел и попытался прикрыть свой красный эмалевый крестик с мечами и бантом. Он не хотел надевать даже колодку, но отец настоял на полноценной награде, прочитав сыну пространную нотацию о том, что не стоит стесняться орденов, честно заслуженных на службе Государю и Родине.

– Верно, верно, – за него ответил самому себе Федор Михайлович. – И бросаться крестами наверняка не станете, как этой наградой, – он указал глазами на перстень. – Не спорьте – наградой. И за что полученной, я тоже знаю.

Он встал и прошелся по комнате, чуть поскрипывая обувью и задумчиво качая головой. Молодой человек сидел, словно загипнотизированный, не в силах оторвать взгляд от мерцающего на столе перстня.

«Будто змеиный глаз, – в который раз подумал он: камень в самом деле был огранен так, что создавалась иллюзия узкого черного зрачка посредине камня. И, куда бы он ни поворачивал голову – зрачок словно поворачивался за тобой. – Глаз кобры…»

Тут же вспомнилась змея, виденная мельком в горах, свой страх, ледяными струями стекающий по спине…

– Вот ведь везунчик вы, Александр Павлович, – снова нарушил молчание полковник. – Служите без году неделя, а уже и от Отечества награда, и от врага… Ох, и наворочали вы там с господином Кавелиным…

– Я не мог.

– Что не мог?

– Не мог убить короля. Мы с ним были почти друзьями.

– А он ведь вас… чуть не смог.

– И он бы не смог. Если бы не тот проклятый мундир афганского гвардейца… Он узнал бы меня и тоже опустил бы оружие.

– Эх, романтизм, романтизм… – вздохнул Федор Михайлович. – Изрешетил бы он вас, молодой человек. Сито бы из вас сделал. Ходили бы и посвистывали, как дырявая грелка. Если бы ходили вообще.

– Я не верю в это.

– Значит, Восток, Александр Павлович, вас так ничему и не научил…

Оба помолчали.

– Я знаю, что виноват, – сказал Саша. – Из‑за меня теперь там, в горах, гибнут русские солдаты…

– Из‑за вас? – изумился жандарм. – Эк вы хватили, дорогой мой! Из‑за вас… Да вы, извините меня покорно – пешка в этой игре. Даже не пешка, а букашка‑таракашка. А все это, – он ткнул рукой в окно, вероятно, выходящее на восток, – из‑за фигур покрупнее. Гораздо крупнее.

– Но я же не убил Махмуд‑Шаха, а теперь он возглавил инсургентов, воюющих с Россией.

– И слава богу, что не убили! Вы, если хотите знать, наоборот, исправили ошибку, сделанную здесь, в Петербурге. Свержение Махмуд‑Шаха и возведение на афганский престол Ибрагима Второго было абсолютно непродуманным ходом.

– Но ведь Ибрагим – пророссийский политик, – возразил Бежецкий. – Все в Кабуле об этом только и говорили, надеясь, что покойный Ахмад‑Шах сделает выбор в пользу старшего племянника. Он, не скрываясь, заявлял, что приложит все усилия, чтобы теснее связать Афганистан с Империей.

– Вот именно, что заявлял, – хмыкнул полковник. – Это же Восток, Александр Павлович. Говорят «пять», а в уме держат «четыре». Или «шесть». Между прочим, этой своей болтовней он практически разрушил все усилия российской дипломатии в Королевстве.

– Как – разрушил? – не понял поручик. – Но ведь он теперь на троне! И первым заявлением его как нового афганского монарха была просьба к России о вассалитете. Разве не этого наши дипломаты добивались все последние годы? Ведь от вассальной клятвы один шаг до полноценного вхождения в состав Империи. Индийские княжества…

– Аналогия с Индийскими княжествами здесь не совсем уместна, молодой человек, – строго возразил Федор Михайлович, теперь напоминая университетского профессора на лекции. – Индийские княжества просто сменили ослабевшего суверена – Британию – на более сильного и близкого – Россию. Да и то – не все. Афганистан же долгие годы был не просто формально независимым государством, как большинство восточных эмиратов, княжеств и султанатов. Он, благодаря мудрости своих правителей и выгодному расположению, умудрялся лавировать между самыми разными центрами силы, ни к одному из них не приближаясь настолько, чтобы быть затянутым в его орбиту. На любого гиганта, появлявшегося на их горизонте, афганские монархи тут же находили противовес – ближний или дальний, который его уравновешивал. Так было, когда, фактически находясь в орбите Англии, предшественник покойного короля завязал отношения сразу с Россией и Германией, так было, когда, приблизившись к нам, Ахмад‑Шах стал делать весьма прозрачные реверансы в сторону Персии… Так случилось бы и сейчас.

