Текст книги "Литерный эшелон"
Автор книги: Андрей Марченко
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)
После того, как анархисты сожгли «Лондон», в городе осталась лишь одна гостиница.
Располагалась она ровно напротив образовавшегося пепелища, и хозяин оставшегося заведения порой размышлял: а не такая уж и плохая штука – монополия. Может, следует договориться, дабы анархисты во второй раз пустили все дымом.
Но с иной стороны, город не такой уж и большой, сюда не спешат курортники. И за месяцы, пока «Лондон» пребывал в прахе, выручка выросла, но не так чтоб очень.
Доходили слухи, что выкупившие пепелище намеревались вести дела в прежнем русле, организовать игральный притон и платить взятку полицмейстеру. И первый взнос за разрешение уже заплачен. Будто даже фишки собирались использовать, оставшиеся от прежнего владельца.
И что? Опять шум? Опять в месяц двое или трое, выпьют шампанское, но отпустят извозчика за счет заведения…
Потом прислоняться к стене: дома может быть, их будут ждать родные, но им так стыдно, безумно стыдно взглянуть в глаза. Даже в последний раз.
И тупая револьверная пуля вышибет из тела дрожащую душу. Тело, и без того бренное, на шаг ближе станет к праху.
Выстрел, наверное никто не услышит за музыкой… Или все сделают вид, что не услышали – ведь для кого-то та ночь будет слишком хороша, чтоб обращать внимание на неудачников. Никто не подумает: вот еще один несчастный освободил место. Об кого следующего судьба вытрет ноги?.. Не об смеющегося ли ноне?..
И тело остынет в подворотне. Бездомные собаки будут слизывать кровь и мозги с брусчатки…
А утром, когда печальные мортусы (а чего им веселиться?) будут грузить тело на дроги, владелец «Лондона», вернее уже «Праги» будет делать удивленное лицо, а пристав – делать вид, что верит этому удивлению.
Так может, все же, кликнуть анархистов?..
Ну а ежели те войдут во вкус, сожгут не только «Прагу», но и гостиницу напротив?..
Нет, определенно: лекарство – опаснее болезни.
***
Как ни странно в тот же миг об анархистах размышляли люди ровно над головой владельца гостиницы уцелевшей.
– …А он что?.. – спросил человек, лежащий на кровати.
Его собеседник, разглядывая улицу через щель в жалюзи, ответил:
– Да сбежал он. Вылетел в окно, по улочкам и ушел в камыши… Я появился через четверть часа, уже было поздно и темно. А так бы – уже домой собирались.
Лежащий поднялся – это был Лещинский, лучший сыщик, который работал на Запасное. Отдыхал он даже не сняв пиджак своего бумазейного костюма.
– Кхе-кхе… Выглядит легко, – проговорил он. – Это же надо! Бежать из Сибири и вернуться к себе в город. И сразу к друзьям! Слишком просто.
– А все же интересно, – начал подручный. – Что в нем такого?..
– Это не наше дело. Просто убейте его, как только он окажется на расстоянии прицельного выстрела. Убейте где угодно – в доме, на улице, хоть посреди базара, на глазах сотен людей – потом вас оправдают все равно…
– Я слышал об этом много раз. Но, может быть, в нам неизвестном таится то, что даст след?..
– Думаю, что надо – генерал нам сообщил. Кхе-кхе… Впрочем, к делу… Вдвоем мы, вероятно не справимся. Он может затаиться в городе, но я думаю, что отправится куда-то… Поскольку пришел он с востока, то вероятен запад… Любое иное направление кроме восточного. Нам надо разослать его приметы на станции и в города где-то в радиусе верст тридцати… Думаю он пойдет пешком, шарахаясь от трактов и железной дороги. Хотя одну глупость он уже сделал. В телеграмме следует указать, что он особо опасен, причем как-то поярче, дабы его при задержании пристрелили не колеблясь. Меньше риска и меньше работы. Справитесь?..
