Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 111 страниц)

– Так что же получается?.. – нетерпеливо перебил ротмистра Николай.

– Спали бы вы, господа хорошие! – раздался недовольный и сонный голос Берестова. – И другим бы спать дали! Завтра, завтра поговорите!

Словно мальчишки в пионерском лагере, застигнутые вожатым в тихий час за болтовней, Николай и граф разом замолчали.

19

Задерживаться здесь надолго не хотелось совершенно.

В этом краю, судя по всему, царила даже не полярная, а вечная ночь и к тому же страшный холод. Конечно, солнце здесь всходило и садилось, как обычно, но из‑за плотного облачного покрова до земли пробивались лишь жалкие крохи света, позволявшего судить только о времени суток – не более. Полдень здесь напоминал поздние зимние сумерки, а ночью, которая царила больше двадцати часов, вообще не было видно ни зги.

Жуткий ветер гнал по обледенелым и вылизанным до блеска, очень похожим на катки слегка всхолмленным равнинам жидкие лоскутья поземки, а из низко, чуть ли не над головой, нависших грифельно‑темных туч не выпадало ни снежинки. Унылый пейзаж оживляли только хилые кустики, кое‑где видневшиеся над плотным и, казалось, шершавым, словно асфальт, настом.

– Куда‑то не туда нас занесло! – сообщил упавшим голосом приунывшим спутникам главный «миропро‑ходец» Берестов, повернувшись к ветру спиной и озабоченно сверяясь с картой, которую, несмотря на предосторожности, все равно злобно рвало из рук.

Как назло, следующий переход находился где‑то у подножия неразличимых в полуденных сумерках гор, более чем в трех десятках километров отсюда, судя по первому впечатлению, грозящих превратиться в три сотни, если не тысячи...

Ко всему прочему, в воздухе, несмотря на собачий холод (не выше минус пятнадцати по Цельсию), совершенно не чувствовалось свежести. Дышалось с трудом, словно в наглухо запертой комнате или высоко в горах: явная нехватка кислорода. На языке чувствовался противный металлический привкус, слезились глаза.

– Не нравится мне здесь, ребята! – пожаловался старик, ни к кому конкретно не обращаясь. – Давайте быстренько сматываться отсюда!

Слава богу, идти пришлось не навстречу ветру, а под таким углом, что он скорее подгонял, чем мешал движению.

* * *

Пейзаж нисколько не изменился и через пару часов пути, разве что тьма сгустилась окончательно, несмотря на то что на часах значилось два с небольшим пополудни. Мороз тоже значительно усилился, что при не утихающем ни на секунду ветре делало состояние путешественников просто невыносимым.

Путники за прошедшие часы вымотались больше, чем за обычный дневной переход, поэтому, едва услышав благостное слово «привал», все повалились кто где стоял, не выбирая места, и долго лежали без движения, словно выброшенные на берег рыбы, жадно хватая разинутыми ртами практически лишенный кислорода воздух.

Чебрикову хотелось отдохнуть не меньше других, но, посидев минут пять, он волевым усилием все же заставил себя подняться – необходимо было найти хоть какое‑нибудь топливо для пусть небольшого, но все‑таки костерка. Не желая уступать ротмистру, Николай, позволив себе еще пару минут блаженства, со вздохом последовал за ним.

Спотыкаясь и поскальзываясь на твердом как камень снегу (на таком холоде прибор ночного видения работал неважно и изображение в его окулярах мало отличалось от видимого невооруженным глазом), Петр Андреевич долго и бесплодно рыскал вокруг лагеря, почти не надеясь найти что‑нибудь путное, а вся добыча заключалась в небольшом пучке хилых прутиков, с огромным трудом выкрученных изо льда, державшего их мертвой хваткой. Фортуна улыбнулась ротмистру только метрах в ста пятидесяти от того места, где лежа вповалку приходили в себя (или, вернее, «доходили») его спутники. Правда поначалу, запнувшись в потемках о что‑то твердое и с грохотом полетев наземь, он удачей это не считал.

