Текст книги "Литерный эшелон"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 42 страниц)

Второй день революции

Игорь Северянин писал:

 
«…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
…»
 

Другой поэт отвечал:

 
«…
Ешь ананасы, рябчиков жуй,
день твой последний приходит, буржуй.
…»
 

Поэтическими поединками дело не заканчивалось. В Петрограде то и дело постреливали – иногда довольно метко. Впрочем, можно было выйти за хлебом или того проще, за водой и нарваться на шальную пулю. То и дело проходили похороны – или «жертв реакции» или «жертв беззакония».

О февральской революции Ленин узнал лишь через три дня по обрывочным слухам, помещенным в швейцарские газеты. Он тут же заметил, что революция вызревала давно, и ожидалась им со дня на день, что, впрочем, было ложью. Еще месяц назад он скрипел радикулитом и жаловался, что до революции он и его сверстники не доживут, а вот следующее поколение чего-то может и застанут.

Как бы то ни было, питерские большевики оказались бесхозными и словно не у дел. Но, придя в себя, быстро стали наверстывать.

Павла уже во всю кружило по революции. Она была ему уже не пылкой любовницей, которую любят до потери сознания, тем не менее, которую можно было бросить в сей же час.

Теперь революция заменяла ему семью, детей, любимую. И Павел считал, что он вполне имеет право на толику имущества своей суженной.

Был случай: на Путиловском заводе заканчивался митинг. Павел не выступал – дело его было стоять рядом, скрипеть кожаным пальто и порой поправлять ремень наплечной кобуры, тем самым демонстрируя те самые кулаки, без которых, как известно, добро обойтись не может.

Речи, произносимые с трибуны, Павел слышал не раз и знал их как бы не наизусть. Конечно же он мог произнести их не хуже иного оратора, а, может и даже пламенней. Ибо порой ораторы про себя сомневались то в Марксе, то в Ленине, а бывший анархист верил в обоих абсолютно. Но вот беда – в диспуте молодой человек был нестоек, переходил на брань, рвался бить морду, хватался за «браунинг».

Но митинг на Путиловском заводе проходил спокойно. Рабочие были ошарашены событиями в городе и стране, поэтому неудобных вопросов не задавали.

От безделия и скуки Павел пошел по опустевшим цехам, вышел в заводской дворик. Там у стены стоял броневик, какой-то неизвестной конструкции, а уж Павел полагал, что в подобных машинах он разбирается. Блиндированное авто выглядело совершенно исправным, готовым к употреблению, за исключением того, что в башнях пулеметов не имелось, а щель закрывал фанерный щиток.

Пашка тронул ручку двери.

– Э-э-э… Ты куда лезешь?

Павел обернулся. Перед ним стоял рабочий: нелепо скроенный, похожий на злого кобольда, с убогими волосенками на голове.

Митинг как раз заканчивался. Через двор шел «товарищ Матвеев», рядом с ним шагал здешний председатель большевистской ячейки.

– Что там у тебя, Паша?.. – спросил «Матвеев».

– Да броневик… Ладная машинка.

– Это опытная модель! На основании британского броневика «Остин» – собственная разработка. Назовем ее «Остин-Русский» или «Остин-Путиловец».

– Эта опытная модель работает? На ходу.

– А то! – с гордостью за свое творение отвечали рабочие. – Готов к отправке на фронт… Хоть сейчас садись и едь.

Товарищ Матвеев возмутился:

– Что?.. Чтоб он там стрелял по германским пролетариям?.. Это никак невозможно! Надобно оружие обратить против класса эксплуататоров! Короче, я сей броневик у вас, пожалуй, возьму… После победы мировой революции – вернем. Тогда оружие будет без надобности.

– Как это так – «возьму»? – удивился рабочий-кобольд. – Непорядок!

На него зашумели, зашикали местные большевики. Дескать, если надо – то надо… Чего уж тут.

Павел крутанул ручку, двигатель завелся легко.

Броневик тронулся, выехал со двора…

Весна

А далее – покатилось.

К обеду зашел Сабуров, облаченный в уверенность, словно в некую неуязвимую броню.

Сообщил как бы между прочим, за тарелкой супа новость:

– Николай-то отрекся…

Сказал он это тоном спокойным, будничным, словно речь шла о булочнике. И Андрей не сразу понял, о ком идет речь:

– Какой Николай?

