Текст книги "Кривич (СИ)"

Автор книги: Александр Забусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 75 страниц)

   – Эх, Кудлай, твоими бы устами, старый, да мед пить. Нам бы успеть. А не успеем, всю жизнь потом вместо меда говно хлебать придется, причем полными ложками. Ой, как перед Монзыревым стыдно-то будет.

   – Эт, да-а! Боярин за такое шею свернет.

   Какое счастье, некуда не торопиться! Это можно понять только после того, как за плечами у тебя нелегкий, долгий путь, полный опасностей и тревоги за порученное тебе дело.

   Еще вчера Лактрис, рвавший жилы себе и подчиненным, сегодня успокоился, привел свои мысли в порядок, решил дать отдых всей своей неполной тагме, отдохнуть самому. Горзувиты, небольшое поселение греков в прекрасной долине у огромной спускающейся в море горы, похожей издали на разожравшегося медведя, встретил византийских легких кавалеристов если не с распростертыми объятиями, то все-же доброжелательно. Комит не рассчитывал задерживаться надолго в нем. Пополнить припасы и вино во флягах, двигаться к вожделенному Херсонесу, вот и вся задача. Прибытие декарха Альбикерия и его рассказ о судьбе Лупуса и гибели отряда варваров, бельмом в глазу омрачавшему путь в Константинополь, поменяли планы комита.

   "Жаль Лупуса, но признаться, человечишко был преотвратный. Сам себе на уме. Не ясно, какую выгоду для себя он преследовал, сопровождая славянского волчонка. Но все к лучшему. Теперь можно пару дней отдохнуть, расслабиться".

   Лактрис послал гонца в Херсонес, с объявлением о том, что по приказу базилевса, его прибытия в порту должны дожидаться два военных корабля. Княжича велел посадить в один из казематов Горзувитской крепости, но при этом хорошо кормить, впереди еще предстояла длинная дорога, не дай бог помрет от истощения. За такое император не осыплет милостью и наградами. Как бы самому не оказаться в темнице.

   Василий выглянул в открытое окно в отведенной ему комнате, выходившее на вид Горзувитской долины. На горных массивах буйствовала россыпь дикой растительности, а вдоль гор тянулись чередой поля и виноградники, пирамидальные тополя и кипарисы навевали воспоминание о далекой родине.

   – Ничего, пройдет совсем немного времени и окажусь на землях империи, и синее небо над Константинополем будет улыбаться только мне.

   – Батька, там ромейского гонца захомутали. Позвизд до тебя послал, сказать!

   – Добро, скажи, сейчас приду.

   Еще с утра Андрюхин отряд оседлал военную дорогу, соединяющую Гурзуф с Херсонесом. Сотник, переживая за то, что византийцы могут проскочить место выхода славян, без устали гнал подчиненных в гору. Брони и оружие снято и увязано в тюки, каждый воин нес свой тюк на собственном загривке. Отрадно было и то, что горы Крыма, в большинстве своем, не похожи на вершины Памира, но попотеть пришлось изрядно. Выйдя к дороге, отрядные следопыты чуть ли не обнюхали ее и единодушно пришли к мнению о том, что в ближайшей отрезок времени ни один отряд насчитывающий более пятидесяти всадников по этой дороге не проходил, причем в обоих направлениях. Обрадованный Ищенко разослал в обе стороны разведку с приказом определить место засады и возможность бескровного отхода с него после боестолкновения. Сейчас одна из посланных групп, с Позвиздом во главе, умудрилась перехватить чьего-то гонца.

   Сильно помятый, но живой, перед Андреем прямо на дороге сидел привалившись спиной к камню у обочины, воин в одежде всадника легкой тагмы, рукавом вытирая кровь из разбитой губы. Простеганный войлочный подклад под кольчугу, зеленого цвета, ниже колен, при падении смягчил удар о землю, способствуя тому, что воин ничего себе не сломал. Сотрясение мозга и порезы на лице, да разбитая ударом кулака губа, на всякий случай, вот и все повреждения.

   – Н-ну, гусь лапчатый, и кто ж ты есть у нас такой? – с улыбкой херувима на лице задал вопрос пленнику Андрей.

   – Батька, да он не понимает по-нашему.

   – Тупой, что ли?

   – Не-е, грек он.

   – Ну да, ну да. Обшмонали? Что-нибудь нашли при нем?

   Воин в возрасте, с развевающимся на свежем ветерке сивым оселедцем, протянул Андрею бумажный свиток.