Преградой, как выяснилось, были ушедшие глубоко в мерзлый грунт остатки какого‑то искусственного сооружения, к счастью для путешественников оказавшегося деревянным. Выдирать выветренные, легкие, словно бальса, доски из слежавшегося снега даже общими усилиями, с помощью вызванного на подмогу Александрова, оказалось весьма непросто: мерзлота никак не желала отдавать свою добычу. Только с подоспевшим Берестовым, вернее, с его неразлучной пешней удалось выковырнуть несколько кусков дерева, которые затем едва‑едва удалось разжечь, выдолбив в снегу, вернее, в черном как антрацит льду, глубокую яму, в которую не задувал ветер. Опять же пешней вырубили несколько десятков ледяных блоков, из которых кое‑как возвели над спасительными развалинами некое подобие стены.

На обустройство ночлега ушли последние силы, поэтому, не ужиная, скучившись в поисках призрачного тепла вокруг едва тлеющего в ледяной яме, исходящей сырым паром, костерка, путники забылись неглубоким беспокойным сном. Дежурить первым, поддерживая огонь и озирая безлюдные окрестности, как всегда вызвался Чебриков, а остальные с облегчением одобрили...

Николай, сон к которому, несмотря на давящую усталость во всех мышцах, почему: то не шел, долго смотрел на его едва различимую в тусклом свете костра сгорбленную фигуру и изредка посверкивающие фонарики глаз Шаляпина, угнездившегося на коленях своего друга. Сегодня кот, против своего обыкновения, почему‑то вообще наотрез отказывался отходить от людей, предпочитая ехать у кого‑нибудь на руках.

А из окружавшей крохотный светлячок огня тьмы ледяной пустыни, наполненной неумолкающим воем ветра и жестяным шорохом поземки, уже тянулись лохматые лапы и скользкие щупальца ночных чудовищ, порожденных сумраком утомленного сознания.

* * *

Утром, о наступлении которого можно было узнать только по часам, невыспавшиеся и раздражительные путники, большинству из которых из‑за постоянно мучавших кошмаров за ночь едва удалось сомкнуть глаза, вяло переругиваясь, долго готовились к выступлению в путь. Завтракать пришлось всухомятку, так как напоминающую пресловутую кофейную гущу жидкость, получившуюся после растапливания в котелке слоистых кусков черного льда, попробовать на вкус не решился никто, даже ротмистр, обычно неприхотливый. Выручил старик, который, повздыхав для приличия, из своих, казалось неистощимых, запасов одарил каждого глотком водки, чуть‑чуть приободрившей...

Странное дело: путешественники понемногу втянулись и маршрут сегодня казался уже не мучительным. Только Валентину Жорке пришлось поддерживать под руку, так ей было тяжело. Хотя и его самого, впрочем, смело можно было укладывать в деревянный ящик.

Когда невидимое солнце вскарабкалось в зенит и вокруг проступили безрадостные очертания ледяной пустыни, а «гостеприимные» развалины остались далеко позади, Берестов догнал переговаривающихся вполголоса Николая и Чебрикова и сообщил, прерываясь на каждом слове из‑за мучительной одышки:

– Тут... рядом... должен поселок быть... в нашем мире, конечно... Краснознаменск...

– Вы думаете... – Ротмистр даже остановился.

– А чем черт не шутит, когда Бог спит.

К сожалению, до Краснознаменска, кружочек которого на карте почти совпадал с красной звездочкой, обозначавшей межпространственный переход (Николай из‑за этих красных звездочек нередко подтрунивал над стариком, беззлобно отругивающимся), оказалось не так уж и близко. Только на исходе сумеречного «дня», совершенно выбившись из сил и чуть ли не ежечасно останавливаясь на короткие привалы, путники различили в сгустившейся до чернильной плотности темноты несколько тусклых огоньков, суливших гостеприимный кров и божественное тепло. Правда, огоньки очень быстро погасли, видимо, обитатели гипотетического поселка'отошли ко сну, но направление уже было взято верно.

