Текст книги "Зазеркальная империя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Ерпылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 111 страниц)

– Может, и не забыл. Только я, князь, не крыса, чтобы бежать сломя голову.

– А разве о бегстве речь? Наоборот… Крысы, они иногда кусаются…

Александр упрямо мотнул головой:

– И оружие не поверну против власти. Я, Кирилл, присягу давал. Как и ты, кстати. Может, уже забыл, князь? Напомнить?

Ладыженский вскочил и прошелся по кабинету.

– Ничего ты не понял, Саша! Неужели тебе нравится этот рыжий слизняк у трона? Или, вернее, на троне… Терпеть, пресмыкаться, ждать, пока он пустит Россию под откос, как неумелый возница телегу?..

– Я уже все сказал.

Драгунский поручик плюхнулся за стол и снова налил себе вина.

– Вот и поговорили. Не побежите хотя бы, князь, челкинским орлам меня сдавать?..

Александр пристально поглядел ему в глаза:

– Дурак ты, поручик, и уши у тебя холодные!..

Нет, разговор, все‑таки был непростой. Так предложения участвовать в заговоре против государства не делают. А на пьяный бред похоже еще меньше. Неужели Кирилл работает на политический сыск? Нет, не может быть… Тогда что? Эх, посоветоваться бы с кем‑нибудь…

* * *

– Представляете, Маргарита! – Александр все никак не мог остановиться и мерил шагами будуар баронессы фон Штайнберг из угла в угол уже несчетный раз. – Примкнуть к заговору против государства! Каково, а?

Баронесса по прежнему сидела, не отвечая ни слова, положив руки на колени и глядя перед собой.

– Причем не просто к заговору, – упершись в стену, Бежецкий четко, как на плацу, повернулся через левое плечо и продолжил свой нескончаемый марш в обратном направлении. – К вооруженному восстанию!.. Не просто примкнуть, а возглавить! Мне, командиру гвардейского полка имени Ее Величества, в прошлом – офицеру Корпуса, опоры и защиты государства Российского…

– Всего лишь в прошлом? – спросила баронесса, по прежнему безучастно глядя перед собой.

– Что вы имеете в виду, баронесса? – Александр остановился, не закончив шага.

– Ничего, князь. Продолжайте. Просто я констатировала факт…

Бежецкий опустился на одно колено перед сидящей женщиной, чтобы их лица оказались на одном уровне.

– Я не понимаю вас, баронесса…

– Чего же здесь не понять? – Маргарита резко поднялась из кресла и подошла к окну, задернутому легкой занавеской. – Я целиком и полностью одобряю вашу приверженность, князь, устоям государства…

– Вы иронизируете?..

– Ничуть. – Голос Маргариты звучал тихо и устало.

Оба замолчали и молчали очень долго… Пауза постепенно превращалась в грозовую тучу, причем не в далекую, лениво погромыхивающую, а вполне готовую разрядиться.

– Вам, конечно, невдомек, князь, – тихо начала баронесса фон Штайнберг, но голос ее постепенно креп и набирал силу. – Что ситуация в государстве Российском напряжена настолько, что любой неосторожный шаг может обернуться катастрофой. Я не имею в виду планы поручика Ладыженского. И без него в столице – я даже не беру всю страну в целом, заметьте, – слишком много сил, готовых использовать ситуацию в своих целях…

Александр слушал лекцию Маргариты немного рассеянно, чуть склонив голову набок и изучая такое обожаемое и милое, знакомое до последней черточки лицо.

«А ведь она сильно сдала за последнее время, – мало‑помалу оформился в мозгу результат этого тщательного исследования. – Похудела, появились новые морщинки, чуть больше припухли глаза… Может быть, это следствие невыгодного освещения? Нет. Просто я слишком давно ее не видел… Откуда такая горячность? Может быть, она уже…»

– Вы не слушаете меня, князь?

