Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"
Автор книги: Андрей Ерпылев
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 95 (всего у книги 111 страниц)
Застава располагалась в абсолютно пустынном месте – над дорогой близ необитаемого кишлака. Кого тут можно было опасаться, оставалось тайной, но стоило посмотреть в бинокль на закопченные развалины, уже кое‑где поросшие колючей травкой, обгорелые остовы сгоревших дотла бензовозов‑наливняков и ржавую громаду танка, бессильно уронившего хобот орудия на каменистый склон, как предосторожность далекого командования переставала казаться излишней. Когда‑то здесь шел жаркий бой… Да и высотка, господствующая над ущельем, была очень и очень удобна – сама просилась: «Займи меня, служивый». С нее простреливался большой кусок дороги, а сама она, в свою очередь, была недосягаема с других вершин. Разве что из орудий. Душманы, видимо, все это знали великолепно, поэтому никакого беспокойства с их стороны взвод не ощущал.
«Может быть, тут…» – неуверенно огляделся Вадик и сразу же увидел местечко, где можно было не опасаться ни зоркого ока сержанта, ни удара в спину: укромную расселину, скрытую от посторонних глаз кустиком, напоминающим пучок колючей проволоки, застрявшей в камнях.
За ним и устроился солдат, наколов на один из длинных шипов тщательно сберегаемую для таких случаев газетку.
Странное дело: пока спускался по склону, казалось, что еще один шаг – и случится конфуз, а тут – как ножом обрезало. А все – питание всухомятку, сказала бы бабушка, пользующаяся в семье Максимовых непререкаемым авторитетом, и, наверное, была бы права. К тому же из глубины расселины чувствительно дуло и как раз в то место, о котором не принято упоминать в приличном обществе.
«Что там, – недовольно подумал солдат, застегивая штаны. – Вентилятор, что ли? Несет, как из морозильника…»
Держа автомат наготове, он крикнул вполголоса в темноту, на всякий случай:
– Есть тут кто? Отзовись!
Тьма молчала, и Вадик несколько осмелел.
– Гранату кину! – пообещал он, но темнота и к этой угрозе осталась безучастна. Наверное, знала, что никаких гранат у парня с собой нет.
«А вдруг там подземный ход? – подумал Максимов. – А выходит почти к нашей заставе. Ночью „духи“ подкрадутся и нас всех тепленькими перережут… Надо взводному доложить…»
Но только он собрался вскарабкаться наверх, как родилась новая мысль:
«А если там нет ничего? Просто выемка в скале и тупик. Вот смеху‑то будет… И Перепелица, гад, больше всех изгаляться станет… Нет, надо самому проверить. Хотя бы возле входа…»
С этой мыслью Вадик протиснулся мимо колючего куста и оказался в полной темноте.
«Подсветить бы чем…»
Осторожно нащупывая ногами, куда наступить, солдат продвигался все дальше и дальше от входа, стараясь не отрывать от неровной стены локтя – он где‑то читал, что из любого лабиринта можно выйти, если держаться одной рукой за стену. Увы, руки сжимали автомат…
Вадим так и не понял, что произошло: земля ушла из‑под ног, сердце пропустило удар – и скованный ужасом парень кубарем полетел в темноту…
* * *
Солнце клонилось к западу, уже касаясь нижним краем синей гребенки леса на противоположной стороне протоки. Саша сидел тихонько, как мышка, уставившись на поплавки, замершие, словно впаянные в крохотный пятачок чистой воды между листьями кувшинок. Он боялся лишь одного. Что папа сейчас докурит сигарету, затушит окурок в сырой траве и скажет, как обычно: «Ну что, сынок – десятком килограммов больше, десятком – меньше… Давай‑ка будем до дому собираться…» Такая уж у него была присказка, пусть в проволочном садке плавал всего лишь пяток тощеньких окуньков или плотвичек.
