Текст книги "Литерный эшелон"

Автор книги: Андрей Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

Начало войны

Начало войны застало Андрея в Петербурге. Оставив Аккум на Шульгу, он прибыл подавать документы в Академию при Генеральном штабе.

В поступлении не сомневался, и по этому поводу перевез семью, купив на сэкономленные финансы весьма приличный дом в предместьях. Заодно, от нечего делать посетил мебилирашку на одной из линий Васильевского острова. Как ни странно, но ее опять вскладчину снимали два подпоручика. Впрочем, более никаких совпадений не имелось.

Пока ехали в поезде, положение в мире сильно изменилось: Австро-Венгрия напала на Сербию. За сербов вступилась Антанта, на стороне Австро-Венгрии выступил собрат по Тройственному союзу – Германия. Впрочем, третий союзник по оному объединению, Италия – держала молчание.

Андрей явился в Академию, где узнал, что учащиеся ныне будут выпущены ускоренным выпуском, а новый набор не планируется.

Тогда штабс-капитан заявился к своему непосредственному начальнику – генерал-майору Инокентьеву. На стол ему положил рапорт о переводе в действующую армию.

Генерал остался недоволен:

– Патриотизм – это весьма, весьма похвально! Но, право-слово! Вы более пользы принесли бы у себя в Белых Песках!

– В Аккуме вполне было бы довольно неболтливого чиновника или же инвалида. Война началась – в них недостатка не будет. А я здоровый, я офицер – честь имею! Прошу удовлетворить ходатайство и перевести меня в боевую часть…

– Вы слишком много знаете, чтоб подпускать вас к линии фронта…

– Ну и что мне теперь? Разбить голову о стену? Я ведь мог бы выйти отсюда, выправить себе фальшивый паспорт, уйти на фронт вольноопределяющимся. Вам это желательно?

– Нет…

– Тогда давайте договариваться.

Инокентьев пожал плечами.

Но кивнул: как-то договоримся.

Не можем не договориться.

Права такого не имеем.

***

…И словно нарочно в тот же день на Литейном проспекте Андрей встретил Сабурова. Тот куда-то спешил с папкой под рукой, но, увидав старого знакомого, остановился.

Прошлись немного вместе, осторожно вспомнили былое. Андрей рассказал о своей беде.

Оную таковой Сабуров считать отказался:

– Да все проще дышла! Пишите рапорт на перевод в наш авиаотряд. Я замолвлю словечко, а то и без такового все устроиться. Я ведь тоже про Белые Пески знаю. Я вообще про многое знаю. А им сподручнее за нами приглядывать, если мы вместе будем. А работы у нас много!..

– Вы летали за линию фронта?..

– А как же! – и Сабуров, будто невзначай коснулся ордена Святого Георгия четвертой степени. – Уже одиннадцать боевых рейдов! Бомбардировали заводы Круппа, сыпали мины немцам в зунды. Один раз десант германцу за спину забрасывали.

– И вас пускают за линию фронта? Не боятся, что вы в плен попадете?..

– Да полноте. Всем известно, что мы летаем на пороховой бочке. Ежели нам не повезет, не то что пленных не будет – клочков не найдут. Ну что, пойдете к нам? Хлопотать?

– Хлопочите… – согласился Андрей.

***

Сабуров сдержал свое слово: подал рапорт, в коем подчеркнул, что штабс-капитан Данилин имеет опыт дальних походов на «Скобелеве» а также не новичок в секретных операциях.

Рапорт сей соизволили утвердить без проволочек и уже на следующей неделе Андрей стал курсантом летной школы.

Следующие полтора месяца Андрей провел в Гатчине, выбираясь в столицу лишь по воскресеньям. Учили хорошо: за время, проведенное там, пилоты получали навыки управления чуть не аэропланами всех существующих конструкций.

Только перед самым отъездом на фронт Андрей заглянул в Запасное бюро.

Его по старой памяти его пустили, но дела с ним не обсуждали.

