Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"
Автор книги: Андрей Ерпылев
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 100 (всего у книги 111 страниц)
– В кишлаке обнаружен зиндан. Вернее, его остатки. Естественного скорее всего происхождения пещера обрушилась от фугасного взрыва. Только, по словам Максимова, он видел этот зиндан вполне функционирующим, а там обвал произошёл несколько лет назад. Должно быть, после зачистки кишлака в результате этого, – названный «майором» (никаких знаков различия на бушлате не было) указал рукой на остовы сгоревших «наливняков», – инцидента.
– Почему же он не отражен в отчете?
– Не нашли, скорее всего, – развел майор руками. – Бой здесь был жаркий: мятежники стояли насмерть буквально за каждый дом, поэтому «двухсотых» и «трехсотых» с нашей стороны было более полусотни. А уж «зеленых»…[89]
– А местных?
– Никто не считал, – пожал плечами «майор». – По кишлаку работала авиация, потом подключилась артиллерия… Могу сказать, что выжило немного. Зиндан расположен в стороне от кишлака, его разрушило прямым попаданием – под завалами обнаружено несколько мумифицированных трупов.
– Наши?
– Кто же еще? Вероятно, несколько дел по пропавшим без вести теперь можно будет закрыть. Тела вполне поддаются опознанию – климат здешний способствует. Конечно, родных пропавших это не обрадует…
– Война, – пожал плечами второй собеседник, явно старший по званию.
– А разве не исполнение интернационального долга?
– Бросьте ерничать, Каблуков! Вы отлично знаете ответ сами.
– Дальнейшие действия? – Тон «майора» стал деловым.
– Во‑первых, снимаем заставу – ей тут делать совершенно нечего. Во‑вторых, надо бы попробовать вскрыть завал…
– В данных условиях это невозможно.
– Сам знаю… Значит, только первое.
Так лейтенанту Зайцеву и его подразделению неожиданно улыбнулась удача…
* * *
– Ничем не могу вам помочь, Максимов, – мордастый военком в звании капитана состроил постную мину, что при его обширных щеках, грозящих в ближайшем будущем улечься на погоны поверх звезд, было весьма сложно. – Никаких льгот для вас не предусмотрено.
– Почему?
– Вы не ликвидатор чернобыльской аварии, – принялся загибать похожие на сардельки пальцы капитан. – Не ветеран войны… Даже интернациональный долг не исполняли.
– Как «не исполнял»? Я же был в Афганистане! Почитайте мое личное дело!..
– Читал, – перебил молодого человека военком, и пухлая ладонь легла на тонкую папочку в картонной обложке. – Потому и говорю.
– Я был ранен, – упавшим голосом закончил Вадим.
– Лечились в госпитале – да. По поводу полученной во время прохождения службы травмы. И были комиссованы, не прослужив и года.
– Хотите, я вам покажу? – принялся расстегивать ворот рубашки Максимов.
– Прекратите стриптиз, – брезгливо скривился военком. – Я не врач, чтобы в ваших болячках разбираться!
Вадим замер с полурасстегнутой рубашкой, поняв, как нелепо выглядит со стороны. Действительно: что скажет неспециалисту комковатый белесый шрам на плече?
– И вообще, – продолжил капитан, убирая Вадимово дело в стол. – Чего вы ждали столько лет? Когда вас, по вашим словам, ранили?
– В восемьдесят седьмом…
– А на дворе – девяносто второй! Пять лет прошло.
– Я давал подписку о неразглашении…
– Ну да, о неразглашении, – толстые губы сложились в куриную гузку. – Кому? ФБР? «Секретных материалов» насмотрелись?
– КГБ…
– Ну, конечно же! – всплеснул руками военком. – КГБ! А теперь КГБ нет и можно не бояться?
– Ну да…
– А я вам скажу, дорогой, почему вы раньше не обращались. Союз распался, Туркмения, где вы лечились… да и служили, кстати, – отделилась. Решили, что проверить ничего нельзя и ваша легенда может прокатить? Не вышло. Все, Максимов, свободны. Чего вам нужно? С воинского учета вы сняты еще в том же восемьдесят седьмом. Льготы? Не смешите меня: какие льготы? У нас фронтовики годами ходят, чтобы свои копейки получить. Идите себе и не морочьте людей.