Но папа пока никуда не торопился, и можно было надеяться, что вожделенная рыбалка продолжится до самой темноты, когда уже невозможно будет различить поплавки на воде. Разве важен улов, если можно вот так посидеть рядом с отцом, которого офицерский сын видел очень и очень редко, рос, по словам бабушки, «безотцовщиной при живом отце»? Почти не говоря друг с другом, мужчина и мальчик, тем не менее, проводили весь день в общении…
Павел Георгиевич плавным движением положил руку на комель удилища, и Саша вообще превратился в камень. Клюет…
Мягкая потяжка на себя, и гибкий бамбук сгибается дугой, только натянувшаяся струной леска зигзагами режет спокойную, вроде бы даже густую на вид воду.
– Саша… – одними губами произносит отец, мальчик срывается с места, хватает большой подсачек и несется с ним обратно: раз уж папа позвал, значит, чувствует, что там, на другом конце лески, ходит не самая мелкая в этих местах рыбка.
– Только осторожно!..
Затаив дыхание, мальчик заводит сетчатый мешок в самую гущу травы и осторожно поднимает… Вот оно! В переплетении скользких плетей и листьев отчаянно бьется слитком червонного золота рыбина…
– Товарищ лейтенант!.. – папа легонько теребит замершего в восхищении Сашу за плечо. – Товарищ лейтенант!..
«Почему он так меня называет? Ведь это он лейтенант, а не я… Да, старший лейтенант Бежецкий, Павел Георгиевич… А я школьник. Только что закончил шестой класс…»
– Пап, ты чего? – оборачивается Саша к отцу.
Но тот уже каким‑то непостижимым образом преобразился в молодого веснушчатого парня, совершенно незнакомого… Почему незнакомого? Это же старший сержант Перепелица, «комод» его взвода…
Саша сел и огляделся. Куда подевалась заросшая камышом и кувшинками протока? Один унылый камень вокруг. А вместо черенка подсачека в руках – знакомый в мелочах «АКМС» с вытертым до белизны воронением.
– Товарищ лейтенант!..
– Чего тебе, Перепелица? – с силой потер лицо ладонью Александр, прогоняя остатки сна: солнце уже светило вовсю, хотя и не набрало еще всей своей прожекторной мощи, и все равно скоро нужно было вставать.
– Э‑э‑э… – замялся солдат.
– Не мямли!
– Максимов пропав…
Сон мигом слетел с офицера.
– Как пропал? Что ты мелешь?
– Пропав, – чуть не плакал сержант. – До ветру пийшов и зник, нибы чорты його забралы, – окончательно перешел он на родную «мову».
– По‑русски говори, – буркнул сквозь зубы лейтенант, лихорадочно соображая, что делать: такое ЧП с ним случалось впервые. – Пошли, покажешь…
– Вин туда он спустився, – показал грязным пальцем сержант вниз, на жиденький кустик, прилепившийся к отвесной скале близ пересохшего русла ручья: откуда он брал воду, одному Богу было известно. – Я ему кажу: «Сидай тут, за бруствером», а он: «Стесня‑я‑яюсь!..» – противным тонким голоском, совсем непохоже, сымитировал он речь Максимова.
«Врет! – подумал Бежецкий. – Врет, паразит! Будто не слышал я своими ушами, как он материл солдат, загадивших весь склон! Ишь, чистоплюй хохлацкий! Ну, надраишься ты у меня сортиров, когда в расположение вернемся!..»
Ему вдруг так захотелось врезать кулаком в эту противную конопатую харю с бесцветными, как у поросенка, ресницами, что только усилием воли он пересилил это желание. Но в глазах, видимо, что‑то мелькнуло все‑таки, потому что солдат как‑то съежился, испуганно глядя на офицера своими белесыми, как у мороженого судака, глазками.
– Смотри, Перепелица! Если не дай бог… – Он не договорил и полез через выложенный из плоских камней бруствер.
– Вы куда?
– На кудыкину гору! Топай за мной, Маша‑растеряша!.. Стоп! Разбуди Киндеева – будет за старшего!
– А я?
– А ты – со мной! И моли Бога, чтобы Максимов просто заблудился…
– Та де там заблукаты!
– Слушай, Перепелица! Не зли меня… А ну – вперед!
Солдат и офицер осторожно, чтобы не вляпаться в следы жизнедеятельности взвода, обильно усеивающие склон (Саша и сам не раз тут отметился – что поделать, если отдельных офицерских ватерклозетов не обеспечили), спустились вниз.