Лишь угощая новоиспеченного авиатора чаем, Инокентьев обмолвился:

– Вероятно, проект «Кобольд» нам придется закрыть до победного конца этой вот войны.

– Да вы что? Он же готов для запуска на три четверти!

– Война… Скоро будет ощущаться нехватка порохов, взрывчатых веществ. Вероятно, даже сто пудов достать будет затруднительно.

– Но чертежи «Архангела-1», искусственного спутника уже готовы! Их надобно передавать в мастерские!.. Если получится, мы построим новые спутники, которые будут на каждом витке обстреливать Берлин, недостижимые для германцев! Мы вооружим их боевыми ракетами навроде снарядов Конгрева!

– Ну и когда это будет?..

– Если напряжемся – годика через полтора!

– Так года через два – война, может быть, вовсе закончится!

Андрей задумался, но возражать не стал. И не в том дело, что генерал, может быть, прав, а в том что это будто уже не касалось.

Уже завтра Данилин должен быть отбыть на фронт.

***

Как и было сказано, пусковая шахта на Урале была законсервирована. Проходчики и горные инженеры были переведены в разные места: стране требовалось все больше руды, все больше угля. Инокентьев лишь следил, чтоб новые места работы были действительно разными. Опасности эти люди не представляли, поскольку не знали, зачем эта странная шахта нужна.

Иначе произошло с петербургским филиалом: какой-то минимум людей следовало все же сохранить, дабы потом на этом костяке возобновить работу. Работающим предложили выбор: либо уволиться и получить вперед жалование за три месяца, либо остаться и быть переведенным далеко в Туркестан.

Генеральный конструктор решил, что такая смена климата ему вряд ли будет полезна и откланялся. Его место занял бывший главный инженер – Олег Лихолетов.

Тут надо сказать, что в конструкторском бюро название «Кобольд» считали даже обидным и именовали так только уральский филиал, а себя называли Птероградом – градом пернатых.

Генерал посмеялся, но к сведенью принял: «Кобольд» был расформирован, а немногим позже возник проект «Птероград», хоть и с людьми теми же, но в совершенно ином месте.

Хитрость не абы какого масштаба тем не менее вводила в заблуждение. По странному совпадению как раз в то время Санкт-Петербург переименовали с немецкого на русский манер. И если кто наталкивался в бумагах на «Птероград», то считал это розыгрышем писца или его ошибкой. Ведь всем известно, что правильно писать надобно «Петроград».

Сия же хитрость ввела в заблуждение и какого-то исследователя через десять лет. Он написал статью, де, в царской России нечто ракетное конструировали, но при закостенелом самодержавии ученые не могли развернуться и сам проект ликвидировали.

Исследование это имела некие неожиданные для автора последствия. Его прочитали, задумались: это что ж получается: при царизме и телевиденье было, и радио придумали, и в космос летать намеревались? Э нет, так не пойдет, выходит не такой то был и ущербный строй.

С Поповым еще так-сяк терпимо.

Розинг, изобретатель телевиденья уже был в ссылке под Архангельском: он занял денег бывшему белогвардейцу, что дало повод обвинить изобретателя в помощи контрреволюционерам.

О космических полетах ракет с двуглавым орлом данных будто не имелось. Тогда сделали допущение, что проекта «Кобольд» вовсе не было, автора статьи арестовали и вскорости расстреляли.

Статью его положили под сукно и при первой же смене руководства – бросили в камин.

Вот и делу конец…

В поезде

На фронт Андрей отправился в составе военного эшелона, впрочем, ехал в мягком. Для господ офицеров имелся и вагон-ресторан с неплохим меню, но без спиртного: нельзя, запрещено, сухой закон. Его ввели в Российской империи прямо перед войной.

Надо сказать, что к нему еще при введении отнеслись по-разному. Некоторые пили как в последний раз, и, кстати, да – напивались и сгорали в белой горячке. Другие напротив, выходили на манифестации с благодарностью за царский указ…

И первое время сухой закон действительно помогал: страна изменилась сначала будто в лучшую сторону.