Капитан поднялся и, втянув живот, насколько мог, с трудом застегнул китель. Аудиенция была закончена.
– И все равно я был в Афганистане, – упрямо сказал Вадик, взявшись за дверную ручку.
– Я вас туда не посылал, – равнодушно ответил капитан и водрузил на голову фуражку с высоченной, как у эсэсовцев в кино про войну или карикатурного Пиночета, тульей, украшенной золотым двуглавым орлом…
* * *
– Вадик, а что это? – Легкие девичьи пальчики осторожно касались пересекавшего мужскую спину шрама, четко выделяющегося нездоровой белизной на загорелой коже. – Это откуда у тебя?
– За гвоздь в детстве зацепился, – буркнул молодой человек, не отрывая лица от подушки.
Ему было сейчас так хорошо, приятно и покойно, как бывает лишь после главного в жизни человеческого существа момента, вокруг которого, собственно, и вращается все и вся. Рядом была любимая девушка, все между ними свершилось – зачем портить момент воспоминаниями о том, что хотелось забыть навсегда, стереть из памяти, запереть под замок, а ключ забросить далеко‑далеко? Он, даже принимая душ, избегал прикасаться к этому вечному напоминанию. А какой мукой было загорать, чувствуя на своей спине прожигающие до костей чужие взгляды!
– Не ври… – не поверила Катюша, продолжая исследовать шрам: пальчики прогулялись вдоль глубокой борозды, некогда оставленной хирургическим скальпелем, задержались на глубокой выемке под лопаткой. – От гвоздя так не бывает. И на плече еще… Тебя что – на войне ранили?
– Выдумала тоже! Говорю же, – басня была давным‑давно, – в детстве с мальчишками на горке во дворе играли, я скатился неудачно, и спиной – прямо на гвоздь. Кровищи было!
– Ага, – девушка рассмеялась. – А гвоздь этот был длиной в полметра! Не ври, Максимов, если не умеешь.
– Целый метр! – Разговор окончательно прогнал дремоту, молодой человек вдруг понял, что ему совсем не хочется вот так бездарно терять драгоценные минуты близости с любимой, и перевернулся на спину. – Вот такой! – развел он в стороны руки. – Полбольницы сбежалось поглядеть, как из меня этого монстра извлекали! Ржавый, кривой!..
– Ты сам монстр, Максимов! – надула губки девушка. – Я с ним серьезно, а он сказки мне детские рассказывает! Ну тебя!
– Не обижайся, – Вадик заключил девушку в объятья, их губы соприкоснулись…
– А ты мне когда‑нибудь про это расскажешь? – шепнула Катя. – Только правду.
– Когда‑нибудь – обязательно, – заверил ее Вадим…
* * *
– Знаете, молодой человек…
Лысоватый мужчина посмотрел поверх очков на сидящего перед ним не такого уж молодого человека – далеко за тридцать, может быть – под сорок.
– Конечно, ваша вещица не лишена занятности, – толстая пачка отпечатанных на принтере листов легла на край стола. – Но, понимаете ли… Читателю сейчас неинтересен Афганистан, окопная правда и все такое…
– Почему? – шевельнулся в кресле посетитель.
– Да неинтересно, и все. Кто только на этой теме ни оттоптался, знаете ли. И Проханов, и остальные… Вы, как я понимаю, сам «афганец»?
– Некоторым образом.
– Вот видите! Вам, «афганцам», конечно, и близок весь этот антураж – горы, пули, афганские моджахеды…
– Душманы.
– Что вы сказали?
– Мы их называли душманами. По‑афгански это значит – «враги».
– В самом деле? Что вы говорите? – поднял куцые бровки редактор. – Очень, очень занятно… Но, понимаете ли – мы печатаем литературу в основном для подростковой аудитории. – Он указал на шкаф, на полках которого теснились однообразно яркие глянцевые корешки. – А Афганистан для них, извините – седая древность. Неформат‑с…
– Понятно, – посетитель взял со стола рукопись и принялся неловко запихивать ее в видавший виды кожаный портфель.
– Вот если напишете что‑нибудь в нашем ключе: колдовство, вампиры, оборотни… Ну, в общем, фэнтези – милости прошу, рассмотрим. Можно славянскую, можно – городскую…
– Хорошо, попробую написать про вампиров, – поднялся на ноги мужчина. – Или про оборотней. До свидания.