Подручный кивнул:
– Все же странно будет, что мы ищем человека, который считался мертвым. Выдать его за кого-то другого вряд ли возможно. Слишком о нем хорошо помнят тут…
– Какая разница. Может, сбежал, может – не того повесили. Всякое бывает. Отбросьте сомнения – просто действуйте. Вам предоставлена свобода – вот и пользуйтесь ей. Результат все спишет.
***
От спанья на качелях ломило спину.
Павел проснулся раненько – его разбудил предутренний хлад, который ветром потянуло с реки.
Анархист проснулся, огляделся, вспомнил вчерашнее…
Стало грустно: знакомых, друзей, к которым он мог бы решительно обратиться за помощью не было. Имелись какие-то далекие знакомые, но уверенности в них не было: в лучшем случае просто не помогут, а то и кликнут полицию…
И денег в кармане оставалось всего-то копеек пятнадцать.
В городе было решительно нечего делать и Павел побрел прочь: спустился к реке и вдоль нее побрел по полевому пыльному шляху.
Осень чувствовалась и здесь, на Украине. За тюрьмой и сибирским арестантством лето прошло незаметно. Для Павла это был год без тепла.
Хотелось убежать от надвигающихся холодов, и Пашка пошел туда, где, по его мнению, находился юг.
Чуть не в самом начале дороги, на проезжем шляху, в коричневой пыли лежала незаметная копейка двуглавым орлом вверх.
Относительно поднятой копейки Пашка знал две взаимопротивные приметы. Первая гласила: «Копейку найдешь – рубль потеряешь». Вторая гласила, что напротив, эта монетка, да еще орлом к верху – к удаче.
Павел склонялся ко второй. Думал: с какой стати найденные деньги к потере? Да и рубля, который можно было потерять, у него все равно не было.
Вдоль дороги росли грецкие орехи, и Павел то и дело останавливался, бил их на камнях, ел, набивал ими все карманы.
К обеду отошел от города совсем недалеко – верст на десять. После полудня солнце уже светило совсем по-летнему и, спрятав одежду в кустах, Павел искупался в реке.
Он не видел, как по дороге скрытой от него деревьями прокатила двуколка с Лещинским и его подручным.
После Павел отправился далее. Дорога привела его к водяной мельнице, перегораживающей реку. От шляха по плотине шел неширокий мосток – ко двору мельника, который находился на той стороне реки. Дорожка там и заканчивалась тупиком. Получалось, что мельник живет как бы и возле дороги, и как бы в стороне. За домом мельника раскинулось бескрайнее поле подсолнечника.
Во дворе имелся колодец – для питья мельник воду из реки не брал. Как убедился Пашка, от той уж сильно несло тиной.
Павел перешел на ту сторону реки, бросил в колодец ведро, после долго пил воду, рассматривал окружающие поля, рощи.
Хотя на доме был указан номер: два с четвертью, мельник жил одиноко.
Рядом не было никаких домов. Оно и понятно: не везде можно построить мельницу. Не всем будет удобна та запруда. Не всем хотелось жить рядом с мельником: ведь известно, что мельники нечисты на руку и водятся с нечистой силой.
Вышел мельник, осмотрел парня. Спросил:
– Кто таков будешь?..
– Да так… – Павел неопределенно пожал плечами.
Мельник кивнул: все с тобой ясно.
– Ищешь работу?..
– Ну да…
– Что умеешь?..
– А что надо?..
– Да все больше – мешки таскать.
– Наука будто несложная…
– Ой не скажи. Бывает за неделю мешков натаскаешься… А ты какой-то бледный, как в подвале сидел. Чего за лето не загорел?
– Да на севере был. А там не позагораешь. Даже в пиджаке холодно…
Мельник подошел, бесцеремонно пощупал мышцы на руках Павла. Взглянул в глаза. Попросил:
– А-ну дыхни.
