Текст книги "Литерный эшелон"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

На большевиков

– Грузитесь, ребята, грузитесь! – поторапливал рядовых казаков урядник. – На вагон – сорок человек или восемь лошадей!

Стоя на подножке бронепоезда Андрей печально улыбнулся: сорок человек или восемь лошадей. Конечно, была такая вот норма.

Впрочем, людей в «столыпинский» вагон набивалось и поболее, а лошади против уплотнения протестовали единственным для них возможным способом – дохли.

На севере, помнил Андрей, лошади тоже не выносили не то долгой зимы, не то тоски и снова дохли. Но там их заменяли олени и собаки-лайки: умные, преданные, и, говорят, вкусные. Этого Данилин никак не понимал: как можно было есть тех, кому ты дал имя? Ведь совсем иное дело поглощать безымянных поросят, цыплят, чья единственная цель рождения – убой.

Но что касательно собак, то они бы из-за своей мохнатости, верно, скажем, не выжили в том же Аккуме или вообще в пустыне. К слову, лошади среди песков тоже нехорошо себя чувствуют, зато флегматично бредут верблюды.

А ведь, говорят, бывают места еще хуже: скажем, французский Кайен…

Вот после всего выходило, что самое живучее, выносливое существо – это человек.

Погрузка шла скоро: казаки отправлялись на фронт, к станции Архангельской. «Волхву», отозванному с фронта, надлежало провести состав, защитить от возможных партизанских налетов на пути, обеспечить прикрытие во время разгрузки.

Данилин велел перевести стрелку так, чтоб «Всеслав» пошел к Архангельской по «неправильному» левому пути. Будь время мирное – столкновение со встречным поездом не миновать. Но время было другим, и поезда ходили редко.

Гражданская война отличалась от Мировой, где части порой могли месяц топтаться на крошечном пятачке, а прорыв фронта на глубину в пять миль был событием. На войне гражданской за сутки бронепоезд, случалось, проходил с боями верст тридцать, а то и все пятьдесят.

Но пока состав находился в пути, станция на которую ехали, могла несколько раз перейти из рук в руки. Порой, чтоб предохраниться от нежданных гостей, входную стрелку закрывали, переводили так, что поезд уходил в тупик. Но о том, что к станции подходит два пути – часто забывали. К тому же бронепоезд получал возможность не просто плестись за воинским эшелоном, но обгонять его, уходить в глубокую разведку, если что – прикрыть разгрузку бронированными бортами.

По команде Андрея неспешно тронулся бронепоезд. Немного погодя пошел и военный эшелон, но последовал не прямо за «Волхом», а все, же по правильному, правому пути. Андрей пожал плечами: их дело.

Шли медленно, делая где-то верст двадцать в час. Вообще – бронепоезда не та машина, чтоб летать ласточкой, словно курьерский. Локомотив «Волхва», предназначенный для вождения товарных, и без того тяжелый, сейчас был усилен броней. Не без оснований Андрей опасался за судьбу рельс под поездом – по ним, может статься, придется возвращаться.

В пути «Волхв» чуть обогнал эшелон. Андрей долгое время находился в пулеметном вагоне, в командирской башенке, рассматривая в бинокль окружающие поля.

Погоды стояли замечтальные – одно слово: август. Река позеленела, обмелела стала теплой. Днем все еще палила жара, но ночи прохладой напоминали: лето на излете. Ласточки взрослели и смотрели все больше на юг… Андрей подумал об Алене: как она там – за год ни письма, ни весточки… Верно, с ней все хорошо, иначе бы Андрей почувствовал. Но от этого тоска по ней, по детям меньше не становилась.

А места тут хорошие: стоило бы, когда это безумие закончится, съездить на курорт в Гагры или Пицунду. А то ведь все служба, война…

– Андрей Михайлович, слезайте из вашего гнезда. Давайте чай пить!

В пустыне казаки совершенно отуркестанились, и чай пили при каждом удобном случае. И в поезде сообразили печурку на которой постоянно кипятили чайник.

Андрей опустился вниз, его сменил урядник – принял бинокль и полез вверх.