– Но этого ведь не произошло! На кабульском троне Ибрагим Второй – друг и вассал России!

– Не слишком умный и весьма недальновидный политик. Еще будучи наследным принцем, он настроил против себя покойного короля, добрую половину знати… Причем, я бы сказал, не самую плохую половину – пусть и прозападного толка – почти все учились в Берлине, Париже… И в Лондоне тоже – куда же без него. Но половину вполне цивилизованную, образованную и готовую к модернизации страны. С ними можно было бы договариваться – они легко шли на контакт… Причем большая часть из них – по‑восточному жадна и по‑западному прагматична. Их можно было просто‑напросто купить. А что мы имеем сейчас? Вторую половину – полностью восточную. Вчерашних прихлебателей и лизоблюдов Ибрагима. Столичных бездельников, таскавшихся всюду за своим кумиром и ловивших каждое его слово, словно истину, провозглашенную самим Аллахом. Жадную, неумную, спесивую и, главное, по‑восточному хитрую, двуличную. Вчера придворные «малого двора», сегодня они стали губернаторами провинций, поставленными новым монархом вместо смещенных старых, командующими полками, размещенными в крупных городах страны, министрами и чиновниками. Первые превращают свои уделы в полунезависимые от Кабула княжества, грызутся друг с другом из‑за плодородных долин, караванных троп, маковых полей и пограничных кишлаков, вторые – продаются то одному, то другому, легко предавая и лелея мечту самим усесться вместо нынешнего «благодетеля», третьи – плетут интриги и разворовывают казну. И каждый создает свою частную армию, вооружает ее из разворовываемых складов и натравливает на соседей, соперников, вчерашних друзей. И требует, чтобы «русские друзья» ему в этой «священной войне» помогали. Что там какие‑то инсургенты! Завтра мы получим страну, разорванную на части и продолжающую дробиться до бесконечности. Страну, каждый анклав которой будет сам за себя и все вместе – против Кабула. А значит, России придется там сражаться против всех – без флангов и тыла. И вот тогда‑то крови прольется – море. И победить в такой войне – немыслимо.

Полковник прервался, налил себе из графина стакан воды, жадно осушил и снова повернулся к Саше, внимающему ему, разве что не открыв рот: кто мог подумать, что жандармский полковник, «душитель свободы», «опричник» и «сатрап», может быть настолько подкован в политике столь далекого от столицы рубежа Империи? Отношение к нему юноши, еще десять минут назад люто ненавидевшего и презиравшего его, менялось на глазах. Да и как оно могло не измениться, когда сквозь голубой мундир ограниченного служаки – одного из тех, кому народная молва помещает в голову органчик, диктующий действия и поступки, – проступал облик умного и знающего человека.

– Понимаете, поручик: в Афганистане неприменим тот подход, который был использован в девятнадцатом столетии при включении в Империю среднеазиатских ханств и эмиратов, не говоря уже о замирении бунтующего Кавказа. Точно так же не подходит политика всасывания Китая, осуществленная Алексеем Вторым, или переформатирования индийских княжеств. Здесь была нужна новая стратегия. Взявшая понемногу от каждой предыдущей, но коренным образом переработанная применительно именно к этому региону. Россия в Афганистане должна быть не тигром и уж совсем – не слоном, а ласковой кошкой, знающей, когда подластиться, а когда и показать когти. Но показать их – ювелирно точно. Один бросок, – полковник, с неожиданной для его комплекции грацией, выбросил правую руку так, что она скользнула в миллиметре от Сашиного носа, не задев его, и щелчком сбил пушинку с его мундира, – разящий удар, и снова все тихо‑мирно… Кстати, Александр Павлович, а реакцию‑то вам нужно тренировать… Но я отвлекся.