– Нет‑нет, что вы! Челкин со своей тайной гвардией, республиканское течение в Думе, сторонники социал‑демократов среди городского пролетариата… А еще польские, финские и маньчжурские националисты, евреи, раскольники, сектанты всех мастей, британцы и сам Враг Человеческий…

– Александр!..

– Марсиане, подводные чудовища, пришельцы из других измерений… – Бежецкого несло, и он не мог остановиться. – Колдуны Буду, последователи Блаватской…

– Саша!..

Александр остановился, перевел дух и устало сказал:

– Какая разница, кто скрывается в тени престола? Да, я терпеть не могу господина Челкина. Да, я в прошлом году сделал все от меня зависящее, чтобы избавить от него двор, столицу и государство Российское в целом, хотя и не совсем по собственной инициативе… Но что делать, если, оказавшись в беде, государыня снова его призвала? Брать винтовку и силой, штыком, выковыривать его? А вы помните, сударыня, эти строки?..

Князь по памяти прочел абзац из присяги, данной им при восшествии на престол государя:

– Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому государю императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому и Его императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови и все к Высокому Его императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконя‑емые, по крайнему разумению, силе и возможности исполнять…

– Его императорского Величества государства и земель Его врагам телом и кровью, – подхватила Маргарита, – в поле и крепостях, водою и сухим путем в баталиях, партиях, осадах и штурмах и прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать, что к Его императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может…

– …об ущербе же Его Величества интереса, – перебил ее Александр, подняв вверх указательный палец, – вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мною начальникам во всем, что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать. От команды и знамя, где принадлежу, хотя к поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному офицеру надлежит… Так вот, сударыня, и никак иначе…

Он поднялся на ноги и, прищелкнув каблуками, резко нагнул голову, вдавив подбородок в грудь.

– Засим разрешите мне откланяться, сударыня. Честь имею!

Маргарита долго смотрела на затворившуюся за Александром дверь, а потом завершила присягу словами:

– В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий… На глазах ее дрожали слезы…

* * *

Маргарита прошлась по комнате, задумчиво играя молчащим поминальником…

Итак, как и следовало ожидать… Конечно. А чего же ты ожидала от своего рыцаря без страха и упрека, от честного и цельного друга сердечного Сашеньки? Подумать только: годы идут, седеют виски, давно уже не мальчик, а все такой же, как и в юности, идеалист. Ни годы службы в Корпусе, ни разочарования жизни не влияют на это никоим образом…

Баронесса остановилась перед венецианским зеркалом в темной от времени прихотливо‑вычурной бронзовой раме и внимательно взглянула на свое отражение.

Да и ты, дорогая, не молодеешь… Годы идут, текут словно песок сквозь пальцы…

– Что же вы решили, баронесса фон Штайнберг? – спросила она у своего отражения, заметила наконец приборчик, зажатый в руке, и брезгливо положила его на столик, не сразу найдя на нем место среди десятков флакончиков, баночек, бутылочек и коробочек.

Отражение мимолетно пожало плечами и, взяв оттуда же, со столика, узкую коробку, закурило тонкую длинную темно‑коричневую сигарету с золотистым ободком. Ароматный дым поплыл облачком перед подернутой темными пятнышками стеклянной поверхностью, смазав все контуры. Теперь казалось, что женщина беседует вовсе не с отражением, а с кем‑то живым.

– Отбросьте все сантименты, уважаемая баронесса, – ответило будто бы зеркало. – Сейчас вы не любящая женщина, а холодный и рассудочный шахматист, обдумывающий партию, которую жизненно необходимо выиграть… Александр, конечно, фигура сильная и дорогая, возможно, главная, но он только шахматная фигура… Подумайте: иногда, чтобы выиграть партию, приходится жертвовать даже ферзем. Особенно если комбинация не на два‑три хода, а противник самовлюблен и слеп…

– Что же вы советуете?

– А разве вы еще не решили сами?..