– Ну и куда он делся? – спросил офицер сникшего сержанта: между скалами имелся проход – узкая щель, вероятно, проточенная когда‑то бежавшим здесь водным потоком, но протиснуться в нее не удалось бы и кошке, не то что человеку.
– Я ж кажу: наче на небо ангелы виднеслы!
– Ты уж определись, Перепелица, ангелы или черти, – буркнул лейтенант. – И вообще: нечего тут разводить поповщину! Комсомолец ведь, мать твою…
Он снял с одного из шипов, обильно, будто и впрямь колючую проволоку, усеивающих кустарник, клочок бумаги.
– «…ния двадцать шестого съезда КПСС…» – прочел он. – Наша газета. Максимов тут был, точно.
Рискуя уколоться, Александр отвел одну из ветвей и разглядел глубоко уходящую в тело скалы расселину.
– А это что такое?
– Нимаэ там ничого, – пожал плечами Перепелица. – Глухый кут.
– Чего‑чего?
– Ну, это… тупик.
– Какой такой тупик?
– Ну, два‑три повороту крутых и стинка.
– Стинка… Дал бы я тебе стинку!
«Все ясно, – с горечью подумал он. – Достал „дед“ салагу, тот и не выдержал. Забился в эту нору, ствол под челюсть…»
Перед глазами так ясно предстал скорчившийся в темном закутке труп солдата под широко обрызганной черной запекшейся кровью скалой, что Саша помотал головой, чтобы отогнать видение. Нечто подобное он видел еще там, за речкой, в Союзе, когда их, зеленых «лейтех», замполит водил показывать покончившего с собой «молодого», затурканного «стариками», грозя карами небесными, если будут потворствовать дедовщине. Неужто и тут то же самое? Максимов, бывший студент, как нельзя более подходил в качестве мишени для таких вот «стариков», как Перепелица.
– Стой здесь! – приказал он сержанту, с отвращением глядя в его бегающие глаза. – Я сам схожу, посмотрю что почем.
Но тусклый луч фонарика не натыкался в глубине ни на что, заслуживающее внимания. Офицер уже удалился по извилистому, овальному в сечении ходу метров на десять от входа, миновав не три, а целых пять поворотов, а тупика все не было и не было. Проглядеть ответвление было невозможно: глаза быстро привыкли к рассеянному свету, струящемуся из устья пещеры, и в фонаре, собственно, уже не было нужды. Везде гладкий, словно отшлифованный камень, лишь на самом дне хода, в покатом желобе скопилось чуть‑чуть камешков и песка.
– Иди сюда! – крикнул вполголоса Александр, не рискуя чересчур повышать голос: кто знает, на чем держатся эти стены.
– Навищо?.. Зачем, то есть? – послышался голос сержанта.
– Иди сюда, кому говорят!
Бормоча что‑то про себя, то и дело чиркая прикладом автомата о стены, Перепелица приблизился, опасливо поглядывая на потолок. Он явно трусил.
– Ну и где твой тупик? – указал ему фонариком офицер в темный зев хода. – Врал ведь, признайся?
– Був глухый кут, – стоял на своем упрямый хохол, прячущийся за свою «мову», как за крепостную стену. – Може трохы дали?
– Дали, дали… Дал бы я тебе! А сквозняк откуда, если там тупик?
Из хода действительно дул ровный ветерок.
– Не можу знаты. Був глухый кут!
– Тьфу ты, пропасть! – в сердцах плюнул себе под ноги лейтенант и прошел дальше, светя себе под ноги фонариком: чем дальше от входа, тем темнее становилось вокруг. В спину ему, едва не наступая на пятки, сопел сержант.
– Е… – вырвалось у Бежецкого, когда на очередном шаге желтый крут канул куда‑то вниз и пропал. – Вот ни хрена себе!..
Он стоял на краю резко уходящего вниз склона.
– Был тут этот скат, а? – спросил он через плечо.
– Ни… Тупик був, а скату николы не було…
Опершись о стену и переведя фонарик на самый дальний свет, офицер долго шарил размытым лучом по крутому склону, пока метрах в пятнадцати не различил что‑то непохожее на камень.
– Глянь, Перепелица, что это там?
