Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 92 (всего у книги 111 страниц)

Шатры сдуло словно ветром, среди ворохов материи ползали, мотая головами, и лежали без движения люди, кто‑то, подобно Александру, сумел подняться на ноги, но трезво оценить обстановку им, видимо, не удавалось, и они лишь кружили на месте или двигались куда глаза глядят по замысловатым траекториям.

«Ничего себе шарахнуло…»

На месте фургонов с радиостанциями зияла огромная, метров пяти в диаметре, воронка, со дна которой поднимался ядовито‑зеленый дымок. Приторно, забивая глотку, пахло химией…

«Где наследник?»

Шатаясь, поручик двинулся в сторону поваленной набок треноги от стереотрубы и споткнулся о чье‑то обезглавленное тело в нарядном мундире.

«Принц?!!»

Но на плечах трупа виднелись золотые погоны, и командующим он никак не мог быть.

«Бедный Кайсар Али!..»

Ибрагим‑ Хан, почему‑то голый до пояса (лишь на шее собачьим ошейником болтался красный с золотым шитьем генеральский воротник да каким‑то чудом уцелел левый рукав, оторванный «с мясом» у плеча), сидел на земле, очумело тряся головой и разбрызгивая вокруг кровь, обильно струящуюся из ушей, ноздрей, рта и даже уголков глаз. Наружных повреждений у него заметно не было.

– Вы живы, ваше высочество!

– А‑а‑а… А‑а‑а… – пытался что‑то сказать наследник, но не мог. – О‑о‑о…

Снова ввинтился в уши рев заходящих на боевой курс штурмовиков, и Саша, не думая больше ни о чем, схватил безвольного принца под микитки, подтащил волоком к воронке и скатился вместе с ним по горячему еще склону вниз.

– Прошу прощения, ваше высочество!..

Подмяв под себя Ибрагим‑Хана, молодой человек закрыл руками голову и, под сверлящий уши рев, думал лишь об одном: «Господи! Сделай так, чтобы верна была пословица про снаряд, не попадающий дважды в одну воронку! Господи!.. Спаси, сохрани и помилуй меня, грешного!..»

Оглушенный наследник афганского престола, что‑то невразумительно бубня на непонятном языке, ворочался под ним, но Бежецкому было не до него…

8

– Хорош, хорош! Ничего не скажешь! И давно вы произведены в полковники, ваше сиятельство?

Бежецкий стоял перед полковником Грум‑Гржимайло, опустив голову, словно нашкодивший гимназист перед строгим папашей. Грязный, с всклокоченными волосами, перемазанный чужой кровью, с изрядной ссадиной на скуле, да к тому же облаченный в мундир афганского дэгэрвала[74] (свой уже никуда не годился, а спороть чужие погоны было некогда), он знал, что производит жалкое впечатление.

– А почему же я не вижу ордена? Вас же должны были наградить орденом за спасение высочайшей особы! А то в полковники произвели, а где заслуженная награда?

Саша не знал, что сказать на это. Контуженного принца он прикрывал собой до самого завершения налета, помогал запихивать это нечленораздельно мычащее жалкое подобие прежнего Ибрагим‑Хана в вертолет, а после, вместе с афганцами, до темноты собирал других раненых, рискуя жизнью, сгонял вместе с уцелевшими офицерами в какое‑то подобие организованных групп обезумевших дезертиров, в подавляющем большинстве безоружных… Слава всевышнему, горожане не предприняли вылазки, наоборот, выпустили остатки блокированной в предместье колонны, разрешили собрать раненых и убитых, зачастую уже обобранных до нитки мародерами, оттащить в тыл поврежденные танки, из тех, что еще подлежали ремонту… Только на исходе второго дня он смог добраться до своего штаба.

– Хорош, хорош! Загулявший в Сингапурском порту матрос на судно, наверное, в более пристойном виде возвращается, – подытожил полковник. – Ну и что теперь с вами прикажете делать, поручик? Под суд вас отдать вроде бы не за что… Только на орден не рассчитывайте, сами понимаете.

– Разрешите вернуться в строй, – выдавил Александр, чувствуя подступающую к горлу тошноту: той же взрывной волной, что и принца, его тоже изрядно потрепало – двухсоткилограммовая управляемая авиабомба это вам не фунт изюму.