* * *

– Ну и где тут вход? – Александров недоуменно топтался возле напоминающего монолитную каменную глыбу сооружения: не то дома, не то какого‑то сарая.

Никаких признаков отверстия для проникновения внутрь не было и в помине, а весь поселок представлял собой уходящие в темноту ряды подобных «чумов», возвышавшихся над землей не более чем на полтора‑два метра. Ни окон, ни дверей... Что тут могло светиться, путешественники и представить не могли. Хотя... То тут, то там с непонятной непосвященному логикой оказались понатыканы какие‑то шесты или столбы. Возможно, служащие для чего‑то вроде уличного освещения.

– Что будем делать? – На обращенный к нему вопрос ротмистр только вяло пожал плечами.

Повисло гнетущее молчание, если можно назвать молчанием постоянно меняющий тональность шум ветра, варьирующий от почти нежного шепота до истерического визга. Валя опустилась на корточки и, закрыв глаза, привалилась спиной к стене «дома». По всему было видно, что стронуть ее с места уже не способна никакая сила. Подумав, присоединился к ней и Берестов.

– Сейчас я их, сонь таких‑растаких, разбужу! – потерял наконец терпение Конькевич.

Выхватив из рук старика пешню, Жорка остервенело замолотил стальным острием в стену ближайшего «дота», заставляя веером разлетаться осколки того же субстрата, что и земля под ногами, составлявшего ее. Звук, увы, получался тупым и едва слышным даже окружающим.

– Я вот тебе щас постучу, постучу, – раздалось вдруг совсем рядом, ясно и четко. – Вот я тебе постучу! Кто такие будете?

Все недоуменно и радостно переглянулись: есть контакт!

На вершине здания, еще больше сближая его с долговременной огневой точкой времен давно минувшей войны, с солидным лязгом откинулся люк, похожий на танковый, и из скудно освещенного проема сначала осторожно выглянула, а потом до пояса высунулась странная бочкообразная фигура, сжимающая в огромных руках‑лапах оружие, при ближайшем рассмотрении оказавшееся допотопным автоматом с дисковым магазином и дырчатым наствольным кожухом, – незабвенный «ППШ». По всему видно: шутить в этом поселке не очень‑то любили.

– Кто такие? – сурово поинтересовался автоматчик, вполне недвусмысленно наводя оружие на незваных гостей.

Путники переглянулись: вступать в конфликт с местным населением в их планы никак не входило. Вперед выступил Сергей Владимирович, молчаливо взявший на себя роль дипломата при маленьком отряде.

– Путники прохожие, – вдруг по‑деревенски напевно ответил аборигену Берестов, показывая пустые ладони (благо неизменную пешню отобрал давеча Конькевич). – Идем, значится, своей дорогой, никого не трогаем. А вы, извиняюсь, кем будете?

– Мы будем Травников Павел Егорович, – солидно откашлявшись, с достоинством сообщил хозяин «дота», причем ствол его автомата чуть заметно опустился. Видимо, учтивый тон и благообразная внешность старика оказали‑таки на аборигена благотворное впечатление. – А вас как звать‑величать?

* * *

В жарком, натопленном, словно русская баня, помещении было накурено так, что тот самый топор из поговорки можно было даже не подвесить, а просто‑напросто положить на сизые пласты дыма, кажущиеся вполне осязаемыми. Раскрасневшиеся гости, давно поскидывавшие верхнюю одежду (Жорка так вообще сверкал из‑под видавшей виды майки не очень‑то атлетическим торсом), пили почти кипящий травяной чай, щедро сдобренный крепчайшей самогонкой, из самой разнообразной посуды – начиная от помятых алюминиевых кружек и разнокалиберных фарфоровых чашек, зачастую треснутых и с отколотыми ручками, до мутного граненого стакана в роскошном эмпээсовском подстаканнике из фальшивого серебра.

Собравшиеся в обширном подземном бункере, кирпичные стены которого были не без вкуса задрапированы пестрыми домоткаными ковриками прихотливого плетения, аборигены разинув рты слушали рассказ путешественников, причем с каждым словом недоверие в их глазах все более вытеснялось восторгом от занимательной истории.

