Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 111 страниц)

– Храм окружен, – сообщил Чебриков на ухо капитану, косясь на Конькевича, занятого утешением Вали и, следовательно, слепого и глухого ко всему окружающему. – Моя вина: не позаботился связать снятого на входе часового. Показалось, что перестарался, вот и...

– Ладно, бог простит, – отмахнулся Александров, отбрасывая в сторону обломок стрелы. – Кто окружил и сколько их? О вооружении не спрашиваю... – добавил он, вытирая испачканную кровью руку о штанину.

– Старик говорит, – кивнул ротмистр в сторону жреца, командующего подчиненными, срочно разбиравшими брошенное оружие и строившимися в нечто напоминающее боевой порядок, – Аурвадарта Сильный, владетельный князь здешних мест (это его шатер мы видели на пригорке), самодур и садист по натуре поднял по тревоге всю свою походную гвардию. Принесла его нелегкая именно сейчас на поклонение Золотым Вратам!

– А сколько у этого пахана стволов? Тьфу ты – луков и копий.

Петр Андреевич пожал плечами:

– Жрец говорит, что пять тысяч человек... Словно подтверждая эти слова, где‑то далеко, за стенами храма, взревела боевая труба.

* * *

Трое жрецов низшего, «розового» ранга, отправленные на переговоры с боевиками Аурвадарты, так и не вернулись, зато на стрелку с осажденными заявился некто, бывший почти точной копией изображенных на барельефах героев. Разве что росточком не вышел.

Закованный в железо с ног до головы, за исключением пылающей гневом толстощекой мордочки, виднеющейся из‑под длинного козырька шлема, увенчанного каким‑то гибридом оленьих рогов и королевской короны, парламентер повадками напоминал прапорщика Советской Армии.

Размахивая желтым лоскутом ткани, видимо долженствующим означать белый флаг, посланец князя заголосил почти фальцетом, едва только пересек линию, отделяющую коридор от зала. Вторую руку он держал за спиной. Ротмистр опять принялся переводить вслед за стариком жрецом.

– Божественный повелитель всех подлунных земель, блистательный, словно Солнце, могучий, словно слон, и плодовитый, словно лесной заяц...

– Так и сказал? – прыснул, несмотря на торжественность момента, Николай.

– Так и сказал! – подтвердил, улыбаясь, Чебриков. – Не перебивайте, капитан...

– ...повелевает засевшим здесь осквернителям и нечестивцам покинуть опозоренный их присутствием храм, чтобы предстать перед его справедливым судом. Жрецам же, опоганившим себя общением с исчадиями ада, надлежит покаянно выйти из храма, сняв запятнанные священные одежды и посыпав голову пеплом. В этом случае наказание не будет чрезмерным...

Гордо выпрямившись, старый жрец перебил «прапорщика» и указал своим посохом сначала поочередно на все Врата, затем – на коридор.

– Чего он, чего? – поторопил Александров переводчика.

– Чего, чего... Посылает!

– Куда?

– На х...! – усмехнулся граф. Пребывание в дурной среде значительно испортило его благородные манеры.

Парламентер побледнел, потом лицо его налилось кровью, став красным как помидор, и, резко выбросив руку, до того скрытую за спиной, он швырнул в сторону осажденных три шарообразных предмета, связанных вместе.

Стуча, словно бильярдные шары, отрезанные головы младших жрецов, вращая открытыми глазами и оскалив зубы в улыбках смерти, запрыгали по каменным плитам пола...

Николай краем глаза увидел, как Валя, до этого державшаяся по‑боевому, осела на руки едва успевшего подхватить ее Жорки.

– Ну, зараза, держись! – Капитан рванул из‑за спины верный пулемет, передергивая на ходу затвор. – Изрешечу, как консервную банку!

Ротмистр успел пригнуть к полу ствол до того, как пулемет успел выплюнуть первую очередь.

– Вы с ума сошли, Николай Ильич! Парламентер неприкасаем!

– Шли бы вы, господин граф, куда подальше со своим рыцарством! – Александров, чувствуя, что кровь горячей волной приливает к щекам, повернул к жандарму искаженное лицо. – Вы этого головореза еще на дуэль вызовите! Парламентера, видите ли, не тронь! А они наших?