– Куда же вы торопитесь? – всплеснул руками редактор. – Может быть, по коньячку?
– Извините, не пью.
– Ранение? – понимающе покивал человек за столом. – Или контузия?
– Отчасти, – улыбнулся посетитель и взялся за ручку двери.
Минутой позже он неторопливо спускался по лестнице, задумчиво вертя в пальцах подписанный пропуск.
«Максимов В. Н.» – было вписано от руки в типографский бланк, отпечатанный на плохой серой бумаге. Такой же, как тот, с подпиской о неразглашении.
Десятилетний срок «неразглашения» миновал полтора года назад, и никто не озаботился эту подписку продлить. Наверное, дела давно минувших дней действительно никого больше не интересовали…
10
– А, это вы, – спокойно ответил прапорщик Деревянко, продолжая лязгать чем‑то металлическим на заваленном деталями верстаке: на оружие это «что‑то» совсем не походило, и Саша несколько расслабился, хотя руку предпочитал держать поближе к кобуре. – Вы живы?
– Вашими молитвами, – буркнул поручик, пытаясь понять: играет прапорщик или он, Александр, в очередной раз ошибся.
– Совершенно напрасно вы иронизируете. – Матвей Опанасович повернулся к Бежецкому лицом и куском какой‑то ветоши вытирал теперь руки, перемазанные по локоть машинным маслом. – Весь сеттлмент вас оплакивал, поверьте. Мне было искренне жаль, когда я услышал о вашей гибели. Так же искренне радуюсь сейчас, когда вижу вас живым и невредимым.
Вид его, одетого в синий на плечах, но совершенно потерявший цвет от груди и ниже ремонтный комбинезон, был настолько будничен, настолько спокойны и безмятежны были кроличьи глаза, опушенные белесыми ресницами, что молодой человек заколебался.
«Я наверняка попал пальцем в небо, – думал он, чувствуя себя совсем плохо: голова уже не кружилась, а раскалывалась от болезненной пульсации под черепом. – И Матвей Опанасович ничего общего со злодеем не имеет… На что я опираюсь в своих умозаключениях? На слова раненого фон Миндена? А может, он таким образом отводил подозрения от себя? Хотя признание в передаче секретных сведений какому‑то прапорщику‑технику – штука довольно серьезная. Да и не будет лгать человек, одним глазом заглядывающий в бездну… Прапорщик ссужал его деньгами? Почему бы и нет? Он человек холостой, живет скромно… Мог накопить достаточно крупную сумму, вот и ссужал поручика под процент… Нет, о проценте фон Минден не упоминал… Неужели я ошибся?»
– Матвей Опанасович, – выпалил он неожиданно для себя, пожирая глазами невозмутимое лицо прапорщика, – вы шпион?
– Шпион? – искренне удивился тот. – А как вы догадались?
– То есть… – поперхнулся от изумления Александр: он‑то ждал горячей отповеди, заверений в своей честности, негодования… Вызова на дуэль, может быть, но не такого олимпийского спокойствия. – То есть вы не отрицаете?
– С чего бы? – удивился тот. – Да, я резидент британской разведки в Королевстве Афганистан.
«Этого не может быть. – Сашины мысли заметались, как испуганные зверьки. – Этого просто не может быть! Чтобы человек вот так просто взял да и признался? Неужели за время моего отсутствия что‑то изменилось и Британия – уже не враг нам? Да я брежу!.. Или он шутит… Конечно, шутит! Сейчас рассмеется и скажет: „Да я разыграл вас, Саша! Никакой я не шпион!“ Вот сейчас…»
Но время шло, пауза затягивалась, а прапорщик вовсе не собирался опровергать свои слова и обращать все в шутку. Он положил грязную ветошь на верстак, внимательно изучил ладони и, поморщившись, ногтями вытащил из пальца металлическую занозу. Все это начинало действовать на нервы молодому человеку.
– Вы даже не запираетесь?
– А зачем? – последовал спокойный ответ. – Вы меня раскусили, я признаю вашу правоту. Чего вы хотите? Чтобы я упал вам в ноги и принялся умолять о прощении? Извольте.