   -Вот цыдуля комита малой тагмы Василия Лактриса к стратигу фемы Климатов Ипатию Колхину. В ней он уведомляет стратига о том, что через два-три дня прибудет в Херсон и передает повеление парфироносного базилевса, держать в готовности большие боевые корабли, для перехода на них в Царьград.

   -Свирыня, ты что, по ихнему и читать и говорить можешь?

   -Обижаешь, батька, – расплылся в улыбке вой. – Небось запамятовал, я ведь десять годков у прежних базилевсов в этериотах прослужил. Все-таки императорская гвардия не последние люди в государстве. Если б к дому не потянуло, може и по сей день, во дворце охрану нес.

   -Хм, так говоришь, через два, три дня?

   -Ага.

   -Ладно. Позвизд, позаботься о клиенте. Я так понимаю, он нам больше не потребуется, так чего ж его мучить.

   Кивнув, Позвизд шагнул к византийцу. Лезвие ножа с мягким шорохом вошло под подбородок пленнику, перерубив сонную артерию, попадая в мозг под углом. Десятник сноровисто отшагнул, прикладывая все усилия чтоб не испачкать одежду, убрал клинок в ножны. Безвольно, мертвое тело свалилось в дорожную пыль.

   -Гул, Зловид, сбросьте тело вниз, да так, чтоб с дороги не видно было, – распорядился десятник.

   "Значит, как минимум сутки у нас в запасе имеются. Классно! Дело за малым. Найти место, устроить засаду, отбить пленника и уйти в отрыв, – раздумывал Андрей. – Эх, как не хватает сейчас Горбыля. С Сашкой мы бы здесь таких дел наворотили, мама не горюй. Ну, что-ж, за неимением гербовой, пишут на простой. Бог не выдаст, свинья не съест".

   К вечеру определились с местом засады. Дорога петляла в скальном проходе, поросшем деревьями и кустами. В версте от него, уходила на юг козья тропа, змеясь по кручам, каменной крошкой и щебнем стелилась под ногами, иногда пропадая в колючих кустах, проползая в шаге от обрыва, вызывая дрожь в коленях от одного взгляда вниз. До самого моря было ох как далеко, но и к морю требовалось не только выйти, а еще и по Андрюхиным прикидкам, совершить марш на юго-восток, расстоянием, ни как не меньше тридцати километров, и то если считать по прямой. Много! Но поделать ничего нельзя. Андрей ориентировался по своим детским воспоминаниям о так понравившейся ему тогда бухте Ласпи, где его отряд ожидали сейчас корабли Рагнара Рыжего. Конечно, можно было послать за подкреплением, но оно могло и не успеть к самой разборке, а любой из бойцов в нынешних условиях был на вес золота.

   "Решено, – сделал вывод Ищенко. – Обойдемся своими силами".

   Весь следующий день бойцы оборудовали позиции для засады, таскали наверх камни. Десятники, по приказу Андрея промеряли и прикидывали маршрут отхода для своих подразделений. Наконец закончив с приготовлениями, ушли отдыхать, обживая свои позиции.

   Утомившийся за день Андрей прилег в своем ПНП – передовом наблюдательном пункте, с которого ему, может быть уже завтра, предстоит вытаскивать молодого княжича в передовые порядки своих бойцов. Прикрыл глаза и расслабил напряжение в мышцах. Сразу накатило в душу что-то вязкое, даже неприятное, тупое и неотвязное, липкими нитями подобралось к сердцу и обволокло его осенним листопадом и дождем. Если бы рядом был его прежний начальник, наставник и друг, подполковник Семибратов, он бы смог объяснить лейтенанту, что это может быть только одно – предчувствие беды. Предчувствие, которое проявляется у каждого, кто воевал, пролил кровь свою и чужую, у кого планка подсознания работает уже совсем в другом, запредельном для понятия обычного, мирного человека режиме. Но Семибратова рядом небыло, да и не могло быть. Друзья тоже далеко, и грусть вошла в душу. Шалишь, нас так просто не взять! Он был молод, иногда горяч, порой несносен для окружающих, а вся жизнь только начиналась, молодому пацану нельзя думать о плохом. Накатили воспоминания о прошлой службе в войсках некогда великой страны, сейчас она казалась ему несбыточной мечтой, ведь он не успел помесить грязь чеченских дорог. Попытался вспомнить что-то хорошее, веселое, шальное.