Но шли месяцы, люди уставали, требовалось снять нервное напряжение. Многим вместо стопки коньяка приходилось глотать успокаивающее. Потом, когда организм привыкал, скажем, к настойке пустырника, начинали пить что-то посильнее, некоторые доходили до морфия.

Люди попроще гнали самогон, пили суррогаты, сивуху, травились, помирали.

Впрочем, у офицеров алкоголь с собой был: у кого-то из старых запасов, кто-то покупал его в ресторанах или буфетах при клубах. В вагонах пили вино из чашек, делали вид, что прячут бутылки. Проводники и официанты делали вид, что это безобразие для них незаметно.

Оно и понятно: ехали в поезде без пяти минут боевые офицеры. Поезд довезет их до места и пойдет обратно, в столицу. А офицерам – воевать, погибать.

Пусть и пьют – может быть в последний раз…

Разговоры велись в основном патриотические. Друзей в короткой поездке Андрей не завел, поэтому просто слушал.

– Мы едем воевать за свою Отчизну, за родную землю, за свой дом, – рассуждал молоденький подпоручик. – А дома и стены родные помогают…

Сидящий напротив ротмистр поморщился: он уже успел побывать на фронте, получил ранение и теперь возвращался после ранения.

– Дома и столбы помогают. Особенно, если на них кого-то повесили… – и его попутчик указал рукой в окно.

Андрей взглянул в указанном направлении. Рядом с железнодорожным полотном возвышались телеграфные столбы, на которых висели люди в лапсердаках.

– Евреи… – ахнул Андрей. – За что их?..

– За то, что они евреи…

– Не пойму я вас…

– А что тут понимать. Германские сионисты стакнулись с кайзером. Напечатали брошюрки, в которых здешних евреев призывали помогать немцам же. Успеха особого в том, насколько мне известно, не добились. Зато наш генеральный штаб выпустил циркуляр, де, евреи могут собирать сведенья, подавать сигналы для немецких цепеллинов. Ну и сейчас засмотрелся еврей на колонну солдат – никак подсчитывал штыки, на столб его, негодяя.

Андрей задумался, вспомнил другой поезд, разговоры об иной войне. Подумал: ничего не меняется. Только тут вместо корейцев – евреи…

Поезд как раз проходил через Вильно. В сторону обратную движению поезда гнали евреев. Казаки часто и с удовольствием пускали в ход нагайки.

– Отселяют из прифронтовой зоны… – пояснил все тот же ротмистр. – Это еще что! У нас был случай, так православная общественность на одном хуторе крестила жидов насильно. Правда с неким отступлением от ритуала. Перед погружением под воду связывали руки и на шею вешали что-то тяжелое.

– Ужас какой!

– Ничего, ничего… – подбадривал не то себя, не то остальных зеленый подпоручик. – Всегда во время войны бывают перегибы, издержки… Но все это оправдывает святая цель!

– И вам эта святая цель известна?

Подпоручик зарделся, словно его спросили о чем-то донельзя неприличном. Но все же нашел что сказать:

– Эта война окончательно освободит балканские народы от гнета австро-венгров! Сокрушит османцев! Россия воссияет до Царьграда, Иерусалима, до моря Адриатического, сиречь Ядранского.

Ответом ему был печальный смех.

– Вы что, серьезно думаете, что сербы и прочие балканцы ждут когда придет великий русский царь, и возьмет их под свою длань? Да «Хер» положите вы на ваши мечтания. У них своя страна, свои чаяния. И им куда лучше быть страной маленькой независимой, со своей столицей, нежели нашей провинцией. И ежели война закончится в нашу пользу, что мне крайне сомнительно, они скажут: большое спасибо, не изволите ли убраться к себе домой. И еще, мой дорогой…

Ротмистр протер слезящиеся от смеха глаза и указал в окно:

– С каждой такой издержкой цель становится все менее святой…

Первая победа

В авиаотряде Андрей получил моноплан конструкции Игоря Сикорского. Не так давно этот аппарат убил своего пилота: при посадке машина скапотировала, перевернулась вверх колесами. Пилот выпал из гондолы и сломал себе шею.