Деревянко тут же повалился на колени перед опешившим офицером и надрывно заголосил, ломая руки:
– Пощадите меня, господин граф! Не выдавайте меня властям! Это страшный позор, и я готов искупить его своей кровью!..
Александр мог поклясться, что по щекам лицедействующего прапорщика бегут настоящие слезы!
– Прекратите паясничать! – с гадливостью отшатнулся он от Деревянко, но тот суетливо подполз к нему и уцепился за штанину.
– Христом‑Богом прошу дать мне покаяться! Отпустите душу грешную на покаяние!
Саша сбросил его руку – ощущение было таким, что по одежде ползет скорпион.
– Зачем вы юродствуете, прапорщик? Или как вас там?
Мерзавец замер с опущенной головой, и когда заговорил, голос его звучал глухо:
– Вам, такому молодому и благополучному, меня не понять… Я устал. Устал жить двойной жизнью и предавать, предавать, предавать, – с каким‑то внутренним надрывом сказал он. – Ни друзей, ни человека, которому я мог бы довериться. Увы, такова доля разведчика…
– Шпиона?
– Нет, разведчика, – покачал головой прапорщик. – Думаете, Россия не внедряет своих разведчиков в Соединенное Королевство и колонии? Еще как. Но их вы почему‑то считаете героями, а меня – исчадием ада.
– Да не считаю я так… – Александру действительно было не по себе: совсем не так представлял он себе разоблачение шпиона – погоня, перестрелка, наконец, но не такой вот фарс.
– Я устал. Поверьте, я даже рад, что вы меня разоблачили, поручик. Если бы не вы, я бы, наверное, застрелился сам. Не верите? Я и сейчас, на ваших глазах, готов свести счеты с жизнью.
– Вы что, серьезно верите, что я дам вам в руки свой пистолет? – недоверчиво взглянул на него Бежецкий. – Вы в своем уме?
– Почему же ваш? Вон, возьмите в ящике мой, – пожал плечами поручик, кивнув при этом на высокий металлический шкафчик. – Ключ в замке.
Держа Деревянко, стоящего все в той же покорной позе, в поле зрения, Саша попятился к шкафчику. Ключ повернулся со второй попытки, и поручик сразу увидел ремень с кобурой, лежащий поверх аккуратно сложенной формы. Табельный «Токарев» лег в руку, как влитой. Техник содержал оружие в идеальном порядке, затвор отошел легко, и золотистый «масленок» скользнул в ствол.
«Ну что он, в конце концов, сделает с одним патроном? – подумал поручик, выщелкивая из рукояти магазин и опуская его в карман вместе с другим, вынутым из кармашка кобуры. – Будет прорываться мимо броневика с пулеметом? Абсурд. В конце концов – мне‑то какая разница: будет он повешен по приговору трибунала как вражеский шпион или примет благородную смерть разоблаченного разведчика? Я что: нанимался помогать господам в лазоревых мундирах?»
– Вот, кладу на стол, – положил он оружие среди непонятных деталей и вынул из кобуры свой «люггер». – Предупреждаю: одно лишнее движение – и я стреляю!
– Какое движение, – горько улыбнулся Деревянко. – Разве что это… – он поднес руку, сложенную «пистолетом» к виску. – Пафф!..
– В любом случае, я вас предупредил.
Прапорщик поднялся, отряхнул колени, и без того черные от технической грязи, и подошел к верстаку.
– Может быть, вы выйдете на минутку, – нерешительно пробормотал он, не прикасаясь к оружию. – Интимное дело ведь, что ни говори… Куда я денусь? Туда только, – указал он пальцем в потолок.
– А не туда? – указал пальцем в пол Александр. – Или вы непременно в рай надеетесь попасть?
– Ну, это спорный вопрос… Так мне прямо при вас мозги выпускать?
– Ладно. – Поручик отвернулся. – Я выйду. Но буду недалеко и в случае чего…
– Я вас не задержу. – Прапорщик осторожно, будто ядовитую гадину, взял пистолет.