– Куда вам в строй? – всплеснул руками командир. – Краше в гроб кладут! Нет уж: собирайте манатки и – в тыл. С первым же попутным бортом. Не удивлюсь, если ваш друг сердечный, полковник Седых, законопатит вас в госпиталь. Вон, шатает вас, как пьяного! Что я – контуженых на своем веку не видел?

– Разрешите вернуться в строй, – упрямо повторил молодой человек, чувствуя, что сейчас лишится чувств. – Мой взвод находится в действующей армии, и я…

– Какая вам действующая армия? Вообще с контузией этой вашей с глузду съехали? Мы возвращаемся в Кабул! На зимние, можно сказать, квартиры. Все – навоевались.

– А как же мятеж, приказ короля…

– Вы что, ничего не знаете? Все, нет больше короля. Его величество Ахмад‑Шах Первый скончался третьего дня и, согласно требованиям магометанской веры, погребен до заката солнца в тот же день.

– Так Ибрагим‑Хан…

– Ха! Размечтались! Пусть ваш Ибрагим‑Хан лечит головку спокойно – согласно воле покойного, королем Афганистана стал его второй племянник Махмуд‑Хан. Вернее, сейчас уже Махмуд‑Шах. Хотя вы же знакомы с обоими…

Бежецкий стоял, как пораженный громом: вот это да. А ведь все считали правление Ибрагим‑Хана делом решенным… Неисповедимы пути Господни.

– В нашем дипломатическом корпусе считают, – продолжал Грум‑Гржимайло, – что хитрый старик, чувствуя приближение Костлявой, специально затеял всю эту свистопляску с походом. Двух зайцев решил разом убить старый интриган. И бунтовщиков наставить на путь истинный – показать им, где раки зимуют, и дела семейные обделать. Мол, пока там Ибрагим‑Хан покрывает свое имя славой, можно решить вопрос с престолонаследием по‑свойски, без шума и пыли. Ведь Восток‑то – дело такое… Прими решение Ахмад‑Шах при нем, могло и нехорошо получиться. Обиделся бы принц, посчитал себя обойденным… Он ведь спал и видел себя на троне. А сторонников у него достаточно. Опять же, бог знает, как армия себя повела бы. Не только ведь у нас в осьмнадцатом столетии лейб‑кумпанцы императриц на троны сажали… Зато сейчас все в ажуре.

– А как с нами… Ведь Махмуд‑Хан… Махмуд‑Шах…

– Да все в порядке. Не совсем так, как наши чинуши в Санкт‑Петербурге вилами на воде написали, но тоже неплохо. Молодой король первым делом пригласил к себе посла и сообщил Илье Георгиевичу, что ничего, заведенного дядюшкой в отношении наших держав, менять не намерен. Мол, пусть брат его, Император наш Петр Алексеевич, будет спокоен за южного соседа. Наоборот, всеми силами станет расширять и укреплять… Ну, знаете, как это на дипломатическом языке называется?

Полковник цвел: всему кабульскому «сеттлменту» было известно, что Грум‑Гржимайло – сторонник консервативной, эволюционной линии в отношении Афганского королевства. Битый жизнью, много повидавший вояка вполне разумно считал, что лучшее – враг хорошего и не стоит погонять лошадей без нужды. Особенно таких неверных, как афганские иноходцы.

А вот Саша был несколько разочарован.

«Неужели слова принца о нежелании становиться во главе государства, – думал он, возвращаясь от командира, – это всего лишь слова? Как там говорят про политиков? Умельцы лгать с честными глазами? Ну и грязное же дело эта политика… Пьяница и развратник Ибрагим‑Хан в сто раз честнее своего сводного братца!»

И ему уже было несколько жаль неудачливого наследника, только что люто ненавидимого за душегубские наклонности…

* * *

Саша был встречен в «клубе» радостными возгласами.

– Ба‑а! Наш герой вернулся! – подскочил к засмущавшемуся поручику Зебницкий и с размаху заключил его в объятия. – Дайте я рассмотрю вас поближе! А где же орден за спасение наследника афганского престола?

– Пусть лучше расскажет, как был произведен в полковники! – басил из‑за дальнего стола ротмистр Валевич. – Да еще сразу в гвардейские!

– Ничего подобного! Бежецкого видели в мундире пехотного полковника!