С кружкой чая Андрей присел за стол, принялся писать письмо своей жене, благо тихих ход бронепоезда позволял это делать. Письма ей он писал часто, первое набросал еще в Минеральных Водах, но ни единое пока не отправил: не было надежной оказии. Поэтому письма превратились в подобие военного дневника, впрочем, несколько скрашенного. Чтоб не пугать любимую, приходилось подбирать слова…

Он вкратце описал свое первое прибытие на фронт: работали они в паре с морским. Последний был снабжен морскими же тяжелыми орудиями, и, стало быть, мог вести огонь с закрытых позиций. Легкий «Волхв» обязан был прикрывать тяжелый, действовать с войсками на поле боя. На самом бое Андрей не останавливался…

Принялся писать уже чистую правду, о том как скучает… Написал: «..Разве в мире есть сила, способная заставить забыть твои глаза?..»

– Ваше высокоблагородие! Впереди – дым!

Андрей поставил кляксу, рванул к наблюдательной башенке, поднялся по лесенке, чертыхнулся:

Из-за поворота, из рощицы навстречу белогвардейским поездам мчался, набирая на спуске ход, большевистский брандер-паровоз.

Андрей затаил дыхание: безумцы, самоубийцы? Нет: от паровоза отделилось две фигурки, спрыгнули на насыпь, покатились по ней…

– Назад, назад! – Закричал Андрей.

Он выбрался на крышу, принялся махать руками. Но машинисты сами уже все видели.

Пущенный с горки брандер несся на воинский эшелон, и Данилин ничего поделать уже не мог: место было выбрано для атаки хорошо: путь шел вверх по насыпи да еще делал поворот.

Машинист эшелона попытался затормозить, включить реверс. Но было поздно: брандер врезался в паровоз, тот опрокинулся под откос, потянул за собой другие вагоны. Раздался лязг металла, затрещали бревна. Из разбитых котлов ударили снопа пара.

– Малый назад… – скомандовал Андрей. – Никакого наступления сегодня уже не будет.

«Волхв» остановился. Андрей приказал отсоединить переднюю предохранительную платформу, отвести ее и застопорить возимыми шпалами – на случай, если по левому, «неправильному» пути тоже пустят «брандер». Обезопасив свой бронепоезд, полковник заспешил к месту крушения.

За вычетом потерянного паровоза дело было не так уж и плохо. Все могло сложиться куда хуже. Под откос За локомотивом сорвалось три вагона, еще пять сошло с рельс. Далее оборвало сцепку, и остальные вагоны только сильно тряхнуло. Сейчас из них выпрыгивали перепуганные пассажиры. У кого-то были разбиты носы, кто-то даже сломал руку.

Но в целом – обошлось.

Иначе обстояло внизу оврага. В начале лежали два паровоза, спутавшиеся так, что их уже не разделить. Кабина «брандера» была пуста. Машинист же и кочегар второго погибли. В топках по-прежнему тлели угли, но пожара будто бы можно было не опасаться.

– Есть кто живой? – крикнули с насыпи.

– Есть, твою мать! Спускайся, вытаскивай, лентяй – послышалось оттуда.

Стали спускаться. Пошел и Андрей – чего уж тут. Стал распоряжаться:

– Грузите раненых в бронепоезд. Скажите – я велел. Лошадей раненых – дострелить!

Впрочем, выстрелы уже раздавались и до распоряжения Данилина.

– Пристрелите меня, братцы, – молил рядом раненый солдат. – Все равно не жилец, только мучаюсь… Пристрели меня, браток… Пристрели… Ну что тебе жалко? Вот я бы тебя стрельнул – не сомневайся.

Андрей подошел ближе.

Выглядел солдат и правда отвратительно. Ему практически полностью оторвало кисть – теперь она висела на сухожильях. Бок пропороло обломком бревна. Такие раны мучительны, и почти всегда из-за заражения – смертельны.

Андрей достал «браунинг», прицелился в лоб солдату. Тот зажмурился, словно ожидал не выстрела, а леща.

Но полковник отвел оружие, сказал:

– Прости, солдат, не могу.

Гражданская

То были странные времена.

Единства в стане Белой Армии не имелось. И дело было даже не в том, что обе столицы находились в руках красной армии, а каждый командир фронта и, порой дивизии, считал себя лично спасителем отчизны.

Беда была в том, что никто не мог сказать, какой же должна быть Россия после войны. Андрей сам часто видел бронепоезда, носовая платформа была украшена императорским стягом, штабной вагон – Андреевским крестом, а кормовые платформы – триколором Российской республики.

