Текст книги "Литерный эшелон"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 42 страниц)

Диспут

На мягких лапах ступала темнота.

По поводу вечера командиры экспедиции собирались тесным кругом попить чая, а в день воскресный – чего покрепче. По этому поводу ходили в гости друг к другу. То пили чай из самовара в павильоне, построенном на берегу реки. То делали это в избах, срубленных для ученых.

Впрочем, довольно быстро разделились: ученые, а присутствии военных чувствовали себя скованно. Поэтому они предпочитали собираться обособленно, говорить о своих предметах. Ответно военным эти вопросы были откровенно скучны. И, когда, очередное приглашение на чаепитие было вежливо отклонено, посыльный изобразил на лице скорбь глубочайшую, но выдохнул внутрь себя с некоторым облегчением.

Некоторое время непримкнувшим был батюшка Арсений. Сначала просто держался особняком ввиду своего духовного чина. Затем он стал посещать чаепития у ученых, полагая их людьми образованными и культурными. Это было действительно так, но все ученые в экспедиции изучали науки естественные, сыпали специальными терминами. Батюшка разговора поддержать не мог, поэтому чувствовал себя ненужным.

И в самом деле, когда он несколько раз не явился на чай к ученым – этого никто и не заметил.

Военных, даже самых, лучших батюшка Арсений считал совершенно ограниченными, испорченными существами. Ибо чего хорошего может сотворить с человеком юнкерское училище и бесконечная шагистика на плацу. То ли дело – духовная семинария.

Однако от приглашения на чай он не отказался.

В назначенный час поднялся по лесенке в небо, перешел на палубу дирижабля. Стюард провел его в салон.

Офицеры были уже там.

Во главе стола на правах хозяина сидел Сабуров. Ближе к нему – Попов и Грабе. Поодаль – есаул. Он пил чай, в разговор не вмешиваясь. На его лице было деланно дурацкое выражение лица: дескать, куда нам, сирым… Напротив него находились Данилин и Шульга. Они тоже пили чай молча, не влезая в разговор старших.

На столе стоял самовар, кофейник, нескольку бутылок со спиртным на разный вкус, впрочем, открытой была только бутылка коньяка. Сервиз был из мельхиора, сплава небьющегося. О необходимости такого свойства напоминал дирижабль. На ветру он качался, словно корабль на волнах.

Когда вошел батюшка, Сабуров сделал неопределенный жест: не то поприветствовал, не то предложил садиться. Не то и то и другое.

…И оказалось, что батюшка прибыл как раз вовремя: Сабуров как раз делился своими мыслями.

– Вот скажите, господа, я пятый год болтаюсь между землей и небом. Чувства, надо сказать потрясающие… Помню, как-то пришли японские крейсера, бомбардировали Владивосток. Батареи им отвечают… На земле смерть, металл… А я над этим всем вишу в корзине воздушного шара. А я, значит, по телефону руковожу огнем, направляю, стало быть… И сделать мне никто не может… Словно я Господь Бог…

– Гордыня человеческая… – пояснил отец Арсений, наливая чаек.

– Вот и я о чем… А тут, получается, что кто-то летает и выше нас. Гораздо выше… Что сие значит? Какие выводы надобно нам сделать?..

– Выводов я вижу несколько, – отвечал Грабе. – Во-первых, нам самим надо выбираться в космос – они смогли и у нас получится. Во-вторых… Да «во-вторых» вы и сами видите по своему кораблю: война будет подниматься все выше и выше… Небо перестанет быть мирным местом… Мы или наши потомки будут летать на кометах, как известный барон на ядре. Я все же полагаю: вероятна война миров, планет…

– Не дай боже… – пробормотал Попов.

Батюшка Арсений поглаживал кота по загривку. Когда ладонь шла от морды к спине, кожа натягивалась, веки приоткрывались чуть больше. Но как только рука оказывалась в воздухе – закрывались в дреме…

Он все же откупорил бутылку мадеры. Налил себе. Подумал, и милостиво наполнил бокалы, стоящие перед подпоручиками. Налил до половины.

– Господь всемогущ… – заметил батюшка. – Будет милостив – отвратит сию напасть от нашего народа.