– Се моветон, поручик! Изменить самому благородному роду войск!

– Но ведь полковник! Из кавалерийских поручиков в пехотные полковники – это ли не карьера!

– Да прекратите вы! Пусть сам расскажет!

– Шампанского полковнику!

– Ха, где тут взять шампанское, когда Валевич уже все выдул? Водки полковнику!

– А правда, что принц предлагал вам стать главнокомандующим всей афганской армии?

– Еще бы! Ведь наш поручик и так командовал всей армией несколько часов!

– Ну, это вы перегнули палку…

– Дайте же наконец сказать самому имениннику!

Саша махнул рукой, отчаявшись перекричать весь этот гомон, под радостные вопли залпом выпил стопку водки и присел за стол к Нефедову.

– Ну и как, Саша, в полковниках? – улыбнулся капитан, придвигая поручику тарелку с закуской. – Эполеты к земле не гнут?

– И вы туда же! – отмахнулся молодой человек, впиваясь крепкими зубами в кусок вяленой баранины. – По‑вашему, было бы лучше, если бы я там в одном исподнем щеголял?

– Да что вы! Наоборот, было очень находчиво с вашей стороны раздеть именно полковника. Раз генерала, на беду, там не случилось.

– Случилось! – в сердцах буркнул Бежецкий. – Только его мундир был еще больше моего кровью попорчен. Кайсару Али голову осколком оторвало. Как ножом срезало.

– Да ладно вам, – положил ладонь ему на рукав капитан. – Я же просто пошутил. Но мундир вы все же сняли зря, – не удержался он от шутки. – Когда еще нашему брату удастся дослужиться до такого чина, пусть и туземного.

– Вы же до капитана дослужились. – Нефедов совсем недавно, двух месяцев не прошло, был все‑таки произведен в капитаны. – Да и я уж как‑нибудь своим ходом доберусь…

– Доберетесь! Помяните мое слово, Саша, еще и генералом станете. Есть в вас что‑то такое… Вы случаем не в рубашке родились?

– Спрошу как‑нибудь при случае матушку! – съязвил в ответ Александр. – А то как‑то не припомню этого по малолетству.

– Спросите‑спросите! Вы везунчик, поручик. Такие, как вы, далеко идут. Вы уж мне поверьте, – улыбнулся Нефедов. – У меня цыгане в родне были.

– Ну да. – Саша вгрызся в лепешку. – Вылитый цыганский барон! Вы фельдфебелю Кантонистову случайно не родня?…

А общество продолжало живо обсуждать его стремительное возвышение и столь же быстрое падение. Захмелевшему офицеру обрывки речей казались посторонним шумом.

– Что вы думаете о воцарении Махмуд‑Хана? – переменил он тему.

– Шаха, Саша, уже шаха, – вздохнул Нефедов. – Высоко взлетел наш робкий затворник…

– Ну и как, не попросят нас вежливо отсюда? – обвел куском лепешки задымленное помещение поручик. – Что‑то не показался мне принц горячим сторонником России.

– Вряд ли, – пожал плечами социалист. – Объективно сейчас наше присутствие Афганистану выгодно. Ведь уйди мы – освободившееся место сразу займут британцы. А с Великобританией у королевства давние нелады. Я думаю, что новый король будет продолжать балансировать между Россией, Персией и той же Францией.

– Почему Францией? – не понял Александр. – Где Франция, и где Афганистан. Да у них же в Средней Азии никаких интересов! Сирия и Ливан – вон где! А Индийский Пондишери – еще дальше.

– Не всегда, мой друг, для жизненных интересов важны общие рубежи, – покачал головой Нефедов. – Вон с Персией у них тоже ни аршина границы, а французские интересы в Тегеране общеизвестны. Те же нефтяные промыслы, втихаря скупаемые Ротшильдами. Зато Махмуд‑Шах учился именно в Париже.

– Это я знаю… Но мало ли, кто где учился?

– Если бы это было его собственным желанием – конечно. Но на поездке в Париж настоял покойный король…

В «клуб» ввалилась компания пьяных вдрызг гусар в обнимку с девицами, и всеобщее внимание переключилось на них.