Тот долго вглядывался и наконец неуверенно произнес:
– Тряпка, мабуть…
– Мабуть, мабуть… – передразнил его Бежецкий. – Шапка это максимовская, вот что! – Он для наглядности похлопал ладонью по «афганке» на стриженой голове сержанта. – Там он, внизу…
– Может, живой еще, – разом забыл про «мову» взволнованный Перепелица. – Спуститься бы…
Лейтенант в затруднении почесал в затылке…
* * *
Вадик лежал в кромешной темноте, боясь пошевелиться. Прежде всего, потому, что если бы вдруг выяснилось, что сломано что‑то важное – рука, нога, не говоря уже о позвоночнике, то… Было бы очень грустно. Болело во множестве мест: голова, плечи, локти, колени, даже пятая точка, но, к робкой радости, не очень сильно. Вернее – вполне терпимо. Максимов никогда в своей жизни не ломал себе ничего, но, в его представлении, боль от перелома была чем‑то ужасным. Таким, от чего можно лишиться чувств. Чувства же пока оставались при нем, и это вселяло определенную надежду.
Самое странное, что, кувыркнувшись с высоты, много раз по пути с этой «горки» ударившись всеми частями тела о равнодушный камень, сознания он так и не потерял. И теперь с запоздалым страхом вспоминал, как ушла из‑под ног земная твердь… Легко ведь мог оказаться на месте крутого, но все‑таки склона бездонный провал…
Лежать на голом холодном камне было неудобно, и солдат, готовый в любой момент замереть, осторожно пошевелил пальцами. Шевелятся! Руки… ноги… Слава богу, все оказалось целым. Бок, правда, под «лифчиком» с запасными магазинами к «Калашникову» ломило не по‑детски, и вполне могло оказаться сломанным ребро или два, но в медицине Вадик разбирался плохо, а посему решил на этой боли не зацикливаться. Главное – цел позвоночник. И голова, пусть и с огромной шишкой на затылке.
«Шапку потерял, – констатировал непреложный факт Вадик, ощупывая здоровенную „гулю“ под колким ежиком отрастающих волос. – Блин, Перепелица опять взъестся… Стоп! А автомат где?»
Автомата рядом не было, и Максимов сразу же погрустнел. Оружие – это не шапка какая‑то, за его утерю по головке не погладят… В расстроенных чувствах он, больше не обращая внимания на боль, сел и пригорюнился.
Надо было, конечно, поискать вокруг, но что найдешь в кромешной темноте? Парень, положив голову на сцепленные на коленях руки, вздохнул, жалея, что так и не пристрастился к курению: так к месту оказалась бы сейчас зажигалка или хотя бы коробок спичек. Даже одна‑единственная спичка.
«Интересно, – думал Вадик, – далеко отсюда от того места, где я сорвался? Смогу сам выкарабкаться или придется ждать, когда там, наверху, спохватятся и пойдут искать? Лучше бы, конечно, самому…»
Увы, ровная площадка буквально в пяти шагах резко поднималась вверх, и вскарабкаться по ней, судорожно пытаясь зацепиться за что‑нибудь пальцами рук и подошвами сапог, удавалось метра на два. После чего, проклиная старика Ньютона с его законом всемирного тяготения, Вадик позорно сползал вниз.
«А чего я теряю, – подумал он после пятой или шестой попытки, морщась от боли в содранных до крови о наждачно‑шершавый камень пальцах. – Сквозняк никуда не делся. Может быть, в той стороне есть выход на воздух? Выберусь с другой стороны горы, обойду поверху… Не может же этот ход уводить далеко от заставы? Максимум к заброшенному кишлаку».
Он встал на ноги и, придерживаясь за стену, направился в ту сторону, откуда дул ровный ветерок, казалось, даже доносящий запах каких‑то цветов. Не успел он сделать и десятка шагов, как едва не полетел носом, запнувшись обо что‑то, металлически загромыхавшее по камню.
«Автомат! – чуть не плача от радости, ощупывал он потерянное было и вновь обретенное оружие. – Миленький ты мой! Ну, это знак! Значит, я на верном пути…»
Вооруженный и вдохновленный удачей, он осторожно двинулся вперед по извилистому ходу, с радостью отмечая, как вокруг становится все светлее и светлее. Различимы уже были и стены, и пол, и собственные ноги в разорванном на ссаженных до крови коленях «хабэ».