Изящная рука с крупным бриллиантом на пальце протянулась к столику, брезгливо, будто дохлую мышь, толкнула пальцем прибор в кожаном чехольчике и наконец взяла его…

* * *

Неофициальный властелин огромной державы только что задремал и во сне конечно же видел себя вовсе не «полудержавным»…

Вкрадчивый звонок вполз в этот сон, слившись там с чем‑то очень‑очень приятным и породив тем самым волну более чем положительных эмоций… Но мелодия оказалась назойливой, постепенно теряя свою привлекательность и превращаясь в противного монстра, бесцеремонно тормошащего, вырывающего, выдавливающего из царства Морфея…

Открыв глаза, Борис Лаврентьевич долго лежал в полумраке своей огромной и роскошной спальни, не понимая, что именно разбудило его. Кругом царило полное безмолвие, даже тиканье огромных башенных часов почтенного трехсотлетнего возраста, передоверивших свои основные функции супермодным и абсолютно бесшумным кристаллическим, едва‑едва доносилось из‑за плотно притворенной двери. А уж сверчков каких‑нибудь хозяин вообще не потерпел бы.

Сон слетел, будто его и не было, несмотря на привычку вельможи почивать после обеда, которой он никогда не манкировал, почитая основой душевного и физического здоровья любого индивидуума мужеска полу своих лет. В голову тут же полезли, будто назойливые просители, наконец дождавшиеся приема, «государственные» мысли: казна, дипломатия, выдуманная, видно, Врагом Человеческим Государственная дума…

– Ну вот, – брюзгливо сообщил он неизвестно кому, взбивая повыше пуховую подушку, чтобы попытаться снова погрузиться в полный грез зыбкий омут. – Не хватало еще тратить свое драгоценное послеобеденное время на обдумывание каверз, которые готовит мне эта проклятая Дума… Каламбур… О‑ох, грехи наши тяжкие…

Стоявший на изящном столике, сильно напоминавшем дамский, жемчужно‑белый аппарат снова вежливо подал голос, будто заранее извиняясь за то беспокойство, которое невольно доставил своему господину. Мысли сразу приняли иной оборот, более приятный…

– Кто бы это мог быть? – игриво пропел вельможа, откидывая атласное одеяло и приподнимаясь: этот номер вряд ли знал кто‑нибудь, неизвестный «светлейшему», а «даровал» он его крайне разборчиво. Однако сейчас нежно‑розовые цифры, высветившиеся на передней панели «сименса», ни о чем ему не говорили. – Неужели кто‑то ошибся номером? Это прямо анекдот!.. Да‑а… – проворковал он в мембрану.

Через пару минут Челкин положил трубку и откинулся на подушки, мечтательно заведя очи горе.

Какая женщина… Да, этому подлецу Бежецкому определенно повезло с любовницей… Почему же она просит… Нет, не просит, требует покарать своего ненаглядного? Размолвка между двумя голубками? Глупая бабская ревность? Да, похоже на то… Видимо, голубок наш завел себе другую голубку, помоложе, вот и… Что ж, пойдем навстречу желаниям прекрасной дамы! Да и вообще, давно пора наказать этого хлыща… Тоже мне борец за правду! Посидит месячишко‑другой в крепости, одумается… Конечно, портить из‑за него свой общественный облик, имидж, как выражаются просвещенные британцы, не стоит. И так прошлогодний досадный скандал до сих пор муссируется всяким встречным и поперечным… Поднимется кутерьма, тети‑дяди‑кузины поднимут визг, а Елизавета Федоровна – женщина мягкосердечная, да и симпатизирует полковнику своих улан… И супруга у князя на саксен‑хильдбургхаузенском троне… Как в Германии посмотрят на инцидент? Это дело нужно обдумать со всех сторон…

Холеная рука «светлейшего», унизанная драгоценными перстнями, которые он, борясь за имидж бессребреника, позволял себе носить только в домашней обстановке, протянулась к клавише звонка…

18

Две темные фигуры, чертыхаясь и ежеминутно оскальзываясь на подтаявшем и снова замерзшем ночью льдистом насте, спускались по очень пологому склону к едва видневшейся в предрассветных сумерках речке. Над противоположным, высоким и обрывистым берегом небо уже вовсю зеленело, предвещая скорый восход, а тут еще царила ночь, смазывающая все очертания и плодящая призраков, шныряющих вокруг и крадущихся следом.