Как всегда, «покорители дамских сердец» первыми пронюхали о «женском десанте» и опередили всех. Империя, не опускаясь до примера Германии, Франции и Британии, просто открывавших для своих солдат за рубежом полевые бордели и разного рода «дома терпимости», тем не менее заботилось о психическом здоровье подданных, исполняющих долг вдали от Родины. Ведь везде нужны секретарши, телефонистки, сестры милосердия – так почему же не отдать предпочтение молодым, незамужним и симпатичным? А что до их морали, то это, в конце концов, их личное дело – в двадцатом веке живем, господа, в последней его четверти!

Получаса не прошло, как Бежецкий, тщетно пытаясь удержать остатки быстро улетучивающегося сознания, уже пил на брудершафт теплое шампанское из пивной кружки с сидящей у него на коленях черноглазой милашкой. Как бишь ее зовут? Галя… Софа… Таня…

* * *

– В‑видишь, как я в… в… в…

Принц принимал Александра, лежа в постели, жалкий, маленький, просто затерявшийся среди многочисленных подушек. Худое желтое лицо с огромными синяками под глазами, ввалившиеся щеки. После контузии он очень плохо слышал и еще хуже – говорил. Заикаясь, мучительно затягивая фразы, гнусавя… Это был совсем не тот блистательный наследник престола, которого знал поручик.

– Вам нельзя много говорить, ваше высочество, – предупредительно склонился к его изголовью вельможа. – Врачи запретили!

– Пшел в‑в‑в‑в… – взъярился принц, на миг становясь самим собой. – Где в‑вы были, когда я… я… я… Один граф… Убирайся!..

– Вам действительно лучше уйти, – поддержал дергающегося в постели больного Саша. – Не бойтесь, я не причиню его высочеству вреда.

– Хорошо, – высокомерно поджал губы придворный, и молодой человек поразился, как разительно переменился тон вчерашнего лизоблюда. – Но буду неподалеку.

Поручик вообще был поражен, как в столь короткое время изменилось окружение принца. Еще совсем недавно окруженный сонмом прихлебателей, угодливо хихикающих при каждом его слове, сегодня бывший наследник престола остался едва ли не в одиночестве. Пока Александра вели по гулким пустым переходам огромного дворца – куда там обиталищу Махмуд‑Хана! – попавшихся ему навстречу людей можно было пересчитать по пальцам. Хотя де‑юре Ибрагим‑Хан все еще оставался наследником – ни он, ни Махмуд не имели детей, – статус его стремительно скатился к нулю. Вот и расфуфыренного гордеца, бдительно следящего за встречей двух друзей, стоящих уже почти на одной ступени, можно было считать кем угодно – надсмотрщиком, соглядатаем, конвоиром, но только не слугой, радеющим о здоровье господина.

С неприязнью глядя вслед царственно удалившемуся «павлину» (дверь за собой он плотно так и не прикрыл), Бежецкий подал страждущему воды, помог принять полусидячее положение, подоткнув повыше подушки… Вчерашний «полудержавный властелин» принимал помощь покорно, как больной ребенок, и только в глубоко запавших глазах светилась признательность.

Ибрагим‑ Хан немного успокоился, слегка порозовел, речь его стала более плавной и связной, пусть гнусавил и заикался он по‑прежнему – контузия есть контузия.

– Все бегут, как крысы… Когда я был наследником… Они пятки мне… лизать были готовы… А теперь… Один ты у меня остался…

– Я тоже не остался, – мягко поправил его Саша. – Я служу России.

– Ты другое дело… Я позвал, и ты пришел… А они… – Лицо принца горько скривилось. – Мерзавцы… Давно надо было… р… р… разогнать эту с‑с‑с‑свору… Кайсара жаль – мужик был… А эти… Видал? – чуть‑чуть кивнул он на полуоткрытую дверь, сморщившись при этом. – Ш‑шайтан… голова трещит…

– Мне сказали, что у вас сотрясение мозга.

– Они скажут… Слушай! – оживился принц. – А у тебя нет… ну, это… – Он выразительно шевельнул пальцами левой руки – правая, вместе с частью груди была закована в гипс. – У Еланцева всегда было…

– Нет, – отрицательно покачал головой Бежецкий. – Да и нельзя вам, ваше королевское высочество. Врачи запрещают.

– Знаю… Из твоих рук и яд бы выпил… Да, думаю, – больной саркастически улыбнулся одним углом рта, – мне и нальют скоро… Было бы дело лет пятьдесят назад… давно бы налили… Кому нужен претендент на престол?