– Да наш-то царь. Сегодня передали железнодорожным телеграфом. Но пока не понятно. Не то в пользу цесаревича, не то в пользу Михаила. А то, может быть, вовсе Романовым конец пришел. Уже ходит анекдот, де какой-то телеграфист передал депешу об отречении императора, а потом от себя рескрипт добавил: «Ну и хер по нем!» По императору-то!

– А кто же вместо них?.. – спросила Алена.

– Временное правительство. Не то Родзянко, не то князь Львов, Георгий Евгеньевич.

– Царем будет Родзянко? – удивился Фрол.

– Да, может быть, царя уже и не будет…

– А как же мы будем без царя жить?..

Далее Сабуров говорил будто бы с Фролом. Делал это серьезно, словно разговаривал не с мальчишкой семи лет, а с равным себе:

– Да живут же люди… Взять те же Северо-Американские Соединенные Штаты. И неплохо, надо сказать, живут! Я бывал там, ходил в Сан-Франциско, в Лос-Анжелес в году этак шестом или седьмом… До нашей с вами встречи, Андрей Михайлович… Еще когда на Тихоокеанском флте служил. Ага… А вы знаете, что под Сан-Франциско некогда была русская крепость? Форт-Росс!.. С одной стороны, значит, Анадырь, который дыра – прости-господи, а с другой Сан-Франциско. И смею заметить, что и Анадырь и Сан… Этот, как его – и у нас и у них – окраина страны. Столицы с другой стороны континентов, как вы верно знаете…

– И что же мы должны предпринять?.. – спросил Андрей.

– По поводу Сан-Франциско или Анадыря?.. Да что тут уже предпримешь…

– Нет, я по поводу отречения…

– А мы разве кому-то что-то должны? Просто живите. Варите суп, растите детей. Я знаю, Андрей, вы с ними мало бывали: то война, то командировки. Вот и возвращайте долг понемногу. А тут вы ну ничегошеньки сделать не сможете. Неужели не остановимся хорошо шло: манифест, Дума… Еще бы немного, лет десять и была бы у нас светская и демократическая страна. А тут… Вдруг все как во Франции получится: сперва буржуазная революция. Потом всякие Дантоны, Робеспьеры с гильотинами наперевес. И опять же – Наполеон-император… Неужели не остановимся?

– Вы, похоже, сами испугались этой революции? – печально усмехнулся Андрей. – Вы же сами когда-то сожалели, что у нас мало царям рубили головы.

– Да потому что раньше надо было головы рубить! Раньше! На дворе – двадцатый век! Ну, может еще все обойдется: проведем выборы в новую Думу… Ах, как жаль, что до конца войны не дотерпели! У декабристов была революция победителей, людей гордых… А тут…

– Ну а как вы думаете… – спросила хозяйка. – Теперь мы победим германца?

Сабуров покачал головой:

– В войсках разброд… Прикажите насадить железной рукой дисциплину?.. Да бросьте, это только слова. Ко мне приходили, мол, часть у вас стойкая, извольте выделить роту для усмирения. А я и отвечаю, что они не получат и человека, потому как нет ничего более разлагающего дисциплину, чем стрельба по своему же солдату. И что вы думали? Ушли… Безнадега, господа… Безнадега. Нам не выиграть эту войну.

– Вы пессимист, – пристыдила Сабурова Алена Викторовна.

– Я реалист, сударыня. Махровый такой реалист, битый жизнью, ржавчиной, табуретками и прочими приспособлениями. Впрочем, пойду я. И так достаточно навел на вас тоску.

***

Андрей читал газеты, бульварные листки, прокламации и прочие распространители подержанных новостей.

При этом чувствовал, как седеет целыми пядями.

События мелькали как в стробоскопическом фонаре, проносились лица, словно в окнах курьерского поезда: путь от спасителя отечества до всеобщего проклятия занимал иногда месяц. Князя Львова сменил Керенский, украинцы провозгласили независимость.

Ранее все было просто: если царь по какой-то причине сходил с престола, то все его подданные от присяги освобождались, и должны были переприсягнуть всходящему на трон монарху.

Но вот сейчас трон опустел, Михаил согласился ждать решения Учредительного собрания. В стране установилось двоевластие: номинально правило Временное правительство. На него плевать хотели Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Временное правительство звало в окопы. Советы требовали мира.

Честно говоря, на фронт не хотелось, но если был бы приказ, Андрей бы его выполнил.

