Текст книги "Литерный эшелон"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Но военный регулировщик дал знак: остановить движенье: из-за холмов, подымая пыль летело авто: «Руссо-балт». С заднего сидения на пехоту и кавалерию взирал генерал вида скорее нерусского:

– Ишь ты! Немец-перец-колбаса… – ругались солдаты. – Выиграешь с такими войну, как же…

За ним мчались машины поплоше – видавшие виды «Рено» и «Форд». В них, сжимая фотографические аппараты теснились журналисты.

Кавалькада пронеслась по мосту, вызвав рябь на поверхности реки, и скоро скрылась за холмами, столь мастерски передвинутых недавно профессором Беглецким.

Военный регулировщик дал знак: продолжать движенье.

***

– Эх, не подумал я о белом коне… Представьте, вступаю я в Луцк, на мне белый мундир, подо мной белая лошадь! Ну, чисто генерал Скобелев! Хотя… Как говорят здешние, знаете по такому случаю?

– Ну откуда же мне знать?

– Говорят: «дурень думкою багатіє». Это значит по-нашему…

– Я понимаю…

Де-факто, городишко был уже взят. Австрийцы оставили его без боя, и сейчас их гнали куда-то на запад. Де-юре… Де-юре город только готовился встречать освободителей. В конце улицы встревожено ждала общественность. В руках держали хлеб-соль, цветы… На лицах читались сомнения: будут ли грабить или пронесет? Пронесет просто так, или все же лучше дать взятку?

Городок был маленьким, из таковых, которые отличают от сел только мостовой да несколькими многоэтажными домами. Но взят он был первым, а потому являлся главной новостью дня: ведь остальные части только прогрызали первую линию германской обороны. Ознакомиться с результатами наступления возжелал генерал из штаба армии. И Рундуков решил, что право принять ключи от города он оставит проверяющему. В самом деле: невелика честь, а старику приятно…

В самом деле, скоро прибыл генерал. Под вспышки магниевых блицев Отто Вальтерович отщипнул от каравая кусочек хлеба, посолил его в нарядной солонке, пожевал. Куда с большим удовольствием принял кувшин с квасом и стал его пить. Квас действительно здесь был замечательным: горьким, темным, пряным, настоянным на смородине и еще на неизвестно каких вкусностях.

Извлеченный из ледников в этот жаркий день квас с первого же глотка утолял жажду, но был вкусны и огромные кружки редко не опорожняли до дна. Выпившему напиток становилось хорошо, прохладно и даже зябко, его прошибал мелкий пот. Снова хотелось жить.

Такая же метаморфоза происходила и с прибывшим генералом: вынужденный за десятки верст на разбитой дороге хлебать пыль, он впал в мрачное настроение, теперь же пребывал в настроении благостном. Но местные смотрели на него с плохо скрываемой опаской: еще один генерал – точная копия немецкого генерала, который квартировал тут буквально два дня назад… Теперь взятку надо больше.

Но, допив квас, Отто Вальтерович подошел к Чемоданову-Рундукову, обнял его:

– Ну, молодчина! Ну, здорово ты их погнал! Знаю, знаю, я против был! Но ты-то каков! Отстоял! Победил!

Снова вспыхнули магниевые блицы, запечатлевая общение генералов. Остальные фотографировали горожан, дома… Один, было, попытался снять колонну грузовиков, но солдат живописно замахнулся на камеру прикладом…

Репортер ретировался на безопасное расстояние, видимо, собираясь повторить попытку. Андрей чуть было завыл: ну что ты поделаешь, это тот самый, который был во время первого дня прорыва. Нет, положительно, надо было его под стражу… Но тут репортер заметил Андрея, его взгляд, не сулящий ничего хорошего, стал пятиться вглубь толпы.

Ладно, шут с ним… Надо уезжать…

– Мы, стало быть, поедем… – сообщил Андрей генералам.

Те кивнули.

– Я с вами! – заторопился штабс-капитан. – Мне надобно пакет отвезти!

***

Грузовики катили на восток.

Штабс-капитан предложил путь обходной, по пыльным шляхам, которые петляли словно бандитские тропы от хуторка к хуторку, через деревушку да мимо села… Такой путь был длинней поездки по прямым трактам, но куда более быстрым, так как все крупные дороги переполняли движущиеся войсками.