Изо рта у Павла пахло неприятно: зубы ему приходилось чистить очень давно. Но мельник ожидал услышать другой запах.
Запах перегара.
Его не было.
Мельник кивнул.
– Пожалуй, сгодишься… Так что? Работа нужна?..
Выходило, что копейка будто и правда приносила удачу: работа, а значит и деньги словно нашли его сами. Павел кивнул.
***
Но, по крайней мере, насчет тяжести работы мельник не соврал. Работа и правда оказалась тяжелой: в следующий день пришлось разгружать и нагружать бесчисленные телеги с зерном или мукой.
Вода била по плицам, скрипела несложная мельничная механика, жернова перетирали зерно в муку. В воздухе висела белая взвесь. Она медленно оседала абсолютно на всем: на полу, стенах, на мельнике и его помощнике. Белыми становились шевелюра, брови, пыль набивалась в нос…
Павел таскал мешки и со злобой косился на хозяина: тот с кем-то то и дело разговаривал, брал деньги, передавал бумаги.
Зато, с каким удовольствием потом плескался Павел в реке.
Мельник тут же рыбачил и поглядывал на работника:
– Тише ты, чертяка, рыбу распугаешь!
Рядышком, с хозяином на солнышке грелся толстый кот…
***
Под жилье мельник выделил наймиту летнюю кухню: здание маленькое, саманное, с печуркой.
В сон Павел проваливался, словно в омут. Спал крепко, но со сновидениями. За ночь просыпался редко: может раз или два.
Слишком рано хозяин не будил: первые клиенты прибывали часам к девяти утра: пока соберутся, пока доедут из сел, хуторов и деревень…
Поздние же старались отбыть еще до сумерек.
Во-первых, спокойней ездить все же в дневном свете, ночью разбойнички шалят. Во вторых, всем в тех краях было известно, что зерно меленое ночью – оно колдовское, с нехорошей силой, от него добра не жди…
Но вот беда: сентябрьские дни были длинны, наполненные полуденным, жарким украинским зерном.
Зерно пахло молоком и детством.
И все эти долгие часы – мешки, мешки, мешки…
Но работа нравилась Павлу: мышцы гудели, болели, но это была такая понятная, приятная боль. Хозяин кормил своего наймита щедро: наваристым украинским борщом, галушками, не жалел хлеба.
Вокруг была тишина на много верст.
Идиллия продолжалась три дня.
***
В третью ночь Павел спал тяжело: до полуночи снилось, будто он снова в тайге и надо копать яму под ледник. От работы ломило спину, руки. Где-то в полночь проснулся, выпил воды из заранее припасенной чашки. Затем снова провалился в беспокойный сон – яму копать было еще долго.
Но из дупла древней яблони на утреннюю охоту вылетел сыч, пролетая над огородом, крикнул первый раз, дабы спугнуть какую-то жертву.
Только мыши в это время спали глубоко под землей, зато шум разбудил Павла.
Он попытался заснуть, но сон не шел.
Услышал тихую речь: слов не разобрать. Мягкие шаги… Два человека?.. Или три?.. Кто-то тихонечко кашлянул: кхе-кхе…
Было это странно: мельник бобылевал, других работников у него не имелось. Тогда кто там, к нему приехал?.. Не иначе привезли зерно на мельницу, чтоб смолоть колдовское зерно.
Осторожно Пашка выглянул: непонятно, чего ожидать от колдунов…
На дворе действительно было трое. Кроме мельника еще двое мужчин вида городского, на колдунов непохожие. Окончательно непохожесть создавали револьверы в руках: ясно было, что ни один уважающий свое ремесло колдун огнестрельным оружием пользоваться не станет.
Мельник показывал рукой на летнюю кухню.
Павел внезапно и все быстро понял: ищут его. Верно, эти господа уже здесь были, показывали мельнику фотокарточку. А тот, встретив Пашку, нарочно предложил ему работу, чтоб потом выдать сыщикам. А весточку он передал, видимо с кем-то из клиентов, едущим в город.