Сразу же после того как путники были приглашены внутрь, стало понятно, что виденные ими на поверхности «чумы» (или «доты», как кому будет угодно) только вершина айсберга. Настоящие жилища уходили глубоко под землю, где соединялись между собой переходами и галереями, образуя своеобразный пещерный город наподобие колоний сусликов, сурков или других общественных грызунов. Однако сурчиный образ жизни местные жители выбрали не потому, что слыли оригиналами. Под землю обитателей Краснознаменска, да и вообще всех сохранившихся населенных пунктов этого мира, загнала жизненная необходимость.

Увы, сумеречному миру не повезло: местные Андропов и Рейган оказались менее сговорчивыми, чем Хрущев и Кеннеди двадцатью годами раньше, поэтому знакомый Николаю корейский инцидент" 1983 года из‑за сбитого над Сахалином южнокорейского «боинга» здесь вылился‑таки в вооруженный конфликт США и СССР, завершившийся взаимными ядерными ударами... Опорный край державы, Урал, до которого американские крылатые ракеты благодаря успехам советской ПВО доставали с большим трудом, практически не пострадал, в отличие от европейской части страны, Европы вообще, да и, по слухам, Америки. Все бы ничего, но последовавшая за скоротечной глобальной войной ядерная зима оказалась отнюдь не досужим вымыслом ученых‑теоретиков.

– Поначалу очень тяжко было, – продолжал свое повествование Павел Егорыч, зоотехник подземного колхоза и по совместительству старшина краснознаменских сил самообороны. – Думали, все: конец света настал. А что? Телевидение и телефон не работают, электричества нет, по радиоприемникам только какой‑то треск слышен. Из бомбоубежищ да подвалов вообще не высунешься, темнота – глаз коли. Снег еще этот повалил... Черный... Связи никакой, жили, как на острове.

Восстановить хоть какое‑то подобие связи с остальной страной удалось только через год, к тому же вслед за черными снегопадами надвинулись холода. Весна 1984 года не наступила вообще. Вымерзли озимые посевы, погиб от бескормицы практически весь скот, люди болели странными болезнями, перед которыми пасовали немногие уцелевшие врачи, рождалось много детей‑уродов... Краснознаменцы очень боялись, что наши проиграли и скоро все вокруг оккупируют ненавистные американцы, но никто так и не появился – видимо, супостатам тоже пришлось несладко. Всем действительно казалось, что наступил давно предсказываемый Апокалипсис. Отчаявшись получить помощь и утешение от земных владык, одни люди зачастили в закрытые советской властью и заброшенные церкви, молились там день и ночь, другие ударились в беспробудное пьянство, кончали с собой. Призрак всеобщей гибели встал во весь рост. Однако, как не раз подтверждалось историей России, наш человек способен приспособиться ко всему на свете.

Постепенно жизнь, хоть и под вечно черным небом, вошла в колею, люди, уподобившись кротам, укрылись от нескончаемых холодов под землей, занялись разведением на фермах, спрятанных под ледяным панцирем, подвальных грибов и крыс, мутировавших от невысокой, но вполне чувствительной радиации.

– И как, можно есть? – поинтересовался Жорка в этом месте повествования, вытирая жирные пальцы о штаны.

– А что, сам‑то еще не понял, что ли?

– Так это крыса? – Побледневшая Валя с ужасом рассматривала лежащие на тарелке тонкие косточки существа, принятого ею поначалу за кролика, чью ножку она только что с аппетитом обсасывала.

– Конечно, крыса! – жизнерадостно заверил Егорыч, подливая в чашку девушки крепчайшей самогонки, настоянной на дубовой коре и поэтому цветом и вкусом напоминавшей хорошо выдержанный коньяк. – Я же говорю: мутации у них пошли разные, в том числе и расти некоторые начали необыкновенно. Представляете: нагуливают до пяти‑шести килограммов живого веса, к тому же неприхотливы, практически всеядны. Одна беда: стойловое, так сказать, содержание, затруднено – прогрызают, заразы, любые ограждения... Пробовали из профнастила городить – тут военный аэродром неподалеку до катастрофы был, у них запас временных взлетных полос обнаружился, – так виданное ли дело: металл тоже не выдерживает! Грызут...