Спасало то, что «Скобелев» стоял в ангаре на плановом ремонте. А ремонт практически не двигался: рабочие занимались чем угодно, но не своими прямыми обязанностями.

Устав сидеть дома без дела, Андрей выходил на кипящие Петроградские улицы.

Броневик Ленина

…В начале апреля Павел заехал на Большую Дворянскую, в особняк Ксешинской забрать свежеотпечатанные листки «Солдатской правды». Кроме типографии тут же находился центральный комитет РСДРП. И в коридоре особняка Павла встретил Чхеидзе.

Тот удивился:

– О! А я как раз о вас думал! Ваша шарманка на ходу?..

– Ага… За газетами вот приехал.

– Газеты обождут! Послушайте, милейший! Сегодня приезжает Ленин… Надобно его встретить. Мы вышлем машину, уже мобилизовали для встречи оркестр, пару сотен рабочих и солдат. Еще попросили бронедивизион обеспечить охрану. Но вы их знаете – сегодня они с нами, а завтра могут и передумать.

На вокзал отправилась короткая делегация: броневик Павла, за ним шикарный бельгийский «дубль-фаэтон», после – автобус, где разместилась делегация, возглавляя все тем же Чхеидзе.

На площади перед финским вокзалом было людно: собралось даже более пары сотен, может даже около трех тысяч. Стояли и броневики петербургского бронедивизиона: Павел насчитал три броневика марки «Остин».

Поезд запаздывал.

Делегация, ожидающая Ленина разместилась в царском зале ожидания Финского вокзала. Павел мог бы подождать со всеми, но сидеть и ждать не хотелось.

Скучая, Павел прошелся по зала вокзала, мимо касс.

Поезда еще ходили почти по расписанию, но все труднее было достать билет. Как бывает при революциях огромная масса людей стронулась с места в поисках лучшей жизни.

– Билетов нет! – пояснял кассир пассажиру, похожему на купца второй гильдии. – Ни в мягкие, ни в жесткие!

Взглянув на проходящего мимо Павла, купец нашелся:

– Дайте тогда билет в вагон-ресторан.

Металлическая тяжесть «браунинга» приятно оттягивала ремни. Грудь украшал красный революционный бант, который хорошо сочетался с черной дубленой кожей. Кожа пиджака и сапог скрипела – Павел шел, переполняемый собственной важностью. И было это заразительно, аура значимости чувствовалась остальными. И, хотя вокзал был забит до последней возможности, перед большевиком люди расступались, мальчишки с завистью смотрели на кобуру.

После Павел вышел на перрон, шагая по нему осмотрелся: будущие пассажиры ожидали, когда подадут их состав. Маленький маневровый паровозик торопливо тянул два вагона, мимо гордо и неторопливо катил «Русский Прери».

Многотонной металлической махиной, в облаке пара, дыма и шума Павел залюбовался. И как он ранее не замечал, какое это чудо – паровоз. Почти, как и летающая тарелка в тайге…

Молодой большевик зашагал вслед за «Прери». Тот задумчиво остановился за стрелкой и после манипуляций путейца, покатился будто обратно, но в сторону к депо. Там он заехал на поворотный круг, паровоз начали разворачивать.

Ветер переменился и донес звуки «Марсельезы».

Неужели приехал? – удивился Павел. – Неужели пропустил.

И Оспин заспешил назад, перепрыгивая рельсы и шпалы.

Прибывший состав действительно стоял у перрона, но по переместившейся толпе было видно, что из вокзала Ленин еще не выходил. Народ облепил окна вокзала, пытаясь рассмотреть революционную знаменитость. Войти в здание не было никакой возможности. Но перед толпой у Павла было одно преимущество. Он знал, куда делегация и Ленин пойдут далее.

Павел обошел здание вокзала, заспешил наперерез к машинам.

И как раз из двери зала ожиданий вышел Ленин. В его руках была охапка красных роз. Эти цветы изрядно стесняли Владимира Ильича, он явно их хотел от них избавиться.

– Владимир Ильич! – крикнул Павел.

Ленин повернул голову, улыбнулся:

– Ба! Кого я вижу! Павлик!

И по-дружески похлопал Павла по плечу: так отец может похлопать сына, которого давно не видел…

Давно? Весьма: шесть лет прошло с последней встречи.

«Павлик», – про себя повторил Оспин. – «Ну, надо же, помнит. Недаром говорят, что гений».