Павел оделся быстро, шагнул к двери, открыл ее. Та скрипнула пронзительно, словно была не смазана специально. Не оставалось времени на раздумья: слышат ли этот звук преследователи.
Анархист рванул со всех ног.
Грохнул выстрел, пуля, словно кошка, легонько царапнула плечо.
Павел перескочил через кусты и за мгновение оказался среди подсолнечников.
– Бежим! Догнать его!
Ошибкой было то, что Павел побежал налегке, не одев пиджак. Белая же рубашка ночью была видна издалека, поэтому сыщики не теряли из вида беглеца.
Вдалеке раздался гудок: механической лавиной мимо подсолнечного поля несся поезд.
Пашка рванул из последних сил, выбежал из поля, по насыпи кинулся на перерез поезду, схватился за поручень открытой теплушки, подтянулся.
У края поля присел на колено Лещинский, вскинул револьвер и трижды выстрелил. Беглец почувствовал, как что-то ударило его в спину, он рухнул на пол теплушки.
Подручный, было, рванул вдогонку за составом, но настигнуть не смог.
Шагом вернулся к Лещинскому. Тот сидел на рельсе, пытаясь перевести дыхание.
– Не сидите на холодном, геморрой будет, – предупредил помощник.
С поля вышел изрядно запыхавшийся и отставший мельник.
– А все ваше чистоплюйство! – зло заговорил с ним Лещинский. – Я ведь ясно вам говорил: живым или мертвым! Тихонечко бы ему насыпали бы ему толченого стекла или там мышьяка! Кхе-кхе! Только не говорите, что у вас тут нет мышьяка.
– Нету.
– А как же вы крыс выводите?
– Да у меня кот-крысобой…
– Значит стеклом надо было! Стеклом!
– Да я же не душегуб какой!
– Чистоплюй!
И Лещинский сплюнул под ноги.
– Что делать будем? – спросил подручный. – Догоним?..
– Каким образом? Пока до нашей двуколки вернемся, пока в город доедем… Поезд на сто верст уйдет, а то и более… Я попал по нему. Он почти труп, если никто не поможет… Но пока я не увижу тело – не успокоюсь.
– Ну, так что? – спросил мельник. – Я таки могу получить вознаграждение?.. Конечно, мы его не поймали, но вины в том моей нету.
Подручный посмотрел на Лещинского. Тот кивнул:
– Выдай ему…
– Сколько?..
– Ставка в таких случаях обычная и известная. Кхе-кхе… Тридцать рублей. Серебром.
***
Пашка чувствовал, как из него вытекает жизнь. Подкатила слабость, темнота сгущалась. Из угла вагона появилась фигура. Чуть позже беглец ее рассмотрел лучше, насколько позволяло слабнущее зрение.
Он уже видел это лицо. Не далее как полнедели назад, это та самая женщина, что была в домишке у Натальи, у анархистов. Тогда она молчала, была будто ни причем.
Причем…
Ничего удивительного, – пронеслось в голове – это смерть. Он был обречен на смерть не раз, но лишь теперь она приблизилась к нему вплотную. И там и тут по нему стреляли. И вот – попали, убили…
Павел подумал: как для смерти – она красива. Ему захотелось ей довериться, отдаться…
***
Ночью составы ходят реже: пригородные поезда за ненадобностью не ходят, отправлять в три часа с начальной станции пассажирские – неудобно для пассажиров.
Потому ночь принадлежит поездам грузовым.
Пока удалось остановить состав, в который запрыгнул Павел, тот прошел почти четверть тысячи верст. На станции, где его все же остановили, вагоны обследовали, действительно нашли следы от пуль, пятна крови, но не убитого человека.
Теплушка была пуста.
