Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 111 страниц)

* * *

Ларион Коробейников посмотрел на часы, вздохнул: третий час дня, а гость хозяйский все храпит и храпит. Будто у себя дома! Ладно, хоть тазик не понадобился…

Дворецкий прошел в библиотеку и остановился у двери в нерешительности – близнец Александра Павловича раскинулся на тесном ему диванчике, мучительно запрокинув голову на подлокотник и выводя носом такие рулады, что чертям на том свете было тошно. Одна нога у него свешивалась до полу, а вторая, в неснятой туфле, покоилась на втором обтянутом кожей подлокотнике. Слуга еще ни разу не видел хозяина в таком состоянии, но он сейчас очень живо напомнил ему бывшего – лейб‑гвардии гусарского полка поручика барона фон Зейдлица.

Уж на что вроде был немец, а недели не проходило, чтобы не нарезался его благородие в том или ином приятном обществе до положения риз. А поскольку партикулярного платья вояка не признавал, то практически вся мягкая мебель в доме была перепорчена гусарскими шпорами. Завалится, бывало, вот так на софу, а поутру за распоротую обивку ему, Лариону, в ухо… И никуда не денешься – молод еще господ менять, да и в профсоюз дворецких вступить – огроменный взнос нужен, а там – еще и помесячно. Платил же его благородие по‑божески, упокой Господи его грешную душу – в том же славном деле, что новый хозяин отличился, смерть геройскую принял.

«Эх, видно, всего немецкого в нем и было‑то, что имя родовое, – в который раз пожалел неудачливого барина Ларион. – Был бы настоящим немцем – сухим, да расчетливым – не полез бы в такую заварушку… Вон сколько офицерского чина по домам да по казармам отсиделось. Хоть и без орденов и чинов новых, да живы‑здоровы…»

Коробейников почесал в затылке, и мысли его приняли иное направление.

Крути – не крути, а покойный барон фон Зейдлиц остался должен своему слуге аж сто семьдесят пять целковых – на мели в последнее время сидел гусар. Может, и поперся черту на рога, чтобы из нищеты выскочить? Да только не удалось ему, сердешному, Фортуну‑вертихвостку за интересное место прихватить… А как приехали откуда‑то из Лифляндии наследнички, то выяснилось, что и им ничего покойник не оставил – все имущество, и движимое, и недвижимое, давно заложено‑перезаложено. На широкую ногу жил поручик, по‑русски. Мало того что квартиру с обстановкой заложил аж в трех разных банках, на законы положив с прибором, так еще и долгов набрал чуть ли не с пол‑Петербурга. А родственнички оказались немцами настоящими – русским духом от них и не пахло – вышибли Лариона на улицу взашей и не только жалованья не выплатили причитающегося, но и без нехитрого барахлишка, потом и кровью собранного за недолгую лакейскую карьеру, оставили: украл, мол, подлец, ты все у барина. Иди добром, пока в полицию не сдали. Горячился поначалу парень, хотел управу искать на супостатов, да хорошо добрые люди надоумили: никшни, мол, Лариошка, – тебе ли с немчурой тягаться? Враз без последних порток оставят, да голым в Африку пустят.

Ну и нет худа без добра: дружок покойника пожалел осиротевшего беднягу. Тоже не то граф, не то – аж князь. Бывший баронский собутыльник, должно быть. Вот уж точно – мир не без добрых людей: фон Зейдлиц ему многие тыщи должен остался, а все равно тот не держал зла на приятеля. Порекомендовал нынешнему барину – генералу Бежецкому. Стало быть, повышение Лариошке вышло: был поручиковым лакеем, а стал генеральским дворецким. Без всякого профсоюза, на халяву. Во!

Эх, кабы этот должок да с покойника взыскать… Вот барин говорил, да и по ящику показывали, в газетах писали, что открылся, мол, другой мир недалече. Все там, как здесь, только чуть‑чуть отличается. Той заварушки, в которой поручика укокошили, вовсе не было. Может, жив он там? Вот бы явиться пред баронские очи да заявить: плати, мол, должок за покойного сродственничка! Интересно, можно так или нет?..