«Выберусь! – ликовал паренек. – Ей‑ей выберусь!..»
2
Скорпион высунулся из щели между саманными кирпичами и замер.
«Принесло тебя на мою голову, – подумал Саша. – Мстить за своих замученных родственников пришел, что ли?»
Воистину прогневал он Господа, когда сравнивал училищную гауптвахту с кабульской гарнизонной. На фоне тех «хором», где он сейчас находился, различие между ними казалось не столь уж разительным. И обе они отличались от здешней «кутузки», как гостиничные номера (разных классов, конечно) – от бедняцкой лачуги. Там хоть двери были! Настоящие, а не эта протертая до дыр циновка, когда‑то, видимо, лежавшая на полу, но за ветхостью теперь загораживающая дверной проем. И постоялец сего «отеля» мог бы запросто взять и уйти, если бы не веревки, стягивающие его руки и ноги.
Как попал в плен, Александр не помнил. Свою очередь по туземному гранатометчику помнил, вырвавшийся из ствола его «пушки» язык пламени помнил, а дальше… Солнечный день тут же сменился душной ночью и немилосердной тряской. Мысли в голове ворочались чрезвычайно туго, будто заржавленные шестерни, и лишь через некоторое время удалось сообразить, что он лежит в кузове автомобиля, катившего куда‑то не то по разбитой дороге, не то вообще по бездорожью. А непроглядная ночь вокруг царила, потому что на голову был надет какой‑то нестерпимо вонючий мешок. Вдобавок к туго стянутым рукам и ногам. Осознание того факта, что он, поручик Бежецкий, находится в плену у бунтовщиков, пришло еще позднее…
Сдернули с головы пыльную, пропахшую псиной тряпку лишь здесь – в «темнице». И тут уже все остатки сомнений улетучились без следа. Сумрачные бородачи в долгополых халатах и с чалпаками на головах, как две капли воды походящие на давешних декхан, только вооруженные с ног до головы, перепоясанные пулеметными лентами – они смахивали на кого угодно, только не на людей, знакомых со словами «сострадание», «милосердие» и «военнопленный».
Остаток дня Бежецкий чувствовал себя диковинным зверем, угодившим в зоопарк: в «камере», где он был «заперт» (хотя, строго говоря, запереть ее было невозможно в принципе), перебывало, наверное, все население этого немаленького, по прикидкам офицера, кишлака. Вооруженные мужчины и закутанные до самых глаз женщины, седобородые старики, напоминающие египетских мумий, и полуголые карапузы – все считали своим долгом прийти посмотреть на пленника, потыкать его ногой или палкой, словно желая убедиться, что он не кусается, или кинуть издали камень. К вечеру на Сашином теле уже не было живого места, а поток «посетителей» все не стихал.
Завершилось все это лишь поздно ночью.
Пленник думал, что его так и оставят связанным, и всерьез побаивался, как бы застой крови в туго стянутых запястьях и лодыжках не привел к серьезным последствиям, но сразу после того, как «камеру» покинул последний зевака, туземцы продемонстрировали заботу о своем трофее.
Под прицелом автомата ему сперва развязали ноги, заменив туго стягивающую щиколотки веревку на свободные путы вроде лошадиных – двигаться мелкими шажками можно, а бежать – нет, а затем и руки. Теперь они были связаны спереди, и вскоре, после того как перед пленным поставили щербатую глиняную миску с какой‑то размазней, стало понятно зачем. Некоторая гуманность, видимо, не чужда и дикарям…
«Интересно, – думал Саша, пристально наблюдая за перемещениями скорпиона по земляному полу: ему совсем не хотелось, чтобы эта членистая тварь забралась на него и принялась разгуливать по телу, – как долго меня будут тут держать и как скоро радушным хозяевам надоест пленника кормить?»