– Прошу к машинам, – позвал Павел и рукой указал на «минерву».

Владимир Ильич осмотрел, запруженную народом площадь.

– Надо бы сказать товаг'ищам несколько слов. Помогите мне подняться на бг'онивичек…

Алые розы легли на бронированный капот «Остина-Путиловца».

С помощью Павла немолодой Ленин, кряхтя с подножки перебрался сперва на капот броневика, после – на его крышу. Оттуда чуть не свалился прямо на мостовую, зацепившись за бронеэкран пулеметов. Затем попытался встать еще выше, на пулеметную башенку. Та неуверенно пошатнулась и немного провернулась: стрелки броневика изнутри поворачивали ее плечевым упором.

Вождь пролетариата счел лучшим не рисковать, и принял стойку промежуточную: одну ногу поставил на башню, другую оставил на уверенной крыше.

– Това'ищи! – бросил он в толпу.

Внезапно на площади стало тихо. И слова эхом отразились от стен зданий, понеслись по проулкам.

– Даешь пе'е'астание ми'овой импе'иалистической войны в ми'овую г'ажданскую войну! Даешь диктату'у п'олета'иата! Жуть какие светлые пе'спективы отк'ываются пе'ед нами, това'ищи!

***

На углу Бочарной улицы стоял Андрей. От толпы митингующих его отделяли пустоты и более он походил просто на зеваку, нежели на манифестанта. Ленина она видел небольшой фигуркой. Рассмотреть иных у броневика было вовсе невозможно.

Одет Андрей был в гражданский костюм. Старый мундир с капитанскими погонами висел в шкафу: перешить новые все не доходили руки, да и оно было к лучшему.

Но солдаты нехорошо косились на Андрея, и он счел за лучшее уйти. Но не проулками, а к людной Арсенальной набережной – там не тронут.

Вдогон ему неслось:

– П'олетариат Ге'мании!.. Ка'л Либкнехт!..

В голове бурлило: да что же это такое, они ведь не против войны. Им просто другую войну надобно.

Неужели эта толпа не понимает?.. Неужели они победят?..

***

Глядя на толпу, Павел испытывал смутное беспокойство по другому поводу. Положим, с рабочими все ладно – они местные. А вот солдаты, вместо того чтоб сидеть в окопах или ехать домой, сидят в Петрограде. И хорошо б только они.

После февральской революции в столицу из ссылок и эмиграций стекались большевики.

Понаехали тут, понимаешь, – про себя бормотал Павел. – Мест на всех не хватит.

Строго говоря, Ленин тоже был из приехавших. Но бывший анархист серьезно опасался за свое, в общем-то незначительное положение. Ведь оттеснят, выгонят опять на завод. Тогда действительно только головой под кромкогиб.

Павел подумал, что вокруг сотни, может быть десятки людей с оружием. Достаточно хорошего стрелка, даже посредственного, чтоб снять фигуру с башни броневика. Может, стрелка тут же порвут на части, может он и скроется в суматохе… Большевиков это, конечно не остановит, наоборот, жертва поднимет им популярность… Место Ленина займет кто-то другой, может быть Троцкий.

Это не устраивало Павла, с Троцким он не был знаком лично.

И Павел легко потеребил вождя за штанину.

– Владимир Ильич?..

– Что, Пашенька? – спросил Ильич, отвлекаясь от речи.

– Ехать надобно! Вас ожидают!

– Ах да… Сейчас, сейчас…

Ленин завершил речь:

– Да зд'аствует ми'овая 'еволюция! У'а!

Площадь громыхнула тысячегласно «Ура», и кричала еще долго, но уже без Ленина. Он спустился на землю, и, было, направился к «дубль-фаэтону», где уже сидели Чхеидзе, жена Ленина и кто-то из революционеров рангом поменьше.

Но Павел перехватил вождя:

– Владимир Ильич! А поехали с нами в броневике?

И указал на свое командирское сидение.

Видя сомнения в глазах вождя, добавил:

– Уважьте ученика!.. Будьте любезны! Да и дождик собирается, а у нас все же крыша!

Ленин улыбнулся и занял указанное место. Павел сел на откидное место в боевом отделении.

Броневик тронулся, набегающий воздух шевелил лепестки лежащих на броне роз.

Ехать было будто бы недалеко, но в дороге один раз остановились по просьбе Ильича. Он заметил на углу митинг с красными знаменами и вознамерился выступить.