Повалившуюся в обморок Валюту сердобольные женщины, зашикав на изрядно поддавшего и поэтому чересчур словоохотливого зоотехника, унесли куда‑то в соседнее помещение, а банкет возобновился с новой силой, хотя закусывали гости уже несколько осторожнее, да и происхождением горячительного предпочитали не интересоваться.

Когда Николай уже падал головой на скрещенные на столе руки, не в силах бороться с соединенным действием жары и «коньягона», в его памяти запечатлелось видение сидящих друг против друга Берестова, Чебрикова и Егорыча, едва не упиравшихся лбами и слаженно певших.

– Утро кра‑а‑асит не‑э‑эжным цветом сте‑э‑эны дре‑э‑эвнего‑о‑о Кремля... – самозабвенно выводил подземный зоотехник‑крысовод, от пламенеющего носа которого уже можно было прикуривать.

– Господа‑а юнкера‑а, кем вы были вчера‑а... – поддерживал его граф, цветом лица ничуть не уступавший колхознику.

– Ды‑ывлюсь я на небо, тай думку га‑а‑адаю... – почему‑то по‑украински тянул «миропроходец», дирижируя нанизанным на щербатую вилку аппетитно, с янтарной корочкой поджаренным окорочком‑грызуна поистине великанских размеров.

– Се‑э‑эрая, суко‑о‑онная, Ро‑о‑одиной даре‑о‑он‑ная... – неожиданно для себя глухо, в стол, пропел капитан строчку ротной песни из благословенных курсантских времен, проваливаясь в объятья пьяного как извозчик Морфея, который заговорщицки подмигивал лукавым глазом.

* * *

– Вы там поосторожнее, – напутствовал новоприобретенных друзей Егорыч, провожая их после недельного пребывания в гостеприимном «муравейнике» на окраину обитаемой территории. – Разные тут ходят...

Кое‑как удалось выведать у ставшего вдруг неразговорчивым зоотехника, что в окрестностях подземного поселения вот уже несколько месяцев бродит шайка людоедов.

– Соваться в Город (местные жители упорно называли Краснознаменск, и раньше‑то едва дотягивавший до статуса поселка городского типа, а после всех передряг насчитывавший едва пару тысяч жителей, городом, хотя, наверное, по здешнему безлюдью именно так оно и было) они не решаются – с оружием у них плоховато, огнестрельного почти нет, – но вот те, кто отбивается случайно... – Старый вояка сжал приклад верного «ППШ» так, что побелели костяшки пальцев, и скрипнул зубами. – Дочка Михайлова свояка пропала, так даже костей не нашли. Как волки шастают, выродки.

На второй день гостевания путники, посовещавшись, решили показать мужественным обитателям Краснознаменска дорогу в сопредельный необитаемый Парадиз, а Чебриков с Берестовым даже потратили пару дней, чтобы сводить к переходу нескольких краснознаменцев во главе с Егорычем и главой Города, по совместительству настоятелем местного православного храма, сумрачным и неразговорчивым бородачом лет сорока пяти, откликавшимся только на обращение товарищ Максимов и отец Варсонофий. Оставалось надеяться, что предприимчивые подземные жители найдут способ правильно воспользоваться неожиданно свалившимся им на голову «выигрышным лотерейным билетом».

Благодарность горожан, впервые за двадцать лет увидевших чистое небо и яркую зелень, отведавших не отравленную радиацией воду и услышавших пение птиц, не имела границ: кроме солидного запаса воды, самогона и продовольствия в виде сушеных и консервированных грибов и копченой крысятины (Валя едва не падала в обморок при одном воспоминании об этом тонком ястве) друзей в дорогу снабдили боеприпасами и теплой одеждой, сшитой из... Ну, вы уже поняли из чего.