В запале капитан причислил жрецов, еще несколько часов назад пытавшихся прикончить и ротмистра, и остальных путешественников, к своим.

Парламентер тем временем вполне по‑русски смачно плюнул на пол, швырнул свой «белый флаг» и удалился, высоко задрав голову. Чего‑чего, а смелости коротышке было не занимать. Хотя... Может быть, закованный в латы, он не боялся стрел, а о пулемете не подозревал?

– Чего это Аурвадарта ваш так раздухарился? – забыв в запале о том, что жрец ни слова не понимает, Николай довольно непочтительно дернул его за полу балахона. – Не уважает религию, что ли? Атеист?

Выслушав перевод ротмистра, старик печально вздохнул:

– Аурвадарта не уважает не то что богов, а даже своих отца и мать. Никто ему не указ: ни император, ни Вседержитель. Он давно зарился на богатства Храма и, подозреваю, привел с собой армию не для покаяния и торжеств... Повод, не будь вас, он бы нашел и так. Мы называем таких людей «рожденными в зимний месяц Орра»...

– Отморозок полный значит, – пробормотал себе под нос милиционер. – Встречали, знаем.

* * *

Щели окон под потолком все больше и больше наливались синевой. Рассвет, а с ним открытие перехода, если жрец ничего не напутал, были не за горами.

Деятельно руководя послушно носящимися взад и вперед жрецами, Чебриков быстро создал линию обороны на случай, если коридор между этим и иным светом откроется позже, чем рассчитывалось, используя вместо надолбов и мешков с песком статуи и прочую религиозную атрибутику. Конечно, надеяться сдержать пятитысячную орду несколькими стволами было более чем опрометчиво, но что делать? Грамотно примененное огневое превосходство, бывало, решало исход больших, чем это, сражений...

Подкрепление пришло оттуда, откуда его никто из путешественников не ждал.

Надрываясь и исходя потом, немощная толпа жрецов выкатила из каких‑то неведомых доселе уголков необъятного храма полдюжины неповоротливых механизмов, облепив их, как муравьи случайно попавшуюся им на пути сливу. В незнакомых очертаниях сначала Жорка, а затем и ротмистр с Николаем разглядели классические катапульты древнего мира, заряженные вместо стрел бревнами с заостренными концами.

Верховный жрец, принимавший в доставке «тяжелой артиллерии» самое деятельное участие, отер со лба трудовой пот и самодовольно улыбнулся.

– Ну ни фига себе!.. – протянул Конькевич, щупая кожаные крепления и позеленевшие шляпки бронзовых гвоздей и поглаживая окованный железом четырехгранный наконечник, в то время как Шаляпин, шевеля вибриссами, осторожно вынюхивал что‑то за грубым колесом. – А если бы они эту дуру против нас выставили? Нанизали бы всех, как на шампур, вот на этот гвоздик...

– Почтенный Натапутта Белатхипутха, – сообщил граф, – говорит, что для того, чтобы собрать Лук Индры, требуется время... Скрученные волокна воловьих жил нельзя держать долго напряженными... Ну, тут он делает в своей манере сравнение, которое нашей даме покажется неприличным.

– И все же, граф...

Ротмистр прошептал что‑то на ухо Жорке, и оба зашлись жеребячьим ржанием.

– Ладно ржать‑то! – недовольно заметил Николай, оглядываясь на коридор, откуда время от времени доносились непонятные взвизги и приглушенный металлический грохот. – Не прозевать бы...

В этот момент в зал с ревом одно за другим влетело несколько разъяренных чудовищ, со страху показавшихся осажденным огромными, как дом. За ними, гремя кованой обувью по каменному полу, перла, выставив длинные копья, пехота.

– Началось! – крикнул Николай, падая в свое укрытие, где, раскорячив сошки, дожидался его «Дегтярев». Крик полностью был заглушен трубным ревом и гортанным боевым кличем нападающих.

