Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 111 страниц)

Но никаких афганцев внизу не было. И только что живой кишлак снова вымер, угрюмо глядя на непрошеных гостей пустыми провалами окон.

– Где? – невозмутимо спросил Киндеев, освобождаясь из ослабевшего захвата офицера.

– Ничего не понимаю… Только что целая толпа…

– А тут и понимать нечего, лейтенант, – прапорщик понизил голос, чтобы не слышали солдаты. – Нервы у всех на пределе, понятное дело, но с чарсом[84] перебарщивать не стоит. Так и до греха недолго. Бывало, понимаешь, всякое…

6

– Вперед, вперед…

Беглецы уже давно выбились из сил – столь затяжной подъем преодолевать в таком ритме не приходилось никому из них, но темпа старались не сбавлять. Да и не давала этого сделать раздающаяся позади стрельба, подхлестывающая лучше любого кнута. Не раз и не два над головой свистели и шелестели на излете шальные пули, и каждый раз путеец падал лицом в колючий щебень.

– Прекратите кланяться каждой пуле, – бросил ему наконец Александр, сам едва не валившийся с ног – последние сотни метров ему приходилось тащить фон Миндена, окончательно лишившегося сил, волоком. – Не знаете, что ли, что, если пулю слышно, она мимо пролетела?.. Свою вы никогда не услышите. Почувствуете, если повезет, а скорее всего – нет.

– Мне об этом как‑то забыли сообщить, – огрызнулся Линевич, поднимаясь на ноги и пытаясь отряхнуть безнадежно испорченный костюм. – Боже мой! Зачем, ну зачем вы меня потащили с собой? Англичанин утверждал…

– Врал все ваш англичанин, – рявкнул на него Саша. – Можно подумать, красную ковровую дорожку вам выложили бы до самой Индии! Еще похлеще, чем нам сейчас, приходилось бы. Вы перевалы видели? Не такой, как этот, а настоящие?

– Не имел чести.

– А я имел… Причем, случись что – наши обложили бы ваш караван – пристрелили бы вас за милую душу. Или – ножом по горлу. Как свинью…

– Вы лжете! Это цивилизованные люди…

– С чего вы взяли? В подобного рода операциях о любой цивилизации обычно забывают. Как забыли, расправившись с вашими коллегами.

– Но я представляю определенную ценность, – даже приосанился чиновник.

– Относительную, – парировал Бежецкий. – Когда своей шкуре ничего не угрожает.

– Но…

– Молчать!

Усилившаяся было канонада за спиной оборвалась, и Саша обернулся. Видно против восходящего солнца было плохо, к тому же внизу скапливался туман, пусть и не такой плотный, как в более влажных и низменных местностях, но офицер обладал острым зрением: между камнями, где он оставил странного солдата, копошилось несколько крошечных человеческих фигурок.

«Вот и все, – отрешенно подумал поручик. – Паренек выполнил свой долг до конца. Упокой Господи его душу…»

Он обнажил бы голову, как подобает моменту, но она и без того была не покрыта. Александр с раскаяньем подумал, что так и не выяснил у солдата, кто он и откуда. Осталась лишь фамилия – Максимов. А Максимовых на Руси – десятки тысяч, если не сотни…

– Что там? – с беспокойством вытягивал рядом шею господин Линевич, Сашиным зрением не обладавший. – Что вы там увидели?

– Ничего, – огрызнулся офицер. – Нашим преследователям больше ничего не мешает. Сейчас они передохнут немного и вновь займутся нами.

– Так чего же мы тут стоим? – всполошился путеец. – Бежим быстрее!

И даже без просьбы поручика, подхватив со своей стороны безвольного барона, потащил обоих своих товарищей к близкому уже перевалу. Откуда только силы взялись у рыхлого красавца…

Миновав высшую точку подъема на последних крупицах сил, они повалились, как по команде, едва только склон под ногами сменился относительно ровной площадкой.

– Десять минут отдыха, – прохрипел поручик и с автоматом в дрожащих руках занял позицию, с которой можно было держать под прицелом весь проделанный только что маршрут. Бедняга Максимов погиб, но геройской смертью своей выиграл для беглецов изрядную фору.