Кучка краснознаменцев еще долго махала вслед удаляющимся путешественникам руками с зажатыми в них фонарями, пока те окончательно не скрылись из виду.

* * *

– Да... Может, повезет ребятам, переселятся в чистый мир, других перетащат. – Жорка пыхтя волок, как вьючная лошадь, санки, тяжело груженные любовно принайтованным к ним тюком с запасами, не забывая тем не менее мечтать по дороге. – Доброе дело сделали...

– Помолчи уж, добродел... – устало и глухо из‑за закрывавшей нос и рот повязки (местные посоветовали) одернул его Николай. – Это ж сколько времени пройдет, пока они через такое игольное ушко пройдут да добро перетащат... А вдруг переход вообще закроется?

– Не каркай, твою мать, ворона! – одернул Александрова «миропроходец».

Все поежились: неизвестно ведь, как там впереди повернется, может, придется и проторенной дорогой возвращаться.

Старались говорить поменьше: аборигены предостерегли, что невесомая пыль, которую, полируя наст, нескончаемый ветер нес и нес по ледяной пустыне, радиоактивна и дышать ею особенно не рекомендуется. Из‑за этого Чебриков нес Шаляпина за пазухой, против чего притихший кот особенно и не возражал.

– Тихо!

Проследив за вытянутой куда‑то влево рукой Берестова, все с замиранием сердца явственно различили следующую параллельным курсом, но на солидном расстоянии, реденькую цепочку людей.

– Как волки! – проворчал Чебриков, поправляя ремень своего верного автомата. – Эй, позади! Не растягиваться!

Окончательно примолкнувшие спутники, не сговариваясь, ускорили шаг, слаженно налегая на постромки своих импровизированных повозок, под полозьями которых время от времени пронзительно взвизгивали невесть как попавшие на поверхность ледяного поля камешки. Метеориты, не иначе!

Вторая цепочка преследователей, на этот раз слева, обнаружилась примерно через час.

– Обложили, гады...

Вести погоню к переходу было немыслимо, и Чебриков, в серьезные моменты молчаливо признаваемый всеми вожаком, приказал остановиться и занять оборону. Окапывались двумя саперными лопатками, которыми щедро снабдили путешественников краснознаменцы, роя неподатливую землю по очереди.

– Принесла их нелегкая! – Берестов, хотя и мучимый в разреженном воздухе одышкой, работая своей неразлучной пешней успешнее, чем остальные саперными лопатками, в одиночку быстро отрыл окопчик во льду, перемежаемом слоями рыхлого грунта, почти сплошь состоявшего из пепла и принесенной откуда‑то пыли, и теперь углублял его, вычерпывая черное и поблескивающее как антрацит крошево какой‑то фанеркой, выуженной из поклажи. – Шакалы проклятые... Шакалы пока попыток нападения не предпринимали, лениво, казалось совершенно бесцельно, перемещаясь вне пределов досягаемости прицельного автоматного огня, и, судя по всему, внимательно наблюдали издалека за своими потенциальными жертвами. Мало‑помалу оба отряда соединились, замкнув кольцо окружения, и теперь, хотя точно утверждать было нельзя, их численность понемногу увеличивалась.

– Жалко‑то как! – пожаловался куда‑то в пространство старик, трамбуя дно своего укрепления ногами и так придирчиво ровняя острием пешни стенки, словно собирался обосноваться здесь на постоянное жительство. – Еще денек‑другой, и выбрались бы из этого холодильника, а теперь...

Владимирыч неторопливо распаковал свои санки, которые укладывал в подземном городе сам, не доверяя никому, и теперь под его ловкими пальцами на глазах изумленных товарищей из аккуратно высвобождаемых из разнообразного промасленного тряпья деталей рождалось что‑то несомненно огнестрельное и чрезвычайно убедительное.

– Ребята!.. – отвлекая мужчин от занимательного зрелища, взвизгнула Валя, по‑бабьи зажимая рот и трясущимся пальцем указывая куда‑то вперед.