Андрей занял место в головном грузовике. Сел в кабине, на место пассажира, положив пулемет – трофейный «Даниш Медсен» на колени.

Шофером был разжалованный «самострельщик». Случайно выяснилось, что он вполне хорошо водит автомобиль. Бывший прапорщик был неразговорчив: Андрей не мог вспомнить, чтоб тот говорил о чем-то постороннем, не связанным со службой. Работы солдат не искал, но от работы не бегал. В глазах его была пустота: казалось: имеешь дело не с человеком, а со скорлупой из которой душа-то давно вылетела. Это отпугивало. Но ехать надо было далече, поэтому Андрей все же заговорил:

– Ты, говорят, «самострел»? Куда стрелялся? В палец, в ногу?

– В голову…

– Ну ты даешь. А если бы себя убил.

– Да я и хотел застрелиться…

– А что ж не застрелился.

– Промазал… – ответил солдат и зевнул.

Андрей скосил взгляд на соседа:

– Выкладывай…

– А что выкладывать-то? История просто до немыслия. Весной, значит, сижу в окопе, приходит почта полевая. В ней письмо от любимой… Дескать, воюй, воин Василий Степанов, а я с другим свое счастье нашла. Ты парень видный, найдешь себе… Не горюй… А как тут не горевать? Я ж ее всю жизнь любил и в добровольцы пошел, чтоб к ней героем вернуться. У нее щечки румяны, глазки – яхонт… На лицо ну чисто куколка… «Защищай отчизну», – пишет. Ну а как тут защищать, когда такое? Кого защищать? Ее? Мыслю: ну сегодня в атаку не пойду.

– И ты вот решил стреляться?..

– Не сразу. Мыслил сперва: в бой пойду – да на германский пулемет брошусь… Только когда стали в атаку поднимать, стало страшно. А вдруг не погибну? Вдруг калекой сделаюсь, да таким, который сам себя убить не сможет? Мыслю, давай-ка я сам себя пристрелю, а наш взводный – мужик хороший, матушке отпишет, что я пал смертию храбрых… Приложил винтовку да к виску, ну, думаю, сейчас черти меня в ад уволокут… Ада не боялся, что ты… Мыслю еще… Вот умрет моя неверная, в ад попадет, а я уже там, с чертяками дружбу свел, ее поджидаю. Нажал на спусковой крючок, а из винтовки стреляться страсть как несподручно… Грохнуло… Открываю глаза: что-то белое суетится. Ну, мыслю, неужто ангелы?.. Или то черти в белое поднарядилсь?.. Присмотрелся, а то не черти, а куда хуже – доктора. Один и говорит, мол, извини, я на тебя напишу, как есть. Следы пороха видны. Оно ведь как: самострел – суд, а ранение – «клюква», Анна Четвертой степени. И пошел бы под суд, да наш ротный штабс-капитан говорит, мол, письмо я читал, уж не обессудь. Под суд я тебя не отдам, поскольку ты не трус, а дурак. А дураков расстреливать на Руси нельзя, на них вся страна держится. Но не наказать тоже не могу: быть тебе разжалованным в солдатское достоинство.

Андрей вздохнул: а что тут оставалось сказать?.. Утешать? Глупо. Сочувствовать? Еще глупее.

***

Колонна проезжали через остатки небольшого хуторка.

Андрей принялся рассматривать живописные развалины хат.

Про себя подумал: украинские развалюхи – совсем не чета русским.

Подумалось еще: это из-за того, что русские строят из дерева, а у украинцев с этим туго, они возводят здания из подручного материала: самана, известняка. И потому развал у украинцев наступает не сразу, он отложен. Но после валится все и вдребезги. Русский же развал – это процесс. Он начинается сразу после окончания строительства и продолжается многие поколения, если не века. Бревна вбирают влагу, гниют, расползаются, конек проседает, превращаясь в подобие седла.

Поэтому русских развалюх больше, но украинские – гораздо живописней.