Иными словами: некоторые считали, что надобно наново созывать Учредительное собрание, другие – что власть следует вернуть монарху. Были лица, полагавшие, что возвращаться еще ранее, чуть не к крепостному праву. Их не останавливал даже та новость, что Самодержца Всероссийского расстреляли – разве хорошее место будет пустовать? Найдется если не наследник, то желающий…

Андрей не вполне понимал сторонников «единой и неделимой». Ее уже не существовало, кроме того, это было даже чем-то удобно. Пусть на Украине заседает их правительство, более-менее зависящее от немецкой армии. Но с иной стороны, немцы вполне надежно обеспечивали фланг.

Да и Врангель, бывало, заезжал к своему хорошему товарищу и сослуживцу – Петру Скоропадскому, украинскому гетману.

Колобродило казачество: Дон, Терек объявляли самостийные республики, желавшие стать не частью «единой и неделимой», а, может быть, федеративным государством с объявившей независимость Украиной. Кубанское воинство, то и вовсе разделилось на две партии – линейцев и черноморцев.

Самостийников кляли, говорили, что они запроданцы германцев. Андрей сам слышал, как в кофейне типус, похожий на Пуришкевича ругал гетмана:

– Гетман – германская марионетка. Вот глядите, я сейчас все вам докажу. Положим «гетманский»… Э-э-э… Да что угодно. «Гетманский указ», «гетманский министр». Меняем всего одну буковку, и что получается?.. «Германский министр», «германский указ». Это все не спроста, доложу я вам. Они – заодно, вернее даже – они одно и есть.

Но, оставив политикана в кофейне, Андрей возвращался к станции, отправлялся на фронт.

К осени бронепоезд стал полноценным легким: головную башню обшили котельным железом. Раздобыли еще одну пушечку, которую поставили на платформу за паровозом. Спереди и сзади добавили по открытой предохранительной платформе, на которую тут же нагрузили ломы, шпаты, троса, домкрат – все то, что может пригодиться при срочном ремонте.

Но что важнее, получилось раздобыть еще один паровозик маневровый типа «Ферли», но русской фабрикации – его отбили на одной станции. Большевики хотели его подорвать, даже заложили фугас в будку. Но запал не сработал и у «Волхва» появился свой вспомогательный поезд. Это было весьма кстати: осень, а стало быть, и зима были уже не за горами. «Вспомогач» обзавелся двумя классными пульмановскими вагонами, в которых квартировал экипаж бронепоезда и еще двумя столыпинскими – в них складывали всякие припасы. На вагонах Андрей велел нарисовать название бронепоезда и символ бронепоездных войск: крылатое колесо, катящееся по рельсу под перекрестьем пушек.

Андрей часто глядел на карту исчезнувшей империи. Территория, за которую дрались казаки и добровольцы, была совсем крошечной на общем фоне. Может, потому ее большевики до сих пор и не задавили?

Куда солидней выглядела территория, занятая сибирцами, но она была подобна дирижаблю: большую часть объема занимала пустота. Ни тебе людей, ни оружия…

Морской бронепоезд ушел к Царицыну, где, расцепив платформы с дальнобойными орудиями день и ночь бил по «красному Вердену».

«Волхв» же работал как пожарный расчет, затыкая брешь там или сям, поддерживая атаку тут, прикрывая отступление здесь… При этом с поезда сняли почти весь боекомплект: порой на задание уходили имея всего полдюжины осколочных и десяток шрапельных снарядов. Этого бы хватило на минуту другую скоротечного боя.

Постепенно год 1918 скатывался к осени.

Своей роли в этой войне Андрей, признаться не понимал. Вернуться домой? Куда? в Москву или Петроград? Ни тот, ни тот город не был ему, проведшему всю взрослую жизнь в разъездах, родным. Его родина – там, где семья, где жена…

Рыбалка

– Ваше Высокоблагородие, Андрей Михайлович, да что вы сидите, кисните?.. Пойдемте с нами на рыбалку?

– Да не рыбак я…

– А вас никто ловить не заставляет. Посидите на солнушке у речечки. А в своей железной коробке еще насидитесь.