В самый разгар коробейниковских мечтаний гость вдруг особенно громко всхрапнул, неловко перевернулся и чуть было не сверзился на пол. Да и сверзился бы, коли не подскочил бы к нему вышколенный слуга, не подхватил под бочок, не выправил, как положено. От толчка Бежецкий‑второй дернулся, зевнул с подвыванием и открыл мутные со сна глаза, с трудом сконцентрировав их на Ларионе.

– Ларион, ты?.. Где это я?..

Поддерживаемый дворецким (не ровен час голова закружится – сблюет ведь!), гость сел на диване и недоуменно осмотрелся вокруг:

– А где Александр?..

Глаза его уставились на окно, за которым неторопливо катился к финалу пасмурный петербургский день.

– Который час?!

– Три сорок две, – с достоинством ответил слуга, взглянув на циферблат высоких старинных часов, мерно тикавших в углу. – Пополудни.

– Что‑о‑о?!!

Бежецкий подскочил на диване, сбросил руки Лариона, метнулся к окну, к двери, потом остановился и махнул рукой:

– Эх, близнец! Эх, шельмец! Поздно… Обскакал ведь меня…

– Не пора ли вам, барин, домой, – почтительно, но непреклонно напомнил о себе Коробейников.

– Домой? А я где, по‑твоему? – выставился на него ничего не понимающий Бежецкий. – Дома и есть.

– Осмелюсь возразить, сударь. Вы дома у его превосходительства генерал‑майора Бежецкого, Александра Павловича. Вчера вы…

– Разуй глаза, Ларион! Это я и есть – генерал‑майор Бежецкий, Александр Павлович. Не узнал меня что ли?

Только тут слуга с замиранием сердца разглядел, что на «госте» – хорошо знакомые ему брюки от шерстяного домашнего костюма, которые много раз гладил после чистки, боясь прожечь ненароком. А вот куртки от того же костюма на нем не было – только батистовая рубашка, опять же, хозяйская. А куртка та, помнится, была на хозяине… или кто там был: он, Ларион ее подобрал в кресле после его ухода и повесил в шкаф.

«Мамочки! Неужто тот был вовсе не хозяин? – заметался слуга глазами по комнате. – А если спер чего‑нибудь?! Надо в полицию звонить!!!»

– Остынь, Ларион! Не будет он воровать, – улыбнулся «неизвестно кто», знакомым хозяйским жестом потирая лицо, и дворецкий понял, что последние слова он произнес вслух. – Он такой же генерал, как и я, такой же князь. А имущества у него поболее моего будет.

– Что же делать?

– А ничего. Я в кабинет пойду… Пару звонков нужно сделать… А ты мне туда позавтракать… или лучше обедать сооруди. Ну и, сам понимаешь…

– Аспиринчику? Или пивка‑с?

– Нет, Ларион. Лучше уж коньячка. Клин клином, как говорится.

Слуга возблагодарил Бога, что тот послал ему такого отходчивого господина – у прежнего‑то он бы расквашенным носом не отделался, не то что так легко, – и пулей унесся выполнять распоряжение. А хозяин, осторожно неся раскалывающуюся голову, будто хрупкий сосуд с драгоценным содержимым, направился в кабинет.

«Ну, близнец, ну, сукин сын! – думал он, морщась при особенно резком уколе в мозгу. – Чем это он меня? Клофелинщик хренов! А еще дворянин потомственный, чтоб его! Нахватался замашек у своих уголовничков‑наркоманов! Ну, я ему задам, если его шанс не выгорит!..»

И резко остановился, забыв про тут же ворохнувшуюся в голове боль.

«А если выгорит? В буквальном смысле ВЫГОРИТ? Ведь он меня спас, свою голову вместо меня подставил. Эх, Саша, Саша… Дуэлянтом ты был, дуэлянтом и остался…»

* * *

«Неплохо устроился близнец!..»

Весь рейс из ночного Петербурга на реактивном мини‑лайнере, ожидавшем генерала в закрытом секторе Пулковского аэропорта, занял какой‑то час. Видимо, спецмашина шла на крейсерской скорости, значительно превышающей обычную, да и каким‑то своим, особым коридором. Солнце еще только‑только показалось из‑за горизонта, а легкокрылая «птичка» уже спланировала на взлетную полосу аэропорта Чудымушкино и, мягко пробежав по бетонке, встала.