«Он, безусловно, заслужил награду, – думал Александр, пользуясь передышкой, чтобы проверить оружие – не хватало еще, чтобы в нужный момент заклинило затвор или приключилась какая‑нибудь иная напасть. – Георгиевский крест солдатику положен. Но как же найти его? Ничего, не иголка. Наших войск здесь немного, а Максимовых в них… Найдем…»

Минуты шли, а туземцы не собирались возобновлять погоню.

«Неужели он их так сильно потрепал?..»

* * *

Пуля ударилась о камень и с визгом ушла в сторону, заставив куропаток сорваться с места и скрыться в кустарнике. Саша уронил голову на приклад автомата и затих.

«Нет, „федоров“ все‑таки плохой заменитель дробовика, – с отчаяньем подумал он. – Если бы козел какой‑нибудь или горный баран подвернулся, я бы, конечно, не сплоховал, но это же даже не куропатки – цыплята какие‑то! Воробьи…»

Оторвавшись от погони, тройка беглецов блуждала в горах уже четвертые сутки. Без еды и воды. Источниками эта местность, похоже, была бедна, и рассчитывать приходилось только на скудную росу, выпадающую под утро на камнях. Увы, манна небесная попутно не выпадала, и голод утолить было решительно нечем – хоть траву жуй, похожую на ворс сапожной щетки – такая же жесткая и несъедобная. Охота же с трехлинейным автоматическим карабином была непродуктивна – ничего крупнее местного тощего суслика или тех же перепелок‑недоростков не встречалось.

А фон Миндену становилось все хуже и хуже.

Несмотря на вялое сопротивление барона, Бежецкий тщательно осмотрел его раны, как только представился случай – помочь чем‑то более реальным он был не в состоянии. Несколько мелких осколочных ранений головы, плеч и спины особых тревог не вызывали – глубокие, возможно с сидящими в них крошечными осколками, они воспалились, но жизни не угрожали. Беспокоил поручика огромный кровоподтек на уровне лопаток и жалобы фон Миндена на отнимающиеся время от времени ноги. Очень походило на ушиб позвоночника, если не хуже. Александр из нескольких веток и разорванной на ленты куртки соорудил некое подобие корсета, но в любом случае это было мизером по сравнению с той помощью, что требовалась раненому. Но тут уже он был бессилен…

С Линевичем тоже не все было в порядке. Когда стало ясно, что от погони они оторвались, столичный чиновник резко изменился, повеселел, сыпал комплиментами Саше, строил планы насчет своего триумфального возвращения в Кабул…

– Я буду ходатайствовать о награждении вас, Александр Павлович! – вещал он. – Вы настоящий герой! Никто на вашем месте не способен на такой подвиг! Не только сбежать из плена смогли, но и вывели нас с поручиком! Я преклоняюсь перед вами, господин Бежецкий!

А бедняги Максимова, пожертвовавшего своей жизнью, чтобы они трое могли спастись, для него как будто уже и не существовало…

И так же резко сменилось его настроение буквально через пару часов. Чиновник стал раздражительным, кричал на офицеров, порывался повернуть назад… Подобные смены настроения повторялись с тех пор регулярно, и поручику стало понятно, что мозги путейца не выдержали встряски… Позапрошлой ночью он вообще исчез, и Александру удалось разыскать его лишь после долгих поисков – чиновник метрах в двухстах от «лагеря» сидел под скалой, обхватив колени руками, и плакал навзрыд, словно малый ребенок. После этого Бежецкому приходилось, невзирая на бурные протесты отбивающегося руками и ногами (даже кусаться пытался) чиновника, связывать его на ночь и во время привалов.

Вот и сейчас, стреноженный, он лежал рядом с безмолвным фон Минденом, бледностью и неподвижностью походившим на мертвеца, понося своего спасителя на чем свет стоит.

– Палач!.. Убийца!.. Освободите меня сейчас же, мерзавец! – Господин Линевич уже охрип от долгих криков, и проклятия его походили на сиплое карканье. – Вам удалось добыть что‑нибудь съестное? – тут же, без перехода, деловито осведомился он. – Я умираю с голода!

– Нет, впустую, – устало ответил Саша, аккуратно ставя автомат к камню и опускаясь рядом.

– Бездарь!.. Подонок!.. – снова заголосил кликуша, ворочаясь на своем жестком ложе.