– Не говорите так.

– Что «не говорите»… Я‑то знаю… У Махмуда, говорят, от сучки его парижской… ублюдок есть… Притащит сюда, сделает принцем, а меня… Дурак я был: надо было слушать дядюшку… Женился бы, родил ему внука… Куда бы он делся? И был бы я на коне, а не Махмуд. А теперь… Слушай! Может, мне… в Россию? Как думаешь: признает меня ваш царь? Говорят, таких, как я, признают, князьями делают… Все не как здесь – отравы ждать… Поговори там со своими…

– Вряд ли смогу, – честно признался Саша. – Кто я такой? Такие дела без меня решаются.

– Ты честный… прямой… – прикрыл глаза темными набрякшими веками Ибрагим‑Хан: лоб его покрылся испариной, на запавшем виске отчаянно пульсировала жилка. – Жаль, я тебя… не уговорил… Даже орден не дал, думал, успею…

– Да не надо мне никакого ордена!

– Надо… ты мне жизнь спас… А я…

– Да прекратите вы! – рассердился молодой человек. – Неужели я это ради выгоды делал?

– Принести орден… – не слушал его принц, горячечно бормоча себе под нос. – Саблю с бриллиантами… земли… титул…

– Принц! – позвал его Александр и понял, что тот бредит. – Я сейчас врача позову.

– Жену из знатной семьи… и саблю с бриллиантами… орден… – продолжал бормотать Ибрагим‑Хан.

Саша укрыл его до горла одеялом, поднялся и, стараясь не греметь подошвами, вышел.

– Ну, что там? – накинулся на него коршуном придворный. – Что он говорил?

– Он бредит, – пожал плечами поручик. – Позовите врача. И покажите, как выйти отсюда…

9

Во дворец Ибрагим‑Хана Сашу привезли на сверкающем авто принца, а уходил он пешком. Никто не предложил подвезти до дома приятеля опального властелина, а напомнить самому не позволяла гордость.

Он шагал по улицам Кабула, не обращая внимания на торговцев, пытающихся зазвать его в свои лавочки, томные женские взгляды из‑под паранджей, бегущей позади с гортанным щебетанием обтрепанной мелюзги. На тесной и грязной Ширвани за ним увязались два сумрачных, с руками глубоко в карманах афганца в надвинутых на глаза чалпаках… Но стоило поручику как бы невзначай передвинуть на ремне кобуру с «береттой», как оба бесплотными тенями канули в темной щели переулка, одарив напоследок «руси» злобными взглядами. Офицер уже не был тем «вишенкой», что прибыл сюда, в горы, без малого год назад.

Впереди замаячила угловатая громада госпиталя, и поручик с раскаянием вспомнил, что так и не поговорил после того случая с Иннокентием Порфирьевичем, не попросил прощения за те горячечные поиски наркотиков, за те подозрения…

– Полковник Седых в отъезде, – поджала губы знакомая мегера в белом халате. – Ему что‑нибудь передать?

– Да нет, ничего… А рядовой Федюнин в какой палате? – Мысль навестить раненого солдата возникла только что.

– Федюнин? – мегера полистала журнал, провела пальцем вдоль колонки. – В четырнадцатом отделении, в хирургическом. Третий этаж, триста семнадцатая палата. А вам он зачем? – подозрительно сощурила она глаза за толстыми стеклами очков.

– Да так… Я его взводный командир… Можно его навестить?

Женщина помолчала, видимо размышляя, стоит ли доверять столь молодому офицеру.

– Можно. Он в очереди на выписку. Долечится дома.

– Его комиссуют?

– Уже. Негоден к строевой. У него подключичная артерия была повреждена, вы в курсе?

Медичка говорила с таким возмущением, будто это именно он, Александр, своими руками покалечил солдата.

– Да, – кивнул поручик. – Мы в одном бою были… Я его из машины вытащил и кровь остановил… Попытался…

Он не понимал, почему оправдывается перед этой немолодой, некрасивой, похожей на учительницу женщиной, и смущенно умолк, не договорив. Но она неожиданно смягчилась:

– Что ж, идите… Стойте! – не дала она сделать ему и шага. – Что же вы к нему с пустыми руками? Гостинец какой‑нибудь принесли бы, что ли.