– Какого же черта нужно было вставать ни свет ни заря, Сергей Владимирович?! – ворчал Бекбулатов, совершенно не разбирающий перед собой дороги. – Неужели нельзя было, как все люди, подождать, пока рассветет…

– Подождать‑то, конечно, было можно, но вот калитка ждать не станет – с хитринкой она… – ответил мучимый одышкой старик. – Ничего, немножко осталось, потерпи чуток…

Войцеха, посовещавшись вчера вечером, решили с собой не брать – неизвестно, как еще повернется там, за барьером, а неуклюжий и нерасторопный поляк может оказаться лишней обузой.

– Ничего с ним не случится – побудет тут, под крылышком фрау Штайнбек, супружницы моей, отъестся немного, книгу свою допишет… А я, если все нормально пройдет, вторым рейсом и его к тебе переправлю…

К тому времени когда небо окончательно посветлело, путники вышли к кусту, одиноко стоявшему посреди поросшего прошлогодним бурьяном поля, спускавшегося к реке. Владимирыч поплевал на ладони, взялся за скрюченные корявые ветки и, крякнув для порядка, легко выдернул раскоряку из земли.

– Я его специально тут воткнул еще по осени, – самодовольно заявил старик, приседая и заглядывая куда‑то, словно в невидимую замочную скважину. – Мальчишки тут возились, я и подумал – не провалились бы часом на ту сторону… А то греха потом не оберешься… Сиди ротмистр, отдыхай. Когда дверца откроется, я скажу. Подумать только: почти в это же время ребят сюда переводил в прошлом году… Колю, Гошку, Чебрикова, Валюшку… Где‑то они сейчас? – Необычно говорливый сегодня Владимирыч замолчал и продолжил совсем не к месту: – Чайку хочешь?..

Владимир не успел ответить: над головой со свистом пронеслась тройка уток, тут же скрывшихся на фоне темнеющего на западе неба. Оба будто охотничьи псы проследили за птицами и разом вздохнули.

– Кряквы… – протянул Владимир

– Нет, чирки, – возразил ему Берестов… – Селезни самочку гоняют…

Тут же заспорили и за разговором не заметили, как над горизонтом показался раскаленный краешек солнца.

– Стой! – спохватился первым старик, вскакивая на ноги. – Заболтались мы с тобой, а ворота‑то, похоже, открылись уже!..

Поддавшись волнению проводника, Бекбулатов тоже вскочил, пытаясь разглядеть что‑нибудь там, где еще недавно возвышался куст, но ничего, конечно, не было видно… Разве только какое‑то призрачное дрожание воздуха, будто смотришь вдаль над пламенем костра…

– Раздевайся! – скомандовал Берестов и, подавая пример, первым начал расстегивать пуговицы своей стеганой куртки.

– Зачем это?..

– Чтобы в одежде не искупаться. Вода‑то холодная еще… Плавать умеешь?

– Умею, конечно… А что?

Сергей Владимирович уже деловито, по‑солдатски, увязывал поясным ремнем свою одежду в тючок, оставшись в видавших виды бязевых кальсонах с завязками вместо пуговиц и такой же рубахе.

– Как пройдешь, не пугайся – там неглубоко. По эти самые… Почти по пояс будет, в общем. На месте не стой, а сразу в камыши топай – там берег недалеко. На сушу выберешься, сразу разжигай костер, сушись и жди меня.

– Из чего разжигать‑то?

– А сам не догадываешься? Из камыша, из его родимого. Спички есть?

– Зажигалка.

– Еще лучше. Главное, не стой на месте… Готов?

Владимир, уже почти голый, взгромоздив тючок с одеждой на голову, напоминал индийского йога перед занятиями своей специфической гимнастикой.