«Может, развязать его к чертям собачьим? – подумал офицер, отворачиваясь. – Пусть идет себе на все четыре стороны! Доберусь, в конце концов, и с одним фон Минденом. А там скажу, что путеец сбежал ночью, когда я спал…»

Но, думая об этом, Саша уже знал, что никогда так не поступит. Даже если придется тащить на себе сразу двоих: все более теряющего подвижность барона и связанного чиновника.

– Заткнитесь, Линевич, – не открывая глаз, внятно проговорил фон Минден, которого Саша полагал пребывающим без сознания. – Надоели уже своей бездарной имитацией бреда хуже горькой редьки.

Путеец мгновенно замолчал, чего Александр совсем не ожидал от него. Лежал и молча сопел в траву.

– Вы не могли бы, поручик, помочь мне перебраться подальше от этого симулянта? – попросил немец, неуклюже пытаясь сесть: ноги у него, похоже, совсем уже не двигались. – До смерти надоел своим скулежом сей господин!

Под злобное бормотание связанного Бежецкий оттащил поручика на несколько метров и прислонил спиной к огромному валуну, нагретому солнцем.

– Хорошо‑то как, – блаженно зажмурился барон, подставляя бледное лицо, оттененное огненно‑рыжей щетиной, уже претендующей на звание бороды, ласковому солнышку. – Сидел бы так и сидел…

– Зачем вы вообще с нами потащились? – спросил Саша, устраиваясь рядом. – За версту ведь видно, что вы офицер, извините за прямоту, не боевой. Сидели бы в своей конторе, перекладывали бы с место на место реестры да ведомости. К чему этот каприз? Зачем вы вообще здесь, в Афганистане?

– А вы? – улыбнулся, не поднимая век, поручик.

– Ну… – смешался Александр. – Я – другое дело…

– Я слышал о вашей истории, – последовал ответ.

– Ну, знаете ли!.. – ощетинился молодой человек, которого утомили уже пересуды насчет его бегства из гвардии.

– Вот и я тоже романтик, – вздохнул фон Минден. – Что мне светило в Империи? Медленный рост до следующего чина, те же конторы и реестры… Захотелось вот чего‑то нового, решительно отличающегося от привычного жизненного уклада… Ну, и дядюшка мне помог.

– И кто у нас дядюшка? – хмыкнул Бежецкий. – Кто‑нибудь из придворных шаркунов?

– Ошибаетесь, Саша… Вы позволите вас так называть?

– Конечно, барон. А вас как звать‑величать?

– Владимиром Федоровичем, – ответил поручик. – Вы можете – просто Владимиром. Или Володей. Так меня маменька звала в детстве.

– Я думал, что вы какой‑нибудь Вильгельм.

– Зря думали. Я с младенчества крещен в православие. Батюшка мой, знаете ли, совершенно равнодушен в вопросе религии и легко согласился бы даже на обрезание наследника, – усмехнулся барон. – По магометанскому канону или по иудейскому – без разницы. Ему, мотающемуся по Европе из одного казино в другое, на все, кроме рулетки и «фараона»,[85] было наплевать.

– Почему же он остановился на православии?

– Потому что матушка моя – православной веры, – вздохнул фон Минден. – Елизавета Никитична. В девичестве – Мещерякова…

– Да вы что! – подскочил на месте Бежецкий. – Так вы?..

– Да, я – племянник генерала. Увы, то, что я почитал везением, обернулось той же рутиной, что и в Империи. Правда, выслуга в чин здесь идет быстрее, – саркастически улыбнулся Владимир. – И больше вероятность гибели от шальной пули. В собственном клозете, например.

Саша помолчал, переваривая услышанное, никак не желавшее укладываться в голове. Еще совсем недавно он считал фон Миндена никчемным армейским бюрократом, высиживающим чин и орденок в относительной безопасности, потом – британским шпионом (в свете последних событий его подозрения уже казались поручику откровенным бредом), а на самом‑то деле он оказался совсем не таким…

– И что же вас, поручик, подвигло на столь резкие перемены в своей жизни?

– Страсть, – пожал плечами барон. – Пагубная страсть… Я игрок, сударь! – с вызовом заявил он. – Папенькины гены, вероятно. Без его удачливости, правда… А еще – скука.

– И вы проиграли казенные суммы?

– Нет… До такого не дошло. Но я влез в долги, в большие долги, Бежецкий. Вы даже не представляете, сколько я должен.