«Да ведь это слоны! – пронеслось в мозгу, в то время как глаза сами собой искали уязвимое место в сплошной броне, утыканной двадцатисантиметровыми гранеными шипами и для пущего устрашения имеющий дикую раскраску. – Боевые слоны!»

Надвигающаяся со скоростью курьерского поезда сине‑желто‑красная громадина, выставившая вперед огромные бивни с насаженными на них серповидными лезвиями, будила в подсознании атавистический ужас. Словно новобранцу при первой обкатке танками, хотелось бросить все, завизжать по‑заячьи и кинуться назад, под защиту могучих статуй, забиться куда‑нибудь в укромную щель...

Слева уже огрызался коротко, но внушительно, автомат Чебрикова, где‑то справа бухнула два раза берестовская «тулка»... Николай тоже поймал в в прицел налитый кровью глаз разъяренного монстра...

Нажать спуск он не успел.

Над головой что‑то коротко зыкнуло, и надвигающийся на Александрова слон, словно от удара в лоб исполинским молотом, уселся на задницу, а затем, жалобно хрюкнув, повалился набок, подминая своей тушей и погонщика в маленькой железной башенке, и сразу десяток вражеских пехотинцев, рассыпавшихся, как насекомые, во все стороны. Ни дать ни взять тараканы на кухне, спасающиеся от хозяйской тапочки. Из шеи дергающегося в агонии животного торчало давешнее бревно, ушедшее в брызгающую багровыми струями тушу почти по самый срез.

Некогда любоваться!

Николай быстро переместил прицел в сторону другого слона, черно‑бело‑зеленого, атакующего поваленного на бок каменного воина, сжимающего в объятиях не то льва, не то крокодила, под которым скрывался Жорка, как всегда своей «мортирой» осуществляющий только психическое воздействие. Надо заметить, пехота, испуганная неожиданным грохотом и особенно катапультами, о наличия которых у осажденных не подозревалось, не очень‑то торопилась с атакой, предоставляя эту честь «танкам» и повторяя распространенную ошибку кабинетных стратегов... Тем более что достаточно узкий коридор всю массу атакующих пропустить внутрь просто не мог, уравнивая силы сторон.

После очереди мощного пулемета слон, так и не сумевший своротить в сторону тяжеловесного каменного «зоофила», завертелся на месте, словно танк с перебитой гусеницей, отчаянно трубя, пока милосердная стрела не опрокинула его на тушу уже успокоенного первым залпом.

Развернув поскорее пламегаситель в сторону пехоты, оставшейся практически без поддержки «бронетехники», Александров удовлетворенно увидел, что стрелять, собственно, не по кому: не стесняющаяся показать спину стальная гвардия Аурвадарты Сильного, немилосердно толкаясь, пыталась втянуться в узкий коридор.

«Мы хотя и не рыцари, в спину стрелять не будем! – подумал капитан, опуская ствол. – Стремно как‑то...»

Увы, жрецы о рыцарском благородстве и милосердии к бегущему врагу имели самое общее представление: две оставшиеся катапульты, прицельно разряженные в самую гущу противника, довершили разгром.

– Отбой! – раздалось из укрытия ротмистра. – Первая атака отбита...

* * *

Панорама, открывшаяся перед доблестными защитниками ворот, впечатляла.

В нескольких метрах перед линией обороны подбитыми танками громоздились четыре издыхающих слона, а за ними... Классик так описывал подобную картину: «Рать побитая лежит...» Тишину нарушали только однообразные вскрики, доносящиеся с равномерными интервалами откуда‑то со стороны двух братски прижавшихся боками слоновьих туш, редкие стоны раненых да веселое журчание по наклонному полу жидкости, о происхождении которой как‑то не думалось...

По самым скромным подсчетам «трофейной команды» жрецов, шустро разбежавшихся по полю брани сразу после того, как топот отступающих затих, если они, конечно, в своей восточной манере не преувеличили (проверять лично путешественники побрезговали), провалившаяся атака стоила воинству Аурвадарты без малого трех сотен отборных пехотинцев (большая часть из них, конечно, не была поражена пулями и стрелами осажденных, а затоптана слонами и задавлена в узком проходе при паническом бегстве) и, как упоминалось выше, четырех поверженных слонов. Пятому «танку» удалось уйти, возможно, невредимому, превратив в кровавое месиво немало двуногих однополчан.