Броневик беспардонно въехал в середину толпы: народ чертыхался, барабанил кулаками по броне, но никто не пострадал.

Ленин на сей раз вещал с подножки бронемашины, был краток, и быстро вернулся в бронесалон.

Когда сел, в животе у вождя пролетариата вполне явственно забурчало.

– Что-то в до'оге желудок сове'шенно 'аст'оился… – он повернулся к водителю и попросил. – Нельзя ли поско'ее, голубчик.

Водитель кивнул: отчего «нельзя», очень даже «льзя» и нажал на газ.

По крыше забарабанили первые капли дождя.

Прибыв в особняк Кшесинской, Ильич в первую очередь спросил: где уборная. После – там с наслаждением заперся.

– Вот как! Мы его тут обождались, а он – в уборную, – ругались большевики.

– А что вы хотите… – Павел улыбался на правах старого знакомого вождя. – Ничто человеческое ему не чуждо.

За окном во всю лупил холодный апрельский ливень.

***

Позже на броневике у Павла поменялся водитель. Старому надоело быть развозчиком почты, и он перевелся в бронедивизион, ожидая опасностей, борьбы, и как следствие – наград. Этого на его долю выпало предостаточно, но, как известно, смелого штык не берет, пуля обходит. И через сорок лет он был достаточно здоров, дабы вспомнить тот самый раннеапрельский день.

Журналист центральной газеты, беседуя с ним, спросил:

– А все же… Что более всего вам запомнилось в Ильиче?

Старик задумался, ответил:

– Он был человечным человеком… Он тоже какал…

Драка на мосту

По Литейному мосту Андрей пошел с Выборгской стороны к центру города. Он видел, как по Сампсоньевскому на Петербургскую катил кортеж Ленина: броневик, автобус и едва различимый «дубль-фаэтон». Но как раз в это время начался ливень и скрыл Ретроградскую сторону за пеленою воды.

Каждая капля била больно, словно не вода падала с небес, а свинцовая дробь. Андрей сначала пытался уворачиваться от капель, пошел быстрее. А потом, когда вымок до нитки – стало все равно.

Мост опустел: в непогоду пешеходы идти по нему не спешили: пережидали дождь в лавках да под навесами, ждали редких трамваев.

Внезапно за своей спиной Данилин услышал тяжелые шаги. Как можно спокойней обернулся: так и есть. За ним спешили два солдата. Андрей спокойно ускорил шаг – за его спиною топот стал чаще.

Бежать? Немыслимо! Прямая моста не давала шансов скрыться от пули. Спрыгнуть с моста?.. под мостом – не то вода, не то ледоход. Если даже сразу о лед не разбиться, то после – утонуть в ледяной невской воде…

В кармане пиджака под пальто лежал пистолет, но достать его незаметно было уже немыслимо.

Когда до берега оставалось всего ничего, они догнали Андрея.

– Эй, малый! – бросил один. – А-ну, погодь! Потолковать надоть!

Винтовки были сняты с ремней, примкнутые штыки были направлены в сторону Андрею.

– Ай-да под мост, к воде!

Андрея повели. На проспекте были десятки людей, может даже несколько сотен. Многие видели эту процессию: нестарого штатского под штыками вели под мост – может быть «кончать». Никто не вмешался, не спросил: а в чем, собственно, дело. Для десятков людей Андрей был совершенно незнакомым, чужим человеком. И его горе никого не касалось.

Спустились по лесенке на каменную площадку над самой водой.

Там Андрей впервые рассмотрел солдат, его захвативших. Один был будто смутно знаком: с лицом нелепо слепленным: левый глаз выше правого, над ним – рельефная бровь, нос картошкой сдвинут к левой щеке. Кривой рот с немногочисленными желтыми зубами.

Второго Андрей видел впервые.

– Он?.. – спросил второй солдат.

– Да будто и он и не он. Не пойму, кум… Тот гад в форме был. А этот вишь – цивильный. А ну-ка, картуз сними…

Андрей послушно снял шляпу.

– Будто бы он… Эй, ваше благородие, может помните меня? Под Луцком вы мне промеж глаз саданули?

Конечно, – вспомнил Андрей. – Под Луцком. И черт бы побрал те полевые испытания, шпиона и тот прорыв германських броневиков. А этот чуть не стал тогда дезертиром, за что и получил тумака…

– Под Луцком? Никогда там не был… А в чем дело, граждане?