– Многим людям? – Саша честно попытался припомнить, говорил ли ему кто‑нибудь о больших долгах фон Миндена, и никак не мог, что само по себе было странно: Кабул – городок маленький, все про всех все знают…

– Одному, – посмотрел ему прямо в глаза барон расширенными зрачками страдающего от нестерпимой боли человека…

* * *

«А ведь все сходится. – Саша все никак не мог заснуть, ворочаясь на своем жестком ложе под оглушительный храп господина Линевича, умудряющегося сладко почивать даже спутанным по рукам и ногам: вероятно, свою роль играл изрядный слой жира, покрывающий его грузное тело. – Как же я, дурачок, сразу не догадался? Шерлок Холмс выискался…»

Он в сотый раз прокручивал и прокручивал в мозгу то, что ему поведал фон Минден, и не уставал корить себя за легкомыслие и ограниченность. Вот уж доподлинно: хочешь спрятать древесный лист – прячь его в лесу. Так вроде бы выражаются ушлые на такие вот поговорки британцы?

«А ведь что за человек! Никто бы никогда не подумал на него – всем готов помочь, любому – услужить. Меня вот выручил… Хамелеон! Одно слово – хамелеон! А кем он еще должен быть?.. Хитрым и изворотливым хамелеоном…»

Более всего Александра сейчас мучило то, что он никак не может сообщить в Кабул о своих догадках. Что, пока он тут лежит, шпион, может быть, затевает новую каверзу, из‑за которой лишатся жизни новые и новые русские солдаты и офицеры.

Он пытался восстановить в памяти карту Восточного Афганистана, но она, казавшаяся четкой и ясной в первый момент, блекла и расплывалась, стоило «приблизить» ее. И, опять же, не было достоверно известно, в каком именно месте этой обширной территории затеряны три беглеца.

В конце концов, поручик решил последовать совету полковника Теслера, преподававшего в училище тактику.

– Мозг человека – удивительный инструмент, – словно воочию услышал Саша глуховатый голос Георгия Карловича. – Орган совершенно неизученный, но демонстрирующий исследователям такие чудеса, что не снились никаким электронным машинам. Согласно уверениям некоторых ученых, один раз увиденное, услышанное или прочитанное намертво запечатлевается в том комке нервов и соединительной ткани, что находится у каждого из нас вот здесь, – желтоватый от никотина палец офицера прикасается к высокому, с залысинами лбу. – Впрочем, возможно, я и ошибаюсь, – походя, с улыбкой, отнимает он листок бумаги с начерченными на нем полями для «морского боя» у покрасневшего до корней волос Ардабьева. – И мозг за черепной костью наличествует не у всех…

Для того чтобы вспомнить нечто, кажущееся давно и прочно забытым, следует лишь постараться, – переждав смех, продолжает сутуловатый пожилой офицер, прохаживаясь между рядами, заложив руки за спину: на локтях его видавший виды мундир аккуратно – сразу и не заметишь – заштопан. – Мой учитель, например, предлагал отрешиться от всего сущего. Как бы отгородиться от него стеной, отключить зрение, слух, осязание, обоняние… На Востоке такое состояние называют медитацией. И постепенно требуемое всплывет перед вами само…

Закрыв глаза, Александр попытался сделать все, как говорил полковник, но получалось плохо. Ну как, скажите на милость, отключить слух, когда в уши так и ввинчиваются рулады чиновничьего храпа? Что делать с обонянием, если оно, обострившееся от голода донельзя, как у дикого хищника, против воли, выискивает в окружающем воздухе ароматы отсутствующего съестного?

Но если постараться – все получается.

Немного погодя Бежецкому уже стало казаться, что он не лежит на жесткой «постели», а парит над землей, не касаясь ее ни одной частью тела, а все звуки как бы отступили, по‑прежнему оставаясь слышимыми, но не раздражающими слух…

Осторожно, чтобы не спугнуть свое «подвешенное» состояние, он попытался снова представить себе карту, и неожиданно это вышло очень легко и просто. Он, как будто наяву, оказался в кабинете Грум‑Гржимайло (самого полковника на месте почему‑то не было) и подошел к висящей за его столом огромной – во всю стену – карте Королевства.