Аэроплан стоял осиротевшим, пока в авиаотряде не появился Данилин.

Он обошел машину, коснулся плоскости, винта. Тот легко качнулся.

– Беру… – заключил Данилин.

– Ну, слава тебе, Господи! А то все отказывались на нем летать.

– Это почему?..

– Говорят, машина убила своего хозяина. Дескать, и следующих станет убивать.

– Что за чушь…

– Вы, я вижу, не суеверны?..

– Как-то не замечал за собой такого.

– Ну вот и хорошо! а тот тут у нас многие в гондолы образки крепят… Берите и владейте. Я пришлю вам Пельцмана.

Андрей попытался вспомнить, где он слышал эту фамилию. И вспомнил: во время одного чаепития над «Ривьерой».

Скоро подошел пожилой еврей, роста маленького, сгорбленный годами и обидами. На крючковатом носу сидело пенсне.

– Я вас слушаю, молодой человек…

Еврей говорил с опаской, представляя, что от этого штабс-капитана ждать ничего хорошего не приходится.

Но Пельцаман ошибся.

Данилин протянул руку механику:

– А я о вас много хорошего слышал от Михаила Федоровича.

Лицо механика потеплело:

– В самом деле?.. Давайте посмотрим ваш аппарат, что можно с ним сделать…

***

– Разве машина может быть проклятой, – рассуждал Пельцман. – Скапотировало – так что за беда, крот ямку вырыл, аппарат подпрыгнул, пилот ручку от себя дал – завалил самолет вперед. А чтоб такого не происходило впредь, во-первых мы дуги сварим защитные, чтоб при перевороте аппарата на них лег, во-вторых ремни нужны, чтоб, значит, пилот не выпадал… И к колесам – лыжи, чтоб поворот предотвратить…

Все это было проделано менее чем за полдня. И уже после обеда Андрей поднял аппарат в воздух, облетел аэродром. Машина слушалась хорошо, мотор работал ровно.

На аэродроме Андрея встречал Сабуров:

– Ну что, сбылся ваш сон о полете на шифоньере?.. Помните лет пять назад, вы про него в поезде рассказывали?..

– А вы его помните?..

– А то… Я еще тогда про аэроплан подумал… Ну осваивайтесь…

Андрей еще раз взглянул на свой аппарат – совсем недавно переделанный. Впрочем, оставался вопрос: а отчего его нельзя было переделать ранее, когда был жив предыдущий хозяин аэроплана?..

***

Так получилось, что Андрей оказался четвертым человеком, который записал на свой счет сбитый немецкий самолет.

Первым был вольнопер Коленцов: он служил кормовым стрелком на «Скобелеве». Где-то над Каттовиц два немецких аппарата зашли в хвост дирижаблю. Огонь из спаренных «Гочкисов» оказался для них очень, очень неприятным, к тому же последним в жизни сюрпризом. Оба аппарата рухнули за какие-то четверть минуты.

Якобы два сбитых аппарата было и у штабс-капитана Брусина. Но второй аппарат он если и сбил, то за линией фронта, и подтвердить победу никто не мог.

Одна победа была у поручика Резуна.

На «Сикорском» Андрея оружия не имелось – он был разведывательным аппаратом. Так, во время седьмого полета он вылетел на аэроразведку к станции, где предположительно должны были сгружаться немецкие войска.

Предположение оказалось ложным – на станции было ровным счетом пусто. Но около линии фронта на Андрея напала германский «Фоккер» – тоже невооруженный разведчик. Ударил сверху, пытаясь винтом распороть обшивку крыла.

Данилин ушел со снижением. Потом два аэроплана кружили. Немец грозил кулаком. Андрей же достал «Наган» и почти не целясь, выпустил все семь пуль. Хотелось просто спугнуть немца, но получилось иначе. Что-то безвозвратно сломалось в аппарате, двигатель заглох, не вытянул машину из виража, пилот не успел выровнять самолет…

…И через минуту для германского пилота все закончилось.