«Волхв» стоял на разъезде, ожидая, когда впереди починят мост. Казаки устроили самочинный отпуск, ходили на речку, в лесок за грибами, на бахчу за арбузами – это приятно разнообразило меню. На вольности Андрей смотрел сквозь пальцы: необходимости в муштре не было, а казаки не безобразили, жалоб от крестьян не поступало.

В самом деле: а отчего бы не сходить: не сегодня-завтра мост починят, и снова в бой, на острие атаки… Андрей кивнул и засобирался.

Казаки, освоившиеся в деревне, зашли по дороге к старухе, на соль выменяли баклагу вина, именуемого не иначе как «кислятиной».

– Куда пойдем? – спросил Андрей.

– Да вона, – пояснил казак. – Мимо кабака, к церкви и к реке. Там у нас место со вчера макухой прикормлено.

В этой деревне дорога к Божьему храму начиналась у кабака.

И уж не понять – нарочно ли или не со зла так вышло.

На перекрестке стоял кабачок, мимо него шла дорога прямиком к сельской церквушке. До церкви поворотов не было, а за ней – только кладбище и поля.

И иной грешник, выкушав шкалик, или, положим, косушку мог скоро этот грех замолить. Или же, напротив, идущий с отпевания прихожанин, порой пропускал стаканчик за упокой души. В общем, хоть соседство выглядело и странным, от него выигрывало все мужское население.

Проходя мимо церкви, казаки перекрестились на купол.

Когда дорога пошла вдоль кладбища, Андрей стал вчитываться в имена и даты. Он когда-то слышал, что выросшие возле кладбища живут долго: они привыкли к соседству смерти, к ней относятся спокойней, меньше подвержены треволнениям. Смерть – смертью, но жить надобно.

Крестьяне, похоже, были того же мнения.

Сразу за могилами начиналось поле, где трудились крестьяне.

По этому сухопутному растительному морю горячий южный ветер гнал волны. На жарком южном солнце колосья выцветали чуть не добела.

Андрей сорвал несколько колосьев, размял их в ладони и далее шел, бросая зерно в рот словно семечки.

У зерна отчего-то был вкус молока.

Расположись под кручей у реки степной, извилистой, такой узкой, что сухарем через нее перекинуть можно. Из-под кручи бил ручей с водой просто ледяной, в которую казаки поставили бутылки с вином. Андрей набрал в горсть воды, понюхал ее, ожидая услышать запах гниения – но нет, она была чистой. К тому же, последние дни стояла испепеляющая жара, от которой земля потрескалась, нагрелась вода в реках, и мертвецам, наверное, было жарко в своих могилах. А тут просто ледяная вода. Верно, она била с огромной глубины и разложение к ней не проникло

Пока еще светило солнце, Андрей читал томик Бунина, неизвестно кем оставленный в зале ожидания станции, на которой недавно стоял «Волхв». Проза была красивая, но проникнута чувством собственного превосходства, которое так свойственна была русской интеллигенции, и которое собственно и погубило бунинскую Россию.

Будто прочитав мысли Андрея, около него присел урядник, спросил:

– А вот, прошу прощения, телегент?

Андрей задумался, посмотрел на книгу: отрицать было, пожалуй, бесполезно.

– Скорее да.

– А вот я?.. Как вы думаете – телегент? Я ж почти офицер? И сын у меня дюже грамотный, хотя и малец ишшо… Вот он и говорит, дескать, ты, папка, почти телегент, и я когда выросту – стану им тоже…

– Вероятность этого исключать нельзя…

– А вот мне скажите как на духу: как отличить телегента от босяка?.. Так чтоб сразу, положим в бане?..

– Интеллигент – это тот… – задумался Андрей. – Кто правильно может написать это слово…

Урядник опечалился: так далеко его ученость не заходила. Спросить, как его писать – было стыдно, это значило сразу себя выдать. Ничего, он как-то позже найдет это слово в газете, перепишет его, вызубрит по букве… Станет немного умнее… Но – потом.

Глядя ему вслед, Андрей задумался – нет, безусловно, этот народ небезнадежен. Медленно, но он меняется, становится умнее. Хотя русский народ многолик, наверняка в нем можно найти человека, и даже множество глупых, нелюбопытных, чем и гордых.