– Тощой‑то, тощой… – пожалел его старик мимоходом и снова скомандовал, как заправский фельдфебель: – Кругом! Топай вперед и ничего не бойся…

Повинуясь повелительному тону старика, Бекбулатов сделал широкий шаг, еще один и внезапно потерял опору под ногами…

* * *

Вы проваливались когда‑нибудь, совершенно неожиданно для себя, под лед или в яму, полную воды, но невидимую под снегом? Так вот, ощущения Владимира, угодившего в ледяную весеннюю воду, были весьма сходными.

Едва не нырнув с головой (глубина оказалась гораздо большей, чем предсказывал Берестов, – чуть ли не по горло, но тюк с одеждой удалось сберечь), Бекбулатов пару секунд балансировал в неустойчивом равновесии, пытаясь удержаться на неровном дне, выше щиколотки покрытом скользким илом, и чувствуя, как мгновенный ожог сменяется жутким холодом, перехватывающим дыхание…

Вокруг раскинулась серая водная гладь, слегка морщившаяся под холодным ветерком, ограниченная метрах в двадцати позади рыжей стеной высоченного прошлогоднего камыша, а впереди уходившая, казалось, до горизонта. Никаких признаков солнца тут не было – сплошная тускло‑серая пелена, казалось вот‑вот готовая разразиться снежным зарядом.

Огромное водохранилище, пять труб электростанции с многокилометровым дымным шлейфом, появившиеся ниоткуда, пронесшийся где‑то в высоте реактивный самолет, неразличимый за тучами, но отчетливо слышный, по звуку – истребитель, даже в самых смелых фантазиях отсутствующий в покинутом мире… Получилось. Переход состоялся. Неужели всегда так прозаически и малоприятно перебираются в мир иной? Прямая аналогия с рождением человека – осталось только разреветься во все горло, будто новорожденному младенцу в руках равнодушного акушера…

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… – пробормотал себе под нос Владимир, нащупывая неверное дно онемевшими от холода пальцами ног и потихоньку направляясь к берегу.

В камыше, в дополнение к собачьему холоду, добавилась еще одна беда – колотье в босых ступнях от каких то острых шпеньков на дне.

«Гвоздей понатыкали, что ли? – недовольно думал штаб‑ротмистр, поджимая пальцы, чтобы избежать болезненных уколов молодых побегов камыша, о существовании которых в природе ранее он даже не догадывался. – Прямо полоса препятствий какая‑то…»

Вскоре, к счастью, глубина начала резко уменьшаться, и у внешнего края зарослей Владимиру было едва по колено в воде. Мокрое тело, казалось, продувалось ветром насквозь, будто марлевая занавеска, не оставляя без противной дрожи ни одного органа. На всплеск позади Бекбулатов, почти уже выбравшийся на сушу, даже не оглянулся, злорадно пожелав проводнику «вдуться» с головой.

– Эй! Ротмистр! – раздался дикий вопль Берестова. – Разводи костер скорее, зараза!.. Чего ждешь? Замерзнем ведь запросто к х… собачьим!..

Веселое пламя жадно пожирало охапки сухого камыша, щедро подбрасываемого в его ненасытную глотку, распространяя вокруг благословенное тепло. Раздражение против зловредного старика, «забывшего» предупредить о ждущем впереди малоприятном приключении, испарялось вместе с нудной дрожью, особенно после доброй чашки чуть ли не кипящего чая из старенького термоса, густого, ароматного, настоянного на каких‑то особых травках и к тому же сдобренного изрядной порцией чего‑то крепкоспиртного.

– Ну чего дуешься, ротмистр? – примирительно бурчал Владимирыч, нацеживая товарищу по несчастью вторую порцию своего «атомного чая». – Говорю же тебе: сам я не знал, что в этом году так глубоко будет. Половодье сейчас, вот вода и поднялась… Хорошо еще не по маковку впендюрились: одежа хоть сухая осталась. Я вот, бывало, в молодости, по осени особенно, как на охоту пойду, так, веришь, ни разу сухим назад не возвращался. Планида, что ли, у меня была такая… С утками всегда, но и мокрый, будто мышь: то на лодке перевернусь, то в камыше запнусь 6 какую корягу, то лабза с изъяном…

Эйфория от относительно удачного свершения, увы, продолжалась недолго: едва путешественники успели немного согреться, как с воды, невидимой отсюда из‑за высокого камыша, донесся мощный всплеск, словно от падения средних размеров бегемота, и серия нечленораздельных проклятий, перемежающихся бульканьем, заставившие обоих переглянуться.