Ротмистр, возможно, чтобы отвлечься от кровавого зрелища, спросил о чем‑то у верховного жреца, печально озирающего поле битвы, перебирая четки из какого‑то темно‑зеленого камня – не то нефрита, не то изумруда. Старик ответил ему, поочередно указав рукой на светлеющие окна и на ворота.

– Обещает, что переход откроется с минуты на минуту, – сообщил Чебриков, хотя его никто ни о чем не спрашивал.

Валя, которая находилась на грани полуобморока, все время порывалась мчаться на помощь раненым, пусть даже только что желавшим положить ее голову к стопам своего предводителя, и Жорке с огромным трудом удавалось ее сдерживать. Сновавшие среди раненых и умирающих жрецы, похоже, облегчали страдания неудачников по‑своему: стонов и вскриков становилось все меньше.

– И как все это соотносится с милосердием к побежденному врагу?

Николай чересчур старательно набивал магазин пулемета и вопрос задал будто бы самому себе, не поднимая головы.

– Мне кажется, Николай Ильич, здешние священнослужители далеки от норм христианской морали... – Ротмистр присел рядом с ним на корточки. – Как, впрочем, и остальные аборигены. А что до победы... До нее еще далеко.

В стане обороняющихся наметилось какое‑то оживление: несколько старцев тащили от самого входа в зал что‑то тяжелое, облепив его, словно муравьи.

Тяжестью этой оказался давешний «прапорщик», уже без шлема и не багрово‑красный, а мертвенно‑бледный в синеву. Ноги бывшего парламентера волочились за ним плетьми, царапая заостренными стальными башмаками плиты пола.

Вопреки ожиданиям, пленный оказался жив.

Не в состоянии привести его в чувство своими силами, жрецы, оживленно жестикулируя, что‑то защебетали главному, а тот перевел Чебрикову.

– Сделайте милость, дорогая, – морщась, обратился граф к Вале. – Жрецы вспомнили о вашем чудесном нашатыре.

Девушка, которая сама, возможно, находилась в полуобморочном состоянии, словно сомнамбула, поднесла ватку, смоченную нашатырным спиртом, к породистому носу вражеского вояки.

Секунды две реакции не было, и спутники было решили, что враг уже на пути к кому‑нибудь из своих богов, но тут он глубоко вздохнул, мотнул головой так, что чуть было не перерезал себе горло о край высокого стального воротника, и открыл водянисто‑голубые глаза, сначала мутные, но затем прояснившиеся.

Между верховным жрецом и пленным последовал короткий диалог, после чего последний был величественным жестом отпущен. Те же жрецы дотащили его до входа в зал и предоставили добираться до своих самостоятельно.

Смотреть, как искалеченный вояка ползком, волоча перебитые, похоже, ноги, перебирается через груду тел, завалившую вход, было тяжко. Но чувство сострадания тут же улетучивалось, стоило бросить взгляд на принесенные час назад им же, наглым, полным сил и уверенности в себе и своем деле, отрубленные головы храмовых парламентеров и так и не прибранное тело мальчишки‑вестника.

– Пленный сказал, что Аурвадарта больше не станет пытаться взять храм штурмом, – бесстрастно произнес ротмистр. – Защитников перестреляют из луков и забросают камнями из пращей.

– А что ответил священник?

– Если сил обороняться не будет, он откроет Красные Врата...

– Каким образом?

– Не знаю, – пожал плечами Чебриков. – Но, скорее всего, он не блефует.

– Смотрите! – Конькевич так толкнул Николая в плечо, что тот едва не упал.

– Чего ты... – досадливо начал Александров, оборачиваясь к нему, и замер на полуслове. Переход начал открываться.

* * *

Преодолев множество переходов, располагающихся, так сказать, на воздухе, путешественники впервые увидели, как открывается проход в иной мир в твердом объекте. Зрелище было впечатляющим...