В свой кофе Сабуров добавил коньяка, сделал глоток, словно заново осмотрел зал. Заметил батюшку, оживился:

– А вот скажите-ка мне пожалуйста… Во что пришельцы верили?

– Не могу вам этого сказать, – ответил Грабе, хотя вопрос обращался не столько к нему. – Пока наши исследования так далеко не продвинулись. Они вообще не продвинулись.

– Я так думаю… – заметил Сабуров. – Надобно найти в звездолете вещь совершенно ненужную. Наверняка она и будет частью их божественного культа.

– Что вы такое говорите! – ахнул батюшка. – Вы… Вы… Нигилист!..

– А что я такого сказал? Я ж не про Христа сказал, а про инопланетян. К слову сказать, никто пока не слышал ни о какой священной машине! Это тем более странно, что от машин проку поболее, чем от большинства идолов.

Попов, смакуя вино, заметил:

– У буддистов есть молельные колеса.

Но Сабурова уже было не остановить.

– Божество инопланетное вам не понравится, батюшка… Вот запустим мы небесную колесницу, полетим к небу, узрим Господа и окажется, что по его образу и подобию сотворены как раз не мы, а несчастные пришельцы…

– Может статься, они сотворены по образу Диавола…

– Так чертей совсем не так рисуют! Где у пришельцев рога и копыта?.. Где огнедышащий орган? Где запах серы наконец?.. Ну да ладно… Я о чем… Вот у нас тут инопланетный корабль. Это пока тайна для обывателей, но мы знаем, что наверху есть как минимум один населенный мир. Стало быть – множественность миров. Стало быть – Бруно сожгли зря. Опять же, стало быть – отцы католической церкви ошибались. А может быть и не только католической…

И посмотрел на отца Арсения.

Тот вспыхнул:

– Я думал, вы как флотский офицер – русский патриот, монархист, черносотенец!

– Я патриот и даже русский. Но вот с остальным – незадача. У нас в отряде один хороший механик – да и тот Ильюшка Пельцман. Ну и как после этого быть черносотенцем?

– прямо-таки диву дивлюсь: как это вас, такого вольнодумца и безбожника назначили командовать такой важной для Государя и отечества техникой!

– Ну а кого еще назначать? Я, между прочим, и на подводной лодке ходил, в том числе и в бой, против японских миноносцев. Потом на аэростатах поднимался, налетал более двенадцати часов… Или же надобно другого было выбрать? Который не бельмеса не соображает ни в лоциях, ни в навигации, но который ежедневно икону молит и даже раз с государем Императором христовался?

– Да вы нигилист! Хуже того – вы большевик.

– Не имею к ним отношения… – ответствовал Сабуров.

О чем-то он в ту минуту задумался, и ответ его прозвучал не то чтоб уверенно. Это подбодрило батюшку, и он перешел в атаку:

– Бог един на небе, так и на земле у нас един царь наш!

– Но позвольте, стран ведь много… Некоторые вовсе без царя управляются, коллегиально, как, скажем Северо-Американские…

– Сие есть искус дьявольский! Как у народа может быть сто господ?.. Это же каждый свое будет гнуть! Не зря царь на царствие венчается, обручается со своим народом! Не зря же в народе про безумцев говорят, мол, без царя в голове!

Говоря это, батюшка стал гладить кота все быстрее, все энергичнее надавливая на того. Кот от подобного проснулся, выскользнул с колен, и по шатающейся палубе удалился в угол салона, уселся под клеткой с кенарем.

– Вот признайтесь! – не успокаивался батюшка. – Вы ведь анархист! Вы желаете страну разрушить, царя свергнуть! Ввергнуть державу в хаос.

Батюшка калился, входил в раж, остальные присутствующие потупили свой взгляд.

Выходило, будто бы батюшка прав, и как-то неудобно получается с этим командиром дирижабля.

– Вот завтра супостат нападет. Солдаты православные в бой пойдут и отечество с винтовками наголо! А вы что?.. Под облаками станете болтаться и ждать, когда враг помазанника божьего свергнет?.. Вы же против государя и государства!

– Нет!

Ответил Сабуров резко, словно саблей полоснул, срезал.

– Что «нет»? – удивился даже батюшка.

– Я, знаете ли, и в бой ходил… На крейсере. Бой был, пусть и не такой как на суше, только когда многопудовая болванка опадает – горя много… Но я не о том. Вот смотрите, – капитан указал на лежащего рядом кота. – Кенарь заключен в клетку. С одной стороны за прутьями – свобода, но с другой за ними же – кот. Картина классическая, не так ли?.. Пока она под защитой – поет сколь ей угодно. Но окажется на свободе – и ей может статься будет не до пения… Вот и государство наше сродни этой клетке… Защищает слабого, в том числе и путем ущемления его свобод. Только государство, прутья этой решетки – это совсем не царь. Это люди. Я пока не видел, чтоб цари в атаку ходили, как вы метко выразились: «с винтовками на голо».

Сидящие за столом хохотнули, настолько громко насколько позволял чин. Два штабс-капитана отпустили негромкие смешки, есаул улыбнулся и тут же перекрестился. Шульга полуулыбнулся прикрыв рот бокалом. Андрей улыбнулся вовнутрь себя.

– Это вы зачем сказали?.. – удивился батюшка.

– А страны и без царей хорошо существуют. Я ходил по морям, видел. И недурно, надо сказать, существуют.

– Так вы у нас желаете царя свергнуть?..

– Ну что вы… Просто я вам говорю, что существуют иные формы государств, религий. Как вы видите – и иные формы разумных существ. Задумайтесь над этим.

Батюшке стало неуютно за этим неуютным столом. Он поднялся и гневно вышел прочь. Кот последовал за ним.

– Зря вы так… – усмехнулся Грабе. – Мы же все царю присягу давали.

– Аркадий Петрович, вы, конечно, извините, но ваша фамилия… Вы ведь из служилых немцев? Наверное, во времена Петра прибыли?..

– Еще позже, – улыбнулся Грабе. – Я из поляков. Наверное, мой предок был каким-то Грабовским или что-то вроде…

– Ну вот. А моя фамилия ведет род от царевича Чета, чингизида, и куда древнее Трубецких, не говоря уже про всех фрязей и немцев…

– Только не говорите, что Россию вы любите более меня.

– Я и не говорю. Только вот идеальную Россию мы видим по-разному.

– В самом деле? И как же ее видите вы?

– Я полагаю, что мы много потеряли, что не казнили как во Франции или Англии королей, а только холопствовали перед ними.

– Может быть, все впереди… – ляпнул неосторожно Шульга.

И тут же зарделся: ему хотелось успокоить Сабурова, он сказал не подумав явно лишнее. И после все смотрели на него осуждающе. Даже Сабуров.

– Вот это меня и пугает, – сказал он. – Ибо все хорошо в свое, надлежащее время. Перец с горчицей хороши к первым блюдам, но неуместны к десерту.

Взрыв

В своей палатке Попов производил необходимые расчеты. На карте, сделанной вручную, делал отметки: где и какой заряд поместить.

Пояснял зашедшему Данилину.

– Мы произведем серию небольших взрывов по периметру, чтоб вызвать в земле толчки… Затем начнем подрывать заряды от центра к периферии… Если делать это с некоторым опозданием, можно добиться, что взрывная волна будет складываться и усиливаться…

Скоро на дирижабле привезли динамит и сотни километров бикфордова шнура.

Все это было сброшено с дирижабля в места, указанные Поповым.

Затем он и Грабе снова ушли в тайгу на неделю. Порой к ним на дирижабле прилетал Сабуров и Данилин.

Лес местами казался запутанным в паутину какого-то гигантского паука. На деревьях висели пакеты со взрывчаткой.

Наконец, в один день Попов сообщил Сабурову:

– От греха подальше – уведите дирижабль…

– Как далеко?..

– До Енисея – должно бы хватить…

– В котором часу вы намереваетесь подорвать заряды?

– Вы почувствуете это.

– Даже над Енисеем?

– Даже там…

Дирижабль ушел, предварительно высадив Грабе и Попова в указанном месте. Заключенные были отконвоированы в овраг, там же, рядом место заняли ученые.

Ждали долго…

Наконец – рвануло!

Над тайгой пронесся горячий ветер, пригнул верхушки деревьев. С них градом на землю посыпались шишки.

В лагере вздрогнула на пядь земля, речушка словно выпрыгнула из русла: на берегу остались лежать удивленные и оглушенные рыбы.

Взрывной волной снова повыбивало недавно вставленные стекла в Дураково, треснуло что-то в Иван Ивановиче. Отзвуки взрыва было слышно даже в Тайшете, а сотрясение земли отметила сейсмическая станция в Лондоне. Но первое списали на далекий гром, а второе на незначительные подземные толчки.

Уже в сумерках прибыл дирижабль, привез слегка контуженных, но довольных штабс-капитанов.

Утром все желающие отправились осматривать место подрыва с воздуха.

Получилось вполне впечатляюще.

Многовековые деревья оказались поваленными, раздавленными, вырванными с корнем. Казалось невероятным, что подобное разрушение было произведено только динамитом.

Впрочем, действительно, здесь был не только динамит…

– Под землей тут газ залегал, не то чтоб очень глубоко, – пояснял Евграф Петрович. – Я сделал ряд взрывов сперва чтоб земля содрогнулась, чтоб газ вышел. Ну а потом подорвал основные заряды! Красиво ведь получилось, правда?.. Смотрите, как забавно: завал в форме бабочки… Это я придумал. Решил, что круг или там эллипс – это просто скучно. К тому же надобно было учесть рельеф местности…

Его слушатели согласились что да, весьма необычно.

Сабуров положил свой воздушный корабль на обратный курс.

И когда уже дирижабль причаливал к вышке, Беглецкий вспомнил:

– Слушайте, мы забыли…

– Что забыли?..

– Нам надобно было по музеям собрать метеоритные тела и зарыть их в месте взрыва. Потому как их наверное будут искать…

Грабе задумался: если начать собирать по музеям осколки метеоритов – то это будет заметно. После – махнул рукой.

– Да ладно. Пусть будет некая загадка, пусть потом думают: болид упал, а осколков нет. Все нормально.

Последние деньки

В чашке чая на жидкости лежало тоненькое облако пара.

Сабуров сдул его в сторону и сделал глоток:

– А все же хорошо здесь. Хотя, конечно, комарье надоедливое…

Грабе кивнул: Комары действительно надоедали. Из-за них приходилось постоянно ходить в плотных штанах и куртке.

Глава экспедиции подумывал выписать всем шляпы как у пчеловодов, но махнул рукой: в общем-то уже скоро почти всем лагере выпадала дорога дальняя и казенный дом. Правда куда и какой именно – об этом не знал даже Аркадий Петрович.

– …И Дураково и Иван Иванович подлежат расселению, – делился он своими мыслями с Поповым и Данилиным. – В них слишком много свидетелей. Хоть куда их надо расселять… Куда пожелают. Хотят в Крым – пожалуйте в Крым. С городом проще. Там острог закрыть, перевести солдат – и сразу половина города без работы. Ну и с деревней… Придумаем что-то, в общем… Андрей Михайлович?..

– Слушаю…

– Из Ивана Ивановича надобно сопроводить имущество семей Латыниных… И Тарабриной Марии Федоровны. Вы отбудете с проводником. Ваша миссия – сопроводить их к Тайшету и далее к Красноярску. Вам окажут надлежащую помощь. Думаю – справитесь…

Андрей кивнул. Это было не совсем то, о чем он мечтал, но приказ – есть приказ.

– Далее, – продолжал Грабе. – Лагерь будет ликвидирован в течение недели. Вы готовы?..

Теперь вопрос обращался к Попову.

Тот кивнул не задумываясь: долго ли умеючи?..

***

Лагерь покидали вчетвером: Пахом как проводник, Латынин, Данилин и Тарабрина.

Уезжали утром, после завтрака и чашки чая.

Андрей окинул взглядом лагерь, полагая, что видит его в последний раз. От увиденного становилось предельно невесело.

Уже проснулись арестанты. Они пили чай из кружек, и грелись вокруг бочки из-под газолина – по утрам уже становилось зябко.

В бочке весело полыхал костер. Порой кто-то подбрасывал дровишек или просовывал в дыры щепку, от которой потом прикуривали…

На виселице висели скованные одной цепью каторжане. Повесить их есаул приказал два дня назад – один из них отобрал пайку хлеба у слабого, тем самым сделав ограбленного еще слабей. Вор бросился в ноги Грабе, но тот оставил в силе решение казака – все равно скоро от арестантов надо было избавляться.

Чтоб не травмировать штатских, желательно было отправить их из лагеря.

– Ну что, пора в дорогу?.. – не то спросил, не то распорядился Грабе.

Рядом с ним стояла Мария Федоровна. Они расстались скромно, обменявшись лишь краткими поцелуями в щеку.

Докторесса запрыгнула в седло лихо: словно всю жизнь она не лечила больных, а проехала в седле американские прерии. Поставила ножку в стремя, чуть задумалась, выдохнула… И мгновением позже сидела в седле как влитая.

– Ну что, с Богом? – спросил Грабе.

– С Богом… – отозвались все.

Беглецы

…Шли долго, поднимались по течению реки, хотя Павел был иного мнения, считал, что нужно идти вниз. Реки ведь куда-то впадают: в озера, в моря, на крайний случай – в океан. На берегах водоемов стоят города. А истоки? На Украине Павел видел их несколько: одна река вытекала из болотца, другая собиралась из ручейков, бьющих из-под скалы.

Но случилось иначе.

Позади осталось уже множество притоков и река из огромной реки превратилась в бурный ручей, который тек по дну глубокого оврага. Над оврагом был переброшен капитальный мост.

Впрочем, о его существовании беглецы узнали гораздо раньше: когда по мосту прогрохотали тяжелые подводы.

Мост охранял солдат – с винтовкой за плечом, с видом серьезным…

Но скучающим…

Пашка подумал, что теперь им предстоит путь долгий, вдоль дороги, до подходящего селения, где можно будет раздобыть одежду.

Но поляк решил иначе, он пошел вперед резко, без сомнений. Ступил на мост, стал шагать по нему. Навстречу обернулся солдат.

Вид оборванцев не оставлял сомнений в их недавнем роде занятий.

Солдат снял с плеча винтовку, передернул затвор:

– А-ну, стоять, души кандальные…

Когда между ними оставалось шагов десять, не более, дунул ветер, донес до часового смрад от арестантов. Первой мыслью было пристрелить их тут же и сбросить в реку, от греха подальше. Потом подумалось: за пойманных арестантов дают денежку. Не то чтоб очень большую, но если покупать не казенную водку, а местный самогон, настоянный на кедровых орехах…

Но у поляка было иное мнение на этот счет. Не дойдя до солдата шагов пять, он остановился.

Предложил:

– Смотри…

Поляк протянул руку так, чтоб она оказалась за ограждением моста. В ней было то, что за долгие дни и вечера поляк выиграл у кандальных обитателей лагеря. Было немного. Платиновый зуб вернуть не удалось, зато имелось четыре зуба золотых, две золотых же монеты, полдюжины жемчужин разного цвета и размера.

– Смотри, солдат… – продолжил Поляк. – Если ты сейчас нас арестуешь, я поверну ладонь, и все это окажется в воде холодной, быстрой… И хер там кто это найдет… Тебя, парень, будет хвалить начальство, ставить в пример. Может, какую смешную премию выпишут. Зато твои друзья по казарме тебя на смех поднимут… Потешаться будут! Нет, ты не станешь миллионером с этой мишуры. Но пару месяцев или даже годик проживешь весело… Ну что, решай: тебе это или реке?

И поляк подкинул это все вверх. Поймал все, за исключением одной жемчужины. Та падал вниз долго, секунд пять, пока не коснулась речной пены и не исчезла навсегда с глаз людских.

Солдат понял намек: думай резвее.

И он принял решение…

Смерть докторессы

– Пахом, милый… Я устала! Я дальше не поеду…

Пахом, который, бывало, голыми руками душил волков, покраснел, словно свекла: еще никто в его жизни не называл его милым.

– Да помилуйте, барыня! До города версты со две! – возмутился Латынин.

– Ну и что, что две! – капризно надула губки Тарабрина. – Да я уже устала в этом седле сидеть! Задницу натерла! Я эти две версты пешком лучше пройду.

Строго говоря, две версты было до дома Тарабриной наискосок, через речушку. Однако чтоб попасть в город кортежу требовалось объехать лесок, потом пересечь реку по узкому мосту, вернуться назад. После – вернуться немного назад, но уже по другому берегу реки.

И очутиться в центре городишки, откуда до дома докторессы было еще с полверсты.

Поэтому Мария Федоровна сообщила:

– Я лучше пешком. Все одно дома буду раньше.

– Да темнеет уже! Волки тут могут быть! Съедят вас, и что я Аркадию Петровичу скажу?..

– Я проведу… – вызвался было Пахом. – Дерко сиветь будя… Бирюк може пасться.

Но докторесса была другого мнения:

– А меня господин подпоручик проводит…

И премило посмотрела на Андрея.

Потом Андрей часто вспоминал этот взгляд. Он являлся ему во снах, страшных и не очень. Думалось: не будь его – все бы сложилось иначе…

А тогда…

…Тогда Андрей чувствовал себя уставшим. Он уже предвкушал, как с дальней дороги вымоется пусть даже в холодной воде и ляжет спать на что-то мягкое и сравнительно ровное.

Но далее подпоручик напоролся на тот самый милый взгляд и понял, что не сможет отказать.

Очень скоро они остались вдвоем, двинулись по узкой тропинке через ореховую рощу.

Когда шли через лужайку, Мария Федоровна принялась рвать цветы. После – будто невзначай Мария Федоровна взяла Андрея под руку. Они пошли, словно пара по какому-то променаду.

– Признаюсь, – проговорила Тарабрина. – Я нарочно хотела с вами остаться наедине. Мне надобно с вами поговорить.

– О чем же?..

– А скажите, вы Аркадия Петровича давно знаете?

– Больше года.

– У Аркадия Петровича наверняка есть жена, невеста, барышня?

– Ну вы же видите – он кольца не носит.

– И что с того? Я видывала мужчин, которые не носили кольца, но имели семьи, детей…

– Нет, Аркадий Петрович не из таких…

– Отрадно слышать. Но почему так?

– У него будто была невеста, но все расстроилось. Она его оставила. С тех пор он один.

– Дура…

– Может быть, но я думаю, Аркадий Петрович был тому и рад. Как Елизавета Девственница была помолвлена с Англией, так он обручен со своей службой.

– Ну, это исправимо… Вы не находите, что это несправедливо? Такой интересный мужчина – и сам…

В воздухе все явственней пахло сентябрем. Крепло предчувствие осени.

День клонился к своему закату.

Поле заканчивалось совсем маленькой рощицей. За ней свои медленные воды несла здешняя речушка. Вместо моста через нее был переброшен ствол срубленного рядом дерева. Ствол был где-то с аршин в диаметре, ограждения не имелось. Пройти по нему под ручку было никак невозможно.

Андрей задумался на секунду: кто должен согласно правилам хорошего тона первым пройти по бревну через сибирскую речку?

– Ну же! Идите! – из размышлений вырвал его голос докторессы. – Чего вы ждете.

По бревну Андрей прошелся быстро, спрыгнул на том берегу, развернулся, чтоб подать руку барышне.

Мария Федоровна шла медленней, аккуратней. Она уже протянула руку на встречу поданной ладони Андрея. Пальцы соприкоснулись…

И тут бревно качнулось. Едва сохранив равновесие, Тарабрина спрыгнула на землю, и оказалась в объятиях Андрея…

– Поймал… – сообщил Андрей.

Тарабрина улыбнулась. От нее пахло лавандой и чем-то чистым. Данилину было так приятно держать в своих руках женское тело.

– Не бойся, мальчик… Я не кусаюсь… Все хорошо… – прошептала Мария.

Голос ее был с небольшой трещинкой, с хрипотцой, даже когда она шептала.

Некоторое время они стояли без движения…

– А вот и не поцелуешь…

Андрей воспринял это как вызов, приглашение. Его губы потянулись к ней. Но Мария Федоровна легко уходила от поцелуя.

Затем произошло то, что просто в этом положении не могло не произойти.

Они поцеловались.

Губы соприкоснулись, языки коснулись друг друга…

Андрей подумал: как это приятно.

По организму разлились светлые и приятные чувства – все более ниже пояса.

Впрочем, вкус поцелуев был какой-то странный, кисло-морковный. Данилин сначала не мог понять – отчего?

Затем понял: из-за папирос, которые курила Мария Федоровна.

Андрей целовал страстно, все сильнее обнимая женщину, словно вдавливая в себя.

– Легче, легче… – просила Мария Федоровна, не убирая губы. – Я обманула тебя, мальчик… Я кусаюсь…

И легонько укусила его за шею.

После – выскользнула из объятий.

Пошла прочь.

Андрею не оставалось ничего кроме как поспешить за ней.

Когда Данилин ее почти догнал, докторесса заговорила:

– Вы должны меня простить…

– Да за что же?..

– За мою слабость. Я виновата, я – старше вас…

– Полно вам… Вы не виноваты… Или же… Или я виноват вместе с вами.

На мгновение Мария Федоровна обернулась, улыбнулась Андрею:

– Надеюсь, мы с вами останемся друзьями.

Андрей слишком поспешно кивнул головой.

Почти сразу за речкой начинались предместья городка.

До дома докторессы было действительно недалеко: прошлись проулком мимо дерева, с виду акации. На ней не было ни листочка.

– Вы знаете, чем странно это дерево?.. – спросила докторесса.

– Чем же? Тем, что оно засохло?..

– Отнюдь… Оно живо. Ветки растут, по ним бежит сок. Но уже много лет на нем нет ни листочка.

– Разве такое может быть? – удивился Андрей.

– Выходит, что может.

Через двор уже был дом Тарабриной.

Скрипнула калитка, прошлись по дорожке. Мария Федоровна вручила Андрею букет. А сама начала открывать замок на двери.

После вошла в дом.

Андрей взглянул на гаснущий закат, и вошел за ней.

Замешкался в коридоре, прикидывая надо ли снимать сапоги. С одной стороны было невежливо оставаться обутым. С другой стороны – ноги были замотаны в несвежие портянки.

– Да не разувайтесь, пол все равно надо мыть… – заметив колебания, разрешила Мария Федоровна. – Затхло в комнате, не находите?.. Надо бы окна открыть, проветрить!

– Так гнусь налетит…

– Да пусть, выгоню потом.

На стене, над пианино висел фотографический портрет: Мария Христофоровна с каким-то мужчиной.

– Мой муж… – пояснила докторесса. – Ныне покойный. Спился…

В углу стояла небольшая газолиновая электростанция.

– Зачем она вам?.. – спросил Андрей.

– Вдруг придется Франкенштейна воскрешать… Я же доктор, Андрюша!..

И Мария Федоровна указала на прожектор, повешенный над кушеткой.

– Осмотры лучше проводить под электрическим освещением… Да и вообще я полагаю, что за электричеством в медицине будущее. Вы читали «Учебник электротерапии» Вильгельма Эрба? Нет?..

На примус Мария Христофоровна поставил чайник, разожгла огонь.

Проговорила:

– Я бы предложила остаться переночевать у меня, но это может быть истолковано неверно обывателями… К тому же я так измотана дорогой… Дорогу, я надеюсь, найдете…

И, едва заметно указала Андрею на дверь.

Тот повиновался: положил цветы на пианино, и ушел безмолвно, словно зачарованный теми поцелуями…

***

В далеком Кабуле только как раз за горами таяли последние лучи света. Горнист в казармах напротив уже сыграл отбой. С минарета муэдзин напоминал правоверным о необходимости ночной молитвы. В здании английской миссии у радиоприемника скучал Джерри Астлей, порой вращая направленную антенну.

Эфир был практически пуст. Где-то около Карачи открытым текстом работали радисты с каких-то кораблей. Что-то неопределенно шумело на востоке. На севере грохотал ураган, его разряды было слышно за сотни миль. Порой прорывалась морзянка со стороны Европы. Астлей замечал, что ночью радиопередачи проходят гораздо дальше.

Джерри повернул антенну в сторону Санкт-Петербурга. Эфир как раз прошибла короткая радиограмма: буква-цифра-буква-цифра. Следовало ожидать ответной.

Сначала Астлей полагал, что это какая-то шифровка, но быстро понял: так коротко что-то зашифровать невозможно. Потом думал, что это просто проверка связи. Затем сообразил: петербуржец и его адресат просто играют в шахматы по переписке. От совершенного безделия Джерри нашел в миссии шахматную доску, записанную партию прошел ход за ходом. Складывалось впечатление, что игроки довольно среднего дарования: часто делают свои ошибки, и зачастую щедро не замечают чужие.

Астлей ожидал очередного ответа, но вдруг где-то рядом, на соседней частоте послышался треск. Джерри стал работать верньером, попытался изменить положение антенны… Но второй сигнал размещался где-то рядом с первым, хотя и шел на другой, более длинной волне.

Кто-то, находящийся в Сибири постоянно слал два символа: «К?». Походило на то, что кто-то вызывал на связь другую радиостанцию. Наконец пошел ответный сигнал. «Тире-точка-тире» – тот же «К» но без знака вопроса. Вторая радиостанция дала ответ: к приему готовы.

Сомнений не оставалось: в тайге имелось два разных передатчика, на них работали два «клоподава» с различным телеграфическим почерком.

Радиостанция из Сибири послала короткий тарабарский запрос, вероятно проверяя с нужным ли абонентом имеет связь. Ей ответили.

В руке Астлея появился карандаш, хотя англичанин прекрасно понимал всю тщету своих усилий. Походило на то, что вторая пара также работает по кодовой книге, взломать подобное представлялось пока невозможным.

Но связь оборвалась почти в самом начале на полузнаке. Ни на следующий день, ни в последующие второй приемник из Сибири в эфире не появился.

Астлей чувствовал: там, за горами и за одним морем произошло что-то неисправимое…

***

Дом градоначальника был недалеко. Туда вела сравнительно простая дорога – следовало пройти улочкой до тракта, а уж по нему, мимо острога добраться до нужного места.

Но Данилин решил срезать, направился через поселок.

Городишко был мал, заблудиться в нем нет ну никакой возможности – думал Андрей.

Однако все оказалось куда сложнее. Улицы то переплетались, становились узкими проходами, по которым пройти можно только нетолстому человеку, то и вовсе подло заканчивались тупиком.

Приходилось возвращаться, снова плутать, налетать в темноте на заборы, ямы, кучи мусора.

Городок спал, хозяева давно уж потушили лампы, свечи и лучины. Лишь где-то за окнами, за ставнями тускло горели перед образами лампадки.

От шагов Андрея просыпались собаки, и лаяли на него. Часто прятались в кустах у заборов, а потом резко кидались, пытаясь видимо напугать.

Вряд ли собаки не понимали, что от Данилина – опасности никакой. Он ведь не бросался на ворота, не лез через забор. Даже пистолетом не грозил. Но псов это не смущало – уж таков был их собачий порядок: облаять прохожего, напомнить хозяевам, пусть и спящим о своем наличии.

Андрей шел, желая выбраться хоть куда-то – хоть на околицу города, к тракту, к дому градоначальника. Но нет же, путаница улиц казался бесконечным. Было удивительно, как такой большой лабиринт поместился в таком маленьком городе.

И вот, наконец, когда Андрей был близок к тому, чтоб разбудить кого-то да спросить дорогу, он увидел странное, голое дерево, мимо которого проходил в самом начале скитаний. Только тогда оно было справа, а теперь слева…

Пройдя еще немного, Андрей увидел покосивший забор, за которым стоял дом докторессы.

Было слышно, как работает газолиновый генератор, горел свет яркий электрический свет.

Андрей прошел во двор, дверь в дом была открыта. Немного подумав, Данилин решил не стучаться. Прошел через сени в коридор. Под его ногами не скрипнула ни одна половица. Легкий сквозняк качал занавеску, что закрывала проход в зал. Сердце билось, словно пойманная в ладони птица. Андрею казалось, что сейчас он не просто убирает занавеску, а сейчас обнажит какую-то тайну.

Да что там какую-то! Данилин явно представлял какую: он вспомнил вкус губ Марии Христофоровны. Сейчас будет неловкость, шепот, поцелуи… И что-то еще.

За занавеской действительно была тайна. Но совсем, совсем другая.