Скорпион, шустро перебирая лапками, приблизился было к ноге, но тут же, словно прочитав мысли «гиганта», прянул в сторону: быть раздавленным великанским, по сравнению с ним, ботинком явно не входило в его планы. Поэтому он решил зайти с тылу…
«Э‑э!.. – запаниковал Александр: ему уже довелось испытать на себе действие скорпионьего яда и повторять совсем не хотелось. – Чего пристал, черт хвостатый? Сижу здесь спокойно, тебя не трогаю… Пшел вон!»
Увы, телепатическими способностями ядовитый абориген не отличался…
Поручик уже совсем было собрался попытаться подняться на ноги – стреноженным, со связанными руками это было не так просто, как скорпион настороженно замер, покачивая жалом на конце хвоста. А еще через миг кинулся к стене и нырнул в свою норку.
«Уф‑ф‑ф… пронесло, кажется, – откинулся молодой человек спиной на стену, пытаясь утереть связанными руками пот с лица. – Боится, зараза, русского офицера!..»
Но испугалось зловредное существо, как оказалось, вовсе не пленника…
* * *
В хижину вошли еще два посетителя. Один точно был мужчиной: борода лопатой, шерстяной чалпак на голове, туго перепоясывающая бесформенный халат новенькая портупея…
«Не мой ли „Федоров“! – зацепился Саша взглядом за кобуру, казалось, только что вынутую из упаковки. – Да вряд ли… Мало ли оружия в руки инсургентов попало?»
Второй «зевака», судя по фигуре, вроде бы тоже был мужчиной, но лицо его заматывала какая‑то тряпка, похожая на паранджу туземок. С чего бы это вдруг?
Владелец «Федорова» чиркнул кресалом и затеплил глиняный светильник, напоминающий соусник с длинным носиком. До этого Бежецкий вполне обходился светом костра, просачивающимся внутрь сквозь прорехи, в обилии украшающие «дверь» (да и сама она была сплетена настолько редко, что больше походила на рыболовную сеть, просвечивающую насквозь), но «ночник» показался привыкшим к полутьме глазам таким ярким, что пришлось зажмуриться.
Это естественное действие почему‑то вызвало у вооруженного такой приступ хохота, что он едва не выронил светильник, успокоившись лишь после того, как закутанный шикнул на него, продемонстрировав, кто в парочке за главного.
Знаком велев поставить лампу на земляной пол так, чтобы свет не падал на лицо пленника, закутанный присел на корточки и долго изучал связанного офицера, будто энтомолог, только что отловивший редкостного жука или на диво уродливую гусеницу. На этот образчик живой природы связанный по рукам и ногам Александр сейчас походил больше всего.
«А ведь это европеец, – внезапно подумал Саша, отметив про себя, что любопытствующему субъекту явно неудобна поза, которую азиаты, все до единого, полагают простой и естественной. – Ишь, егозит…»
Ночной гость едва заметно переносил тяжесть тела то на пятки, то на носки.
– Хватит прикидываться, – буркнул он по‑французски. – Или встаньте уж, или сядьте по‑человечески… Зачем ноги зря калечить?
Закутанный хмыкнул и поднялся на ноги, с видимым облегчением прекратив самоистязание.
– А у вас наметанный взгляд, – похвалил он молодого человека. – В русской армии хорошие офицеры.
По‑французски он говорил чисто, но чувствовался акцент.
«Немец? – попытался определить его национальность Александр. – Англичанин? Может быть, может быть… Но точно не русский! Земляка я бы определил легко…»
Европеец обронил несколько гортанных слов, и его телохранитель опрометью кинулся наружу, едва не сорвав циновку окончательно. Вернулся он минуты через две с большой – размером с ведро, наверное – жестяной банкой. Установив жестянку на манер табурета в трех шагах от пленника, он подобострастно смахнул широким рукавом пыль с ржавого донышка и вытянулся у входа. Но европеец явно не нуждался в его присутствии и отослал прочь небрежным жестом руки.
Когда занавесь перестала колыхаться, «гость» прошелся по «камере», зачем‑то ковырнув ногтем кирпичи то в одном месте, то в другом, изучил кровлю и только потом, брезгливо застелив «кресло» обширным платком в синюю клетку, вынутым из кармана, уселся, положив ногу на ногу.
– Пыль, – констатировал он. – Всюду пыль… Боже, как мне надоела эта пыль!..