Мы в Афганистане должны были сделать так, чтобы сами афганцы, привыкнув к нам и считая чем‑то обычным, в один прекрасный момент осознали бы себя неотделимыми от Империи. А ее отсутствие в каждом, без исключения, моменте своей жизни – катастрофичным. Для этого нельзя было жалеть ни сил, ни средств: строить школы, больницы, электростанции, дороги, каналы и водохранилища, убеждать представителей знати отправлять своих отпрысков на учебу в Санкт‑Петербург, Москву, Варшаву, Киев и Казань, а детей из простых семей учить за счет государства, даровать местным феодалам титулы князей Империи и переманивать их в столицу – пусть наши грузинские, горские и татарские потеснятся… Да хотя бы скупать на корню весь урожай опия, чтобы и крестьянину было хорошо, и не попадала отрава в Россию! Только так мы могли превратить Афганистан из калитки, черного хода в Индию, в парадные ворота, проспект и магистраль. Увы, твердолобости нашим чинушам не занимать, и они, по китайской пословице, принялись снимать кошку с дерева тем же способом, что и вытаскивать из колодца… И превратили Афганистан из черного хода в лезвие меча над огненной пропастью…

– Но можно ли сейчас хоть что‑нибудь сделать? – робко вставил слово Бежецкий.

– Можно. Если отмотать назад примерно полгода и все начать заново, – усмехнулся полковник. – Увы, это не в человеческих силах… Так я считал полмесяца назад и готов был опустить руки, – неожиданно закончил он. – Да вы не бойтесь, Александр Павлович, берите, берите перстень – он ведь ваш по праву.

Молодой человек нерешительно потянулся к драгоценности, но стоило ее коснуться, как ему показалось, что перстень раскален, и он стремительно отдернул пальцы.

– Ага! – Федор Михайлович заглянул Саше в глаза. – Вы тоже почувствовали? Не простой это перстень, ох не простой… Между прочим, один из наших специалистов вполне авторитетно утверждает, что некогда этот предмет принадлежал вашему тезке, Александру Великому.

– Не может быть… – прошептал юноша, заворожено смотря на «змеиный глаз». – Самому Александру…

– Да, ему, Александру Македонскому, или, как его называют на Востоке, Искандеру Двурогому. Он, знаете ли, носил шлем с бараньими рогами, – полковник для наглядности приставил пальцы ко лбу, сделав рожки. – И, вполне возможно, что, именно лишившись своего амулета, он потерял удачу. Возьмите его в руку – не укусит!

Действительно, металл был, как ему и подобает, холодным, лишь постепенно нагреваясь от тепла Сашиной руки.

– Признал вас за своего? То‑то. Меня вот не признал, – полковник протянул руку, и Бежецкий ясно различил на широкой крепкой ладони след от ожога. – Мистика, а? А ведь приборы никаких изменений температуры не отмечают. Равно как радиации, электрической или химической активности и прочего. Так что перстень ваш, и носите его по праву. Вашему знакомцу с Николаевского вокзала он, кстати, тоже не подошел. Так что он не в обиде. Только не думайте, – погрозил жандарм пальцем, – что казна снова войдет в расход, чтобы возместить вам еще и жалованье за четыре месяца! Она уже и так выплатила сходную сумму тому молодому человеку в качестве вознаграждения.

– Но вы же говорили…

– А‑а‑а! – махнул рукой Федор Михайлович. – Шуток не понимаете, поручик. Генерал Коротевич ваш – вор и мерзавец. Кому только в голову пришла идея поставить этого паркетного шаркуна заместителем командующего. Ладно бы хоть – только в казну лапу загребущую запускал, каналья – у нас это зло привычно и неизбежно – сколько солдат и офицеров из‑за его гешефтов полегло! И не поверите – легко снюхался с вашими тамошними неприятелями!

– Неужели тоже занялся контрабандой? И снова в гробах?