Рыбка ловилась – карасики и плотвичка, сазаны и окуни. Ежели попадалась какая-то мелочевка размером меньше ладони, ее отпускали назад в реку. Эта амнистия не касалась окуней, в котел шли все без разбору за свою хищность – настоящую или будущую.

Книгу пришлось отложить по причине сгущающихся сумерек, и Андрей занял место у костра, подбрасывая в огонь ветки – рыбу он не ловил, да у костра меньше жалили здешние беспощадные и голодные комары.

Понемногу пили здешнее вино – оно было некрепким, и сначала его глотали как средство от жажды – пить из ручья Андрей все же не решился.

Уже в сумерках вдруг понял – он уже изрядно захмелел.

Вот в небе Андрей увидел звезду. Вспомнилось: если она первая, то следовало загадать желание. Хотелось быть с семьей – все равно где, в Лондоне ли, в Петербурге, в Новороссийске. Хотя нет, лучше в Лондоне. Там куда спокойней.

Но нет, оглянувшись по сторонам, он увидел, что вокруг горят другие звезды, даже более яркие, чем первая замеченная им. С желанием стоило бы повременить: Андрей приложился к баклажке, сделал глубокий глоток.

Вот ковш Большой Медведицы – семь звезд. Странная звезда светила там, где ручка сходилась с ковшом… Как же она называется… Нет, не вспомнить. Какая она странная: ее видно, только когда смотреть мимо…

Она будет светить еще долго, после того, как умрет Андрей, Фрол, ребенок Фрола, если таковой будет или внук… Андрей ляжет в землю, череп лишится плоти, а жизнь продолжится, все также будут течь реки, шуметь пшеничные поля…

Верно, это кладбище на круче было бы хорошим местом для финального отдохновения… В хмельном мозгу мелькнула совершенно посторонняя мысль: Может ли быть вещим сон, приснившийся во сне?

Эта шутка показал Андрею остроумной, он вскинул голову и засмеялся. И вдруг увидел на небе новый огонь. Ровно посреди ковша горела звезда даже более яркая, нежели окружающие. Она летела быстро, причем явно не падала, не теряла высоты.

– Эй, глядите, глядите! – позвал Андрей казаков.

– И чего тут? – удивился один. – Оно все время тут летает. Рейсовый, что поезд…

Оказывается, они ее наблюдали каждый день, когда ходили на рыбалку. Куда она летела, зачем? Если та звезда – Полярная, то полет шел откуда-то со стороны Минска куда-то к Тегерану… Странный маршрут.

Но буквально за минуту огонек пересек весь небосклон и скрылся за холмами…

Рыбалка сошла на нет – рыба клевать перестала и уходила на сон в свои водяные квартиры.

Сели ужинать и пить вино.

Где-то далеко почти подряд громыхнуло сразу несколько взрывов.

– Что это? Ночная атака?

– Да не… То большевики рыбки тоже захотели. Лень сидеть с удочками – так они гранаты бросают, а рыба, значит, и всплывает…

– И мы бы так могли.

– Могли бы, да что за интерес? Опять же, гранат малька не щадит, а что толку, если в реке всю рыбу выбить? Что на следующий год ловить-то?

Андрей задумался: и правда, что?..

Громыхнуло еще пару раз: по ту сторону фронта об этом, пожалуй, не задумывались.

Осенью

В бою под Царицыном бронепоезд получил попадание трехдюймового снаряда в паровоз. Защитный лист порвало, заряд разорвался в будке. Убило кочегара, разбило все манометры, трубки. Вырвавшимся паром обварило Илью. К тому же, посекло осколками, сломало руку, ногу, ребро…

– Не жилец ваш еврейчик… – заметил урядник. – Прикажете яму копать? Как у них, у иудеев принято могилы рыть?

– Он крещеный, – ответил Андрей, хотя веры в том у него не было.

Но Пельцман категорически был не согласен помирать. Мало того, пришел в сознание:

– Ай-ай-ай… Больно же как… Я умру наверное… А я мамочке обещал беречь себя. Ай-ай-ай…

Но не малодушничал, не плакал: не просил для себя ни лекарств, ни пули.

Вызванный маневровый локомотив, оттащил поврежденного «Волхва» в тыл. И тут же Андрей распорядился отсоединить все вагоны от уцелевшего локомотива и как можно спешно доставить раненого в госпиталь, в Новочеркасск.