Бежецкий вышел, а вслед ему донеслось:
– Вы настоящий человек, Александр Павлович…
* * *
«И что я буду объяснять Кавелину, – думал Саша, покачиваясь с пятки на носок перед какой‑то механической громадиной, больше всего похожей на поставленный на попа автомобильный двигатель размером с сам автомобиль. – Мол, довел человека до самоубийства. А по какой причине? Может быть, надо было заставить его признание написать?.. Полноте! – оборвал он сам себя. – Кому и чего я должен объяснять? Что какой‑то прапорщик выстрелил себе в висок?»
Роковой выстрел запаздывал.
«Может, действительно решил признание написать? Облегчить, так сказать, душу напоследок…»
Время шло, но ничего не происходило. В мастерских царила тишина, лишь где‑то далеко‑далеко мерно капала вода из неплотно прикрытого крана – в здешних местах едва ли не преступление. Поручик начал терять терпение.
«Ну что он тянет? Струсил в последний момент?»
В мозгу всплыли его собственные метания в тот момент, когда он, тогдашний блестящий гвардеец и неудачливый любовник, решил свести счеты с жизнью. И он решил не торопить прапорщика: что ни говори, а такое решение любой принимает лишь раз в жизни и, чтобы довести дело до конца, нужно немалое мужество…
Он присел на ящик с какой‑то технической белибердой, выбрав при этом наименее масляный, и положил раскалывающуюся голову на ладони. Больше всего он сейчас хотел бы оказаться в чистой постели, и чтобы никуда‑никуда не нужно было спешить…
– Просыпайтесь, поручик, – услышал он над собой.
Бежецкий с трудом поднял тяжелую голову, усилием воли сфокусировал взгляд на расплывчатой человеческой фигуре с белым пятном вместо лица.
– Вы передумали…
Рука вяло скользнула по пустой кобуре, и это совсем не удивило Сашу. Его вообще ничего уже не удивляло.
– Э‑э! Погодите падать в обморок! – удержал его за плечо Деревянко. – Что же это вы совсем расклеились, милый мой охотник на шпионов? Нас, негодяев, нужно брать бодро, молодецки, с огоньком в глазах! Вы что, фильмов Нахалкова не смотрели? По крышам за нами побегать, по канализационным трубам полазать… А вы? Даже не интересно. Пришли, предъявили обвинение… Оружие в руки дали.
– Вы подлец…
– Думаете, обидели? Если бы у нас была хоть толика благородства, то шпионаж сам собой прекратился бы. Исчез как явление. Ишь чего удумали: поверить в благородство шпиона! Ну, вот что мне с вами теперь делать?
– Верните пистолет, – кривовато улыбнулся Саша.
– Ну да! Дуэль тут с вами устроить? Нашли дурака. Нет, меня больше волнует, что с вашим бренным телом делать.
– В дробилку его, – раздался хриплый голос, и Александр повернул голову.
Оказывается, кроме него и прапорщика в мастерской появились еще два персонажа. Говоривший был смутно знаком. Где‑то они уже сталкивались…
– Узнали, ваше благородие? – осклабился мастеровой. – А мы вот по вашей милости тогда всю работу переделывали. За бесплатно, между прочим.
Бежецкий узнал обоих: сварщики, что запаивали тогда покойников в цинковые ящики в госпитальном морге. Неужели и Иннокентий Порфирьевич как‑то связан с этими подонками?
– Нет, не верю, – вслух произнес Саша.
– Во что не верите? – не понял шпион. – В свою близкую смерть? Придется поверить… Что ж, Никифоров, – мысль верная. Добавим побольше песка, щебенки – и через пару часов никто не разберется, что там за каша. Вас ведь никто искать не станет, поручик, – доверительно сообщил он Бежецкому. – Для всех вы пропали без вести там, в горах. И так одному Господу известно, каким образом вам удалось выбраться.
Александр хотел было сказать про казаков, ожидающих его во дворе, но прикусил язык: не хватало еще, чтобы хорошие русские парни пострадали из‑за него – самонадеянного идиота. Виданное ли дело: сунуться в одиночку прямо в пасть хитрому, коварному и безжалостному зверю! Тоже выискался граф Монте‑Кристо. Д’Артаньян недоделанный…
– Так что хватятся вас нескоро, если хватятся вообще.
– Закавыка, барин, – сообщил второй сварщик, до сих пор безымянный. – Я видел – хлыщ энтот на броневике приехал. Казачьем. Как бы не хватились его скорее, чем думаете.