Абсолютно все.

***

– Меня, признаться, Аркадий Петрович предупреждал, что вы счастливчик, – проговорил Сабуров, разглядывая обломки «Фоккера». Но вот так, чтоб из «Нагана» сбить самолет. Ну, уж извините, но это перебор. Когда-то вам сильно не повезет, ибо природа не терпит неравновесия.

Из гондолы вытащили немца, сдернули шлем, очки. Пилотом оказался мальчишка с пшеничными волосами, даже еще более молодой, чем Андрей.

В его стекленеющих глазах застыло удивление и испуг.

На мгновение стало стыдно.

– Ну-с… – продолжил Сабуров. – С почином вас. Я буду писать рапорт!..

Аэроплан погрузили на телегу и повезли в расположение отряда.

Немца похоронили на кладбище с воинскими почестями, заполнили документы и отправили через Красный Крест на родину погибшего. Андрею достался военный трофей – вполне приличный «Parabellum». Аэроплан восстановлению не подлежал, Пельцман снял с него какие-то пустяки, но остальное выбросили в овраг.

Потом в палатку к Андрею явился Сабуров. В руках у него был пулемет. Командир отряда сообщил:

– Вас хотели наградить орденом Станислава третей степени. Но я сказал, что таковой у вас уже имеется. Так что вас представили к Анне третей же степени… А пока – подарок от меня. Примите.

– Пулемет?..

– Ага… Поставите на свой аппарат. Знаете, у нас в воздушном флоте бытует заблуждение, что дело самолетов – только разведка. Я уже убедился, что у немцев аэропланы – сила ударная. Чуть не поседел однажды.

На фронте

На следующей неделе Андрей получил новую науку.

Оказалось, если ты сбил немецкий аппарат, то это ровным счетом ничего не значит.

В воздухе над окопами Андрей было схлестнулся с иным «Фоккером», но оказался бит. Пулями пропороло обшивку, пробило бензобак. Германец бы, верно, добил бы Данилина, но солдаты открыли из окопов плотный заградительный огонь и отогнали супостата.

Русский аэроплан пришлось садить тут же, в нескольких верстах от линии фронта. С передовой прибыл пехотный поручик, удостоверится, что с пилотом все хорошо.

Он же отправил на аэродром самокатчика, дабы вызвать грузовик для эвакуации самолета.

Когда прощались с поручиком, Андрей вытащил из кармана бумажник. Только тогда возникла мысль, как, в сущности, нелепо отправляться в полет, взяв с собой деньги. Однако сейчас они пригодились. Все содержимое Андрей отдал поручику, дабы тот купил на них угощения своим солдатам.

Аэроплан погрузили в кузов грузовика. Повезли.

На грунтовой дороге забуксовали.

Пока искали хворост, их догнала телега из полевого госпиталя. Ее возница никуда не торопился – для его пассажиров все закончилось. Дунул ветер, с лица одного покойника откинул полог.

В нем Андрей узнал того самого подпоручика, с которым ехали в поезде. Лицо его было истощенным.

– Царствие небесное… Подстрелили таки…

– Эфтого? – переспросил возница. – Эфтот – дизентерийный. С поносом его дух и вон вышел…

Андрей кивнул и накрыл несостоявшегося героя рогожей. Вспомнил: парень так смело рассуждал об издержках военного времени ради святой цели. И сам попал в издержки.

Так иногда бывает – жизнь любит преподать нам урок. Порой знаменитый капер, носитель всевозможных наград и титулов умирает в своей постели от дизентерии. И глупец тот, кто отсюда не вынесет хоть бы простейший урок: каким бы великим человек не был – он всего лишь человек. И еще: мыть руки перед едой крайне желательно.