– По‑моему, это Войцех… – жалобно сообщил Владимир округлившему от изумления глаза проводнику, судорожно стягивая с себя только что напяленную одежку. – Он же плавать не умеет, блин!..

* * *

– Сидите тут оба и не рыпайтесь! – грозно приказал Сергей Владимирович своим спутникам, притихшим, словно нашкодившие мальчишки, запирая их в доме, к которому крадучись вся троица подобралась в четвертом часу ночи, дотемна проторчав в камышах. – А я на разведку отправлюсь. Может быть, уже и нет того домика с подземным ходом… Или поселился в нем кто‑нибудь.

Напуганные коротким, но очень доходчивым рассказом аборигена о неласковом к непрошеным чужакам мире, в котором они оказались «транзитом», по выстуженным, необитаемым за прошедшей зимой комнатам путешественники передвигались на цыпочках, боясь скрипнуть половицей, к окнам если и подходили, то не прикасались к плотно задернутым занавескам, без нужды старались не разговаривать…

Часы без хозяина тянулись тоскливо и медленно, как ленивые капли смолы по сосновому стволу. Порой казалось, что время вообще остановилось… По улице вдоль забора, огораживающего владение Берестова, временами скользили по своим делам какие‑то серые неулыбчивые люди, отрывисто взбрехивала далекая собака, и все снова замолкало, будто придавленное свинцовой плитой ненастного неба.

– И чего вас, пан Пшимановский, понесло за нами? – спросил наконец Бекбулатов, когда молчать стало невмоготу. – Я же ясно велел вам дожидаться моего возвращения у фрау Штайнбек?

– Сам не знаю… – пожал своими нескладными плечами пригорюнившийся Войцех, то и дело шмыгавший своим длинным унылым носом, сейчас явственно покрасневшим. – Мне показалось, что я вас больше не увижу… А оставаться совершенно одному в чужой стране…

У Пшимановского явно начиналась простуда, причем нешуточная: невезучего, как обычно, поляка угораздило выпасть из межпространственных ворот на свет божий в полном обмундировании, естественно промокшем до нитки в ту же самую секунду. Пока ошалевшего «везунчика», в самом деле едва не утонувшего, вылавливали совместными усилиями, пока реанимировали изрядной порцией чая, посадив костлявой задницей чуть ли не в костер и обмотав чем придется из собственного небогатого сухого гардероба, ворота закрылись. Более того, Берестов обрадовал всех, заявив, что попасть обратно удастся лишь через несколько дней, да и то только с борта какого‑нибудь плавсредства вроде лодки или плота, которых вокруг что‑то не наблюдалось, или после ледостава, то есть никакие раньше ноября. Выбора, брать «нагрузку» с собой или оставить, не оставалось…

– Вы малый ребенок, что ли? – злясь на самого себя за чуть было не состоявшееся предательство (бросил бы ведь верного спутника за милую душу, как надоевшую собачонку!), с непонятным раздражением огрызнулся Владимир. – Погостили бы у милейшей женщины в тепле и уюте, пока не надоест, и двинулись бы себе восвояси… Деньги‑то я вам почти все оставил.

– Угу… – отвернулся к окну Пшимановский. – Прямиком на каторгу за дезертирство, если не хуже того… Из‑за наших с вами, между прочим, господин Бекбулатов, похождений на ридной нэньке Украине. Это ведь измена в чистом виде, за это петля полагается…

– Вы же оружия в руки не брали…

– А кто станет разбираться? Измена или пособничество – одна сатана… Трибунал и… в расход, в двадцать четыре часа.