По каменной кладке бежали, дрожа и переливаясь, радужные волны, исходящие из одной точки, словно круги на воде. Иллюзия того, что стена превратилась в установленный вертикально брусок желе, было полным: она колебалась, стыки между массивными глыбами извивались, при этом оставаясь нерушимыми... Радужное сияние налилось густой синевой и... пропало. Стена снова стояла как ни в чем не бывало, готовая, казалось, выдержать прямое попадание пятитонной фугасной авиабомбы.

– Не открылся... – ахнула Валя, но старик, видимо уловив разочарование на лицах своих гостей, энергично затряс головой и, подойдя к стене, швырнул в то место, откуда расходились сияющие волны, камешек.

Предмет, вместо того чтобы щелкнуть о стену и отскочить, канул в ней совершенно так же, как ранее его собратья, швыряемые в обычные ворота. Жрец обернулся и показал руками понятное и без слов: «Ну что я говорил?»

– Уходим? – Спросил Конькевич.

В глубине коридора, ведущего в зал, снова взревела боевая труба: видимо, «прапорщик» добрался‑таки до своих.

Никто из спутников не успел ответить Жорке.....

Кавардовский, про которого все уже позабыли, лежавший до того без движения в укрытии за массивным постаментом, внезапно вскочил на ноги и, ткнув чем‑то в живот стоящего неподалеку от него немощного старца, выхватил у него из рук скимитар и, опасно размахивая этим смертоносным оружием, прыгнул в сторону открывшегося перехода. Еще мгновение – и он, словно нагретый нож в масло, вошел в каменную стену и сгинул без следа...

– Уйдет! – взревел ротмистр, бросаясь за ним. – По обычному порядку – все за мной! – скомандовал он, оборачиваясь на бегу. – Капитан, вы замыкаете! Не поминайте лихом, если что!..

Задержавшись немного на пороге (видимо, пытался все же соблюсти рекомендованный еще Берестовым интервал проходов), Чебриков решительно шагнул в стену, исчезая в ней.

И в этот момент из коридора посыпались первые стрелы.

* * *

– Никогда бы раньше не подумал, что придется этой штукой пользоваться!

Жорка, пыхтя, прикрывал сконцентрировавшихся перед воротами путешественников огромным круглым щитом, позаимствованным у одного из убитых пехотинцев Аурвадарты, в то время как Николай из укрытия огрызался короткими очередями из своего «Дегтярева».

Нападающие под прикрытием стрел и камней, дождем сыпавшихся вокруг, уже сумели просочиться в зал и теперь вели прицельный «огонь» по прислуге катапульт, сновавшей как угорелые вокруг своих смертоносных машин. Три грозных орудия уже замолчали навсегда, но оставшиеся, выпустив свои снаряды, выкосившие целые ряды нападавших, готовы были повторить залп.

Сердце обливалось кровью при мысли о том, что продержаться против превосходящего в десятки раз по численности противника немощным обороняющимся не удастся.

Переводчик в лице ротмистра отсутствовал, находясь за гранью, но Николай и Жорка, как могли, на пальцах, отчаянно пытались убедить верховного жреца, уже, похоже, отрешенного от всего земного, уйти вместе с ними. Так же жестами тот объяснил, что ни он, ни остальные жрецы храма не покинут и будут тут сражаться до последнего вздоха. Гостям же он красноречиво указывал на выход: не мешайтесь, мол, в наши разборки – скатертью дорога!

Отчаявшись убедить его, Николай решился на отступление.

– Господи помо... – раздался за спиной Валин голос, оборвавшийся на полуслове.

– Валя прошла, – констатировал Жорка, из последних сил удерживающий щит, который ежесекундно вздрагивал от прямых попаданий стрел и камней. Снаружи он уже, наверное, напоминал ежа. – Кто следующий?

– Ерунды не пори, – огрызнулся Александров, очередью в три патрона срезая чересчур нахального аурвадартовца, подобравшегося с обнаженным кривым мечом слишком близко. – Ты идешь! Шаляпина не видел?