***

Здесь был необычно долгий рассвет. Он начинался чуть не сразу после полуночи. Небо становилось свинцово-платинового цвета. Выйди на улицу – и не понять, какой час: звезд не видать.

И когда из-за плотных туч проглядывало наконец солнце, оказывалось, что оно уже в зените, что день уже давно начался.

Природа медленно погружалась в осень.

Солдаты утешали себя, что зима в этом году будет поздняя, а то и вовсе по причине Второй Отечественной войны ее господь Бог отменит. А что с утра зябко и лужи замерзли – не беда, к полудню потеплеет.

Но дни становились короче, ветер резче, холодней. Зачастили дожди. В рощах, окружавших аэродром, желтела и облетала листва.

Страдая бездельем, господа авиаторы резались в штос, в железку, пили купленный у местных крестьян самогон. Интересовались новостями: сперва пронесся слух, что Варшаву не то сдали не то вот-вот сдадут. Потом их сменили другие вести – что австровенгры и отброшены и отступают. Но потом снова остановились и перешли в контратаку…

Соответственно говорили, что аэродром вот-вот перебросят сначала в тыл, потом – вслед за наступающими частями, после – опять на восток. Но, в конце концов, оставили на месте.

Где-то на западе солдаты окапывались, война принимала затяжной характер.

«Скобелев» ушел от непогоды в какой-то из своих эллингов, аэропланы накрыли брезентом. Но даже под ним самолеты пропитывались влагой, становились тяжелее.

Когда дожди все же прекращались, аэропланы не могли со своими узкими колесами взлететь по разбухшей земле. Оставалось только ждать, когда она подсохнет.

***

Над позициями пронесся давешний обидчик Андрея – «Фоккер». Казалось, что непогода и недавний дождь его не касается. Зенитчики, было, попытались развернуть пулеметы, но от германца и след простыл.

– Чего творит, чего творит, немчура поганый! – ахал Брусин. – Мотор-то, пойди у него «Даймлер»! Мне б такой!

– Вы мне лучше скажите, как он взлетел-то по грязи?.. – спросил Андрей.

– Да очень просто, – пояснил Брусин. – У них там тракт рядом с аэродромом – с него и взлетают.

– Так давайте и мы начнем с тракта взлетать…

– До него пять верст – далеко аэропланы тащить. Да и не дадут – войска по нему идут.

Поскольку Сабурова не было, командовал авиаотрядом Андрей. Ввиду того, что перед отлетом барометр уверенно падал, Михаил Федорович предполагал, что ничего решительного Данилин сделать не успеет. Но Сабуров ошибся.

Данилин нашел ровное место, кое закачивалось обрывом. Распорядился:

– А давайте построим свой тракт? Вобьем в землю колья, положим балки, на них доски… Саженей пятьдесят хватит вполне! Покажем германцу, что мы тоже не лыком шиты! Пусть у него удача и тракт под боком. Зато у нас смекалка и руки мастеровые! Приступайте!

Были вызваны скучающие механики, им дано было соответствующее распоряжение. Но как бы не устали от скуки механики, работать им хотелось еще менее.

Хорунжий, механик Брусина обстоятельно выслушал распоряжения Андрея и покачал головой:

– А чего так? Можно проще!

– Это как?

На обрывке бумаги механик набросал несложный чертеж. Андрей одобрительно кивнул:

– Вот это и будем строить.

***

Поглядеть на строительство приходили со всего авиаотряда.

– А чего это вы надумали, Андрей Михайлович? – спрашивали летчики.

Андрей, к тому времени присоединившийся к работающим механикам, охотно пояснял.

– Эк как чудно! – кивали офицеры. – И добро бы было, если бы просто чудно, а то ведь разобьетесь? И все ведь выдумано вашим механиком, чтоб меньше работать.

На это обижался Хорунжий:

– Ну отчего, если что-то выдумает русский, то говорят: «русский Иван чего только не выдумает». А если то же самое выдумает украинец, то он – хитрожопый и ленивый хохол.

Стройка спорилась, благо строить действительно пришлось немного.