Но этому домишке не повезло: до своей старости он не дожил. Его, вероятно, порушили совсем недавно. Хозяева или сбежали, или что скорее – погибли. От их дома, некогда богатого осталась лишь одна стена с окном, да в глубине – развалины печи.

Впрочем, на окошке непостижимым образом остался стоять горшок с геранью, да рядом сейчас восседал кот пока еще вполне ухоженного вида.

Пройдет время, он похудеет, шерсть сваляется. Он будет питаться на помойках.

Будет дичать, жить сам по себе в каких-то руинах, бегать от диких собак, спариваться с такими же бездомными кошками.

И потомки его будут дикими, получившими лишь жалкие крохи человеческой ласки, а то вовсе и прожившими свою иногда чрезвычайно короткую жизнь без них…

Но наступит день и человечески ребенок принесет домой ребенка кошачьего.

Скажет:

– Мама, смотри какой хорошенький! Давай оставим?..

Мама-кошка не станет сильно печалиться о своем котенке. Кошки – независимые существа, даже от своих детей или родителей…

Мама-человек подумает и разрешит оставить этот мяукающий и царапающийся комок шерсти. Так уж устроены кошки: они умеют царапать, мяукать и при этом нравится почти всем.

Котенок вырастет, положим, в кота. Обретет лоск, его шерсть будет блестеть, он будет ступать с достоинством.

Но в душе так и останется предельно независимым существом…

***

– Да что ты делать станешь?.. Только разгружать его надо.

В сгущающихся сумерках с головного грузовика заметили воронку, сбавили скорость, объехали ее. А второй грузовик, ведомый штабс-капитаном, отвернуть не успел, заскользил колесами по краю, сполз вниз и едва не перевернулся. Дело житейское: бывало, грузовики переворачивались днем на ровной дороге, а тут все один к одному. Попытались вытолкать руками, но грузовик сполз еще глубже. Тогда нашли трос, попытались вытянуть головным грузовиком – тот буксовал и не мог стронуться с места.

– Привал, господа… – заключил штабс-капитан. – Утро вечера мудренее. Отдохнем, а завтра с новыми силами. Разгрузим – он сам выедет.

Андрею оставалось лишь кивнуть: действительно делать нечего. Сумерки тут долгие, пока стемнеет, можно было бы проехать еще верст десять. Но коль так получилось – что поделать. Солдаты ломали в заброшенном саду хворост, разжигали костер. Солдат с нелепо слепленным лицом принялся варить кулеш. Из казанка пахло буквально божественно.

Из кабины грузовика штабс-капитан достал ящик пива:

– Вот, господа… Шампаньи в городе не было, видать все австрияки выпили. Так что отпразднуем победу…

– Вы это осторожней, – заметили осторожный Генрих Карлович. – Я слышал немцы нарочно оставляют винные погреба, чтоб солдаты перепились и не наступали. А порой и яду подмешивают!

– Да бросьте! Тут мы наступаем, а им делать больше нечего, чем яд разливать? Да они позавчера еще не знали, что мы атакуем. Налетайте, угощайтесь… Да мне оставьте.

Ящик разошелся довольно быстро. Предпоследнюю бутылку взял Данилин, последнюю – штабс-капитан.

Андрей осмотрелся, ожидая увидеть кота. Но тот, видимо, опасаясь людей в форме, скрылся. Взгляд Данилина был истолкован штабс-капитаном неверно:

– Ищите, чем открыть?.. Давайте сюда… – он забрал бутылку назад и лихо откупорил ее маленьким пистолетом. – Угощайтесь…

Стемнело. Ужинали у костра. У ученых нашлось немного спирта – как оказалось, инопланетные устройства тоже требовали вполне земную жидкость. Сейчас вроде бы оборудование уже было не нужно: и, стало быть, необходимости в спирте уже не было. По чарке спирта хотели выдать всем, но «самострельщик» от своей порции отказался.

– Какой-то ты странный, земляк, – удивился солдат со странно сложенным лицом. – у нас кажут: если мужик не пьет, то он или хворый, или падлюка. Ты, часом, не германский шниён?

Остальные солдаты весело загоготали.

В сумерках было начала куковать кукушка, но быстро раздумала: видно нашлись дела поважнее.