Коричневые и красноватые пятна гор, бурые возвышенности, зеленые ниточки долин… С изумлением поручик читал названия населенных пунктов, о которых никогда и не подозревал: Джангузай, Хусейнхейль, Гургимайдан… Почему‑то взгляд его привлекал именно этот район.

А потом глаза сами собой переместились на запад и уткнулись в реку Логар, вдоль которой шла прокладка участка Транс‑Афганской железной дороги, с которой и был похищен Линевич…

– Саша… – услышал он и обернулся.

Позади, в дверях полковничьего кабинета, стояла она…

Такая же, как тогда, ночью, когда Александр видел ее в последний раз. Прекрасная, взволнованная, зовущая.

– Настя, – Бежецкий шагнул к ней. – Откуда ты здесь? Ты приехала, чтобы увидеть меня?

Но девушка не отвечала, отступая назад и загадочно улыбаясь…

– Поручик! Проснитесь! – тряс взволнованный фон Минден Сашу за плечо. – Проснитесь, Бежецкий!

– Что? – протер глаза молодой человек, с изумлением понимая, что ночь вокруг сменилась поздним утром. – Что случилось?

– Слышите?

– Что я должен услышать?

– Вертолет!!!

Александр вскочил на ноги и, вытянув шею, принялся оглядывать горизонт. Где‑то на пределе слышимости действительно стрекотал вертолетный двигатель. Минутой спустя звук стих, но поручик успел засечь направление, откуда он доносился. На северо‑запад.

– Нас ищут? – фон Минден пытался сесть, но слабые руки соскальзывали.

– Сомневаюсь, – покачал головой Бежецкий. – Но думаю, что нам следует двигаться в ту сторону.

Про свой сон (а теперь он не был уверен, что карта ему не приснилась, как и Настя) он предпочел не рассказывать…

* * *

«Все, похоже, что это конец, – думал Саша, лежа с закрытыми глазами. – Дальше и шага не смогу сделать…»

У него даже не было сил скинуть с плеча безвольно висевшую руку фон Миндена, проверить – жив он или нет. Обессиленный поручик плавал на грани яви и забытья, не в силах отличить, что происходит на самом деле, а что – лишь кажется иссушенному жаждой мозгу. И в этом бреду ему казалось, что чиновник прохаживается рядом, слегка пинает его в бок, чтобы убедиться, что Саша без памяти, а потом из‑под руки выскальзывает ремень автомата…

– А ну, брось ружжо! – раздался неподалеку чей‑то незнакомый голос. – Брось, говорю, пока лишнюю дырку в башке не сделал!

– Да что с ним гуторить, дядь Митяй! – вторил более молодой, высокий. – Грохнуть заразу, чтоб неповадно было наших баранов тырить!

– Остынь, Егорка. Не видишь – не туземец это. Ты кто будешь, мил человек? Положи, положи ружьишко… Во, молодец!.. Русский или как?

– Русский, – путейцу тоже было трудно говорить, и голос его был почти неузнаваем. – Статский советник… Линевич…

– Ого! – по голосу незнакомца чувствовалось, что инженеру не поверили. – Целый генерал! С чегой‑то вдруг?

– Врет! – безапелляционно заявил молодой. – Смотри, дядь Митяй: лохмотья одни, черный, как головешка… Бродяга какой‑то. Да и что енералу делать‑то у нас?

– Постой… Вдруг не врет? На прошлой неделе был я в городе – все рядили, что шишку какую‑то башибузуки с «афганки» украли. Не он ли?

«Афганкой» в просторечии назвали строящуюся железную дорогу. Аббревиатура ТАЖД[86] плохо ложилась на язык простых людей…

– Да, да! – зачастил путеец. – Я это! Это меня ищут!

– Да ну! Как же тебе удалось от туземцев‑то сбежать? Они, чай, не сосунки – дело свое знают туго, – незнакомец постарше был недоверчив. – Да с ружжом еще!

– Удалось вот…

– Ну да ладно, – по‑мужицки трезво рассудил незнакомец. – В околотке разберутся, кто ты такой… Ты один?

– Один, один!..

Александр слышал все это отлично, но не было сил поднять голову, не то что подать голос.