Молча, видимо следуя какой‑то безмолвной команде, преследователи внезапно и все разом ринулись в атаку и теперь стремительно приближались, несомые вперед не иначе как колдовской силой. В руках их явственно поблескивало какое‑то оружие.

– Держитесь! – громко выдохнул в свою повязку Чебриков, припадая к прицелу автомата. – Не допускайте паники!

Первые же короткие очереди «Калашникова», слившиеся с гавканьем александровского пистолета и гулким буханьем берестовской двустволки, которой неумело пользовался пацифист Жорка, в руках которого любое оружие было скорее психологическим, чем боевым, пробили широкие бреши в рядах нападавших, но нисколько не задержали их наступательного порыва. Уже были ясно различимы в вечном сумраке оскаленные безумные лица, заросшие дикой растительностью, и смертоносные пики, тесаки, топоры в руках...

– Ни в коем случае не допускать паники! – снова подал голос ротмистр, лихорадочно передергивая затвор, чтобы выбросить заклинивший не ко времени патрон, но его слова внезапно перекрыл оглушительный грохот.

Старик Берестов, возвышавшийся до половины груди над бруствером своего капонира, оскалившись не хуже нападавшего «берсерка», уперев приклад в плечо и прижимая его свободной рукой, поводил из стороны в сторону изрыгавшим пламя раструбом пулемета Дегтярева, легко узнаваемого по дисковому магазину сверху.

Не ожидавшие такой огневой мощи обороняющихся, которых наверняка считали легкой добычей, «шакалы» разом, как и вначале, повернулись и понеслись восвояси, сопровождаемые очередями с редкими проблесками трассеров, каждая из которых сшибала словно кегли двух, а то и трех человек...

Только когда ледяное поле вокруг укрепившихся путешественников опустело, Сергей Владимирович опустил на ледяную насыпь сразу зашипевший ствол пулемета и вымученно улыбнулся спутникам подрагивающими губами:

– Против лома – нет приема!

– Ты где эту пушку раздобыл, Владимирыч?! – прокричал Николай, лихорадочно вставляя в пистолетную обойму новые патроны и время от времени поглядывая через край мелкого окопчика в сторону противника.

– Места знать нужно! – откликнулся Берестов, ударом ладони отсоединяя от пулемета диск и вытаскивая из своего неистощимого вещмешка увесистый холщовый мешочек, в котором что‑то металлически побрякивало. – Дело пришить, что ли, хочешь, а, Николай Ильич?

В этот момент над головами присевших от неожиданности путешественников сипло свистнуло, послышался гулкий взрыв метрах в пятнадцати‑двадцати от окопчиков, и всех засыпало ледяной крошкой.

– Миномет у них там, что ли? – растерянно проговорил Николай, инстинктивно прикрывая голову сложенными руками. – Вот влипли так влипли!

* * *

Предваряемые короткими артобстрелами атаки в этот день случались еще два раза. Видимо, нападавшие испытывали недостаток в боеприпасах к своему миномету, – к тому же не отличавшемуся особенной точностью (наверняка самодельному). Потери осажденных пока заключались в случайном осколке, даже не от мины, а ледышки, глубоко поцарапавшем щеку невезучего Жорки, да легкой контузии у всех, без исключения, от снаряда, без сомнения шального, лопнувшего метрах в пяти от укрытия. Зато «шакалов» вокруг валялось предостаточно, в большинстве своем неподвижных, хотя некоторые все‑таки пытались уползти к своим, и им в этом, экономя патроны, не препятствовали.

Выяснился и источник «дьявольской силы», позволявшей нападавшим перемещаться так быстро: оказалось, что это просто‑напросто обычная доска‑скейт, грубо сделанная и снабженная вместо колес изрядно изношенными шарикоподшипниками! Обладатель этого средства передвижения, доставшегося осажденным в качестве трофея, теперь лежал, изредка постанывая, в нескольких шагах за бруствером Берестова, прошитый мощной очередью практически в упор, когда во время очередной атаки пулемет заело и лишь каким‑то чудом он заработал в тот самый момент, когда торжествующий людоед с нечленораздельным воплем уже занес какую‑то невообразимую секиру с зазубренным лезвием над видавшей виды ушанкой старика.