Генерала уже встречали, и, естественно, никто и не усомнился, что он – настоящий, а не какой‑нибудь самозванец. Мало, знаете ли, желающих сунуть свою голову под нож гильотины вместо другого, пусть даже своего близнеца. Это вам не очередь за пивом или толкотня на бюрократической лестнице, где каждый хочет быстрее и выше, немилосердно расталкивая менее расторопных коллег. Самозванцы на эшафоте не водятся‑с.

Спускаясь по трапу, Александр в полной мере оценил то уважение, которым в Японии окружают камикадзе, даже не исполнивших по какой‑либо уважительной причине свое предназначение. Не выполнили, но могли же! А ведь, читая в свое время об этих отважных сорвиголовах, помнится, поддавшись снобизму авторов, думал о них как о фанатиках. Хотя и сменил свое мнение несколько позже, поняв, что хотя и воевали в той далекой войне гордые самураи на стороне Британии, но по совершенно иным причинам. И не из‑за материальных, если не сказать, «шкурных» интересов, свойственных этой островной нации. Было в них что‑то русское, в японских парнях, лихо таранивших на тогдашних «этажерках» русские крейсера или шедших в лобовую атаку на русский истребитель, но не сворачивающих, как подданные короля Георга, до последнего. И превращающихся вместе с врагом в одно облако обломков. Огненное братство…

Точно так же и ему сегодня предстоит ринуться в кабине уже не «этажерки», а грозного детища двадцать первого века навстречу своему близнецу, словно завершая ту, давнюю, не состоявшуюся на морском берегу дуэль. Навстречу своему огненному брату.

– Ну, господа инквизиторы – ведите меня на вашу пытку! – весело приветствовал он подчиненных близнеца, большинство из которых он знал в лицо.

Очень жаль, что вскоре ему о своей веселости пришлось пожалеть…

* * *

«Боже мой! Неужели близнецу тоже приходилось этакое переживать… И не раз, наверное… – вспомнил Александр скупые реплики медиков, изумляющихся во время операции, „как быстро и хорошо все зажило“. – Все‑таки он настоящий герой, не чета мне, слюнтяю…»

Он все никак не мог опомниться от тех ужасных процедур, которым ему пришлось подвергнуться в действительно инквизиторском кресле, где над ним колдовали неразговорчивые люди в зеленых хирургических халатах, с лицами, неразличимыми под одинаковыми масками, – этакие «зеленые человечки» из дешевых фантастических сериалов. Перед ним, правда, извинились небрежно, что общий наркоз невозможен из‑за долгой «реактивной стадии», и придется ограничиться местным, но велели не волноваться, потому что это «не больнее, чем зуб удалить».

Конечно… Им‑то виднее… Можно подумать, что они по пять раз на дню сами подобное испытывают.

Сколько раз во время пытки Бежецкому хотелось крикнуть во все горло: «Прекратите! Отпустите меня сейчас же! Я не тот, за кого себя выдаю! Поезжайте в Петербург и забирайте своего подопытного кролика!..» И истязание немедленно бы прекратилось…

Увы, все это лишь мечталось бедняге – на самом деле он лучше язык бы себе откусил, чем сказал хоть одно слово из этого. И стыд перед разоблачением играл тут далеко не главную роль.

О господи! Чего стоило только одно: после того как кожа на голове онемела от анестезирующих уколов, невидимые врачи чем‑то долго гремели, а он несколько раз смутно ощущал тупое надавливание на череп и уже считал, что самое страшное позади, раздался глухой голос, известивший всех: «Ну что, господа – начнем, помолясь?..»

И началось…

Да, кожа, череп и, может быть, какой‑то слой под ним действительно ничего не ощущали, но когда внезапно Александр почувствовал тупую тянущую боль где‑то, как ему показалось, в самом центре своего мозга, он подумал, что сейчас умрет…

Возможно, он даже умер… На время.