– Да я бы рад... – Жорка снова покачнулся: в щит с грохотом врезалсябулыжник, выпущенный из пращи. – Да, похоже, не пробраться к переходу.

– Что ты... – начал было капитан и осекся.

Нападающие, завладев одной из катапульт, изготовленной к выстрелу, разворачивали ее теперь в сторону отстреливающихся «миропроходцев».

– Похоже, шиндец пришел, Жора... – Николай почувствовал, как по спине щекочущим ручейком катится пот, а ноги начинают предательски дрожать. – Гранату бы сюда...

– А нету!.. – в тон ему ответил Конькевич, тоже вибрируя.

Да нет, с чего бы вдруг дрожать? Не такое видали. Что‑то здесь знакомое...

Новая прислуга катапульты, вместо того чтобы быстренько завершить маневр, почему‑то копошилась там, будто пьяная, то поскальзываясь на ровном месте, то вдруг начиная поворачивать орудие в обратную сторону. Дождь стрел и камней тоже поутих, и стрелы уже не свистели вокруг, полные хищной силы, а вяло жужжали, не долетая до цели.

– Шаляпин! – осенило наконец капитана.

И верно: напрягшись, как струна, кот, от взъерошенной шерсти ставший гораздо больше обычного, стоял на совершенно открытом месте, вперив тяжкий взгляд в копошащихся перед ним, словно во сне, врагов, а вокруг него волнами расходилась мощная неслышная вибрация, от которой начинали ныть зубы и мутилось в голове...

– Вперед, Жорка! Он их долго не удержит!

Отобрав ненужный уже щит у друга, Александров силком запихал Конькевича в «стену», нетерпеливо ведя отсчет оставшегося для него самого времени.

Шаляпин держался!

Неизвестно, чего это ему стоило, но всяческое движение в зале прекратилось, а нападающие и обороняющиеся, как бы взяв тайм‑аут, отставили взаимное истребление.

Завершив счет, Николай шагнул вперед, по привычке высоко занося ногу и...

Сверкнувшая в луче света, падавшем из узкого окна, стрела, посланная откуда‑то сверху, сшибла Шаляпина, словно кеглю, без звука унося его куда‑то за постамент.

– Шаля...

Милиционер готов был броситься на помощь, но вокруг уже засвистели снова ожившие стрелы.

Что‑то, показавшееся огромным, как шкаф, ударило в плечо, отдавшись в голове звонкой болью, и, развернув, швырнуло лицом вперед, на зыбкие камни стены...

31

Ласковое солнышко так приятно грело лицо, красным просвечивая сквозь закрытые веки, что открывать глаза никак не хотелось.

«Будто в деревне у бабушки... – подумалось Николаю. – Как давно это было...»

Теплый ветерок обдувает лицо, щекоча щеку мягкими стебельками травы, щебечут птички... Как замечательно вот так лежать на спине, подставив лицо солнечному свету и ни о чем не думать! Если бы еще не этот металлический лязг, доносящийся откуда‑то со стороны.

Что‑то напоминает эти звуки. Не то работает какой‑то механизм, не то...

Николай распахнул глаза и сел на траве, не обращая внимания на тошнотворную боль, сразу рванувшую левую сторону головы.

В нескольких метрах от него Валя колдовала над лежащим в траве бледным как смерть Жоркой, а чуть дальше крутились в фехтовальном танце две знакомые фигуры, окруженные серебристым сверканием размывавшихся в воздухе мечей.

Судя по тому, что Кавардовский только оборонялся, отступая к кустам, окружавшим небольшую поляну, в центре которой и располагался, видимо, переход, удача склонялась на сторону ротмистра. Однако и противник его не собирался сдаваться, отчаянно сопротивляясь и делая это, на взгляд Александрова, мастерски.

Противники бились молча: ни о какой шутливой словесной пикировке, как в том давнем поединке графа с Роландом, речи не было. Всего на миг увидев лицо Чебрикова – бледное, с закушенной нижней губой и сузившимися глазами, когда тот обернулся удостовериться, что с товарищем, замыкавшим эвакуацию из храма, все в порядке, – Николай понял, что фехтовальщики здесь сошлись с более серьезными намерениями. Хотя куда уж серьезнее...