Милые и пушистые животные семейства кошачьих, обитающие, вопреки всем утверждениям высокоученых анатомов, внутри человека и известные под собирательным названием «совесть», все сильнее скребли душу Владимира, сладострастно запуская в нее свои длиннющие когти.

«Да‑а, подлецом вы становитесь, господин бывший гусар, причем чем дальше, тем больше… Знали бы товарищи по полку да Сашка Бежецкий – руки бы не подали. Сманил с собой для компании ни в чем не повинного человека, нелепого и не приспособленного к жизни, протащил за собой через половину континента, десяток раз подверг смертельной опасности, а как родной дом впереди замаячил – позвольте откланяться? Эх, гусар, гусар…»

– Да мне и податься‑то некуда в Короне, – бубнил тем временем в нос Войцех, старательно глядя в зашторенное окно. – Маменька давным‑давно померла – я еще совсем сопляком был, папаша лет пять как обанкротился, и сам теперь с хлеба на воду перебивается, чтобы младшеньких прокормить да в люди вывести… Я ведь и в армию‑то подался не за романтикой, а чтобы после службы в университете за казенный счет учиться. Знаете, сколько за семестр паны профессора дерут?.. То‑то… А сейчас я куда? Пусть даже документы себе липовые выправлю на чужое имя… В Краков? В Гданьск? К немцам? Кому я там нужен?..

Совершенно неожиданно поляк длинно, по‑ребячьи, всхлипнул, и Владимир внезапно понял, что гнусавый голос друга вызван не только насморком…

Бекбулатов порывисто вскочил со своего места и неуклюже, скованно обнял всхлипывающего спутника за плечи.

– Куда ж я без тебя, Войцех… Прости меня, дурака… Не брошу я тебя: вместе начали, вместе до цели доберемся…

Поляк уткнул лицо в грудь штаб‑ротмистра и зарыдал в голос. Только в этот момент Владимир осознал, что его спутник, несмотря на свою внешность и пристрастие к Бахусу, еще совсем мальчишка…

* * *

– А в город‑то не пойдем, что ли? – вместе с бодростью духа к Войцеху вернулась и его любознательность.

– Чего мы там забыли? – буркнул Берестов, больше, чем обычно, припадающий на натруженную ногу. – Куда вы там такие сунетесь? Да вам сейчас только на огород‑ворон пугать! Лесом пройдем. Через железную дорогу перевалим, а там – рукой подать…

– В самом деле, Войцех, – поддержал проводника Бекбулатов. – Мы же не на экскурсии здесь: переберемся, если выгорит, в Империю – насмотритесь всего вдоволь!

– Да я что?.. Я ничего… Жалко только: мимо пройти и ничего не увидеть…

Хлюпавшая под ногами ледяная грязь, оставшаяся после сугробов, растаявших в последнюю очередь под кронами деревьев, вполне могла сойти и за бергландскую и за любую другую – ничего особенного в ней не было. Войцех уже два раза успел в этом убедиться на собственном опыте, плюхнувшись в нее со всего размаха, после чего Бекбулатов крепко держал его за локоть, справедливо полагая, что потерять спутника, возможно, на последних метрах пути будет несправедливо как для него самого, так и для истории…

Не верилось, что в каком‑то километре‑полутора от пробирающихся околицей, словно воры, путешественников, там, где тускло светятся немногочисленные огоньки, копошится, засыпая понемногу, малопонятная даже после терпеливых рассказов Берестова жизнь общества, отринувшего одно из главных достижений человечества – частную собственность, выбравшего предсказанный полторы сотни лет назад еврейским экономистом Марксом уклад и строившего девятое десятилетие, в муках и корчах, свое «светлое коммунистическое будущее»…

Под ногами захрустела щебенка, и спутники украдкой, ежеминутно оглядываясь, торопливо перевалили через широкую насыпь с несколькими рядами блестящих даже в темноте рельсов с бетонными шпалами, плавной дугой уходящих в проем в высоком валу, по вершине которого редко‑редко проносились неразличимые в темноте автомобили, слепо шарящие впереди себя мощными лучами фар.