По крайней мере, он вдруг ощутил себя парящим в воздухе, в метре над распростертым в глубоком кресле безвольным телом. Зеленые фигуры колдовали над зажатой блестящими струбцинами головой с закатившимися глазами, сразу на нескольких никелированных столиках поблескивали устрашающего вида инструменты, помаргивали сотней разноцветных глазков приборы… И главное, царила плотная, ватная тишина, словно его отгородили от места проведения операции глухой стеклянной стеной.

– Ну что, доволен? – раздалось в этой тишине сзади, и, обернувшись, Бежецкий увидел полупрозрачную фигуру Володьки Бекбулатова, висящую в воздухе за его спиной. – Доигрался, конспиратор хренов, тудыть твою растудыть…

«Значит, и он – того… – подумал Александр, вспомнив, что чудесно вернувшийся из небытия Бекбулатов как‑то выпал из поля его зрения. – Хоть теперь пообщаемся…»

Сначала Володька провалялся в госпитале несколько месяцев после полученного при штурме Зимнего дворца тяжелого ранения, потом снова исчез куда‑то по своим делам, а потом… А потом, как Бежецкий только теперь понял, он просто забыл о существовании своего закадычного друга, с головой погрузившись в свалившиеся на него хлопоты и проблемы. И даже не пообщались толком после разлуки. А теперь вот, видно, и не пообщаются никогда…

– Не дождешься, – отрезал Володька, будто подслушав мысли друга. – Вот еще! Такие, как я, в огне не горят и в воде не тонут. А уж чтобы сгинуть тихо и между делом – держи карман шире. Я, как ты знаешь, вообще не из таких. Я, если представится такая возможность, перед тем как дубу врезать, такого тарарама наделаю! Все чертям тошно будет!

– Так почему же ты…

– Как почему? Это ведь ты, а не я решил счеты с жизнью свести. И способ, вишь, какой экстравагантный выбрал! Нам, дескать, банальный пистолет в висок не подходит… Нам атомную бомбу подавай! Да верхом на ней – прямо в рай! Ведь героем хочешь в рай въехать, а, Сашка? Через парадные ворота! И чтобы Святой Петр с ключами на плече на караул встал, а? Узнаю, узнаю Бежецкого…

– Ты не понимаешь, Володя…

– Да все я понимаю. Думаешь: погибну во благо, а она обо мне вспомнит, слезу уронит… Во, держи! – сделал призрак неприличный жест полупрозрачной рукой. – Боюсь, не выгорит у тебя ничего.

– Почему?

– Почему, почему… Долго объяснять. Не выгорит, и все. Кстати, тебе уже пора.

– Куда? Стой, я ведь хотел…

Но и без того бледный силуэт друга уже был почти неразличим, а мгновение спустя Александр почувствовал, как неодолимая сила потянула его вниз, ватная тишина в ушах сменилась жужжанием, позвякиванием металла о металл и бормотанием эскулапов, в обонятельные центры ввинтилась аммиачная вонь… А заодно ворвалась в голову такая боль, будто она, бедная, была старинной артиллерийской бомбой, начиненной порохом, огонек запала уже добрался до цели, и стенки черепа через какое‑то мгновение должны разлететься зазубренными осколками по всей операционной, калеча и убивая мучителей…

– Все, все, все… Мы уже заканчиваем, Александр Павлович. Контакты уже введены, и осталось лишь закрепить их в шлеме… – на голову легло что‑то мягкое и настолько прохладное, что мученик ощутил горячую благодарность неведомому благодетелю. Впрочем, эффект оказался мимолетным. – Вот все и завершилось. Теперь вам сделают несколько инъекций, вы полежите полчасика и…

– И буду полностью готов к прожарке… – попытался пошутить Бежецкий, едва ворочая одеревеневшим от наркоза языком. – Благо вертелов вы в меня уже насовали…

Боль постепенно уходила, и ему казалось, что жизнь не так уж и ужасна. Тем более – тот небольшой отрезок, что ему остался.

«Ну что, Володя, повоюем еще?..»