– Да я как‑то не подумал, – смутился еще больше Александр. – А что, надо было?

– Эх, молодежь, молодежь… Больные у нас ни в чем недостатка не знают, – тут же отыграла она немного назад. – Питание четыре раза в день, по утвержденному Иннокентием Порфирьевичем меню… Но только представьте себе, как им хочется внимания! И вот посетитель приходит с пустыми руками. Поставьте себя на место вашего солдата: вам это было бы приятно?

– Ну… – Саша честно попытался и не смог. – Я никогда не лежал в госпитале…

– Типун вам на язык – и не надо! Вот. – Мегера порылась в ящике стола и выложила перед поручиком плитку шоколада в яркой обертке. – Отнесите хотя бы это. И не вздумайте отказаться!..

Саша уже давно скрылся из глаз, а женщина все сидела, опустив голову.

– Ох, дети, дети… – пробормотала она, сняла очки, без которых ее глаза стали больше и беспомощнее, и вытерла непрошеную слезинку. – Когда же все это кончится…

* * *

– Здравия… – попытался встать с койки Федюнин, но Александр показал жестом: сиди, мол, сиди, – …желаю, ваше благородие.

– Здорово, Федюнин, здорово! – Поручик выдвинул из‑под стола табуретку – пластиковую, дерево тут было на вес золота – и уселся, закинув ногу за ногу. – Ну, как ты тут?

Коротко стриженный, исхудавший – шея, торчащая из чересчур широкого воротника темно‑коричневого халата с вытравленным хлоркой номером «14» на груди, казалась цыплячьей – солдат уже не выглядел наглым и разбитным. А может, не хотел пыжиться перед офицером, которому исповедовался в темном кузове на тряской дороге, думая, что часы на белом свете сочтены. Палата пустовала, все койки, кроме одной, были заправлены.

– Да нормально уже, – спрятал глаза солдат. – Поначалу‑то тяжко было… Думал, все, Федюнин, отплясал свое. А сейчас уже ничего. Рука вот только… – Он покачал здоровой рукой другую, висящую на перевязи. – Не слушается, зараза. Доктора говорят: нерв какой‑то зацепило.

– Ну‑ка, пошевели пальцами, – потребовал офицер, и больной с видимым напряжением шевельнул скрюченной, похожей на птичью лапу кистью. – Видишь! Шевелится – значит, все в порядке будет.

– Вот и доктора говорят… Мол, тренировать надо.

– Дома и натренируешь, – подмигнул Бежецкий. – Тебе ведь не у станка стоять, не в поле работать, а?

Федюнин вообще пригорюнился.

– Вы ребятам не рассказали, ваше благородие, что я вам там, в машине, плел?

– Ну да, только и ждал я, когда до дому доберусь, чтобы солдатам твою подноготную выкладывать. Ты в своем уме, братец? Я ведь офицер и дворянин. Ты про слово такое «честь» слышал?

Солдат промолчал.

– Так что будь спокоен, фартовый, никто ничего про тебя не узнает. Разве только сам проболтаешься по пьянке. Но тут уж вины моей нет.

– Спасибо, ваше благородие!

– Ладно, ладно… Думаешь, я твою тайну за так буду хранить?

Мысль эта осенила поручика только сейчас: а что, если…

– А что надо сделать?

– Сделаешь ты, Федюнин, вот что… Помнишь, порошок на месте падения «Святогора» нашел?

– Ну!

– Вот тебе и ну! Наркотики это. Кто‑то их тайно в Россию переправляет. Вот ты, как только домой вернешься, ступай в ближайшее жандармское управление и доложи там все, как на духу. Мол, везут зелье в гробах с павшими солдатами, а поручик Бежецкий, мой командир, приказал мне все это вам передать, чтобы преступников тех…

– Так точно, – просиял солдат. – Все сделаю, как велите. Понятное дело – вам тут не след кипеж‑то поднимать: еще укокают мазурики!

Федюнин забылся и снова начал сыпать воровскими словечками, но наткнулся на укоризненный взгляд офицера и замолчал.

– Вот примерно так и расскажешь. Ладно, Федюнин, пойду я. А уж меня, солдат, не подведи.