– Куда столько путей? – поинтересовался отрывисто, чтобы не сбить дыхание, Владимир у тяжело дышащего проводника. – Такое оживленное железнодорожное движение?..

– Да нет, ветка тупиковая… Заводов просто несколько да электростанция в придачу… Уголь подвозят, то да се…

– Понятно…

– Господа! – возмущенно вякнул Пшимановский, намеревавшийся было снова спикировать, на этот раз с насыпи, но удержанный в последний момент за воротник Бекбулатовым. – Откуда такое пренебрежение? Рядом, в двух шагах, совершенно новое, никем не виданное общественное образование, терра инкогнита, так сказать, а они: «Рельсы, уголь, то да се…» Вы еще навоз сюда приплетите!

– Для кого «инкогнита», а для кого и нет… – буркнул Берестов, подхватывая малость нетвердого на ноги поляка под другую руку: кажется, доморощенные эскулапы несколько переборщили с действенными, но небезопасными народными средствами, пытаясь в кратчайшие сроки привести в норму захворавшего не ко времени Пшимановского. – Я тут, милок, шесть с лишним десятков лет прожил… Не забыл, часом? Ты только попади тут кое‑кому в руки – сразу разъяснят и про рельсы, и про уголь… И про навоз не забудут… А также про Маркса, Энгельса, Ленина, Октябрьскую революцию, Советскую власть и политику партии на современном этапе…

Войцех попытался было спорить, но старик властно одернул его:

– Нишкни! Тихо, я сказал! Вроде пришли…

* * *

Оставалось только догадываться, как Берестову удавалось верно ориентироваться в узеньких проходах среди кварталов одинаковых, будто посылочные ящики, небольших домиков, сильно напоминавших собачьи будки и огороженных заборами из разнообразнейших материалов: от неровного занозистого штакетника и мятой алюминиевой проволоки, натянутой на вбитые в землю трубы, до высоченного частокола из каких‑то рифленых и дырчатых металлических полос. Не иначе помогала ему в этом нелегком деле ущербная луна, внезапно вынырнувшая из‑за облаков и теперь заливавшая все вокруг ярким призрачным светом, заставлявшим предметы отбрасывать многометровые чернильные тени, в которых все пропадало, словно в пресловутых черных дырах.

– Месяц нарождается, – бросил на ходу Владимирыч, таща за собой словно на буксире обоих спутников по узкому проходу между заборами, увитыми остатками какой‑то прошлогодней растительности. – Не к добру что‑нибудь путное в эту пору начинать…

По обе стороны «улицы» мелькали то прозрачные по ранней поре кроны деревьев, то какие‑то похожие на виселицы с болтающимися веревками сооружения, то угрюмые прямоугольные башни… Разок, заставив всех кинуться ничком на землю, со скрипом распахнулась где‑то неподалеку дверь, выбросив в темноту ночи обрывок разухабистой мелодии, пьяные голоса и звон стекла… Непонятное и пугающее не оставляло горячего желания познакомиться с ним поближе.

Блуждание по огромному своими размерам «городку карликовых домов», как окрестил его про себя Бекбулатов, завершилось спустя полчаса где‑то возле лесной опушки, там, где деревья вплотную подбирались к уже капитальной ограде из нескольких рядов сверкающей под луной колючей проволоки.

– Все, пришли…

Домик, неотличимый от остальных своих близнецов, возведенных явно не по строгим чертежам, но в подражание единому, хорошо известному неведомому строителю образцу, с подспудной угрозой пялился на незваных гостей провалами окон с давным‑давно выбитыми не то что стеклами, но и рамами. В отличие от других, виденных мельком сквозь прорехи заборов и носивших хотя бы робкие следы возделывания, участок вокруг хибары поражал своей заброшенностью. Завалившаяся ограда из неструганого горбыля, несколько хилых деревьев среди моря высоченного прошлогоднего бурьяна… Сразу было видно, что хозяина сие роскошное «палаццо» потеряло очень и очень давно…