Казаки приказ выполнили безмолвно и только после того, как «ферли» ушел, стали показывать норов.

От неудобных разговоров Андрей не стал прятаться. Когда село солнце, полковник подошел к казачьему костру. Разговор затих, будто его перечеркнули. Верный признак – говорили о нем.

Андрей присел, бросил щепку в костер, всмотрелся в лица этих людей, смелых, утомленных боем…

Пояснил:

– Я с ним – с четырнадцатого года…

– А с нами – с восьмого.

– Не бойся, казак. Я бы так сделал для любого. Но вот ему не повезло. А хочешь проверить мое слово? На месте еврея-то оказаться?

Молчание сменило тон на задумчивый. Оказаться на месте еврея не хотелось никому…

***

В паровозной будке Пельцмана и убитого кочегара сменили два студента. Ремонт они производили старательно, но знаний не хватало. И с тем, что бы Илья сделал за два дня, они возились вторую неделю.

Взятие Царицына перешло в затяжную, позиционную борьбу, где части не сколько стреляли, сколько рыли землю. Андрей собрал унтер-офицеров, предложил съездить к раненому товарищу в госпиталь, или хотя бы просто прокатиться, развеяться.

С собой взяли и студентов – пусть отдохнут.

По дороге набрали гостинцев: вдоль железнодорожного полотна было полно огородов – а чьих не разобрать. Хозяева не то отдал Богу душу, не то прятался от этого, ибо гражданская война предоставляла много шансов просто так погибнуть. Андрей остановил локомотив, ушел в чигири, откуда вернулся с запоздалыми цветами и овощами. Цветы были пышными словно русская купчиха, георгинами. Они густо пахли, но Андрею все же не нравились и взяты были из-за отсутствия других цветов.

В город прибыли около полудня. Поскольку оказались тут впервые – заблудились, хотя городок был вовсе мал. Пока шли – осматривали местные достопримечательности, каковых было не так уж и много.

Задержались у афишной тумбы. Компания, которая некогда владела афишными тумбами в городе ввиду кризиса и беспорядков разорилась. За сим, старые объявления никто не снимал. Их обдирали местные ветер и дождь, проводя своеобразную стихийную цензуру.

На древнем, еще довоенном видимо плакате, зазывавшем в круиз, была изображена дамочка, прогуливающаяся по палубе какого-то корабля. На заднем фоне был изображен иной корабль, идущий курсом, предвещающим для дамочки скорые и крупные неприятности.

У тумбы остановились, дабы прочесть последние резолюции и приказы здешней власти, но нового обнаружено не было.

Здесь же местные обыватели клеили свои объявления.

Среди прочих имелось следующее: «Пропала корова. Просим вернуть хотя бы часть».

– А вообще, господа… – проговорил Данилин. – Взять к примеру корову. Нет у нее никаких забот, кроме как пастись и давать молоко! Это мы, род людской, мучимся от неразделенной любви, чахнем над златом, гибнем на войнах… Знаете ли, мне кажется. На каком-то этапе корова нас обманула…

– Судьба коровы – бойня… – заметил один из студентов.

– Поверьте, но судьба многих человек – тоже…

Нашли госпиталь, справились у дежурной сестры милосердия: имеется ли среди пациентов некто Илья Пельцман, доставленный такого-то числа.

Андрей ожидал, что в тылу – бардак, что раненый потерялся, а ежели и доставлен в нужную больницу – так помер из-за недосмотра. Думал, что делать с гостинцем, ежели Ильюхи более нет. Его стоило бы отдать какому-то сироте, заброшенному на больничную койку…

Но сестричка, улыбчивая и красивая – словно ангел, сверилась с амбарной книгой, сообщила, что таковой есть, он прооперирован, состояние тяжелое… Но всем туда нельзя.

– У нас только для двоих халаты! А вы молодцы какие, пришли товарища все навестить!..

Впрочем, халат взял только Андрей, остальные ответили, что они кланяются, но подождут, пожалуй, во дворе. Вслед за сестричкой, Данилин прошел в палату.