Тогда полицейские чины и лично Лещинский обыскали пути вдоль следования состава, проверили все больницы по пути следования: не поступал ли раненый – все ровно с тем же результатом.
Лещинский опечалился, приготовившись искать далее. Но через две недели из одной реки, над которой проходил железнодорожный мост, рыбаками был вытащен труп. Его решительно нельзя было опознать из-за действия воды и известных падальщиков – раков и сомов. По телосложению он походил на беглого анархиста и имел сквозную стреляную рану в области печени.
Совпадения были более чем значительными, и с дозволения Инокентьева на имени анархиста был поставлен жирный «хер».
Белые ПескиК новому переселению казачьи семейства отнеслись безропотно.
Это было, вероятно, уже в их крови: они стали вроде православных цыган.
В самом деле, их прапрадеды были казаками запорожскими, наверняка удравшими на Сечь не от хорошей жизни. Когда по милости царицы очаг вольностей был разрушен, они ушли от обидчицы за Дунай, на службу турецкому султану. Роднились там со староверами, набирались турецких словечек. Затем, уже, вероятно, их прадеды пересекли кордон в обратном направлении. Их отправили предельно на юг – к Кавказу. Там служили их деды, дрались с черкесами и чеченцами, воровали у них девушек, крестили, их женились. Дети росли крепкими, красивыми и здоровыми, как и годиться полукровкам.
Говорили на каком-то странном языке – балачке, смешанной из слов украинских, русских, турецких, черкесских…
Граница уходила все дальше на юг – и их отцов посылали в другие места. Широка страна, всегда есть что поохранять.
Теперь приходил и их черед двигаться на новое место.
Конечно, переселяемые спрашивали, куда поедут. Но солдаты молчали: им это было самим неизвестно. И чтоб скрыть свою непосвещенность, напускали на себя вид слишком серьезный.
Надобно было заметить, что это переселение происходило с максимальным удобством. В казачьих семьях еще живы были предания, как прапрадед бежал только с шашкой…
Здесь же для нужд переселяемых собрали чуть не все телеги с округи.
Солдаты разрешали брать собой все что угодно. Даже тяжелый камень, который много лет пользовали как гнет на кадке с капустой. Камень-то пустяк, грош ему цена, думали хозяйки, а вдруг такого удобного на новом месте не найти?..
Только живность предлагали не брать: ее тут же предлагали продать за двойную цену казне. И почти все расставались с буренками да пеструшками. Деньги, они ведь в дороге есть не просят, не издохнут от треволнений.
Впрочем, телеги скоро вернули: переселяемых на станции посадили в столыпинские вагоны и отправили куда-то на запад. Дабы не возиться с живностью, тут же при станции коровы и куры были распроданы казенными людьми за полцены.
Уже через неделю поселенцы были на новом месте, которое с первого взгляда показалось им пустыней.
Да и со второго тоже.
***
…Город именовался Белыми Песками, или на здешнем языке – Аккумом. Несмотря на то, что ни одного туземца в городе не имелось, в ходу обреталось оба названия. Русское было более понятное, но Аккум – гораздо экономнее, короче.
– У этого города славное прошлое… – рассказывал Беглецкий. – Но совершенно нет будущего. Когда-то тут пытались сформировать первую казачью часть на верблюдах. Это было при императоре Павле, мы тогда были союзниками Наполеона и собирались идти походом на Индию. Затем думали строить и даже построили завод по производству дирижаблей… Но, похоже, место проклятое…
– Да что вы такое говорите! – полувозмущался Андрей. – Вот мы тут появились… Глядишь и наладится.
В своем кабинете Беглецкий чертил нечто не совсем понятно для поручика. Данилин не расспрашивал, что это такое, пытаясь понять самостоятельно.
Беглецкий, соответственно, не спешил разъяснять. Занятый своею работой, он отвечал не сразу, а только после нескорого раздумия.