– Он правду говорит? – быстро наклонился Деревянко к Саше. – По глазам вижу, что правду… Ну что же: придется и им тоже, следом за вами… Колодун, поставь‑ка мне этого героя на ноги!
– Чего вам, барин, ручки зря марать? – угодливо хихикнул подручный. – Мы по‑простому, не по бла‑ародному! Держи его, Никишка!
Второй сварщик навалился на плечи поручику, в руках Колодуна блеснула проволока…
«Задушат! – мелькнула мысль. – Как крысу… Нет уж! Лучше пуля прапорщика!..»
Он напрягся, словно пытаясь выпрямиться и заставляя мастерового налечь всем телом, а потом резко сломался в пояснице, принимая убийцу на хребет. Этому его научил в училище инструктор, в прошлом прошедший школу пластунских рот. И действовал этот прием безотказно, особенно с неподготовленным противником.
Мгновение – и сварщик со сдавленным криком полетел на пол кувырком, а в глазах прапорщика Саша прочел удивление. Вежливое удивление лощеного европейского палача, увидевшего, что жертва, уже уложенная на плаху, осмелилась выражать несогласие с приговором. Пистолет в его руке начал медленно подниматься.
«Будь что будет! – Молодой человек чиркнул ребром ботинка по замусоренному полу, приводя в действие клинок, спрятанный в подошве. – Поиграем?»
Он успел перекатиться в сторону, и пуля выбила облачко бетонной пули возле его плеча, а в следующий момент резко выбросил ногу.
Да, тот, кого он знал как прапорщика Деревянко, был профессионалом. Он легко уклонился от удара, пропустив носок ботинка в нескольких миллиметрах от своего тела. Этакий небрежный финт виртуоза своего дела: могу, мол, и в десяти сантиметрах, но несколько миллиметров – самое то. Погляди, какой я мастер!
Но лезвия он в расчет не принял…
Торжествующая улыбка на лице шпиона сменилась искренним изумлением. Не веря себе, он опустил глаза на разошедшийся прямым разрезом комбинезон, откуда мгновением спустя хлынул кровавый поток и комком вывалилось что‑то серовато‑белесо‑розовое, трепещущее.
– Что это? – прошептал стремительно бледнеющий прапорщик одними губами…
* * *
Ротмистр Кавелин предавался сиесте.
В последнее время он находил, что южные народы не настолько уж глупы и ленивы, как кажется обитателям северных, суетливых и деловитых стран. Зачем укорачивать себе жизнь, стараясь поддержать привычный твоему организму ритм в совершенно чуждой для него среде? Не проще ли подстроиться под него и сделать его своим союзником вместо врага. Разве не приятнее перед телевизором с приглушенным звуком потягивать в благословенной тени холодный напиток через соломинку, наслаждаясь покоем и негой, чем носиться по городу, рискуя заработать инфаркт или инсульт, а то и обе прелести сразу? А дань заботам отдавать ранним утром или вечерком, в прохладе…
И как мерзко в такую минуту слышать телефонный зуммер!
– Господин ротмистр, – послышался в мембране искаженный помехами (да, связь в Кабуле не выдерживает никакой критики) голос поручика Нейварта. – Ситуация «А». В мастерских.
– Черт побери! – Стакан с лимонадом полетел на пол…
Кортеж автомобилей влетел во двор мастерских, плавящийся под солнцем, и уперся в перегораживающий вход внутрь броневик с намалеванной на борту оскаленной лошадиной мордой. Не без знания дела, надо сказать, намалеванной, хотя далеко не Леонардо да Винчи.
– Чегой это? – вскочил на ноги дремлющий на броне станичник в пятнистом комбинезоне танкиста и лихо заломленной на ухо бескозырке с оранжевым околышем. – Кто такие?
Башенка вездехода крутанулась и уставилась на жандармские автомобили черным зрачком пулеметного ствола. Повисла гнетущая пауза: одно неловкое движение – и сонная одурь сменится яростным выплеском перестрелки.
– Стоп‑стоп‑стоп! – Ротмистр Кавелин вышел вперед, выставив вперед пустые ладони. – Предлагаю успокоиться, господа, и не делать глупостей!
– Кто таков будешь? – казак уже успел вооружиться поднятым с брони коротким автоматом.