– Кукушка, чего так мало? Ты жадная? – удивился какой-то солдат.

– Скорее – ленивая… – ответил Беглецкий.

Сидящие за костром переглянулись. Ну, надо же какие ученые у нас: и спирта не пожалели, и шуткой поддержать не дураки. Захмелев, пели песни – все более печальные, как водится на войне. Про солдата, которого не дождалась любимая, про крейсер «Варяг». Наконец затянули песню, в которой чуть не каждый солдат узнавал свою судьбу:

 
«…
Умер бедняга в больнице военной,
Долго родимый лежал.
Эту солдатскую жизнь постепенно
Тяжкий недуг доконал.
Рано его от семьи оторвали,
Горько заплакала мать,
Всю глубину материнской печали
Трудно пером описать!
…»
 

Подпевал и Андрей. На то была причина. Пока ждали генерала, батюшка отпел воинов, погибших во время наступления. Среди павших Данилин обнаружил знакомого – совершенно необязательную, шальную пулю схлопотал богатырь-гренадер. Он лежал улыбающийся, почти счастливый. Казалось невероятным, что такая маленькая пуля могла остановить столь огромного человека. Заветного солдатского Георгия он получит. Но посмертно…

Когда время пошло к полуночи, разбрелись спать. Андрей назначил посты6 против этого шумно возмущались ученые: они считали, что война для них закончена и сейчас колонна пребывает в тылу. Но Андрей был непоколебим.

Первым в дозор заступил «самострельщик» Василий Степанов. Он вызвался сам, ссылаясь на свою трезвость и бессонницу. Данилин, возражать не стал: он прилег в тени дерева, оставив на коленях пулемет. Этой ночью он собирался не спать, глядеть всю ночь на костер…

***

…Он проснулся ранним утром. Ночью на мундир и пулемет легла роса, вода просочилась сквозь ткань, стало зябко. Андрей очнулся резко, словно нырнул в холодную воду. Осмотрел лагерь: ученые спали у грузовиков: даже ночью они не могли расстаться со своими игрушками. Солдаты расположились среди развалин хуторка.

Самострельщик давно сменился, его должен был сменить солдат с нелепым лицом…

Он, конечно же, спал. Рядом валялась бутылка из-под спирта.

От костра высоко в небо тянулся сноп рыжего дыма. Андрей отставил пулемет, бросился к костру, принялся его затаптывать. Утро было слегка туманное, имелся незначительный шанс, что знак незамечен.

Пропустил таки, – корил он себя. – Проспал.

– Отойдите от костра… – услышал он за спиной.

Обернулся.

Перед ним стоял штабс-капитан. В руках он держал трофейный «Медсен», оставленный Андреем.

– Все же… – удивился Андрей. – Так просто…

– Но-но… – обиделся штабс-капитан.

– Меня интересует только. Телеграфист был ни при чем или вы его пожертвовали, как мелкую сошку?.. Я это понял по каплям крови у командного пункта.

– На войне кровь – не редкость… Но вы правы, конечно. Иногда нужно пожертвовать пешкой, чтоб спасти всю игру. Я через перископ увидел, что вы обнаружили провод…

– …И застрелили в грудь, после сделали контрольный в голову… Пули, извлеченные нашим хирургом казались одинаковыми, пистолетными. Меня ввел в заблуждение ваш «Манлихер». Я не подумал, что у вас будет второй пистолет…

– Очень удобно. Я бы вам порекомендовал – но ваша карьера уже заканчивается… От «Манлихера» была бы куча следов, крови. А «Байярд» делает аккуратные дырочки.

– Потом вы оттащили тело и вывезли его на штабном авто к мосту.

Штабс-капитан кивнул: именно так.

– И что теперь?..

– Теперь вы пленный… Сейчас ко мне прибудет подмога, грузовики поедут на запад. Конечная станция – Берлин.

Андрей кивнул, повернулся к костру и принялся его расшвыривать.

– Эй, что вы делаете! – закричал штабс-капитан. – Эй! Вы чего?.. Я вас застрелю.

– Стреляйте, – разрешил Андрей.

– Я стреляю, стреляю!!!..