* * *

– Неужели эти железки нельзя было оставить на своем месте еще после первой операции, – пробурчал Александр, пытаясь восстановить кровообращение в затекшей от неудобного положения шее, – попробовал бы тот умник, который изобрел эту вешалку, сродни орудию средневековой пытки, сам провисеть на ней два часа кряду. – И времени бы массу сэкономили, и вообще…

– Вы разве торопитесь? – поинтересовался профессор медицины Амбарцумян, только что блестяще завершивший установку контактов и теперь с удовольствием озирающий результаты своей работы. – Мне кажется, что вам любая секунда отсрочки должна быть дорога.

– Зря кажется. Секунды‑то дороги, конечно, но не под вашим ножом, сударь.

– Чушь городите! – обиделся, судя по тону, хирург – лица его Александру по‑прежнему не было видно. – Скальпель или, как вы изволили выразиться, нож в данной операции вообще не применялся. Золотые электроды вводились внутрь вашего черепа исключительно через отверстия, сделанные лазерным сверлом. Если хотите знать, то вы даже капли крови не потеряли.

– От всей души благодарен вам за это, – саркастически заметил Бежецкий. – Это так важно для меня… Особенно сейчас.

– Оставьте иронию, – еще больше надулся хирург. – Вам делали операцию по методикам даже не двадцать первого века, а двадцать второго! Тысячи будущих пациентов будут благодарны вам за ту помощь, что вы оказали медицине.

На это пациенту по‑настоящему было нечего возразить. И он промолчал.

– А оставить электроды в… во внутречерепной полости, – Камо Вахтангович никак не мог успокоиться, – было нельзя. Невозможно. Во‑первых, это просто бесполезно – даже сделанные из высокопробного золотого сплава, их тончайшие острия очень быстро окисляются и контакт с нервными центрами теряется…

– Достаточно, – перебил медика Александр, не к месту вспомнив известный анекдот про Наполеона, отчитывавшего своего маршала за сдачу важной крепости. – Я вам очень благодарен, профессор. Надеюсь, что контакт не потеряется за то время, что мне…

– Это исключено. Часов двенадцать я вам легко могу гарантировать.

– Это даже чересчур, – вздохнул Бежецкий, с помощью ассистентов хирурга покидая кресло. – Что‑то мне подсказывает, что управлюсь я гораздо раньше…

* * *

Маргарита появилась в «центре управления», по своему обыкновению, без предупреждения.

«Град Чудымушкино» опустел. Хотя ученые клятвенно обещали, что после взрыва на высоте одиннадцати тысяч метров над землей выброса радиации практически не будет, поскольку он должен произойти уже в «запределье», и переход схлопнется в течение каких‑то долей секунды, меры безопасности были приняты в полном объеме. Все немногочисленные службы, что еще оставались, были свернуты и перемещены за «черту ответственности», а то, что перевести было нельзя, постарались защитить по максимуму. В частности, «центр управления» был переведен из обычного жилого дома в бункер, оборудованный в обширном подвале одного из бывших жителей. И уж тут специалисты развернулись вовсю. Обиталище «головастиков», как военные прозвали ученых, выдержало бы даже, если самолет Воинова‑Бежецкого рухнул бы прямиком ему на крышу и ядерное устройство, смонтированное в фюзеляже – вещь вообще невероятная при тех супернадежных предохранительных системах, что в нем были предусмотрены, – сдетонировало.

Но пока что массивные двери, способные герметично отгородить «садок с головастиками» от остального мира, были открыты, и дежуривший рядом жандарм лишь отдал честь «ее высокопревосходительству», даже не попытавшись преградить дорогу. Через пятнадцать минут попасть внутрь можно будет лишь бестелесному духу – только против подобных субстанций не было предусмотрено преград…

Все были заняты работой. Отсутствовала лишь «ученая верхушка», напутствующая сейчас «камикадзе» в последний рейс, и здесь ее представлял один лишь доцент Смоляченко. Баронесса была даже несколько разочарована отсутствием приветствия, которым ее обычно встречали вымуштрованные Бежецким «научники».

«Да‑а, начальник еще не отбыл, а дисциплина понемногу падает, – подумала фон Штайнберг, озирая спины ученых, склонившихся над приборами. – Ума не приложу – кем мне заменить его? Неужели придется брать человека со стороны? Проблема‑а…»

И тут же одернула себя, устыдившись привычной практичности, давно уже вытеснившей почти все человеческие чувства.