«Нас с поручиком оставят здесь, – отрешенно думал он. – Скотина Линевич – отомстить мне решил за все… А может, и правда считает, что мы с поручиком мертвы…»

– Егорка, – услышал он, но даже не смог обрадоваться. – Езжай‑ка, племяш, по следам этого вот… Да посмотри, как там. Не нравится мне чтой‑то этот енерал…

Бежецкий услышал дробный стук, никак не похожий на звук шагов, а еще через пару минут что‑то жесткое потыкало его в спину между лопаток.

– Дядь Митяй! – голос звучал прямо над головой, но высоко‑высоко, будто с неба. – Тут еще двое! Служивые вроде! Мертвые оба – в обнимку лежат, как братья родные!

– Точно мертвые?

«Живой я, живой!» – хотел крикнуть Саша, но рука фон Миндена давила на спину, как стальной рельс, и воздуха в легких не было.

«Нас же так и бросят здесь!..»

Медленно, как прорастающий сквозь асфальт росток, он поднял голову: одному Господу было известно, каких усилий требовали эти миллиметры… Перед глазами в какой‑то странной дымке маячило лошадиное копыто.

– Я живой… – шепотом сообщил он этому копыту и вновь уронил голову.

И настоящим чудом оказалось то, что всадник все‑таки услышал этот шелест, не более громкий, чем шорох бумажного листа…

7

– Так вы утверждаете, товарищ рядовой, – лысоватый врач в «горбачевских» очках с тонкой золотой оправой внимательно разглядывал лежащего в постели худого, стриженного наголо паренька с лихорадочно блестящими на осунувшемся желтоватом лице глубоко запавшими глазами, – что ваш командир взвода непонятным образом раздвоился?

– Нет, – больной облизнул сухие губы, – я этого не утверждаю. Но как иначе объяснить, что он так быстро пришел ко мне на помощь? Я только‑только видел его наверху горы, а потом он бац – и рядом. И форму успел поменять.

– Может быть, скатился вниз? – улыбнулся одними губами врач. – Помните, у Маяковского? «Хочешь убедиться, что земля поката? Сядь на собственные ягодицы и катись», – процитировал он.

– Ну, это вы сказали, – недоверчиво улыбнулся солдат, следя глазами за молоточком, которым медик, будто невзначай, водил перед его лицом туда‑сюда. – Скатился… Там километра два уже было, наверное. Он, пока катился, стерся бы о камни… Как в том анекдоте про кота.

– Про кота? – расхохотался врач. – Как же – помню, помню… Там еще хозяин на пол наждачную бумагу постелил, а мелкой не нашел… Ну, чувство юмора у вас сохранилось, больной, – это хороший знак. А больше ничего странного вы за своим командиром не заметили?

– Странного?.. – задумался солдат. – Понимаете, я сперва не обратил внимания – в горячке был…

– В горячке?

– Ну, это так говорится… Я ж в плену был, думал, что на куски меня резать будут, а тут – он. Я, как его узнал, чуть с ума не сошел от радости. Ну, думаю, товарищ лейтенант меня вытащит!

– Это хорошо. Но вы сказали «сперва». А что потом?

– Странным мне показалось, что одет он как‑то не так был. Форма военная, но я такой раньше не видел – в разводах каких‑то цветных.

– Грязная?

– Нет, там ткань такая. Маскировочная будто.

– Маскхалат?

– Нет, те я тоже видел. У разведчиков. Там только два цвета – зеленый и белый. А тут и желтый был, и коричневый… Как в кино, у американцев.

– В кино? Вы видели такой фильм?

– Ну да! Только названия не помню. Мы с другом на видеомагнитофоне смотрели, у него дома. Там про войну во Вьетнаме, и один бывший солдат…

– Ну хорошо, – перебил больного медик. – А еще что?

– Они с другим, в такой же форме, все называли друг друга поручиками.

– Так он не один был?

– Я же говорил! В плену, оказывается, было три человека: я, тот второй военный, что раненый был, и гражданский. Александр Павлович его еще статским советником называл.

– А что это значит – статский советник?

– Откуда я знаю, – пожал здоровым плечом раненый. – Это что‑то из дореволюционной жизни. В книге какой‑то было. У Чехова, кажется.

– Логично, – покивал головой врач. – фильм, книга… Ну, товарищ рядовой, не буду вас больше отвлекать. Выздоравливайте.

Врач поднялся со стула, спрятал свой молоточек в нагрудный карман и вышел из палаты, прикрыв за собой дверь.