Он отцепил край покрывала, скрывающего его лицо, и небрежно забросил его за спину, решив, видимо, что раз пленник сразу определил в нем европейца – играть в прятки не имеет смысла.
Незнакомец оказался мужчиной в годах – возможно, ему было за пятьдесят, а возможно – только казалось: злое горное солнце и сухой воздух способны состарить лет на десять за несколько месяцев. По крайней мере, двадцатидвухлетнему офицеру он показался настоящим стариком.
Сухощавый, носатый, с лицом, изборожденным глубокими, похожими на шрамы, складками, он живо напомнил юноше Вольтера с известного скульптурного портрета. Еще больше усиливала сходство с философом играющая на тонких губах пришельца улыбка. Только не язвительная, как у прототипа, а вполне располагающая. «Посмотри, какой я славный парень! – будто бы говорила она. – Разве можно мне не доверять?»
И Александр, конечно, поддался бы обаянию «гостя», если бы не стягивающие щиколотки и запястья веревки. Это обстоятельство как‑то не способствовало доверию.
– Я не буду спрашивать ваше имя, чин, номер и расположение части, – покивал сам себе «Вольтер». – Все это, во‑первых, мне совершенно без разницы, а во‑вторых, это можно установить из ваших документов, которые мои молодцы взяли на вашем бесчувственном теле. Да‑да, именно в этом кармане, – улыбнулся он еще шире в ответ на попытку Александра дотянуться связанными руками до нагрудного кармана: там, завернутые в несколько слоев полиэтиленовой пленки, лежали его документы. Когда‑то…
– Я даже не буду спрашивать вашего, Александр Павлович, – в его устах отчество прозвучало как «Павловитш», – согласия на небольшую прогулку… Я просто пришел взглянуть на человека, столь молодого годами, но сумевшего успешно возглавить оборону против многократно превосходящих сил противника. Да‑да, против вас, мой друг, сражалось более двух сотен лучших бойцов Хамидулло. Вы слышали о «тиграх»?
– Не доводилось, – разжал губы Бежецкий.
– А совершенно зря! Это лучшие бойцы из лучших, выдрессированные – не побоюсь этого слова – лучшими инструкторами Его Величества. И они оказались сущими котятами по сравнению с вами и вашими солдатами. Сколько у вас было человек?.. Да ладно, ладно! Это большой тайны не составляет. Мои люди все равно это узнают. Неделей раньше, неделей позже… Вы, русские – странный народ. Другой бы гордился, а вы стесняетесь.
Англичанин – а Саша давно уже опознал акцент, который собеседник не слишком‑то и скрывал, пожевал сухими губами и продолжил:
– Такой человек – и все еще поручик. У нас вы бы могли подняться до капитана. Или даже до майора. Если бы у вашего отца, – улыбнулся он, – хватило денег для покупки патента.[76]
– А у вашего хватило? – в упор спросил Саша.
– Увы, увы… – Собеседник погрустнел. – Потому‑то я и вынужден был покинуть армию, в свое время… Зато теперь в той службе, что я представляю, мое личное состояние не играет никакой роли. А оно весьма и весьма увеличилось за последние пятнадцать лет, – похвастался он. – Вы бы тоже могли…
– Я не тороплюсь, – перебил его поручик. – Как‑нибудь своим ходом доберусь и до ротмистра, и до полковника.
– Ротмистра? Ах, да – вы же кавалерист! Странный вы народ, русские: кавалерия у вас – на вертолетах… То ли дело – Империя… Я имею в виду Британскую, – счел он нужным пояснить. – Вся кавалерия – на танках. И уланы, как вы, и драгуны…
Саша хотел было сказать, что часть российской кавалерии тоже относится к бронетанковым войскам, но прикусил язык: небольшая тайна, но к чему распинаться перед врагом?
– И все равно вам придется прогуляться с нами, – сожалеюще вздохнул англичанин. – Я бы, конечно, отпустил вас – видит Бог! Но к чему демаскировать это укромное местечко? – обвел он рукой убогую халупу. – Уютно, не правда ли?