– Сударыня! – подскочил на месте доцент, наконец почувствовав присутствие начальства каким‑то шестым чувством, унаследованным от поколений предков и еще не до конца выветрившимся из его разночинной души. – Добрый день. А мы думали, что вы на аэродроме.

– Мне там нечего делать, – сухо ответила Маргарита, усаживаясь на свободный стул и сдвигая на столе чьи‑то записи, судя по всему, лежащие тут не первый день. – Вы тоже не отвлекайтесь. Если что‑то упустите – боюсь, следующий случай проверить свои теории представится не скоро.

– Вы думаете, что получится? – воровато оглянулся на коллег Смоляченко. – Я, лично…

– Не сомневайтесь, – холодно глянула на него женщина. – Получится. Не может не получиться. Иначе кое‑кому придется срочно менять профиль деятельности.

– Понимаете…

– Я ничего не хочу понимать. Мне был представлен проект, под который я лично и мой… коллега с той стороны выбивали определенные средства и материально‑техническое обеспечение, – слово «бомба» бывалая разведчица употреблять всуе считала недопустимым. – А теперь вы сомневаетесь, что все это пригодится?

– Пригодится, конечно… – смутился ученый. – Только вот какое дело…

– Докладывайте.

– Я все еще раз просчитал в нескольких режимах и выяснил, что имеется – небольшая, правда – вероятность, что силы, удерживающие устье тоннеля от схлопывания, в результате нашего воздействия просто изменят вектор.

– Извините, господин Смоляченко, – покачала головой Маргарита. – Я далека от ваших теорий… Объясните популярно и самую суть.

– Я считаю, что после двух одновременных взрывов тоннель свернется в кольцо. Некий внепространственный тор с не ясными до конца свойствами. Мерность в нем возрастет с трех, привычных нам, до шести и более…

– Короче, пожалуйста.

– И мы получим некий аналог черной дыры, – пожал плечами доцент. – Причем в непосредственной близости от Земли. Последствия этого я предугадать не берусь.

– Это опасно?

– Теоретически? Очень. Я бы рекомендовал отменить полет господина Воинова… пардон, Бежецкого.

– Увы, – взглянула на часы баронесса. – Это невозможно. Будем молить Бога, чтобы ваши догадки оставались лишь теорией…

28

Александр, сидя за штурвалом своего «Сапсана», молился.

Он совсем не отличался особенной религиозностью, хотя в этом мире вера была данностью. Посещая храм в установленные дни, он больше отдавал дань общепринятым традициям, чем следовал зову души – слишком прочно сидела в нем советская аксиома «Бога нет!», растиражированная в тысячах книг, сотнях фильмов и пропитавшая всю систему обучения от детского сада до военного училища. Да и сейчас ученые‑материалисты как‑то забыли позвать священника, чтобы тот проводил в полет их посланца. Наука и вера вступали в их логически‑точном сознании в неразрешимое противоречие. И в этом, увы, представители самых разных конфессий, представленных среди них, были едины.

Однако теперь из глубин подсознания всплывало что‑то слышанное давным‑давно о том, что погибший с молитвой на устах попадает прямиком в рай. Увы, изо всего многообразия, собранного столетиями в «Молитвослове», в мозгу Бежецкого сейчас крутилось одно‑единственное: «Спаси, сохрани и помилуй…»

Коротенькую эту молитву маленький Саша узнал от бабушки, но пронес через всю жизнь. И иногда, готовясь совершить, возможно, последний в жизни шаг – к примеру, за борт несущегося на огромной высоте самолета, имея за плечами крошечную и ненадежную страховку в виде куска ткани с пришитыми к нему нейлоновыми веревками, – твердил ее про себя. И пока что Господь был удовлетворен его стараниями… А может быть, и не молитвой, а тем, что он, Александр Павлович Бежецкий, бывший майор воздушно‑десантных войск, свято блюл все его заповеди. Ну, разве что, кроме одной… Первой.