Выложили небольшой помост в пять саженей длиной. За ним построили башню, на которую натаскали камней. «Сикорский» на руках подняли на руках и поставили на помост.

Данилин залез в кабину, туго затянул ремни. Механики крутанули винт, завелся двигатель. Андрей выжал газ почти до предела, дал знак: давай!

Хорунжий взмахнул топором, перерубил канат. Аэроплан двинулся вперед, живо набирая скорость. Почти тут же с высоты рухнул груз, канат мгновенно выбрал слабину, рванул аэроплан сильнее.

Андрея вдавило в кресло, он почти инстинктивно взял ручку на себя.

Под кабиной щелкнул карабин, аэроплан расцепился с тросом.

Не успев даже понять, как это ему удалось, Андрей был уже в воздухе.

– Получилось! Воспарил! – неслось с земли.

Над аэродромом Андрей сделал полный круг, проверяя, все ли нормально с аппаратом, не развалилось что при резком старте. Но нет – «Сикорский» работал идеально.

И Андрей полетел в сторону фронта.

Там как раз начиналась русская атака.

Поле вскипело восставшими из окопов солдатами. Впереди, призывая солдат, шли офицеры. Катились броневики, поливая немецкие окопы свинцовым дождем. Германцы ответили: часто стреляли винтовки, ударили пулеметы. Первая пуля досталась идущему впереди офицеру, он задумчиво сделал шаг и осел. Падали и другие солдаты, остальные шли, мешая кровь с грязью.

Над этим всем парил Андрей: недоступный для земных словно ас-небожитель из скандинавских саг. Пролетев над фронтом, Данилин отправился дальше, туда где находился немецкий аэродром.

Появление Андрея стало там неожиданностью: все ожидали, что русская авиация скована непогодой и распутицей. Зенитчики бросились к оружию, пилоты – к дежурному аэроплану, но Андрей был быстрее: полоснул из пулемета по стоящим вряд аэропланам, выбросил две гранаты из сумки. Те взорвались в воздухе, обдав самолеты градом осколков, но, кажется, ничего серьезно не повредили.

Не дожидаясь того, чтоб немцы подняли аэропланы, Данилин лег на обратный курс, и скоро заходил на посадку уже на свой аэродром.

В небо Андрей отправлялся с точным планом как садиться: он его заучивал чуть не час перед полетом. Поэтому сел легко: когда коснулся колесами земли, стал одновременно отпускать газ и брать ручку на себя, увеличивая подъемную силу и тем самым – сопротивление крыла. Самолет быстро остановился.

Произошла лишь единственная помарочка: прежде чем стать окончательно, «Сикорский» качнулся вперед, будто намереваясь скапотировать. Андрей инстинктивно вобрал живот, вжался в кресло, и этого, может быть, хватило. Аэроплан стал на все три колеса.

К самолету спешили механики и пилоты. Обошлось без оваций и без подбрасываний Данилина в воздух. Ему жали руку, одобрительно хлопали по плечам, по шлему.

После полет повторил и Брусин, у него полет и посадка прошли идеально вовсе без происшествий, гладко. На мгновение Данилина уколола игла ревности, но потом это чувство исчезло: все равно он, Андрей был первым…

Более полетов в тот день не было. Авиаторы ушли праздновать: пили местный самогон, выгнанный, кажется, из брюквы и настоянный, видимо на скорпионах.

К вечеру, когда прибыл дирижабль, в авиаотряде не было ни одного трезвого человека, чтоб принять швартовочный канат. Поэтому дирижабль швартовали чуть не всем миром.

– Ни чего вам доверить нельзя! – проворчал Сабуров. – Что же вы так без повода напились?.. В стране, между прочим, сухой закон!

– Никак нет! Повод есть! – и, дурашливо улыбаясь, Андрей доложил о событиях за день.

– Это – поясняет, – согласился Сабуров.

Но все равно сначала матерно выбранил Данилина, Брусина и Хорунжего. После – поблагодарил.

И задумался.