Илья похудел, постарел, заметно поседел. Его лицо стало серым, как и больничные простыни, на которых он лежал. В палате пахло камфарой, йодом и болезнью. Но окна открывали редко – берегли хрупкое осеннее тепло. В маленькой комнатенке, похожей на келью, стояло восемь коек почти впритык друг к другу. Три были пусты, кто-то спал, кто-то листал газету…

Илья о чем-то думал, видимо, невеселом, но отвлекся, когда зашел Андрей.

– Андрей Михайлович?! Простите, что хлопоты вам доставил… Простите… Ребята, наверное и вовсе ругаются – без локомотива остались, а им повоевать охота.

– Еще навоюются. Ты, главное, выздоравливай… Вот, приехали к тебе. Ребята тоже хотели к тебе, но доктора пустили только меня. Я… Мы тут тебе гостинец собрали…

Андрей оглянулся, ища, куда бы это положить. Тумбочки не было, и пришлось все поместить на подоконнике.

– Разделите потом…

– Ваше высокоблагородие, закурить не найдется для инвалида? – спросили из-под бинтов лежачий раненый.

– Не курю, любезный друг…

– Курить вредно – от этого умирают… – заметил Илья.

– Что за народец пошел – от всего помирают… – больной обиделся и отвернулся к стене.

– Как делишки, Илья? – спросил Андрей, будто и без того не понимал, что делишки скверные. – Вижу, тебя тут не забывают, подлатали, заштопали.

– А как такого забудут?.. – бросил больной. – Доктора-то навроде него, все нерусские.

И осекся. Андрей предпочел сделать вид, что не расслышал…

– Ай-ай-ай, погибаю я… Ведь хотел после войны выбраться, увидать Иерусалим, Землю Обетованную, как мамочке обещал.

– Ты же крещеный, зачем тебе Земля Обетованная?..

– Туда христиане тоже на поклон ездили. Я вот тоже хотел, да война. Турок не пустит… Ай-ай-ай…

– А как же твой паровоз?

– Заберите паровоз и выпустите меня отсюда.

***

Своих спутников Андрей застал не у больницы, а на площади, у тумбы. Там среди бумаг появилось обновление, которое оживленно читали солдаты и унтер-офицеры.

Протиснуться не было никакой возможности, да и желания, отчего Андрей спросил, в чем дело.

– Победа!.. Германцы капитулируют – передали только что по радиотелеграфу! Теперь Англия и Франция за большевичков примутся! Победа!

– Победа, победа, да только не наша… – бурчал прапорщик на костылях. – Хорошо если наше мнение спросят хотя бы. Эх, всего-то года не дотянули! Дорого нам этого год обойдется – попомните мои слова!

Но как бы то ни было, положение изменилось довольно быстро.

После выхода Османской империи из войны, союзники смогли пройти в Черное море. На рейде Таганрога застыли британские эсминцы, под разгрузку стали транспорты. Поставки были разными: пришло оружие, военные излишки: то, что осталось после демобилизации, развернутой по случаю окончания Великой войны.

Приходили как вполне приличные френчи из замечательного английского сукна, так и вещи сомнительные: например шорты – их англичане носили в пустыне, в Трансиордании, но в России да еще поздней осенью смотрелись насмешкой – а дотянем ли до следующего лета? Пригодятся ли?..

Но ежели шорты все же пригодились через полгода, то попадались вовсе нелепые вещи. Так грузчики с удивлением рассматривали фехтовальные маски и эспадроны – английские пролетарии отказались грузить то, что может быть прямо использовано против их русских братьев…

Но как бы то ни было, из положения неприкаянного сироты, Добровольческие силы перешли в категорию пусть и нелюбимого, младшего, но родственника.

Вышла из войны и Германия: по условиям капитуляции она собирала вещи, освобождала занятую после Брестского мира территорию. Вроде бы очищенную территорию должны были занять войска Антанты, но смогли сделать это только на Кавказе и в Одессе.

Да в Таганроге и Ростове и без того стояли под разными предлогами белые отряды.

Оказавшись в Таганроге, особо не надеясь на удачу, через британскую почту Андрей отправил все накопленные письма Аленке на лондонскую квартиру Джерри. Но почта сработала: пришло даже ответное письмо, что на новом месте живется непривычно, но неплохо. Аленка учит язык, а Фрол успел найти друзей…

Жизнь будто бы налаживалась. Андрей совершенно искренне слал в Аккум обнадеживающие телеграммы.

Город, как и велено было, не отвечал.