– Угу…

От крика просыпались солдаты: они видели двух офицеров. Андрей словно танцевал на углях костра, его соперник целил из пулемета.

– Ваше благородия! Да шо ж это происходит!

– А-ну брысь, мрази, – отвечал штабс-капитан. – Не вашего умишка дело. Стоять на месте, а то застрелю.

Винтовки охраны были сложены в пирамиды около костра, и только у заснувшего дежурного она была в руках – но тот с похмелья и спросонья быстро моргал и никак ничего не понимал.

– Да стреляйте уже! Надоело слушать ваш голос. Чего медлите! Все равно ваши хозяева нас расстреляют – зачем им возня с пленными? К чему мы им в Германии?

Хозяева? Пленные? Германия?..

– Да, господа… – пояснял Андрей переглядывающимся солдатам. – Господин штабс-капитан – шпион. Он, выражаясь его же словами – мразь…

И штабс-капитан не выдержал: приложил пулемет к плечу, нажал на спусковой крючок.

Механика сухо лязгнула, но выстрела не произошло – будто осечка. Чертыхаясь, штабс-капитан передернул затвор, патрон вылетел наземь, нажал спуск еще раз – тот же результат…

Лишь после пятого раза понял, что пулемет неисправен.

– Вы это нарочно, да?..

Из кармана кителя Андрей достал крошечную деталь, похожую на иглу:

– Надо же, не работает без нее… У меня ведь не было доказательств против вас… Так, только догадки… Надо было вас разговорить.

Штабс-капитан зарычал, бросил пулемет на землю, попытался достать «Манлихер». Не успел.

Грянул «Парабеллум».

Штабс-капитан сделал удивленный шаг назад, потом будто оступился и рухнул наземь.

– Будем считать, что погиб смертию храбрых… – заключил Андрей. – Хоть и не за царя и отечество, а за кайзера и фатерланд… Но все же…

Андрей смерил взглядом проштрафившегося охранника – думал сделать внушение, но времени не было совсем.

– Скорее! Надо вытащить грузовик!

Попытались вытолкать на арапа, нахрапом. Но вместо того, чтоб выскользнуть, грузовик стал еще глубже сползать в яму.

– Разгружайте! – распорядился Андрей.

Может, пронесет, – думал он. – может не успели рассмотреть сигнал. А даже если и рассмотрели – мы предупреждены, отобьем.

Но нет, не пронесло.

– Панцерники!

Из-за рощи двигалось четыре броневика: изящные, даже облеченные в броню «Даймлеры».

– Мамочки, пропали… Пропали мы!

Второй пулемет! Он должен быть в замыкающем грузовике. Андрей бросила туда, но его опередили. «Самострельщик» уже выходил наперерез броневикам. Он выпустил почти треть магазина, когда его заметили с броневика. Из блиндированной башни огрызнулся пулемет – храбрый солдат рухнул.

По броневикам палили из винтовок, Андрей пару раз выстрелили из пистолета – но все с одним результатом: высек из брони искры.

– Спасайся, кто только может! – крикнул один солдат.

Рванул к леску, за ним заторопились другие. Ученые, было тоже отступили, но задумались, вернулись: страх смерти оказался слабее страха потерять предметы своих исследований. Увидев это, охранники останавливались, возвращались.

– Быстрее! – крикнул Андрей. – Помните, вы в девятом году Столыпину показывали?..

Беглецкий понял: от реакторной машины размотал провод, к чему-то подсоединил. Протянул Андрею нечто среднее между ружьем и скороваркой.

– Вот. Стреляйте!

– А вы?..

– По людям? Я не могу! Нажимайте тут!

Андрей лег наземь, прополз под грузовиком. Снизу обзор был не ахти какой: но с броневиков его, верно, тоже было не рассмотреть.

Нажал на спуск: в агрегат стала втягиваться стальная проволока, закрепленная на катушке. Оружие и цель соединила безумная радуга…

Панцерники останавливались и глохли один за другим. Только один все пер вперед. Андрей палил по нему опять и опять.

– Да что же это такое! – ругался он.