– Не бреши, я тебя узнал. Ты охфицер. А нонча с охфицерами разговор короткий.

– Да что вы ребята?.. Какой из меня охфицер? – невольно подражая солдатскому говору, заторопился Андрей. – Я телеграфист. Клоподав! Ти-ти-ти-та…

И он изобразил рукой, как телеграфист ключом отбивает сообщение.

– Ладно брешет… Так чего с ним делать будем?..

– Да чего с ним делать? Заколем – и дело с концом. Шо охфицер, шо телеграфист – все одно мироеды. Сидят себе в тылу, за нашими спинами. Ты, кум, хоть одного телеграфиста убитого видел?

Кум не видел.

– Ну шо, шмальнем его?

– Шмальнем?.. Я тебе шмальну! Заколем… Почто пули переводить?..

Солдат ударил штыком, целя в живот. В последнее мгновение Андрей уклонился, штык порвал пальто, Данилин забалансировал на краю площадки над водой, влекущей обломки льда. Инстинктивно Андрей вцепился в цевье винтовки. Отпусти солдат тогда свое оружие – и Андрей бы упал в воду и часом позже уже кормил бы рыб в Финском заливе.

Но нет, солдат шагнул назад, потянул винтовку на себя, и оттащил Андрея от воды. Тот, сделав шаг, ушел вниз, волчком ввернулся между солдатами, ударил кривого ногой по коленке. Отскочил от реки.

Теперь позиция немного улучшилась – за спиной у Андрея была не река, а каменная стена

– Шо баба, ногами лягается! Ну ниче, щас мы его, курва-мать… Он это, он! Тот самый! Под Луцком тожить юркий был что ртуть. Дави гада!

Теперь они заходили с двух сторон. Пистолет все также мертвым грузом лежал в кармане – уж точно пока его удастся достать, солдаты всадят в Андрея две обоймы и еще добавят дыр штыками.

Кривой сделал небыстрый ложный выпад, Андрей отступил еще на шаг.

Солдат усмехнулся: улыбка вышла гадкой.

И вдруг – ударил!

Андрей ушел в сторону. Тут же напал второй – теперь бил выше, куда-то в грудь. Андрею ни за что бы уйти от этого удара, но «кум» поскользнулся на едва заметной луже. Штык, вместо того чтоб вонзиться в грудь, прошел в дюйме от лица.

Солдат грохнулся наземь. Андрей тут же попытался выдрать из рук упавшего винтовку – но тот держал ее крепко. Было не до широких жестов: Андрей сначала ударил несколько раз ногами по ребрам. Когда это не помогло, смазал ботинком в голову. Что-то хруснуло,

После фехтовали зло, молчаливо и недолго. Солдат ударил сверху, Андрей отвел штыком удар, сблизился и прикладом смазал по щеке солдата. Тот удивленно пошатнулся сделал шаг назад. И рухнул в воды Невы.

Андрей дослал в ствол патрон, задумчиво посмотрел на солдата, барахтающегося через прицел. Пристрелить его? Как ни странно, но ненависти к солдатам не было, как не было ее и к германцам на фронте. Но вот дать этому шанс выбраться, и третья встреча неизбежна. Ведь закон подлости куда сильнее даже закона всемирного тяготения: велика Россия, а вот встретились же…

Но природа решила все за Андрея. Солдат все глубже, все чаще уходил под воду, его сносило к центру реки.

Голова солдатика последний раз мелькнула над невскими волнами. После то место накрыла льдина…

Солдат исчез.

Еще с минут Андрей ожидал, что увидит человека в шинели опять, но на Неве не было ничего кроме льда.

Кум утонувшего лежал мертвее мертвого – в его стекленеющих глазах читалось удивление.

Винтовку Андрей зашвырнул подальше, и заспешил домой.

***

Руки дрожали…

Как подумала Алена – от озноба:

– Да ты же замерз! Простудишься – возись с тобой! Быстро раздевайся!

От возможной простуды лечили народным средством – водкой наружно и немножко внутрь.

После Андрей показал жене распоротое пальто.

– Где это ты умудрился?..

– Да об оградку зацепился…

– Ну что же ты так… – штопая пальто, бранилась Аленка. – Сейчас времена такие – все надо беречь. А ты месяц не проходил, порвал!

Андрей кивал: да, надо беречь. Да, садовая голова, неаккуратно как вышло, не уследил. Виноват, что поделать.