– В погонах не разбираетесь, урядник? – гаркнул жандарм, поняв, что опасный миг миновал и инициатива уже у него в руках. – Одичали совсем на своей линии? А ну, представиться по чину, казак!
– Урядник Ильинских, ваше благородие! – вытянулся станичник. – Станица Логарская! Сопровождаю поручика Бежецкого!
– Бежецкого? – изменился в лице Кавелин. – Что ж ты… молчал? За мной!
Отряд ворвался в мастерские.
– Туда! – махнул рукой ротмистр, сориентировавшись на чей‑то полустон‑полукрик, тянущий на одной ноте: «О‑о! О‑о! О‑о!..»
Весь пол был залит красным, и опередивший ротмистра жандарм едва не разъехался в огромной, лаково блестящей луже. А еще по полу протянулись какие‑то белесые щупальца…
– Нашли время! – оттолкнул согнувшегося пополам в приступе рвоты подручного ротмистр. – Кисейная барышня!
Ему самому давненько не приходилось бывать на бойне, но не показывать же слабость перед подчиненными! Осторожно ступая по липкой крови, он подошел к скрутившемуся в тугой узел человеку в синем комбинезоне и прикоснулся ладонью к его шее.
– Он жив, – услышал жандарм знакомый голос. – Только что вопил, как резаный.
– Поручик? – обернулся Кавелин к Александру, сидящему на ящике с пистолетом в опущенной руке. – Опять вы на моем пути? Я же предупреждал вас!.. Что с вами? – обратил он наконец внимание на бледность молодого офицера и его скованную позу. – Вы ранены?
– Вроде бы нет… – слова давались поручику с трудом, глаза блуждали. – Но что‑то мне не по себе…
– Еще бы, – кивнул ротмистр на стонущего Деревянко, над которым склонились сразу трое жандармов. – Это вы его так разделали? Я вас недооценивал, Бежецкий!.. Э! Э! Ну‑ка взбодритесь!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯНАД ПРОПАСТЬЮ
Ты, покорив меня, не многого достиг.
И от грехов моих убыток не велик.
Вручать и отбирать не утруждайся больше:
Вручаешь поздно Ты, а отбираешь вмиг.
Омар Хайям[90]
11
Волоча на плечах неподъемный груз, Александр брел и брел по раскаленной каменистой пустыне, едва передвигая ноги.
Невозможно шагать, когда на каждой ноге висит, вцепившись клыками в ботинок и плотоядно урча, по огромному зверю. На правой висел белый и пушистый, похожий на кота Маркиза, некогда – Сашиного любимца. Так бы и погладил, почесал за ушком, если бы не яростный взгляд налитых кровью, совсем человеческих глаз… Того, что волочился за левой, погладить не решился бы и самый бесстрашный в мире укротитель – короткошерстный, почти голый, поджарый, угольно‑черный зверь кротко глядел на свою жертву серо‑голубыми, тоже человеческими глазами…
Хотя пейзаж вокруг был знаком до мелочей, нес на плечах поручик вовсе не раненого фон Миндена: его пригибала к земле огромная каменная глыба – выщербленная пулями и окрашенная кровью. Одна из тех, меж которых он, чтобы спасти свою жизнь, оставил умирать безвестного солдатика. Покорную пешку в игре, придуманной вовсе не им.
Вот он, бредет чуть поодаль, опустив голову. Он тоже несет камень, правда, куда меньше. И не в странноватую свою мешковатую униформу одет, а в просторный белый балахон. Кровь стекает по короткому ежику волос, странным образом не пятная его белоснежных риз…
Все они здесь: и Еланцев, и Селейко, и Ратников, и Таманцев… Облаченные в белое помощники несут и несут каждый свою ношу, не ропща и не задавая вопросов. Но Бежецкий точно знает, что попутчики – не навсегда. Впереди распахнулась во всю ширь бездна, и оттуда веет жаром, будто из печного поддувала. И на краю ее все, кроме него, должны будут сложить с плеч свой груз. Пусть она совсем не приближается, с каждым шагом отдаляясь на такой же шаг: у каждого пути должен быть свой финал…
Смертельно хотелось пить. Вода была рядом – только руку протяни. Необъяснимым образом она колыхалась неподалеку – не струилась по земле, не текла с неба, не была налита в какой‑нибудь сосуд. Время от времени она подплывала к самому пылающему лицу, едва не касаясь губ. От нее веяло умиротворением и прохладой, нужно было лишь чуть приоткрыть рот, чтобы влага чудесным потоком влилась в страдающее от нестерпимой жажды нутро… Но Александр лишь упрямо стискивал зубы, и она укоризненно – хотя как может излучать укоризну обычная вода – удалялась.