Неужели в Германии в другое время разбилась своя тарелка, и теперь инопланетное оружие им нипочем? Но броневик ехал прямо, пока не угодил в воронку и перевернулся на бок. Колеса продолжали лениво вращаться. Андрей отложил инопланетное оружие, поднялся, подобрав брошенную винтовку, и перебежками двинулся вперед. За ним заспешили солдаты.

Осторожность оказалась лишней: броневики молчали. Подобрались к перевернутому. Распахнули люки: оказалось, что погибший водитель упал на рычаг газа, и, поэтому, машина, уже с мертвым экипажем, шла вперед. Этот водитель кого-то смутно напоминал Андрею…

– Иттить его германскую маму. Фарш! Хоронить не выйдет – можно ложечкой соскрести в банки консервные и отправить Красным Крестом назад, откуда явились – в Германию… Чем вы их порешили, ваше высокоблагородие…

– Собирайтесь, надо ехать…

Из леска вернулись смущенные беглецы. Оказалось, что крикнул «Спасайся» давешний штрафник – человек с нелепо скроенным лицом. Ему Андрей глубоко взглянул в глаза, но увидал не раскаянье, а какие-то шулерские искорки. Не сдержав себя, ударил правым хуком, выровнял покачнувшегося противника левым, потом нанес прямой в челюсть, затем – под дых. Обида клокотала в груди, потому Андрей лупил ожесточенно и даже увлеченно. Солдат же молчал, стоя во фронт, лишь, когда град ударов становился нестерпимым, отступал назад на шаг.

На правой руке повис Беглецкий:

– Полно-те, Андрей Михайлович. Сами же сказали: нет времени.

Цугом из двух броневиков вытянули завязший грузовик.

– Кто к нам на броневике приедет, тот, значит, от инопланетного оружия и погибнет, – тихо, чтоб слышали только свои, пошутил Андрей.

Стали собраться в дорогу.

– Надо «самострельщика» подобрать… Храбрый человек был.

В высоких ковылях нашли тело. На груди расстрелянного сидел давешний кот. Андрей думал, что от броневиков он сбежал куда-то в лесок. А он, оказывается, невидимый в траве ходил кругами…

– А-ну брысь отсюда, – скомандовал Андрей.

Было не до кота.

Тот отошел, но совсем недалеко: чужие люди его уже не страшили.

– Эй, да он жив… Жив, чертяка…

– Не может быть.

Пулеметной очередью бывшему вольноперу перебило обе ноги, пробило грудь. Но он жил, правда и безумно мучительно: хрипел, на губах выступала кровавая пена – очевидно было задето легкое.

Генрих Карлович кивнул, открыл свой саквояжик. Попросил спирта на руки, принялся чародействовать. Заметил:

– Все в руце Божей… Но крови много потерял. Надо делать трансфузию…

– Господу надобно помогать. Что за дело такое – трансфузия?

– Переливание крови, – пояснил Генрих Карлович. – Дело у нас почти неосвоенное. Но я давненько экспериментировал… Иногда больные даже выживали.

– Иногда?..

– Да, но я тогда многого не нал, а наука сейчас развивается ну просто стремительно. Я оцениваю его шансы после интерфузии как один против четырех…

– Так мало…

– Без переливания – один к десяти…

– Переливайте, – велел Андрей.

Генрих Карлович взял кровь у раненого, затем – у стоящих рядом… Уже вторая попытка оказалась успешной:

– Вы, вроде бы совместимы. – сообщил он Андрею.

– Раз совместимы – приступайте.

Из саквояжа профессор вынул шприц. Вместо иглы к нему присоединил тройник. К нему – резиновые трубочки с медицинскими иглами на концах. Ввел иглу в руку Андрею, заполнил всю систему его кровью.

– Собственное изобретение… – пояснил он. – вот уж не думал что пригодиться… Ну, с Богом, приступим.

Вторую иглу ввел в руку раненому. Поочередно зажимая трубки, стал перекачивать кровь из тела в тело. Считал каждое движение поршня. Андрей чувствовал как из него вытекает жизнь. Что еще он дает этому человеку: может к нему перейдет толика андреевой везучести? Это же надо: не вышло даже застрелиться по-человечески… А что делать, положим, ежели когда-то удачи не хватит? Становилось сонно, ленно. На него не отрывая взгляд смотрел кот…

***

Бывшего вольнопера сдали в полевой госпиталь. Выглядел он по-прежнему неважно, находился без сознания. Но помирать явно не собирался: метался, шептал женское имя… Это имя Андрей слышать не желал и только выругался.