– Когда-то наш проект закончится… Пусть не при мне, может даже он вас переживет. Но при ваших внуках тайн неразгаданных, наверное, уже не останется. А содержать этот город просто так, за здоров живешь – дороговато.
– Ну как же! А вдруг к тому времени город сам собою будет жить. Вы же сами говорили, что верите в упорный труд. Да и мне вот говорили, что раньше монахи на Соловках выращивали арбузы. Что труд…
– Вас несколько дезориентировали…
– Неужели раньше зимы были теплее?..
– Не совсем верно. Зимы ранее были как раз холоднее. А арбузы они выращивают и сейчас. Просто вокруг островов теплое течение. Упорный труд – это, конечно хорошо и похвально. Но к нему желательно приложить и смекалку. Иначе из упорного он превращается в сизифов.
Внезапно Андрей понял, что изображалось на чертежах.
– Вы ракету рисуете… Наподобие ракеты Конгрива… В российской армии подобная стояла на вооружении. Будто англичане до сих пор их пользуют против туземцев.
– Вы внимательны, Андрюша… Это именно ракета. Только гораздо более крупная…
– Для чего?..
– Мы разговаривали с генералом. Я ему сообщил, что лет тридцать, при должном усердии можно было бы вывести первых людей в космос. Конечно о межпланетных полетах пока и думать рано… Но надо же с чего-то начинать.
***
Меж тем Аккум и далее терял свою призрачность.
Город делился на три части: одну занимал завод с главным сборочным ангаром и мастерскими. Он был обнесен невысоким забором, поверх которого пустили на всякий случай колючую проволоку.
Вторую составляли жилые кварталы: домишки типовые для рабочих и инженеров. Имелось здание для почты, местной власти и даже для церкви.
Третью часть построили казаки: им не нравилась жизнь в бараках и привезенный лес они пустили на хибарки, нарезав себе самовольно полосы местной неплодородной земли.
Привезли полдюжины пулеметов и два трехдюймовых орудия. После – по периметру города натянули колючую проволоку сперва в один ряд, а потом на расстоянии сажени – во второй. Поставили вышки, учредили посты, порядок их смены.
В городе открылась больница на двадцать коек, храм святого Николая Чудотворца, в которой службы правил отец Арсений.
Туда, порой заходили и ученые, но как-то неохотно.
В черной рясе было невыносимо жарко, и батюшка старался прогуливаться лишь вечером. Обычно он шел к берегу моря, сидел на камнях, глядел на волны, и на парящее над ними солнце.
Появился обещанный телеграф – до Белых Песков протянули кабель из Дербента. Телеграфист с той стороны не знал ничего о своем абоненте, кроме того, что он весьма и весьма секретен. Порой он получал какие-то шифрограммы, пересылал ответные. Но обычно слал по подводному кабелю новости, которые вычитывал в здешних же газетах.
Походило на то, что таинственный адресат от мира отрезан…
Порой шифрованные сообщения в обе стороны переставали идти. Телеграфист легко уловил, что происходит это где-то раз в месяц сроком на неделю.
В это время, очевидно, город получал иную линию связи.
***
В сентябре и октябре в столицу ездил Грабе.
Это ему быстро надоело, и уже в начале ноября курьером был послан Данилин.
Путь в столицу занимал много времени, поэтому генерал-майор счел за лучшее выезжать навстречу курьеру и перехватывать его в Москве.
Андрея это более чем устраивало: до Царицына его везли буксиром. Там он в кассе получал билеты в Москву. В купе он ехал без попутчиков. К его руке был прикован наручником маленький саквояжик, в котором содержались отчеты. Он не мог его снять ни на время сна, ни в туалете, ни в буфете.
Рукав кителя закрывал сталь наручника, но Андрей порой поддавался искушению и демонстрировал свою важность окружающим. Дамочки ладошками прикрывали рты, ахали…
А Андрей сожалел, что его сейчас не видит Аленка.