   "Как весело отметил двадцать третье февраля. Танюшка, где ты теперь?"

   Вспомнилось старое здание штаба, сборно-щитовой сарай с тонкими перегородками между кабинетами. По случаю Дня защитников Отечества весь личный состав части был усажен на стульях в узком коридоре этого сарая. Подполковник Дьяконов зачитывал праздничный приказ, а его, Андрюху, в это самое время, Танька затащила в пустой класс по боевой подготовки, и они целовались под шум поздравительных аплодисментов, раздававшихся из-за закрытой двери. Андрей в то время был уже далеко не девственник, но напор, с которым тридцатилетняя ефрейтор залезла ему в брюки, привел в состояние аффекта. От нежной женской руки, вцепившейся словно доярка за коровью титьку, Андрюхин инструмент для ювелирной работы стал колом. Женская военная форма всем хороша, но зима на дворе и тонкие колготки, лишние препятствия для любви. Задрав юбку, пока добрался до белоснежных, кружевных трусиков семь потов сошло. Ощутил горячую влагу. Пальцами раздвинул шелк волос, а в коридоре уже происходило вручение грамот.

   -Как? – шепнул Татьяне в самое ухо.

   Та молча отстранилась, развернувшись, лягла животом на стол.

   Под призывные слова замполита части, крепить боевую готовность, Андрей монотонно двигал бедрами, стараясь как можно глубже нырнуть к самому сладкому на свете. Какая уж тут любовь? Чистая химия. Танька зубами вцепилась в подставленную Андреем руку, чтоб не стонать. В конце концов излив всю скопившуюся энергию в ненасытное лоно, с облегчением выдохнул: -"Фу-ух!".

   Натянув трусики и колготки, оправив юбку, Танька чмокнула в щеку:

   -Спасибо, милый. С праздником!

   Народ в коридоре, похватав в руки стулья, расходился по кабинетам пить водку и поздравляться. Танька, приоткрыв дверь, проскользнула в нее, оставив Андрея курить у открытой форточки. Он понял, что его ненавязчиво поимели.

   От воспоминаний защемило сердце. Как там будет завтра?

   Ночь прошла спокойно.

   А утром. Утро красит нежным светом стены...

   Стены скал, покрытые плющом, колючими лианами ежевики и кустарником, нависали над проходом, по которому в коротком промежутке змеилась старая военная дорога, построенная латинянами, бог знает в каком забытом году. Снайпера, с луками в руках заняли позиции по пять бойцов с каждой стороны. В нужном месте схоронились десять бойцов – группа захвата, остальные свиньей, во главе с Андреем, в ответственный момент, врубятся в тагму, создадут толчею и неразбериху, а потом, отступая, будут сдерживать самых активных и дисциплинированных византийских воинов.

   Время отщелкивало свой бег, не делало поправок, не раздавая кредитов. Вот уже и солнце стало в зенит. Неужели впереди еще день ожидания? Не может быть! Предчувствие скорой развязки не покидало Андрея, он сцепив зубы, вглядывался в сторону дальней высокой горушки, высматривая сигнал от наблюдателя. А в зелени растений высвистывали свои песни лесные птицы, обвыкшись с присутствием людей в своих законных владениях. В небе насыщенном синевой расправив крылья, бороздил воздушные потоки сапсан.

   Наблюдатель, закрывшись кустарником с внешней стороны, поднял руку вверх и тут же сгинул в зеленой поросли.

   "Есть!".

   Андрей поднялся на ноги, чтоб было видно всем, отпальцевал полную готовность к бою. И время убыстрилось, словно лавина катившихся с гор камней.

   Послышался топот лошадиных копыт приближавшегося большого отряда, стали слышны голоса, и вот показались первые византийцы, ехавшие в плотной колонне.

   "Пора!" – проскочила мысль.

   Словно угадав мысли своего командира, лучники выпустили первые стрелы, и с пулеметной скоростью шелест стрел нарушил относительную тишину. Вниз посыпались камни.

   -А-а-а! Боже, спаси нас! К оружию! Кентархии к бою! – и снова крики боли. – А-а-а!

   Рык Андрея, перекрывающий вся и всех:

   -Впере-о-од!