– Вот курва…

– Кто? – удивился Беглецкий. – За что вы раненого так чехвостите?..

– Да не его… Но его невесту бывшую. Это же надо было от такого человека отречься.

В госпитале остался и кот. Он занял место на койке рядом с больным и принялся вымурлыкивать болезнь. Доктор хотел его прогнать, но Андрей запретил.

До поры до времени «самострельщику» было о ком заботиться, дать имя… Надо не забыть написать о нем рапорт: теперь ему вернут звание, дадут «клюкву»…

***

К дирижаблю вернулись к вечеру, грузились уже при свете ламп.

– Как прошло?.. – спросил Сабуров.

– Да все хорошо, видите же… – отвечал Андрей. – Все как обычно. Кровь, чудеса, шпионы…

– Шпионы?..

Андрей просто отмахнулся: не важно.

Около полуночи Сабуров велел отдать канаты. «Скобелев» поднялся в звездное небо и заспешил на запад. Ученые уставшие, но счастливые, попив чаю, расходились по каютам. Андрей остался в кают-компании, принялся писать отчеты. Прервался где-то через час. Прошелся по палубам спящего дирижабля, зашел в радио-каюту. Сел за аппарат… Удивительно, но Джерри не спал. Перебросились какими-то общими словами о начавшемся наступлении. Джерри был от него в восторге, хотел лично отбыть на юго-западный фронт, чтоб увидеть это. Андрей врал, что почти ничего не знает о прорыве. После передал короткую телеграмму Алене и пожелал Джерри спокойной ночи.

Джерри долго рассматривал текст принятой телеграммы. В голове Не складывалось: судя по силе и направлению сигнала дирижабль был где-то за Киевом и двигался на восток. Но ведь авиаотряд Данилина находится куда севернее и западнее. Отчего они летят на восток?.. Важно было и то, что жене он обещал скоро прибыть в короткий отпуск…

Джерри попытался связаться с Андреем еще, но передатчик «Скобелева» молчал.

Телеграмму Алене Астлей вручил тем же утром – заспешил к дому Данилиных даже отмахнувшись от мальчишки-газетчика, который на углу размахивал пачкой свеженапечатанных газет:

– Сенсационные вести! Победа русского оружия! Император Франц Иосиф сбежал из Вены!

Алена не пустила Джерри дальше порога, сославшись на мигрень. Тот улыбаясь, вручил телеграмму, дежурно пошутил о техническим прогрессом, поинтересовался, где носит Андрея. Алена пожала плечами, ответила, что сие это ей неизвестно.

Когда гость откланялся, Алена вернулась в зал. Там на столе лежала развернутая газета. С фотографии на первой странице глядел Андрей. Был он чем-то не то испуган, не то рассержен.

***

…План Брусилова предполагал наступление на всем Юго-западном фронте. Войска на двенадцати участках должны были взломать оборону, рассечь австрийские и немецкие части, войти в их тыл, заключить противника в «котлы». Двенадцать или дюжина – вполне хорошее, понятное для русского человека число. Но участков прорывов оказалось больше – тринадцать, «чертова дюжина».

Чуть не самым успешным оказался именно этот лишний, незапланированный прорыв.

Брусилов получил Высочайшее распоряжение помалкивать, сделать вид, что так все и должно было произойти. Командующий фронтом это с удовольствием выполнил.

Рундуков-Чемоданов был произведен в долгожданный следующий чин. Андрей получил орден Станислава второй степени, все ученые – третей…

Кроме того, Данилин получил обещанный отпуск в десять дней, который провел с семьей…

– Ну-ка рассказывай, где тебя носило? – и показал сохраненный газетный номер.

Андрей соврал не моргнув глазом:

– Действительно похож… Но это не я. Я совсем в других краях был… Вот только от твоего батюшки. Письмо привез…

– И за это тебя наградили орденом?

– Да меня-то к нему представили давно, но только вот все бумаги подписали… И говорить тут нечего.