– Точно так. На ней голубчика и прихватили – не могли же мы просто так взять под микитки протеже самого… ну, это не важно. Так что и вы, мон шер, к этому благому делу руку приложили… Не скромничайте – чего уж тут!.. Зато теперь сидит голубь в крепости, ждет суда и строчит доносы на своих столичных и тамошних дружков, – удовлетворенно потер ладони жандарм. – Так что будьте уверены – многие головы полетят вскорости.

– А это? – кивнул Саша в тот угол, на который раньше указывал полковник.

– Что это? – не понял тот. – Ах, это!.. Не извольте беспокоиться, сударь мой. Все под контролем.

Он снова уселся в свое кресло и скрестил на столе руки:

– Вот мы и подошли, – несколько грустно, даже печально, проговорил он, – к самому главному…

21

Дверь, как оказалось, скрывавшаяся за портьерой в том самом углу, где Саша полагал подслушивающие устройства, распахнулась. В кабинет вошел высокий худощавый человек в темном, с лицом сухим и неприветливым, как у английских дворецких в плохих телепостановках.

– Сидите, – жестом приказал он не подниматься поручику, сделавшему движение поприветствовать новое лицо, судя по той бесцеремонности, с которой появилось, – высокого ранга. – Федор Михайлович, познакомьте нас наконец.

– Действительный статский советник, товарищ министра иностранных дел,[97] граф Аристарх Львович Дробужинский, – торжественно произнес жандарм, и чиновник величаво склонил голову. – Поручик Третьего Отдельного драгунского полка в составе Запамирского экспедиционного корпуса, граф Александр Павлович Бежецкий. Прошу любить и жаловать.

– Видите, – произнес дипломат, после крепкого рукопожатия тоже усевшийся в кресло, но не рядом или напротив Саши, а сбоку, заняв таким образом позицию между собеседниками. – Ваш полный титул длиннее моего, а по дворянской иерархии мы совсем рядом. Так что попрошу без чинов. Зовите меня просто Аристархом Львовичем, а я вас буду звать Александром Павловичем.

Покончив с представлением, товарищ министра сразу взял быка за рога:

– Федор Михайлович, как я вижу, уже ввел вас кратенько в курс дела. Поэтому я не буду тратить время на пространные отступления. На сегодняшний день, как вы понимаете, ситуация в Афганистане находится вне нашего контроля.

Полковник чуть поморщился – он, видимо, хотел бы избежать таких резких формулировок – но Дробужинский даже не подумал смутиться или поправиться. Напротив, он окинул жандарма таким ледяным взглядом, что тот предпочел принять самый отсутствующий вид.

– Повторяю, – надавил дипломат. – Положение в Афганском Королевстве больше не контролируется Российской империей. Запамирский корпус, находящийся там, играет роль пожарной команды, вынужденной малыми силами тушить пожар, охвативший одновременно весь город. И увеличение его численности за счет частей, расквартированных в Туркестане и Северо‑Западной Индии, проблемы не решает. Дипломатические миссии и представители Иностранной коллегии министерства иностранных дел[98] прилагают титанические усилия, чтобы хотя бы частично восстановить «статус кво», но большая их часть пропадает втуне, поскольку в Королевстве царит полная анархия. Людей, облеченных формальной властью, – множество, но власть эта сплошь и рядом не выходит за пределы дворцов, охраняемых ордами вооруженных до зубов головорезов. А между этими дворцами – сотни верст кровавого вакуума власти, где автомат или нож – и суд, и власть, и закон в одном лице.

Лишь один человек на всю страну сейчас реально может повлиять на ситуацию. Свергнутый король Махмуд‑Шах. Но он оскорблен, обижен и не желает вести никакого диалога. Ни с нынешней местной властью, ни с нашими эмиссарами, ни с международными посредниками, в коих, как выяснилось, недостатка нет. Еще пару недель назад положение казалось нам безвыходным. То есть выход, конечно, есть – выход есть всегда, и именно за него ратуют горячие головы в Генеральном штабе и ближнем окружении Императора: полномасштабная оккупация страны такими силами, которые потребуются, разделение страны на губернии, отстранение короля и местных феодалов от власти и замена их подданными Империи во главе с Наместником из числа великих князей… Словом, превращение Афганистана в очередную провинцию России, но по самому жесткому варианту. В активе – ликвидация так называемого «Памирского коридора», соединяющего Туркестан с индийскими владениями, в обмен на полноценные границы Империи вплоть до Индийского океана, прирастание Российской территории афганскими землями, а населения – еще двадцатью пятью миллионами подданных. Короче говоря – сиюминутное решение проблемы, на которую ранее отводились десятилетия.