Александр встал, в кармане что‑то зашуршало, он сунул руку в карман и долго непонимающе изучал вынутую на свет божий рязмякшую от тепла шоколадку.

– Вот тебе, Федюнин, презент от одной дамы, – улыбнулся молодой человек. – Только не проси – не скажу, от какой.

– Благодарствуем, – повертел в руках лакомство солдат.

– На здоровье. Ну, поправляйся давай!

Саша направился, было к двери, но солдат негромко окликнул его:

– Ваше благородие…

– Чего тебе? – обернулся офицер.

– Вы ко мне, как к человеку, – словно решившись на что‑то, заявил больной. – Ну и я сволочью не буду… Зря вы в госпитале‑то шмон тогда наводили – наркоту не здесь в ящики со жмурами пакуют.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю, – туманно ответил солдат. – Сорока на хвосте принесла.

– И где же их по новой вскрывают?

– В мастерских при аэродроме, – ответил Федюнин. – Только больше не пытайте меня – ничего не скажу. Мне еще до дому живым добраться надо. И ваше поручение передать.

Глаза солдата смотрели твердо, открыто, и Александр в один миг понял: не врет он – все так и есть…

* * *

«Все отлично укладывается в мою схему, – думал Александр, чертя в тетради длинные линии со стрелками: так делал в виденном давным‑давно фильме один контрразведчик, покоривший воображение тогдашнего подростка четкостью и остротой мысли. – Фон Минден вхож в те самые аэродромные мастерские. Они совсем рядом со складами: кому, как не интенданту, проверять сохранность грузов, готовящихся к отправке? Подговорить пару мастеровых, вскрыть парочку уже подготовленных к отправке гробов. Кстати, еще Иннокентий Порфирьевич мне говорил, что маркируются деревянные ящики, куда они устанавливаются, в аэродромных мастерских. Да и формальности всякие, номера накладных, то да се… Вполне можно успеть заменить пакеты с силикагелем на почти такие же, но с наркотиками…»

Схема выстраивалась весьма четкая. Во главе всей сети, опутавшей Кабул, стоит резидент фон Минден. Кстати, остзейское происхождение позволит скрыть мелкие огрехи в русском языке, вполне простительные немцу. Прикидываясь простачком и слюнтяем, этот дьявол в человеческом обличье творит свои черные дела в двух шагах от всевидящих жандармов! То‑то изумится «государево око», ротмистр Кавелин, когда Саша выложит перед ним неопровержимые доказательства, изобличающие вражеского агента!

«Поверить не могу, – представил себе молодой человек растерянное лицо клеврета. – Что вы, не имеющий никакого опыта в сыске… Приношу вам свои глубочайшие извинения, Александр Павлович… Как сильно мы в вас заблуждались…»

И проступало через обшарпанную стену с шевелящим на ней усами тараканом некое торжественное действо: ему, поручику Бежецкому, вручают орден. Какой именно, в сияющей дымке, окутывающей все вокруг, – не разглядеть, но глаз режут сверкающие лучики, отбрасываемые бриллиантами и полированным золотом… А заголовки газет кричат: «Разоблачение английского шпиона русским поручиком!», «Александр Бежецкий раскрывает тайную шпионскую сеть в Кабуле!», «Мнимый фон Минден схвачен за руку!». И, конечно же, одна из газет попадет к ней в руки…

– Поручик! – послышался сквозь хлипкую дверь голос прапорщика Деревянко. – Вы там уснули, что ли? Вас срочно вызывают в штаб!

– Зачем? – выплыл из своих грез Саша, с удивлением глядя на появившийся в тетради неведомо откуда, чуть в стороне от замысловато переплетенных стрелок, портрет очень знакомой девушки.

– А мне не докладывали, – съязвил прапорщик. – Сказано только – срочно. Форма одежды – походная.

– Уже иду, – со вздохом захлопнул свой дневник поручик, поискал глазами, куда его спрятать, и сунул под подушку.

На обычное, кстати, его место…

* * *

– Вы знаете, поручик, – полковник, как обычно, был хмур, – что вами недовольны в командовании корпуса? Не перебивайте меня. Честно говоря, я тоже недоволен. Молодому офицеру вроде вас нужно терпеливо тянуть лямку, зарабатывая главное, что может пригодиться в дальнейшем, – опыт. Опыт и умение обходиться с людьми. Умение быть отцом для солдат, братом для офицеров и сыном для командира. И слугой Императору, конечно. Только это плюс храбрость и готовность отдать жизнь за Россию в любой момент требуется от вас.