– А ведь патроны‑то на исходе, господа, – буднично подал голос ротмистр, когда бурные восторги по поводу отражения очередной вылазки, в основном со стороны Валентины и «героя» Жорки, которому она бинтовала щеку, улеглись. – У меня осталось полтора магазина.

– У меня двенадцать штук, – невозмутимо откликнулся Александров.

Сергей Владимирович помолчал, позвякивая металлом.

– Тридцать семь россыпью и, наверное, с четверть диска в пулемете.

– А я все расстрелял! – испуганно проговорил Конькевич. – Вот, два последних в патронташе.

– Ну, тогда еще одна атака и – в рукопашную! – подытожил Чебриков. – В штыки, так сказать. Правда, штыков у нас не наблюдается... Держите, Георгий!

Раззява Жорка, конечно, чебриковский «вальтер» не поймал и, чертыхаясь, зашарил под ногами, пытаясь отыскать среди осколков льда, которые не успел вычерпать до начала первой атаки.

– Что же будет, ребята? – Валентина, судя по голосу, была на грани истерики. – Что же будет?

– Тут еще есть кое‑что. – Берестов продолжал копаться в своем тюке. – Гранат пара‑тройка, лимонка... Серьезная вещь. Я думаю, тратить на этих скотов не будем – для себя прибережем, если что...

Товарищи, исключая ничего, к счастью, не понимавшую Валентину, молчаливо одобрили идею, так как сдаваться на милость и без того разъяренных людоедов не хотелось никому.

В стане противника тем временем наметилось оживление. Похоже, готовилась очередная атака, на этот раз без неэффективной, как выяснилось, артподготовки. Берестов снова припал к прикладу своей смертоносной «машинки».

– Вы уж простите, если что не так...

Но что это: не промчавшись и половины пути, атакующие смешались и остановились, словно в нерешительности, а затем едва ли не быстрее, чем вперед, понеслись назад к своей базе, откуда доносились одиночные выстрелы, лязг металла и вопли. Вот простучала жиденькая автоматная очередь, еще одна, хлопнул взрыв, на таком расстоянии больше смахивающий на звук детской петарды.

– А ведь они, паразиты, нападая, ни разу не выстрелили, – промолвил, опустив ствол автомата на бруствер, ротмистр, ни к кому конкретно, по своему обыкновению, не обращаясь.

– Ты думаешь? – повернулся к нему Николай.

Звуки боя становились то отчетливее, то совсем заглушались, сминаемые порывами ветра. На таком расстоянии никак нельзя было определить, кто берет верх в неожиданной заварушке.

– А может, это краснознаменцы сзади на них напали? – наконец высказала крутившееся у всех на языке предположение Валя. – Подкрались потихоньку и...

– Чего же мы тогда сидим? – подскочил Жорка, словно его, тоже незаметно подкравшись, пырнули в мягкое место. – Помочь надо ребятам!

– Молчи уж, помощник! – одернул его Александров. – С двумя дробовыми патронами? Нужно подождать...

– Тише!

Берестов приставил ладонь, сложенную лодочкой, к уху.

Шум боя значительно поутих, и теперь изредка раздавались только одиночные выстрелы.

– Кончают...

– Кого?

– Если б знать...

Все путешественники напряженно вглядывались в темноту, стараясь определить: кто же все‑таки взял верх в скоротечном бою. Тьма, однако, сгустилась настолько, что разглядеть ничего дальше вытянутой руки было невозможно.

Внезапно вдалеке замигал огонек, потом еще, еще... Огоньки мигали по очереди, загорались все разом и так же синхронно гасли, словно кто‑то подавал сигнал.

– Маячат что‑то, – сообщил во всеуслышание старик, хотя и без того все отлично видели загадочную иллюминацию.

– Может, нам? – предположила Валя.

Словно в ответ на ее слова, вдалеке раздался голос. Слов было не разобрать, но было понятно, что окликают именно их, осажденных. Наконец удалось расслышать: