Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

В тетради юности закончились листы,

Весны единственной осыпались цветы.

О молодость моя, откликнись, птица счастья:

Ведь ты была со мной! Куда умчалась ты?

Омар Хайям

22

«А ведь мог сейчас сидеть дома, в тепле и уюте, – думал Бежецкий, скрючившись у чуть теплящегося очага в продуваемой всеми ветрами горной хижине, сложенной из неотесанного дикого камня, тяп‑ляп скрепленной глиной и прилепившейся, как ласточкино гнездо, к стене ущелья, по дну которого бежал один из безымянных притоков Аргандаба. – Готовился бы к поступлению в университет и не помышлял о путешествиях…»

За прошедшие с памятной беседы месяцы он сильно изменился: похудел, загорел дочерна – гораздо больше, чем за всю предыдущую службу – здесь, высоко в горах, солнце палило нещадно, а привычной широкополой панамы не было и в помине, только пуштунский шерстяной чалпак, – оброс мягкой бородкой… Одним словом: стал точь‑в‑точь походить на крайне малочисленных местных жителей, которые уже не пялились на него, словно на невиданное чудо, как в первые дни. На вид такой же, а что до масти, так здесь, в древних индоевропейских землях, рыжих едва ли не больше, чем брюнетов, а уж все промежуточные оттенки представлены в обширном разнообразии.

Так что слиться с аборигенами Александру удалось на славу. Хуже обстояло дело с целью миссии.

Все оказалось очень просто лишь на карте, разложенной на столе в петербургском кабинете, где заоблачные горы казались веселенькими красно‑коричневыми пятнышками, а долины и ущелья – зелеными запятыми и черточками. На самом же деле проводники, сменяя друг друга, таскали бедного «русики» от Герата до Заранджа, а оттуда – до Кандагара, но Махмуд‑Шах оставался неуловим, а все, кто его видел, отвечали, что он «только что ушел». И проверить – правда это или традиционная азиатская ложь, не представлялось возможным… Эта бесконечная гонка уже начала поручику надоедать. Но неутомимым афганцам, похоже, нисколько.

Сколько раз приходилось Саше обмирать, пересекая ущелье по подвесному мосту, построенному, наверное, еще при Искандере Двурогом, над потоком, ревущим так далеко внизу, что до повисших на паутинке над ним путников доносился лишь глухой рокот! Сколько раз он прощался с жизнью, когда на узком карнизе, ограниченном с одной стороны отвесной скалой, а с другой – зияющей бездной, внезапно из‑под стопы, обутой вовсе не в горный ботинок с надежными триконями,[102] а в обычный старый чувяк с тонкой и скользкой подошвой, предательски выворачивался камень, увлекающий вниз тонны своих собратьев. Сколько раз после ночевки под открытым небом на камнях, у костра, вытряхивал из одежды маленьких, но вредных скорпионов или более крупных их собратьев – сольпут. Благодаря при этом Всевышнего, что хоть в этот раз – не змею… И змея его кусала – хорошо хоть не смертельно ядовитая, и скорпионы жалили несчетно, оставляя болезненные, долго не заживающие ранки‑язвочки, и непривычной пищей он травился, и провалялся однажды три дня в какой‑то пещере, вывихнув при неудачном падении ногу. И обворован был одним из «надежных» проводников в самом начале пути… Опять же благодарение Богу, что до заветного перстня хапуга не добрался, а вскоре и сам сложил голову, поскользнувшись на предательском камне, так что почти весь материальный урон и часть морального путнику были возмещены.

Еще на тайной базе Иностранной коллегии в Туркестане Александр выучил магометанские молитвы и ритуалы, чтобы не подвести людей, вызвавшихся его вести к неуловимому экс‑королю. Теперь, окажись рядом кто‑нибудь чужой, он ничуть не хуже истинного правоверного мог прочесть «Ля иляха иль Алла…»,[103] обратившись в сторону Мекки, и, по завету Пророка, умыться песком за неимением воды. Этот грех для православного заранее был отпущен ему священником коллегии, как и многие другие. Так что для того, чтобы выявить немагометанское происхождение посланца, его, для начала, следовало раздеть (чего сам Саша поклялся себе не допустить ни при каких обстоятельствах). Правда, ему всерьез предлагали совершить некую «косметическую» операцию, но без особенного успеха…

И вот теперь, когда он начал подозревать, что придется совершить «кругоафганское» путешествие, окольцевав страну по всему безумно сложному ее периметру и возвратившись туда, откуда начались странствия, неприятность подкралась оттуда, откуда ее никто не ждал. То ли плохо залечил лихорадку семейный врач Бежецких, малознакомый с этим редким в средней полосе недугом, то ли укусил путешественника на одной из ночевок возле реки зловредный комар‑переносчик, то ли просто промозглые горные ночи сыграли свою роль… Гадать можно сколько угодно, но посланец Санкт‑Петербурга свалился здесь, в затерянной в скалах хижине, и трепала его болезнь с регулярностью почтового экспресса по три раза в сутки. Только регулярность эта выверялась Сумасшедшим Часовщиком из сказки англичанина Кэрролла…

Естественно, продолжать путь было невозможно – приступ всегда подкрадывался незаметно и скручивал страдальца в бараний рог без всяких «предварительных ласк» – свирепо и беспощадно, как какой‑нибудь снежный барс своего земляка муфлона. Вот здорово бы было, случись подобный фокус где‑нибудь посреди очередного моста или на краю пропасти! Тут бы марафон и окончился весьма печально для всех – и для его главного участника, и для болельщиков, терпеливо ожидавших в столице результата. А поскольку из лекарств под рукой присутствовал лишь черный порох из арсенала проводника, не расстающегося с кремневой фузеей эпохи первой англо‑афганской войны (снабжать эмиссара европейскими медикаментами было признано нецелесообразным), да его же богатого набора амулетов и оберегов, то надеяться оставалось лишь на чудо.

«Куда он запропастился? – Саша опустил воспаленные веки, будто ширмой отгораживаясь от безрадостного окружения. – Сказал, собака, что на полчаса отлучился, а сам…»

Думать о том, что одноглазый пуштун‑проводник бросил его здесь, в горах, умирать мучительной смертью, не хотелось. Равно как не хотелось подниматься на ноги и куда‑то идти. Да и куда идти ему – чужаку в этих краях? Он даже приблизительно не представлял, в какую сторону следует направить стопы, чтобы, в конце концов, счастливо избежав многочисленных братьев‑близнецов пресловутого Хамидулло, расплодившихся из посеянных и им в том числе зубов дракона, не забредя по ошибке к англичанам и не околев в горах от холода и голода, добраться до России. И вообще: существовало ли верное направление в этой горной стране, где наикратчайший путь, вопреки всякой логике и геометрии заодно, совсем не прямая линия?

Наверное, он опять впал в беспамятство, если, даже не поднимая век, отлично видел покойного дедушку, удобно расположившегося напротив – по другую сторону костра. На этот раз Георгий Сергеевич был не в парадном мундире, в котором внук видел его в последний раз. И верный свой кавалергардский палаш старый вояка оставил до лучшей поры. Облачен граф был по‑походному: в видавший виды охотничий костюм и высокие сапоги.

– Ну что, внучек? – Глаза старого графа глядели лукаво. – Несладко приходится?

– Куда уж там… – вяло махнул рукой Саша.

– Не рано ли ты расклеился? Ты же был уже в подобной ситуации – соберись!

– Там было совсем другое, дедушка… Там от меня зависела жизнь людей, и я просто не мог сдаться…

– Двух человек.

– Да, двух… Сначала трех, но одним пришлось пожертвовать…

– Не горюй: ты – офицер, а наша профессия обязывает иногда жертвовать одним ради спасения остальных.

– Но теперь я один…

– И поэтому ты решил прекратить борьбу?

– Зачем это…

– А вот и врешь! – Бежецкий – старший грозно нахмурил брови. – Даже если бы ты был один, сдаваться без боя – позор для русского офицера. И уж тем более имея за плечами столько жизней, которые можно спасти.

– Я не смогу…

– Сможешь!

– Я умираю…

– Не рано ли собрались, господин поручик? – Голос дедушки неожиданно изменился, и Александр удивленно поднял веки.

Напротив него на дедушкином месте сидел еще один знакомец. Только в этом облачении Бежецкий его никогда не видел. В горчичном персидском френче, в пестром мундире королевского гвардейца, в сером рубище приговоренного к смерти, но не в мешковатом облачении горца. И без курчавой бородки, обрамляющей лицо…

«Еще один покойник. – Озноб наконец отпустил Сашу, и ему сделалось хорошо‑хорошо, захотелось закрыть глаза и больше не открывать: что с того, что под боком не мягкая постель, а острые камни. – Что ж – неплохое соседство. Хотя дедушка был приятнее… Ничего, скоро появится еще кто‑нибудь из покойных друзей. Иннокентий Порфирьевич или Герман…»

– Э‑э‑э, поручик… Да вы совсем больны!

* * *

Если рай и существует, то он обязательно должен выглядеть именно так…

Дворец, окруженный роскошным парком, притаился на дне укромной долины. Именно поэтому, наверное, здесь было необычно тепло для коварной горной весны. Воздух в котловине, надежно защищенной от ветров со всех сторон почти отвесными горами, хорошо прогревался лучами южного солнца, и если там – за заснеженными вершинами – весне еще только предстояло вступить в свои права, то здесь зеленела яркая листва, благоухали цветы, пели, прячась в кронах деревьев, птицы и журчали фонтаны.

Саша никак не мог опомниться уже третий день кряду. Бродил по тенистым аллеям меж стен аккуратно постриженной зелени, когда уставал – отдыхал в ажурных беседках, когда хотел пить или есть – наслаждался тонкими яствами и напитками, подаваемыми по первому его жесту бесшумными и безмолвными слугами, закутанными до самых глаз… Любое его желание, даже не выраженное словами, исполнялось мгновенно.

Он совершенно не помнил, как очутился здесь, как вышел из той укромной хижины, как миновал какие‑нибудь ворота, отделяющие его от этого земного рая. Просто открыл глаза и вместо тлеющего очага увидел белоснежные стены из резного мрамора, роскошные ковры и льющийся сквозь ажурную оконную решетку дневной свет.

«Наверное, я все‑таки умер, – думал поручик, сидя у бортика небольшого бассейна с кристально‑чистой водой и следя, как в глубине медленно перемещаются золотистые пучеглазые рыбы, лениво шевелящие пурпурными плавниками‑мантиями. – Не бывает такого покоя в нашем суетном мире…»

Смущало лишь то, что он, православный, угодил в рай, явно предназначавшийся для магометан: мавританский стиль чувствовался во всем – от причудливой арабской вязи, украшавшей стены и складывавшейся в прихотливые узоры, до ассортимента блюд. Да и с одеждой неведомые благодетели не стали оригинальничать – парчовому халату, шитым золотом шелковой рубахе и шароварам, а также мягким туфлям с загнутыми носами позавидовал бы Аладдин из восточных сказок. Лишь белоснежный тюрбан с павлиньим пером, скрепленным устрашающих размеров рубином, Бежецкий надеть не рискнул, и теперь солнце чувствительно припекало его стриженную ежиком голову.

Из прежнего скарба пропало без следа все, кроме «змеиного» перстня. К нему даже не прикоснулись, оставив в том же засаленном кожаном мешочке, что «лжедервиш» носил на теле. Видимо, не зря говорил Федор Михайлович о том, что далеко не каждый может дотронуться до непростой реликвии.

Александр выудил украшение из кармана, надел на средний палец правой руки – перстень странным образом всегда оказывался впору, надень его на мизинец или на большой палец, хотя никаких видимых изменений не претерпевал – и полюбовался игрой света в глубине камня, сейчас, на ярком свету не казавшегося ни коварным, ни отталкивающим.

«Будто глаз сытой змеи, – неожиданно родилось у него в мозгу сравнение: чем отличается взгляд сытой змеи от взгляда голодной, он не знал. – Доволен он, что ли?..»

Чем дольше поручик смотрел на свой талисман, тем больше чувствовал, что перстень – вовсе не мертв. В нем билась какая‑то чуждая пониманию жизнь, невозможная по определению, но существующая. Камень то изменял свой цвет, становясь почти черным, будто кусок угля, лишь откуда‑то из глубины исходил мрачный красный отсвет, то становился прозрачным, как стекло, и даже не преломлял свет, как было положено бриллианту. Оправа то леденила тело даже сквозь кожу футляра и одежду, то начинала вибрировать в странном, завораживающем ритме. Порой Александр просто боялся: никому не ведомо, какой фортель выкинет древняя безделушка в следующий раз.

«А что, если я сейчас кину его в этот колодец?..»

Вода в бассейне была прозрачна, но даже намека на дно через нее нельзя было различить – оно терялось в голубоватой опалесцирующей дымке. И лишь приглядевшись можно было понять, что все рыбы в этом «аквариуме» одинаковы по размеру, но те, что кажутся крошечными мальками – просто плавают очень и очень глубоко…

Словно во сне, молодой человек потянул кольцо, неожиданно ставшее неимоверно тугим и очень‑очень горячим, с пальца и вздрогнул от раздавшегося сзади голоса:

– Не стоит этого делать – поверьте мне…

Саша, так и не сняв перстня, кажущегося теперь раскаленным докрасна, резко обернулся и увидел стоящую в двух шагах от него женщину в белоснежных восточных одеждах, но без ставшей привычной паранджи, закрывающей лицо. Очень знакомое и очень красивое лицо…

– Варвара?..

23

Александр, или, как его называли в здешних местах, Искандер Двурогий, угрюмо стоял над пропастью, в глубине которой курились облака, похожие отсюда, сверху, на колдовское зелье, закипающее в котле ведуньи. Там, далеко внизу, была дорога туда, куда он так стремился всю свою жизнь. И надо же было такому случиться, что на пути у него, великого завоевателя, сметающего все, смеющее встать на пути, так же легко, как ураган уносит палые листья, встало это досадное препятствие. Куча мусора, громко именующая себя крепостью.

В ухо тепло фыркнуло, и о плечо, тщательно выбрав место, не прикрытое металлом и тканью, потерлось что‑то влажное и мягкое. Любимый конь почувствовал, что его хозяин недоволен, и, как мог, попытался поддержать человека в трудную минуту.

«Благородное животное, – растроганно подумал воитель, доставая из мешочка на поясе кусок сухой лепешки: здесь, в горной стране, было тяжело с фуражом, и сохранить удалось считанных лошадей. – Если бы и люди были такими же, я свернул бы горы…»

Конь благодарно хрумкал сухарем, а Александр все не мог оторвать взгляд от пропасти и от нависающего над ней неприступного утеса, на котором окопалась горстка туземцев, не пропускающая вперед его могучую армию. И плевать хотевшая на то, что числом в сотни раз уступает завоевателям.

Можно было, конечно, вернуться назад и попытаться обойти этот перевал стороной. Но кто скажет, сколько при этом будет потеряно людей, сорвавшихся в пропасть, груза, а главное – оружия? Оружия, которое привезли издалека и которое просто негде было взять здесь, в краю дикого камня и не менее диких людей. И вообще – отступать перед каким‑то ласточкиным гнездом было не в его, Александра, правилах. Прорваться вперед, не считаясь с потерями? Тоже вариант – солдат, этот расходный материал войны – вместо погибших под стрелами и камнями, сыплющимися со стен, можно набрать в любом попутном селении. Горцы – народ крепкий, а за пару месяцев пути и постоянных стычек покрытые шрамами ветераны, которые следуют за ним с самой благословенной родины, сделают из них бойцов не хуже других. Но как оставить в тылу эту занозу? Дикари ведь не пропустят ни караван, ни гонца… Нет, проблему нужно решать сейчас, не откладывая на потом.

– О божественный… – услышал Александр знакомый голос и обернулся, недовольный тем, что его отрывают от размышлений.

– Чего тебе? – бросил он старшине телохранителей, от намотанных на себя плащей походившего на луковицу – теплолюбивая армия здесь, в горах, страдала от холода гораздо больше, чем от скудного рациона и вылазок горцев.

– Мои люди изловили дикаря, о божественный, – пал ниц охранник, почуявший в голосе повелителя раздражение.

– Так укоротите его на голову. Или сбросьте в пропасть. Мне что – учить вас, как поступать с врагом? – полководец рассердился по‑настоящему.

– Ну… – замялся телохранитель. – Мы его не совсем поймали… Он сам пришел и требует провести его к тебе, о божественный.

– Требует? – Александр покачал головой. – Даже так? Ну что же – веди его сюда. Надеюсь, тебе хватит бойцов, чтобы усмирить этого требователя? Если нет – возьми солдат.

– Слушаюсь, о божественный…

Минуту спустя Александр уже разглядывал старика с выдубленной холодом и горным солнцем кожей, едва прикрытой ветхими лохмотьями. Порывы ветра трепали редкие седые волосы и бороденку.

«Наверняка здешний старейшина, – думал полководец, отмечая гордую осанку старца. – Пришел клянчить для своей деревни пощады и милости. Ну‑ну, послушаем, что он скажет…»

Но старик молчал, глядя на воителя голубыми, удивительно молодыми глазами. И Александр не выдержал первым:

– Что тебе нужно от меня, старик?

– Ничего, – помолчав, ответил старец. – Это тебе что‑то нужно от нас.

– Мне? От вас? Да я сотру вашу кучу камней с лица Земли! Ты знаешь, сколько царств и крепостей покорил я на своем пути, сколько народов склонилось передо мной?

– Нет, не знаю, – последовал спокойный ответ. – К чему мне это?

– Да я… – начал было полководец, поддавшись мгновенно подступившему гневу, но внезапно понял, что все, что он скажет, разобьется об эту непоколебимую уверенность, словно волна о камни.

– Вы готовы пропустить меня мимо вашей… крепости? – спросил он, решив забыть о трех с лишним десятках бойцов, уже сложивших под стенами «орлиного гнезда» свои головы в бесплодных попытках сломить сопротивление горцев.

– Мимо наших стен еще никогда не проходил враг, – ответил дикарь.

– Хочешь сказать, что мы тут первые? – хмыкнул Александр.

– Нет, далеко не первые. Враг либо оставался здесь навсегда, либо уходил восвояси. Врагу мимо нас не пройти.

– Вы так верно блюдете их интересы? – кивнул полководец в ту строну, где лежала цель его жизни. – За что такая верность? Чем вас купили? Золотом? Только скажи цену, и я дам вдесятеро больше.

– Нас нельзя купить, – покачал головой посланец. – А пройти мимо нас пытались и оттуда, и оттуда, откуда пришли вы. Мы очень давно тут живем.

– Но кто‑то все равно проходит?

– Да, проходят, – последовал ответ. – И туда, и оттуда. Наши друзья. Стань и ты нашим другом, и ты пройдешь туда, куда захочешь.

Полководец только покрутил головой: каков нахал! Признать своим другом какое‑то горное племя, когда он не посчитал равными даже гордых персов! Да за одно такое предложение следовало приказать изрубить этого наглеца на мелкие кусочки и скормить собакам!

Но взгляд Александра снова упал на сложенные в сторонке щиты и шлемы, сегодня оставшиеся без хозяев…

«А что я, в конце концов, теряю? – решил он. – Кто узнает, что я, Александр Великий, повелитель всего Подлунного мира, признал каких‑то горцев своей ровней?..»

– Ты убедил меня, старик, – кинул он. – Мы будем вам друзьями…

* * *

Александр удовлетворенно оглянулся: армия, подобно огромной чешуйчатой змее, стекала по горной дороге вниз, в зеленую долину, спрятавшуюся между горных хребтов. Такие долины стали встречаться все чаще и чаще, больше и больше размером, а значит, великие горы, путь по которым казался бесконечным, подходят к концу. Скоро воспоминания о них покажутся страшным сном.

Полководец почувствовал, как перстень, надетый на безымянный палец его руки, чуть‑чуть нагрелся, и поднес его к глазам. Прозрачный камень снова потемнел в середине, будто в его глубине открылся внимательный глаз. Глаз змеи…

Сразу накатили воспоминания: долгое празднество, на котором горцы, не жалея своих скудных запасов, принимали его изголодавшихся воинов, действительно как старых друзей, жаркие костры с исходящими на них жиром тушами быков и баранов, мягкие постели, на которых щедрые до любви горянки дарили себя давно не знавшим женской ласки чужеземцам… И темноволосая красавица, разделившая ложе с ним – Властелином Мира, а на прощанье подарившая этот вот камень.

От одной мысли о хозяйке гор сладко заныло внизу живота, затуманился взор, и Александр лишь усилием воли отогнал наваждение. Солдат не должен давать воли слабостям собственного тела, иначе из воина он превратится в нерешительного обывателя, больше всего ценящего покой. А время покоя еще не пришло…

Но больше вожделения его жгла память о том, как их, завоевателей, вежливо, но весьма непреклонно выставили вон по истечении двух недель. Снабдили на дорогу водой и продовольствием, указали дорогу дальше и… Отпустить в поход молодых воинов отказались наотрез, даже дать проводника. Будто не великого воина принимали в своем захолустье, а захудалого караванщика, везущего нехитрый товар.

«Не много ли чести этим дикарям? – со злобой подумал воитель. – То, что не удалось всем предыдущим, не удастся и этой… дикарке!»

– Эй, ты! – окликнул он почтительно ожидавшего распоряжений телохранителя.

– Внимаю, о божественный!

– Бери две… нет, три сотни и возвращайся к «орлиному гнезду».

– Ты что‑то забыл там, о божественный?

– Перебей там всех от мала до велика, – последовал жесткий ответ. – И разрушь стены. Ничего не должно стоять на нашем пути, когда мы вернемся назад. А потому, когда будешь выбирать – бери лишь самых отъявленных головорезов. Из тех, что за грош собственную мать зарежут. Их командиры будут только рады.

– А…

– А голову их предводительницы привези мне, – улыбнулся Александр. – Только будь осторожен, не повреди ее – она очень красива. Убирайся!

Когда он снова взглянул на перстень, камень был совершенно черен. Но его это не заботило – впереди лежала вожделенная Индия. Рубеж Ойкумены…[104]

* * *

– Красивая сказка… – Саша медленно вел ладонью по нежной коже, наслаждаясь теплом и мягкостью женского тела.

– Это не сказка. – Варвара обратила на него смеющиеся глаза. – Все это было на самом деле. Это – история…

– И что было дальше?

– Ты же был лучшим учеником в своем училище. Неужели у вас так плохо преподавали историю?

– Да помню я, помню… – Молодой человек поднял взгляд к потолку и начал: – Весной триста двадцать шестого года до Рождества Христова Александр вторгся в индийские земли со стороны Бактрии через Хайберский проход, покорил ряд племен, перешел реку Инд и вступил во владение царя Абхи из Таксила…

– Браво! – Варвара хлопнула в ладоши. – Я всегда знала, что ты у меня самый умный, Сашенька!

– Да ладно тебе… – засмущался поручик.

– Значит, ты знаешь и то, что было дальше, – продолжила женщина. – Удача отвернулась от Александра. Он покорил вожделенную им страну, но был тяжело ранен в одном из сражений, и армия отказалась идти дальше с полководцем, лишившимся ореола божественности. Он вынужден был повернуть обратно. После пережитого горы страшили его, поэтому он повел армию вдоль берега океана. Это было еще большей ошибкой – безводная пустыня оказалась страшнее гор… Когда завоеватель с остатками армии добрался до Вавилона, его силы были на исходе. Удачу не смогла вернуть ни женитьба на дочери персидского царя, ни вновь собранная могучая армия… После его смерти осталось немало сокровищ, но этого перстня среди них не было. – Варвара кивнула на бриллиант, украшавший палец Бежецкого. – Он исчез бесследно, и никто не мог сказать о нем ничего.

– А как же телохранитель с отрядом? – вспомнил поручик. – Ему удалось истребить горцев?

– Нет, – улыбнулась Варвара. – Александр больше никогда не увидел ни своего верного пса, ни единого из его людей. Они растворились в горах бесследно. Быть может, погибли, быть может – остались в живых… Может быть, их кровь течет в моих жилах…

– Стой… – молодой человек впервые за прошедшие дни начал что‑то понимать. – Так ты… Вы…

– Да, я обманула тебя, – грациозно повернулась на бок женщина, и ее тяжелая грудь призывно качнулась. – Я не Варвара. И не Лесникова. И не русская, – с легкой улыбкой упредила она Сашин вопрос. – И даже не православная. Вообще не христианка.

– А зачем же тогда все это? – обвел Александр взглядом роскошную спальню, мягко освещенную светом многочисленных ночников. – Разве…

– Ты не понял. – Смех женщины напоминал звук серебряного колокольчика. – Я не исповедую магометанство. Потому‑то и смог мой отец отправить меня на учебу в Россию. Разве могла бы женщина, воспитанная в традициях ислама, получить образование? Да еще светское и в православной стране. Женщины в нашей семье привержены лишь одной религии – самой древней на Земле. Мы даем жизнь. Воинам и поэтам, политикам и полководцам… Беззаветным труженикам и жестоким сибаритам вроде моего кузена, – добавила она после паузы, горько усмехнувшись.

– Значит, вы – сестра Ибрагим‑Шаха?

– Кузина, – кокетливо опустила ресницы Варвара. – Но почему это ты вдруг перешел на «вы»?

– Я… А Махмуд‑Шах?

– Да, он мой родной брат. И уже не шах. Ты же сам, мой милый, участвовал в снятии с него короны. Разве позабыл?

– Нет, конечно… Но я затем и прибыл сюда, чтобы передать ему… Российские власти готовы вести с ним переговоры…

– Какой ты могущественный человек, Саша, – задумчиво проговорила женщина, полуприкрыв глаза. – Лишь немногим на Земле даровано право носить корону, но еще меньшему числу – снимать и возлагать короны. Ты так молод, а тебе уже довелось и лишить короны человека, и опять принести ее ему же… Это неспроста. И, поверь мне – я знаю, о чем говорю: он не последний на твоем пути…

Она встала, взяла трубку кальяна, затянулась ароматным дымком и протянула ее Саше. Тот взял ее и поднес к губам, против желания залюбовавшись стройным телом хозяйки – он никак не мог поверить, что они снова вместе. В одну реку, как оказалось, можно войти. И даже не дважды… Голова сладко кружилась, и понять, что тому виной, было непросто: дым драгоценного «чилима», великолепное вино, которое лилось рекой, или прекрасная женщина.

– Увы, я ничем не могу помочь тебе.

– Почему?

– Потому что Махмуд‑Шаха больше нет.

– Он умер? – молодой человек опешил. – Когда?

– Ты не понял… Он здоров и полон сил. Но он уже не Махмуд‑Шах. – Варвара вновь прилегла на постель, случайно или нет, раскинувшись во весьма фривольной позе. – Теперь он тот, кем мечтал быть все последние годы – парижский буржуа Мухаммед Кабули. У него там дом, не слишком большой, но достаточный счет в банке, жена, беременная его ребенком. Он счастлив.

– Но…

– Да, многие в Афганистане воюют сейчас под его знаменем, но самого знамени нет. Помнишь, как говорили во Франции? Король умер – да здравствует король.