Иногда клыки зверей пропарывали прочную кожу ботинок и вонзались в плоть. И страдалец чувствовал отзвуки укусов во всем теле – от головы до пят. Яростные, скручивающие тело в тугой узел боли. До крика, до хруста в размалываемых в пыль зубах… Но палачи вновь ослабляли захват, стремясь продлить пытку, и боль отступала. Не уходила совсем – вон она бредет чуть в стороне: красивая стройная женщина с рассыпавшимися по обнаженным плечам иссиня‑черными волосами. И улыбается, не разжимая губ… Обнаженная красавица, против его, Сашиной, воли вызывающая в молодом теле горячую волну желания, перед которым тускнеют все мучения…
«Я в аду, – думал молодой мужчина, и мысли его текли плавно, как мутная река, вздувшаяся в половодье. – Все это – ад. Весь Афганистан – ад. За что мне все это? Зачем я здесь?..»
А сверху, с черного неба, тяжкими гирями падали непонятные слова, никак не желающие складываться во что‑то осмысленное…
* * *
Бескрайнее белое пространство наискось пересекала прихотливо извивающаяся темная черта. Такую оставляет карандаш, если не глядя вести им по листу бумаги в раскачивающемся на стыках рельсов железнодорожном вагоне. Или в учащемся по бездорожью автомобиле. Она одновременно казалась расположенной далеко‑далеко – на другом конце Вселенной (и тогда должна быть исполинской), и совсем рядом – перед глазами.
Саша вел взглядом вдоль этой черты и размышлял, что бы она значила. Неужели из пылающего ада он угодил в ад ледяной? Нет, температура вокруг была довольно комфортной – не слишком холодно, но и совсем не жарко… Что же это за наваждение? Уж не получил ли он на самом краю геенны огненной неожиданную амнистию, чтобы вознестись в чертоги ангельские? За какие такие заслуги?..
Зрение вдруг сфокусировалось – и молодой человек понял, что странная черта – тонкая трещина, пересекающая белую плоскую поверхность. И до нее – вовсе не бесконечность. Метра два‑три – не больше. И тогда это…
«Да это же потолок! – простая мысль показалась гениальным озарением. – Я лежу на спине и смотрю в потолок. А на потолке – трещина».
Он попытался повернуть голову, но ее удерживали на месте какие‑то мягкие, но прочные тиски, и удалось лишь чуть‑чуть скосить в сторону глаза. И увидеть краешек оконной ниши, с крошечным проблеском чего‑то ярко‑голубого в уголке… Движение это вызвало яростный взрыв боли, заставивший сцепить зубы, чтобы не застонать.
Но застонал, тонко и мучительно, кто‑то другой, совсем рядом.
«Мучается, бедняга, – сочувственно подумал Александр, пережидая, пока перед глазами калейдоскопом перестанут мельтешить красные и зеленые пятна и сквозь них проступит знакомая трещина, за которую можно зацепиться, будто за спасительный якорь, – тело попало в плавный водоворот, выворачивающий душу наизнанку. – Почище моего, видать, ему приходится…»
– Очнулся, касатик!
Мамин голос. Нет, бабушкин. Но бабушка ведь умерла? Да, давным‑давно, когда Саше было… Сколько же ему было лет, когда умерла бабушка – нестарая еще, удивительно красивая женщина, страдавшая ужасным недугом? Десять лет? Двенадцать? Кажется, двенадцать… Хотя какое сейчас это имеет значение – она же рядом…
В поле зрения появилось какое‑то странное, перевернутое лицо – сначала шел подбородок, потом губы, нос и уж в последнюю очередь – глаза. Так в жизни не бывает, и Саша неожиданно развеселился.
Видимо, его попытки сдержать смех не понравились хозяину странного лица, и тот исчез, пошевелив напоследок бровями.