…В Москве на Павелецком вокзале его встречал Инокентьев, он отстегивал саквояжик, и Андрей получал на сутки увольнительную.
Данилин навещал свою невесту, стараясь не встречаться с будущим тестем.
На следующий день снова на вокзале к руке Данилина пристегивали все тот же саквояжик, но уже с новым содержанием.
В середине декабря Андрей до Москвы добирался сквозь шторм через Дербент: до Аккума дошли сведенья, что в дельте Волги не то уже стал лед, не то вот-вот встанет.
В январе, когда из степей Туркестана дул кинжальный ветер, прибыл через тот же Дербент Инокентьев.
После его отбытия в городе началась жизнь тихая.
Казалось безумием, что кто-то среди этой непогоды сможет подойти к городу. Снега не было, но ветер разгонялся в пустыне, подхватывал песок, швырял его, словно то была картечь, обрывал даже колючую проволоку. Море штормовало.
Люди сидели по домам.
Будто впервые за полгода офицеры обрели относительный покой.
Выждав момент, Данилин как бы между прочим заговорил с Грабе…
– Аркадий Петрович… Я жениться намерен… Уже и руки просил…
– Женитесь, это ваше дело. Союз вам и прочие междометия в помощь.
– Вы не одобряете мое решение?
– Андрей Михайлович… Вы отлично знаете мое отношение к браку и женскому полу. Но это ваше личное дело…
Данилин замялся:
– Меж тем, у меня к вам дело…
– Какое же? Хотите от меня отеческого благословения?..
– Почти. Я, как вы знаете, сирота. Мне на свадьбу нужные посаженные родители. Вместо посаженной матери у меня будет тетка – родни у меня более нету. Я бы вас попросил быть моим посаженным отцом…
– Да полно вам! Я же вас старше на десять лет… Ну какой из меня отец даже посаженный?
– У меня ведь дом – служба, семья – это вы. Кого же еще звать?..
На мгновение Грабе задумался, кивнул: да, действительно, некого.
– Верно, много хлопот?.. Я чем-то еще могу помочь?..
Сначала Данилин отмахнулся, но затем передумал.
– Вы не могли бы на свадьбу пригласить кого-то из ваших друзей? В чинах поважнее?.. А то мне будто и приглашать некого. Думал, приятелей по училищу – а их разметало уже по свету…
Но пустячная вроде бы уловка против Грабе не сработала.
Он улыбнулся лишь краешками губ, спросил:
– Что, не сильно вас в новой семье привечают?.. Да ладно, не тушуйтесь. Я же теперь у вас вроде отца, негоже от меня что-то скрывать!
– Да я их не виню и даже понимаю. Кому же охота свою единственную дочь выдавать за сироту круглую?.. К тому же за военного – завтра убьют, и что ей останется? Пенсион?..
– Бросайте грустить! Знаете, я, честно говоря, вами удивлен и восхищен. Вам безумно везет. Вас должны были убить уже раз пять, а вы еще живы! Я думал, что с такой удачей в драках, счастья вам в личной жизни не видать. А вы уже и женитесь… Идет время, растут дети! Ладно, генерала я вам достану.
– Настоящего?
– А то. Генерал от инфантерии! Орденами обвешен как елка шишками – новые цеплять некуда. Правда, под Мукденом получил контузию, поэтому он немного чудной. Но старик славный, в общем.
– Буду признателен.
– Да бросьте. Старик и сам будет рад развеяться… Вы же на той самой женитесь… На москвичке?
– Именно. Весной свадьбу сыграем…
– Весной… Ах. Если бы я знал, что будет следующей весной, история бы мира изменилась. Вот скажите, а если вам не дадут весной отпуск?..
– Тогда я подам прошение о переводе. Я не буду жертвовать семьей из-за инопланетного крейсера.
– Потому у меня и нет семьи. Хотя ладно, получите от меня отческое благословение. С генералом я сам поговорю.