Бежецкий бросил взгляд на экран, где рядом с расстоянием до «грани» теперь горели рубиновым зловещим цветом цифры, отсчитывающие время до того момента, когда следует нырнуть в ничто, чтобы либо войти в историю, либо… Либо не найти на своем пути этой «грани», спокойно приземлиться и продолжить жить как и прежде.

«Может, близнец успеет первым? – мелькнула крамольная мыслишка. – Что мне стоит задержаться на какие‑то секунды? Двигатель, мол, забарахлил!..»

Но Александр знал, что задерживаться он не станет. Наоборот, нырнет за невидимую грань РАНЬШЕ, чтобы тот, такой далекий и такой близкий его аналог продолжал жить. Ему и в самом деле – жить да жить еще.

Но точно так же знал, что там, на другой стороне, второй Бежецкий тоже постарается успеть первым. Уж из такого теста они были слеплены, чтобы там, где требуется подставить грудь под пулю – успевать первыми, а при раздаче всяческих благ – орденов и всего прочего – стыдливо мешкать, пропуская вперед других…

До перехода оставалось всего десять секунд, и цифры начали тревожно мигать, стремясь к полоске одинаковых нулей, когда ротмистр Воинов, когда‑то звавшийся Александром Бежецким, направил послушную машину в самый центр призрачного полотна и, прежде чем раствориться в сияющем «ничто», успел еще прочесть про себя «Спаси, сохрани и…»

Слова «помилуй» Господь уже не услышал. А может быть, и услышал, поскольку он – вездесущ и всеведущ. Нам же этого знать не дано.

* * *

По другую сторону невидимого занавеса другой Александр в тот же миг тоже кинул свой «Сапсан» в горизонтальное пике, нарочно наращивая скорость, чтобы опередить того, второго.

«Пусть живет, – думал Бежецкий, прощая своего соперника. – Раз уж выпало ему, а не мне счастье – пусть живет. Он же не виноват, что я упустил свой шанс, когда тот был, а теперь пытаюсь догнать то, что давным‑давно ушло. Бог ему в помощь…»

Увы, секунды шли, складывались в минуты, а с самолетом ровно ничего не происходило.

«В чем дело? Почему я…»

И тут генерал Бежецкий все понял. Соперник его опередил.

Развернув «Сапсан», он попытался навести его на переход снова, но… Сейчас на экране не было ничего, а датчики расстояния по‑прежнему показывали лишь нули – врата в иной мир исчезли без следа…

«Вот и все… Я не успел. Остается вернуться и жить как раньше, когда я не знал о той, зазеркальной Маргарите, – Александр поднес руку к голове и вспомнил о пронизывающих мозг золотых щупах. Или щупальцах? – Зря я мозги нашпиговал этой электроникой… И близнец теперь руки не подаст – не по‑людски я с ним обошелся…»

Помня о страшном грузе за спиной, Бежецкий был предельно осторожен, снижался и заходил на посадку, как примерный курсант – не дай бог, бомба сработает на аэродроме! Что с того, что Чудымушкино эвакуировано? Ядерный взрыв в центре России, да еще не в специальной шахте, а под открытым небом, в опасной близи от густонаселенных губерний… Неудачник неудачником, но преступником, возможно, убийцей тысяч ни в чем не повинных сограждан, пусть даже погибшим вместе с ними, он быть не хотел. Нагрешил он в своей жизни достаточно, но такой камень на совесть класть не собирался.

Выпущенное шасси коснулось пустынной бетонки, и самолет покатился по земле. Через стекло кабины Александр разглядел несущихся к нему людей, понял, что все завершилось, и ощутил вдруг такую усталость, будто целый день таскал на плечах неподъемные мешки.

Люди приближались. Он вгляделся и, забыв про так и не отстегнутые ремни, дернулся в кресле вперед.

«Не может быть!.. Я сплю…»

* * *

«Господи, господи, господи, господи!.. – твердила про себя Маргарита, вцепившись до синяков правой рукой в запястье левой – боялась, что раненная когда‑то и до сих пор более слабая рука будет дрожать. – Господи, господи, господи…»

Секунды неумолимо текли, приближая соединенные миры к «отметке Ч».

– Переход исчез! – рявкнул кто‑то в микрофон. – Получилось!..

Ученые повскакивали с мест, бункер наполнился радостными криками, поздравлениями, даже звуками поцелуев. В общей вакханалии не принимала участия одна лишь начальница, внешне безучастная ко всему на свете. Она понимала, что для нее значила удача – гибель дорогого ей человека. Гибель ее Саши.

– Все получилось, сударыня! – подбежал к ней доцент Смоляченко, цветущий, как майская роза. – Устье тоннеля закрылось, наши миры разъединились. Полный успех!

«Успех…»

– Господа! Приборы зафиксировали самолет, заходящий на посадку.

«Самолет! – пропустило удар сердце Маргариты. – Он возвращается! Значит, взорвалась не его бомба… Он жив!!!»

Женщина вскочила и, отпихнув в сторону обалдевшего Смоляченко, кинулась к двери, лихорадочно хватаясь то за один, то за другой рычаг запирающих устройств.

– Помогите мне, черт вас всех побери!!!

– Сударыня, – попытался успокоить ее кто‑то. – Это может быть опасно… Радиация…

– Какая радиация? Вы не слышали, что самолет возвращается? Взрыв был на той стороне! Помогите отпереть дверь!

Она бежала чуть ли не впереди толпы, несущейся к катящемуся, замедляя скорость, самолету вне себя от радости.

«Это он! Это он! Слава тебе, господи!..»

Забыв про скрытую под размалеванным камуфляжными узорами дюралем адскую «игрушку», возможно, уже снятую с предохранителей, ученые и военные обступили остановившийся самолет, встретили радостным воплем момент, когда колпак из бронестекла дрогнул и пополз вверх… И еще более громкими криками – открывшегося взглядам пилота, расстегивающего шлем.

Лесенка трапа звякнула о борт, и по ней, оттолкнув остальных, поднялась к кабине Маргарита.

– Саша!.. – протянула она руки к пилоту…

И отшатнулась, не увидев на его бледном лице ставшего знакомым шрама:

– Опять вы!!!

– Да, это я…

* * *

Везшему растрепанную, заплаканную барышню в аэропорт таксисту было не по себе – уж очень та походила на сумасшедшую: то смеялась отчего‑то, то застывала, уставясь в боковое стекло остановившимся взглядом, то вновь начинала плакать, прижимая к лицу платок… Но недаром в таксисты идут люди неробкого десятка, и водитель все‑таки довез пассажирку до места. И не разочаровался: кинув на сиденье мятую сиреневую «четвертную»[35] с портретом прадедушки нынешнего императора, странная девушка не стала дожидаться сдачи и чуть ли не бегом кинулась в здание аэровокзала, осчастливив тем самым «Ваньку» на целых восемь целковых с мелочью. Неплохие чаевые!

А Кате в этот момент действительно было не до сдачи.

Словно фурия, металась она по этажам здания, твердя про себя: «Он не мог улететь! Он не мог успеть улететь!..» – и бросаясь к любому человеку в военной форме, будь то морской офицер в черном с золотом мундире, оливково‑зеленый пехотинец или темно‑синий жандарм. От волнения все цвета и фасоны слились для нее в один.

Увы, все поиски были безрезультатны – поручик Кольцов будто канул сквозь землю, растворился бесследно в воздухе под стать испарившемуся переходу между мирами.

Не обращая ни малейшего внимания на насмешки скучающих пассажиров, их выразительные жесты и окрики следящих за порядком полицейских, Катя обегала здание уже по третьему разу, успев проверить все уголки, включая зону прилета, камеру хранения и туалеты (кроме мужских, разумеется), когда в голову ей пришла простая и гениальная в своей простоте мысль.

– Скажите, – обратилась она к служащему аэропорта, заполнявшему какие‑то документы за стойкой авиакомпании «Люфтганза», – а рейс на Самару уже отправлен? На ту… на другую Самару?

– На другую? – оторвался от своего занятия мужчина лет тридцати на вид, насмешливо смерив взглядом чудачку с головы до ног. – Вы что, с Луны свалились, барышня? Отменены все рейсы на другую Самару. За отсутствием последней. Так что, если вы опоздали…