– Меня все равно найдут, – без особенной уверенности заявил молодой человек. – Наше командование, должно быть, уже подняло по тревоге все возможные силы и прочесывает сейчас…
– Прочесывает! Будьте уверены! Не поверите – генерал Мещеряков сделал невозможное, оголил несколько направлений, и вас теперь ищет целая армия. Вас и вашего товарища. Только не найдет.
– Почему?
– А вы разве не поняли? Ведь вся заварушка вокруг ваших вертолетов была всего лишь отвлекающим маневром! Мещеряков хороший вояка и оперативно закрыл границу, да так успешно, что прогулка моего дорогого гостя могла осложниться…
– Железнодорожного чиновника?
– Его самого. А держать привыкшего к комфорту столичного человека в таком вот дворце может оказаться вредным для его здоровья. Вот я и сделал шахматный ход. Пожертвовал несколькими пешками, но выиграл партию.
– Хороши пешки. – Саша представил, сколько туземцев осталось лежать вокруг той высотки. – Да и партию вы еще не выиграли.
– Выиграл, – самодовольству англичанина не было предела. – Пока русские войска переворачивают каждый камешек в трехстах милях отсюда, мы тихо‑мирно перейдем демаркационную линию… И всех четверых я доставлю к своему начальству целехонькими.
– Каких четверых?
– Не важно, – тут же «спрятал рожки» собеседник, поняв, что наговорил лишнего. – От вас, мой друг, требуется лишь одно – вести себя тихо и мирно. Иначе придется привезти в Индию лишь троих…
В голосе англичанина впервые за весь разговор скрежетнул металл, и Бежецкий понял, что он совсем не шутит…
* * *
Посетитель давно ушел, забрав с собой светильник, но Саша все никак не мог успокоиться.
«Вот попал я в передрягу так попал, – думал он, следя за перемещениями скорпиона, выбравшегося из своего укрытия, как только угроза, по его мнению, миновала: света, падающего сквозь дырявую занавеску, было как раз достаточно, чтобы наблюдать за маневрами ядовитого существа, таскающего за собой длинную угольно‑черную тень. – Опять мешок на голову и – вперед. И ничего не поделаешь… Ни ножа, ни гвоздя какого, чтобы от веревок освободиться…»
Скорпион опять пошел в наступление и нацелился взобраться на Сашину ногу.
«Ну, погоди! – отвлекся он наконец от своих тягостных дум. – Подберешься на верный удар – пришпилю я тебя… Как там Герман показывал: каблуком вот так…»
Александр замер с отвисшей челюстью, разом выбросив из головы настырное существо: как он мог позабыть про клинки, скрывающиеся в подошвах чудо‑ботинок? А ведь столько времени потратил, тренируясь выбрасывать из ботинка лезвие одним движением, наносить удары воображаемому противнику…
«А если заклинило? – забеспокоился он. – Камешек попал или песок набился? Когда я в последний раз проверял‑то?»
Слава Всевышнему, шедевр заморской техники работал исправно. Как часы.
Клинок с тихим щелчком вылетел из подошвы, и осталось лишь подтянуть к нему связанные руки, благо фигурой молодой человек обладал спортивной, а несколько килограммов мускулатуры, приобретенной уже здесь, в Афганистане, совсем не влияли на его гибкость.
Мгновение – и руки свободны! С ногами пришлось туже – снять высокий ботинок из‑за стягивающей щиколотки веревки было трудновато. Чуть ли не полчаса прошло в бесплодных попытках. Мокрый от пота поручик уже было собирался пожертвовать одним из ножей, сломав его у основания, но хитрая обувь, будто испугавшись подобного «членовредительства», поддалась…
«А что дальше?»
Нападать на часового – шаркающие шаги снаружи слышались отчетливо – с ботинком в одной руке казалось комичным. Да и можно ли нанести серьезную рану таким способом? Лучше уж, как тренировался раньше – футбольным ударом ноги…
Притаившись сбоку от двери и несколько раз прорепетировав, как будет бить, Саша издал сдавленный стон и вжался в сухую, осыпающуюся глину стены. Нет результата. Еще раз, громче… И еще, и еще… Поручик настолько вошел в роль умирающего, что едва не пропустил момент, когда занавеска отлетела в сторону и в халупу, выставив вперед оружие, просунулся охранник.