– Ну что? – спросил его другой врач – заведующий хирургическим отделением Ашхабадского военного госпиталя подполковник Вахтеев, ожидающий снаружи. – Симуляция исключена?

– Можно сказать однозначно, – подтвердил майор Голобородько, коллега Вахтеева, но заведующий психиатрическим отделением. – Посттравматический синдром в чистом виде. Съехала у рядового крыша набекрень. Сложный бред, навеянный отрывочными воспоминаниями о прочитанных книгах и виденных фильмах. Думаю, семь‑бэ ему гарантирована.

– А может, не будем мальчишке жизнь портить? – осторожно спросил подполковник. – Ему ведь так и так инвалидность светит. Раздроблены правая лопатка и несколько ребер, поражена плевральная полость… Легкое удалось спасти, но дышать какое‑то время ему будет тяжеловато. Опять же – обширная кровопотеря.

– Ну, не знаю… – задумался майор, человек не злой, в общем‑то.

– Ведь в остальном‑то он вполне вменяем, – почувствовал слабину Вахтеев. – Я с ним беседовал – вполне здраво рассуждает. Про детство рассказывает, про учебу в институте… Он ведь в Политехническом учился, выпустился бы лейтенантом запаса, да по «устиновскому приказу» – загремел. Демобилизуется, придет восстанавливаться, а ему там – от ворот поворот. Мол, чокнутых нам не надо. Клеймо в военном билете на всю жизнь. Виталий Евгеньевич, у вас же у самого сын!

– Даже не знаю, что сказать… Ярко выраженный бред… Кстати, а на наркотики его проверяли? Мальчишки там, за речкой, сатанеют – водки‑то наш «минеральный секретарь» их лишил. И курят всякую дрянь… А то и колются…

– Абсолютно в этом плане чист, – заверил подполковник. – Даже не курит. Я думаю, парнишка просто чересчур впечатлительный, воображение у него живое. Вот в экстремальной ситуации и отреагировал его организм неадекватно. Мне такое встречалось в специальной литературе.

– Да‑да, вы правы. – Психиатр задумчиво вынул из нагрудного кармана молоточек и почесал кончик носа. – Особенно во времена вьетнамской войны такое отмечалось за американскими солдатами. Я читал монографию Джейсона Вудса, так у него прямо сказано… – Майор недоуменно посмотрел на молоточек и спрятал его за спину. – В общем, как знаете, Юрий Викторович. Если вы считаете, что этот факт отражать не следует – я не против. Рядовой Максимов, кроме своей мании, никаких отклонений в психиатрическом плане не имеет. Так и запишем.

– Лучше без мании.

– Можно и без мании. Ну, товарищ подполковник, я вам больше не нужен?

– Бог с вами, Виталий Евгеньевич! До свидания. В субботу жду вас в гости на торжество. С супругой!

– Непременно буду, Юрий Викторович.

Медики церемонно раскланялись, и Вахтеев долго смотрел вслед удаляющемуся психиатру, похоже, продолжающему беседу в одиночестве: разводящему руками, крутящему головой…

«Эх, Виталий Евгеньевич, Виталий Евгеньевич… – подумал хирург. – Вам самому семь‑бэ смело ставить можно… Впрочем, какой психиатр без отклонений?»

Он открыл дверь и вошел в палату.

– Не помешаю, Вадим? – присел он на стул у кровати. – Лежи, лежи… – жестом удержал он завозившегося пациента. – Ну, как самочувствие?

– Нормально… – с сомнением произнес раненый, скосив глаза на закованную в гипс руку, слитую в одно целое с гипсовым же корсетом, охватывающим грудь. – Уже почти не болит…

– Ну и чудненько! Недельку еще тут полежишь, и будем переводить тебя в общую палату, к выздоравливающим… Да не бойся ты, – успокоил врач помрачневшего разом рядового. – Полежишь немного, рука и ребра заживут, и будем тебя комиссовать. Домой поедешь. Родителям‑то пишешь?

– Нет, – покраснел Максимов. – Пальцы пока не слушаются…

– Это зря! – подполковник выудил из кармана красный резиновый мячик размером с апельсин и протянул солдату. – Вот, разминай пальцы, восстанавливай подвижность. Ты ж не хочешь инвалидом остаться?