– А в пассиве? – не удержался Александр.

– В пассиве, – благосклонно кивнул ему граф, – совершенно сейчас не нужная Империи, еще не совсем оправившейся от Южно‑Китайского кризиса, малая война. Не конфликт, не замирение, а именно война, причем с перспективой растянуться на долгие годы. Уже сейчас, через какой‑то месяц после ввода войск, потери измеряются сотнями…

– Не может быть, – ахнул поручик, вспомнивший ряды цинковых гробов в чреве «Пересвета». – Может быть, десятками? Я читал…

– Это информация не для печати, – отрезал дипломат. – Я мог бы назвать вам точную цифру, но, во‑первых, не имею права разглашать эту информацию, а во‑вторых, не могу физически – она постоянно изменяется. Каждый день гибнет на поле боя и умирает от ран в госпиталях множество ваших, поручик, товарищей. Во избежание панических настроений в Империи принято решение о цензуре данных о наших потерях. Но долго продолжаться это не может. Война в Афганистане, развязанная по глупости одних и из‑за попустительства других – вас, Александр Павлович, я в виду под «другими» не имею, тут отчасти есть и моя вина, и Федора Михайловича, и множества других – становится слишком расточительной для России. Как в человеческом плане, так и в финансовом. А главное – политическом, поскольку играет на руку недоброжелателям Империи по всему миру… Но, – он поднял вверх худой узловатый палец, – повторяю, что выход есть.

– Какой? Вы же говорили, что свергнутый король не желает вступать ни в какие переговоры.

– Я бы не сказал, что ни в какие… – осторожно заметил Федор Михайлович, тут же награжденный за этот демарш яростным взглядом Дробужинского.

– Федор Михайлович прав, – снова повернулся он к Бежецкому. – Мы потерпели неудачу в подборе персоналий, с которыми Махмуд‑Шах согласился бы вести переговоры, но сам он не считает их невозможными. Хотя и не горит желанием давать нам подсказку. Вы ведь хорошо знаете экс‑короля по службе в Кабуле. Охарактеризуйте его, пожалуйста, в двух словах.

– В двух словах?.. – Как на экзамене, Саша поднял глаза к потолку, пошевелил губами… – В двух словах… Это очень умный, благородный и честолюбивый человек, – выпалил он. – И все эти качества замешаны в нем в равных долях, так что ни одно не может одержать верх.

«Экзаменаторы» переглянулись.

– Браво, пять баллов, – несколько раз свел вместе сухие ладони Аристарх Львович, имитируя аплодисменты. – Хотел бы я видеть вас в числе своих слушателей…

– Граф преподает в закрытом учебном заведении, совместно курируемом обоими нашими ведомствами, – поспешил пояснить жандарм. – И не без успеха, замечу.

– Оставьте, полковник, – отмахнулся Дробужинский, но было видно, что ему приятно это слышать. – Я весьма посредственный учитель. Прежде всего потому, что не могу посвятить этому достаточного времени. Боюсь, что мои студенты так и останутся недоучками, – соизволил граф пошутить.