   Группа захвата, прикрываясь круглыми щитами, словно спортсмены на стометровке, свершили из схронов бросок вперед, к шеренгам погибающих всадников. Их вел Позвизд, уже издали приметивший юного княжича, руки у которого были привязаны спереди к луке седла. Вои прыжками отталкивались от трупов людей и лошадей, мечами срубая подвернувшихся, еще не пришедших в себя стратиотов. В один миг прикрыли собой юнца-пленника. Седой Свирыня с маха пересек ножом кожаные пута, бросил княжича на широкое плечо и отпрыгнул в сторону своих. Их тут же прикрыли щитами, чтоб даже шальная стрела не смогла нанести урон.

   -Наза-ад! – срываясь на фальцет, закричал Позвизд, последним покидая место сшибки. Отступая, русичи уносили на себе раненых.

   -Выпускай свинью! – проревел Ищенко, и первым, держа в обеих руках по мечу, возглавил ударный клин.

   Клин был невелик, но в толчее и неразберихе прохода, да сопровождаемый стрелами лучников, он достиг цели. Крики, стоны, ругань, непонятые команды византийских начальников, наносили моральный ущерб отряду, не хуже чем от боевого железа славян. Где-то в свалке затерялся комит, были погибшие кентархи. Давка, много крови и раненых, жалобный плач лошадей, все смешалось. Но уже чувствовался порядок и напор в задних рядах византийцев. Скоро они полностью придут в себя и тогда...

   -Отходи-и! – подал команду сотник.

   Не все русичи вышли из боя, половина погибла, или из-за ран не смогла отойти. Здесь знал каждый, потери неизбежны, а задача должна быть выполнена.

   Все, кто смог выйти из боя, бегом бросились бежать по дороге к месту отхода. Времени на отход почти небыло. Вскоре со своих гнезд уйдут лучники, и тогда времени не останется вовсе. Поэтому беги боец, беги пока есть возможность и боги смотрят в твою сторону. Фортуна в войне переменчива и не всегда справедлива. Беги русич, беги! Тебе еще предстоит на горных тропах прикрывать отход своих. Беги, и может быть, пройдя долгий путь, ты останешься жив и вернешься к родному очагу. Ну, а если погибнешь, что ж, да свершится предначертанное каждому. Мертвые сраму не имут!

   Обливаясь потом, отхаркивая вязкую слюну, Андрей и оставшиеся в живых вои, встали у тропы, ожидая тех, кто еще мог вернуться. Дождались не всех. Вымотанные с пустыми колчанами, семеро лучников пробежали по тропе вниз. Андрей последним встал на тропу.

   На дороге показались всадники, нахлестывающие лошадей, стремящиеся достать варваров, уничтожить всех, вырвать упущенную добычу.

   Комит медленно приходил в себя. Щурясь от солнечного света, он прикрыл рукой лицо, ощупал ладонью виски и лоб. Ощутил на пальцах что-то липкое и влажное. Кровь! Кровь перемешанная с дорожной пылью. Голова гудела, как после дикого похмелья, к этому примешивалась сухость во рту, язык напильником прошелся по горячим губам. Закрыв солнце, на тело комита легла тень. Всмотревшись, Лактрис узнал отрядного эскулапа.

   -Что там? – спросил медика, имея ввиду сразу все происходящее вокруг.

   -Жить будешь, твоя милость. У тебя на теле считай, и ран то нет.

   -А, это что? – Василий выставил испачканную пятерню. – Или кровь не моя?

   -Твоя. Это тебе в свалке шлем с головы сшибли, ну и кожу на виске оцарапали. А так, ты цел, чего не скажешь о твоей тагме.

   -Смутно все, как в тумане. Мы отбились?

   Доморощенный Гиппократ, подсунув руку под спину комиту, приподнял его тело в положение "сидя".

   -Смотри.

   Василий окинул взглядом неширокий проход между скал.

   -Ох-х! – непроизвольно вырвался стон.

   Совсем короткий отрезок дороги превратился в баррикаду из трупов людей и лошадей его тагмы. Нет, не только его, вон поодаль лежит варвар, вон еще один, и вон. "О боже! Сколько же здесь полегло моих?".

   Будто услышав невысказанный вслух вопрос, медик произнес:

   -Сорок семь погибших, больше трех десятков раненых, правда, половина из них сравнительно легко. Лучники у противника постарались.

   -Где волчонок?

   -...

   -Славянский пленник где?

   -А-ах, этот! Дикари его освободили, с собой увели.

   -Проклятье! Ы-ы-ыг! Где мой отряд?

   -Отсюда неподалеку. У тропы стоят, по которой варвары ушли. С кентархом Спатой стоят. Единственный оставшийся в живых сотник остался, остальные уже на небесах, у врат святого Петра в очередь встали.