– Не‑е…

– Молодец. Вернешься домой, восстановишься в институте. Хвостов‑то не было?

Паренек не ответил, потупив глаза.

– Й‑йэх! – крякнул врач. – Драть тебя некому!.. Ничего, наверстаешь. Тут, главное, не расхолаживаться, а то потом не соберешься. По себе знаю… Ну, давай, выздоравливай… Скоро ужин, – бросил медик взгляд на часы. – Кстати, – посмотрел он в глаза Вадику после паузы. – Не советовал бы я тебе распространяться о том своем приключении… Верю, верю! – Жестом остановил он открывшего уже рот солдата. – Я – верю. А другие вот могут не поверить. Еще в сумасшедшие запишут. Оно тебе надо? Вот то‑то. Так что подумай, боец…

Подполковник Вахтеев вышел, оставив рядового Максимова глубоко задумавшимся. Красный мячик, лежащий рядом с его безвольной рукой, на белоснежной простыне казался пятном крови…

* * *

Полковник Селиванов долго молчал, лишь раздувая свои пышные, будто у моржа или германского канцлера Бисмарка, усищи.

– Ты что, лейтенант, – начал он негромко, но постепенно повышая тон до командного рыка. – Дурака тут из меня строишь?! Что это такое? – швырнул он на стол бумагу. – Что это за хрень, я тебя спрашиваю?!

– Наградной лист, – смотрел выше пышной седоватой шевелюры командира Бежецкий. – На бойца моего взвода рядового Максимова.

– А что так жидко‑то – за отвагу? – язвительно склонил голову набок полковник. – Требовал бы уж сразу Красную Звезду! Да что мелочиться‑то? Героя Советского Союза, во! Ни больше, ни меньше! С вручением ордена Ленина! И себе заодно! Будут у меня наконец‑то в полку свои герои! Да сразу два! Ни гроша, ни гроша, да вдруг – алтын!.. За какие такие подвиги, Бежецкий?

– Там все сказано, – старался говорить ровным голосом лейтенант, хотя изнутри его горячей волной поднималась ярость: видел бы «полкан» раненого Максимова, лежащего среди рассыпанных стреляных гильз, готовясь пустить себе в голову последнюю пулю! Такое не забывается…

– Что там сказано? – Полковник сгреб листок обратно, приложил, не надевая, к глазам очки в треснутой, аккуратно смотанной синей изолентой оправе и торжественно прочел: – В одиночку отражал атаку многократно превосходящих по количеству мятежников до подхода основных сил… Прямо Александр Матросов какой‑то! – снова отбросил он документ. – Капитан Гастелло!.. А вот у меня есть сведения, что рядовой Максимов, наоборот, самовольно оставил расположение части. Так, Бежецкий?

«Ну и сука этот Перепелица! – подумал Александр. – Жаль, в том бою его, собаку, не клюнуло… По идее, ему в госпитале‑то надо валяться…»

– Да, оставил, но не самовольно…

– Брось крутить, лейтенант. То‑то я не знаю! Деды послали салажонка в кишлак за чарсом или шаропом, а ты, взводный, проморгал. А потом чуть весь взвод не положил, засранца этого сопливого, маменькина сынка вытаскивая, который за себя постоять не может. Прав я?

Лейтенант не отвечал.

– Молчишь… Вот и молчи. Бумажку твою я использую, как она того заслуживает, – здоровенная пятерня старого вояки скомкала злосчастный лист, заодно прихватив еще пару каких‑то бумажек, в хрустящий ком и отправила в мусорную корзину – приспособленную для этого латунную гильзу от снаряда калибра сто двадцать два миллиметра. – А ты иди и служи. Хорошо служи, понял? На тебя из‑за этой твоей выходки и так косо смотрят. Виданное дело! – всплеснул полковник руками. – Вызвал «вертушки» пустой кишлак утюжить! Слава богу, не «грачей»![87] Был у нас в полку капитан Ефремов – тот все с перепою батальон норовил в ружье поднять да на Исламабад идти! Суворов хренов! Скобелев пополам с маршалом Жуковым! Слава богу, отделались от него – желтуху подцепил. В Союз сплавили… А ты вот с заброшенными кишлаками воюешь. С призраками!.. Все, пошел вон! Утомил ты меня, Бежецкий…