– Как вы верно подметили, – продолжил он, – Махмуд‑Шах честолюбив и умен. Поэтому он всегда стремился к трону Афганистана и стремится сейчас. Но отлично понимает, что, даже если ему удастся сплотить вокруг себя какое‑то число верных сторонников, вернуть власть он не сможет. Самое большее, на что его гипотетическая армия способна – вылазки против российских войск и войск Ибрагима Второго, попытки склонить на свою сторону губернаторов провинций и прочая партизанщина. Даже если он воспользуется помощью Британии, Турции и Магрибинских султанатов, которая сейчас, уверен, ему предлагается весьма усиленно, то это лишь затянет кровавую междоусобицу. И ему не хуже всех нас понятно, что единственной силой, которая сможет вернуть ему корону, является именно та, что эту корону отняла – Российская империя. Но одновременно он человек благородный. Простить предательство ему трудно, да и сподвижники его, которые после переворота лишились постов, чинов и недвижимости, а многие – и близких, не поймут. Ну, и человеческое тут не на последнем месте – он просто боится западни, которую ему могут подстроить под предлогом переговоров. Ведь это не старый битый горный волк вроде Хамидулло, за которым гонялись и армия покойного короля, и наши спецслужбы… Да вы это знаете – зачем я вам рассказываю? – граф кивком указал на орден на груди Бежецкого. – Это вчерашний принц, изнеженный и непривычный к походам и конспирации. Ручаюсь, что ему плохо и трудно в горах, и он с радостью бы пообщался с парламентером, но никому не доверяет.

– За исключением одного человека, – вставил Федор Михайлович.

– Кого же? – машинально спросил Александр, загипнотизированный лекцией дипломата.

– Вас, – развел руками Аристарх Львович.

* * *

– Да вы с ума сошли! – опешил Саша. – Кто я такой? Обычный поручик, без году неделя в армии. И вообще… – Он чуть было не выпалил «собравшийся уйти в отставку», но вовремя прикусил язык. – Я же пешка, господа! Обычная пешка!

– Но пешки, если вы играете в шахматы, – заметил Дробужинский, – при ряде обстоятельств выходят в ферзи.

– Кстати, – полковник хлопнул себя по лбу и достал из стола лист бумаги, – совсем забыл, Александр Павлович! Вы уже и не поручик. Вот приказ о присвоении вам чина штаб‑ротмистра. Вне очереди.

– Вот видите, – дипломат остро глянул на Бежецкого. – Пешка сократила путь до ферзя на целую клетку.

Саша заворожено переводил взгляд с перстня, к которому по‑прежнему не решался прикоснуться, на приказ, придавленный крепкой пятерней жандарма, и не мог отделаться от мысли, что это сон, продолжение того самого кошмара. Сейчас он очнется в своей постели и даже не вспомнит всех подробностей этой фантасмагории. Драгоценность стоимостью десять миллионов рублей, вожделенный совсем недавно чин штаб‑ротмистра… Решение уйти в отставку, какой‑то час назад казавшееся подвигом, эпохальным свершением, коренным поворотом в судьбе, на фоне всего этого как‑то съежилось, поблекло, потеряло значимость, выглядело уже не обдуманным мужским шагом, а желанием капризного малыша, вроде бессмертного: «Назло маме отморожу себе уши!»

Старшие собеседники смотрели на него и чего‑то ждали.

– И все равно, господа… – усилием воли оттолкнул наваждение, окутывающее его теплой липкой пеленой, Александр. – Я…

– О‑о‑о!.. А я и забыл! – полковник пожал плечами и потянул бумагу обратно к себе. – Вы же, голубчик, подлежите суду за дезертирство! Как же я так? Точно стариковский склероз, не иначе.

– Дезертирство? – поднял редкие белесые бровки граф. – Ну‑ка, ну‑ка, расскажите, Федор Михайлович.

– Да вот, молодой человек решил прокатиться из действующей армии до дому, – охотно пояснил жандарм. – А документы в надлежащем порядке оформить позабыл. Да и причины на то не имел.

– Я был ранен, – буркнул поручик, понимающий, что вокруг него разыгрывается комедия, в которой ему самому отведена роль Пьеро. – Полковник Седых…

– Увы, – развел руками Федор Михайлович. – Покойный Иннокентий Порфирьевич то ли запамятовал, то ли засунул куда‑то бумажку… А может быть, нерадивые сестры милосердия после его гибели пустили сами знаете на что.

Ситуация складывалась патовая: бумаги о ранении, конечно же, были оформлены надлежащим образом – Саша не верил в то, что покойный медик мог отнестись к судьбе своего друга наплевательски, но их появление на свет либо исчезновение без следа теперь зависело только от коварного жандарма. Бежецкого ставили в положение Буриданова осла,[99] но явно подталкивали в направлении той копны сена, которая была выгодна. Конечно же, не ему самому.