Ротмистр отвлекся всего на долю секунды, но это едва не стоило ему жизни: скимитар Кавардовского свистнул так близко от его головы, что еще миг и... Спасло графа, только падение на спину с перекатом, и опять Князь ошибся всего на несколько миллиметров...

В подобном поединке, когда сходятся два равных по мастерству противника, зачастую все решает случай. Так произошло и на этот раз.

Сверкнувший в опасной близости от плеча перекатившегося Петра Андреевича клинок Князя неожиданно для его обладателя глубоко вонзился и тут же засел в мягкой на первый взгляд, но сплошь перевитой корнями лесной почве. На его освобождение ушел всего какой‑то миг, но он оказался роковым для преступника...

«Дюрандаль» прочертил в воздухе сияющую дугу снизу вверх и глубоко рассек правое плечо Кавардовского, заставив его ладонь безжизненно соскользнуть с рукояти застрявшего в земле скимитара. В следующую секунду вскочивший ротмистр ударом ноги опрокинул своего врага наземь и, отшвырнув свой меч, навалился сверху, выкручивая ему здоровую руку.

Николай, в гудящей как вечевой колокол голове которого все происшедшее слилось в один сложный пируэт, успел подумать о том, чего стоило Чебрикову сдержать руку при ударе, чтобы не рассечь проклятого бандита пополам, чего тот, впрочем, и заслуживал.

– Как вы, Николай Ильич? – не оборачиваясь, спросил граф. Голос его звучал ровно и спокойно, будто это не он только что чуть было не распростился со своей жизнью и едва не отнял чужую. – В порядке? Шаляпин прошел?

Николай вдруг отчетливо вспомнил, как скомканной тряпкой от удара стрелы улетел куда‑то чудесный кот, и у него перехватило горло. Сколько раз спасал их Шаляпин? Спас и в последний, а вот самого его уберечь не удалось...

Ротмистр, видимо, почувствовал неладное и повернулся к Александрову.

– Что...

– Ротмистр... – прокашлявшись, начал Николай, но тот уже все понял.

От удара в челюсть зашевелившийся было Князь затих в траве, а Чебриков вмиг оказался на ногах.

– Не может быть! – закричал он, вцепившись руками в отвороты куртки Александрова и тряся его, словно тряпичную куклу, так, что окровавленная голова болталась из стороны в сторону. – Не может этого быть!

Николай впервые видел бесстрастного графа в таком состоянии и не желал сопротивляться.

«Пусть перегорит... – болталось где‑то в одурманенном дикой болью сознании. – Пусть отойдет немного...»

Подлетевшая Валя с криком повисла на руках ротмистра, и тот, разглядев наконец состояние товарища и опомнившись, бережно опустил его, почти потерявшего сознание, на траву.

– Простите, господин Александров, – глухо пробормотал Петр Андреевич, глядя в сторону. – Я... Простите дурака.

– Ничего... – едва смог выдавить из себя Николай, пытаясь перебороть подступающую к горлу тошноту. – Я понимаю... Это вы простите меня, ротмистр, – просипел он, после того как Валя немного привела его в чувство. – Я не успел... Меня просто вышвырнуло оттуда. Должно быть, камень из пращи...

Чебриков сидел к нему спиной сгорбившись и машинально водил пальцем по лезвию воткнутого в землю «Дюрандаля», извлекая печальный звук...

– Я пойду туда, – внезапно вскинулся он. – Может быть...

В этот момент в центре поляны, точно там, где располагался вход в иной мир, сипло фыркнуло, дунуло нестерпимым жаром, словно из жерла доменной печи, и обдало мерзким сернистым запахом...

– Кажется, жрец сдержал свое обещание, – пробормотал ротмистр, глядя на пятно выжженной дотла травы, над которым поднимался сизый дымок.

То, что на поляне появился кто‑то еще, путешественники осознали не сразу...

На краю обгорелого пятна стоял на коленях, вжав в плечи голову и боязливо глядя по сторонам, парень лет двадцати пяти, кажется, один из обслуги катапульт, мельком виденный по ту сторону. На вытянутых руках он протягивал ротмистру небольшой окровавленный сверток из такой же, как и его балахон, розовой ткани.