– Но я…

– Не перебивайте! – Полковник помолчал, не отрывая глаз от карандаша, который катал по бумагам с таким видом, будто это – самое важное на свете занятие. – Да, вы храбры – этого у вас не отнимешь. Да, честны. Но почему так легкомысленны? Почему порхаете, как бабочка‑однодневка с цветка на цветок? Сегодня один принц, завтра другой, сегодня не разлей вода с человеком, завтра – готовы с ним стреляться? А как ведете себя с начальством? Да его превосходительство до сих пор в шоке от спектакля, что вы разыграли в его приемной! А это панибратство с уважаемым человеком, полковником Седых? А эти басни насчет наркотиков?

– Это полковник вам сказал? – спросил Саша, глядя в пол.

– Да при чем тут полковник! Что вы с ним, пардон, водку глушите, знает весь Кабул!

– Ваше высокоблагородие…

– Что «высокоблагородие»? Я десять лет уже высокоблагородие! И таких сопливых щенков, как вы, у меня перед глазами прошло знаете сколько?… Куда?… Сидеть! Тоже мне, нашел время и место шляхетский гонор показывать!

Поручик уселся на место, с которого только что вскочил. Щеки его пылали от стыда. Подумать только: его, боевого офицера, отчитывают, как мальчишку! Разве можно это терпеть? Да…

– Распрыгался тут! – продолжал полковник. – Нет тут вашего батюшки, Павла Георгиевича. Уж не посмотрел бы, думаю, на золотые погоны, спустил бы портки…

Грум‑ Гржимайло махнул рукой и тяжело обронил:

– Одним словом, в канцелярии корпуса уже готов приказ о вашем, поручик, переводе в Туркестан. Послужите где‑нибудь в волчьем углу свое, намотаете на ус…

– Я могу идти? – деревянным голосом вставил Бежецкий, думая про себя: «Вот и вся твоя карьера. Вот и геройство…»

– Нет, – отрезал полковник. – Не можете. Знаю я вас, «вишенок»: пойдете на квартиру, пистолет к виску и бац – мозги на стену. Кисейные барышни, черт бы вас побрал. По идее, до отправки в Империю надо бы вас под замком подержать, да… В общем, так. Вам предоставляется случай все исправить.

– Ваше…

– Молчать! – прихлопнул ладонью‑лопатой бумаги на столе полковник. – Слушать меня!

Он поднялся из‑за стола и, прихрамывая, принялся прохаживаться взад‑вперед по тесной комнате.

– Случилось чрезвычайное происшествие, – принялся он излагать монотонно, будто читая по бумажке. – На передовой пост строительства железной дороги совершено нападение. Скорее всего, туземцы, хотя возможны различные варианты вплоть до диверсионной группы англичан. Убито несколько рабочих, два инженера‑путейца и до десятка конвойных. Раненых тоже достаточно. Но дело не в этом… Нападавшие увели с собой четырех пленных.

Грум‑ Гржимайло остановился напротив притихшего поручика и посмотрел ему в глаза тяжелым медвежьим взглядом.

– Трое – двое рабочих и инженер – найдены почти сразу. Изуродованы и убиты. Вполне в духе башибузуков Хамидулло.

– А четвертый? – спросил молодой человек, отлично понимая, что все, сказанное доселе, – вступление, не более.

– А четвертый исчез. И четвертый этот – чиновник железнодорожного министерства. Статский советник, между прочим. Да вы его знаете.

– Откуда?

– Да на рождественском балу он вас осадил, не помните? – сощурил глаз полковник. – Я вот лично хорошо запомнил.

Конечно же, Саша помнил эту безобразную сцену и все, что за ней последовало. Он опустил голову.

– Все бы ничего, поручик, – продолжал Грум‑Гржимайло. – Но он ведь направлен сюда с инспекцией. В Санкт‑Петербурге недовольны, что строительство необходимой Империи как воздух магистрали идет черепашьими темпами. И поэтому статский советник просто обязан был найти и представить там, – толстый полковничий палец указал в низкий потолок, – виновных в задержке. И что вместо этого?