Сверток едва заметно шевелился...

* * *

Недаром говорят, что у кошек – девять жизней. Какую по счету жизнь жил на белом свете матерый уличный кот по имени Шаляпин, не знал никто, но он жил.

Жил упрямо, несмотря на ужасную рану, нанесенную ему тяжелой боевой стрелой, пробившей гибкое тельце навылет, несмотря на содранный клок шкуры на голове и вытекший правый глаз. Кот нипочем не желал расставаться с жизнью, пусть и дарившей ему не слишком много радостей, и не упускавшей возможности задать добрую трепку, цепляясь за нее с упорством приговоренного к смерти. В сознание он почти не приходил, постоянно пребывая в зыбком балансировании между жизнью и смертью.

После катаклизма переход закрылся наглухо, возможно, навсегда, и ни о каком возвращении назад Аланапуримбы, или, как его окрестили для краткости, Алана, речи идти не могло. Оставалось только надеяться, что в храме, отделенном теперь от этого мира невообразимыми далями, остался хоть кто‑то живой. Если только в храме, а не во всем мире...

Все путешественники, включая новоприобретенного товарища, сидели над умирающим котом, и никто не решался признать неизбежного...

Больше всех корил себя Николай.

Не отбрось он тогда, в храме, обломок стрелы, заинтересовавший его, столь беспечно, Кавардовский не смог бы перерезать путы и освободиться. Не пострадал бы Жорка, оглушенный притаившимся у входа Князем, когда ротмистр, сгоряча решивший, что беглец скрылся в спасительном для него лесу, кинулся следом. Хорошо еще, что, кроме берестовской двустволки без единого заряда, у Конькевича не оказалось при себе огнестрельного оружия. Будь иначе – на путешествии пришлось бы ставить точку. Блестящий в прошлом гвардейский офицер и неплохой фехтовальщик решил обойтись холодным оружием. Как оказалось – небезосновательно...

Солнце уже клонилось к западу, когда ротмистр поднял наконец голову.

– Нести с собой тяжело раненного Шаляпина мы не можем, господа. Бросить его умирать здесь – тоже. Я решил... – Ротмистр сглотнул и продолжал уже громче, чтобы заглушить предательский звон в голосе: – Я решил поступить, как поступают с раненным в бою товарищем, когда ничем не могут ему помочь и не желают продлевать мучений. Я хочу помочь ему уйти с честью. Думаю, он бы мое решение одобрил...

В этот момент кот открыл уцелевший глаз и проникновенно взглянул в глаза своему другу. Николай мог бы поклясться, что Шаляпин понял слова Чебрикова. Более того – он был согласен... Глаз устало закрылся, и по боку, покрытому слипшейся от крови шерстью, пробежала длинная судорога...

– Все... – прошептала зареванная Валя. Но кот был еще жив.

– Идите, – прикрикнул ротмистр на своих спутников. – Я вас догоню.

Разделить с ним нелегкую обязанность не захотел никто, включая ничего не понимавшего, но проникшегося важностью момента аборигена. Хотя какого аборигена? Здесь он был таким же гостем, как и остальные.

Не оборачиваясь, путешественники почти дошли до кромки кустарника, окружавшего поляну, когда их окликнул чистый и звонкий детский голос:

– А что вы тут делаете?

* * *

Маленькая, лет шести, не более, девочка в чистеньком пестром платьице и сандаликах, появившаяся неведомо откуда посреди абсолютно девственного леса‑любой мог бы принять ее за галлюцинацию утомленного сознания. Она была тут же окружена и подвергнута перекрестному допросу:

– Кто ты? Откуда ты взялась? Где взрослые? Как тебя зовут?

Не принимали участия только ротмистр, скорбно продолжавший сидеть рядом с умирающим другом, да Алан, карауливший с обнаженным скимитаром в руках связанного Кавардовского (рана в плече оказалась хоть и глубокой и болезненной, но не опасной для его поганой жизни).