   -Помоги лучше подняться и подведи во-он ту лошадь.

   -Слаб ты еще.

   -Делай что говорят.

   Уже с высоты седла оглядел место бойни, ужасаясь увиденным, тронул поводья, поскакал по дороге, оставляя за спиной эскулапа, раненых и погибших воинов, оставляя свои амбиции, а вместе с ними свои сомнения и страхи.

   -Почему стоим? Кентарха ко мне.

   -Здесь, комит!

   Собравшееся у козьей тропы византийское воинство, можно было назвать толпой, спорившей, ругающейся, напоминающей разбуженный пчелиный рой, не решающейся на какие либо действия.

   -Спата, почему не организована погоня?

   Седой воин, должность сотника и звание кентарха которого, были потолком в его военной карьере, благоразумно промолчал, преданно поедая глазами начальство.

   Донимающая головная боль и разгильдяйство подчиненных, привели комита в бешенство. Сдерживаясь, скрепя зубами, скомандовал, приводя толпу в порядок:

   -Строиться по кентархиям вдоль дороги. В две шеренги станови-ись!

   Привычка подчиняться приказам мгновенно взяла верх над остальными чувствами. Уже находясь перед строем, комит почувствовал себя лучше, даже боль отпустила.

   -Доложить о потерях! Декарх Лесандр Меот, ко мне!

   Вскоре десятник Меот, сопровождаемый пятью стратиотами, на копытах своей лошади нес стратигу Херсонеса весть о варварах, высадившихся на побережье в тридцати верстах от фемы Клематов. О том, что есть необходимость послать хотя бы банд, а лучше таксиархию скутатов, пройтись вдоль побережья. Отправить фемный флот на перехват вражеского корабля, ведь на чем-то варвары приплыли к берегам Тавриды.

   Вместе с тем, сотня воинов покинув седла, без привычки, понукаемая командами декархов, ступила на тропу, ругая северных дикарей осмелившихся малым числом ступить на земли империи. Освоившись на серпантине, византийцы набрали приличный темп, передвигаясь между поросшими кустарником скалами. Одно неловкое движение и вниз с шумом катится щебень, заставляя скользить подбитые толстой кожей подошвы, рассчитанные на передвижение в стременном седле. Хотелось прижаться к отполированному ветрами и временем гранитному утесу, не идти дальше по горным карнизам.

   -Шевелись, сонные тараканы! Проморгали пленника, позволили убивать себя, теперь терпите, – буйствовал Лактрис, передвигаясь в средине колонны. – Не стонать! Декархам обеспечить порядок на дистанции. Темп, те-емп!

   -А-а-а-а! – послышался рядом удаляющийся в неглубокую пропасть вопль человека, тупой звук падения и удара о земную твердь: "бфп-пп, бфп-пп". И только шелест каменной крошки под ногой. В самом низу сломанной куклой, больше похожей на груду тряпья, лежало тело еще миг назад живого человека.

   -Боже, царица небесная, спаси и сохрани нас грешников. Не дайте погибнуть в этом гиблом месте! – из строя прозвучали призывные слова, обращенные к богу.

   Тропа змеей петляла по горам, уводила людей в сторону Херсонеса.

   Поредевшее, вымотанное горными тропами и погоней, Андрюхино воинство тащилось между скал, минуя обрывы и пропасти. Грязные, давно небритые, голодные бойцы, несли на себе раненых товарищей. Для одетых в кольчуги воинов каждая пройденная верста давалась нелегко. Никто не бросил оружие, за спинами виднелись окружности щитов, единственное, что было выброшено, так это колчаны. Зачем их нести, если нет стрел? Полтора десятка стрел остались на весь отряд.

   Позади, послышался шелест щебня на тропе, а вскоре оглянувшийся сотник увидел бегущего воя, оставленного в замыкании.

   -Сотник, вороги неподалеку, прут буром аки кабаны, – отдышавшись, выпалил он. – Ежели не поторопимся, к полудню догонят.

   -Выходит, эти сучьи дети, тоже всю ночь без отдыха шагали. Липень, ты своими глазами их видел?

   -Издаля, как тебя вижу, батька.

   -Ускорили шаг, браты! – Подбодрил бойцов Андрей. – Кто жрать хочет, испейте водицы, ничего другого не предложу.

   Часа через полтора русичи вышли к неширокой луговине с высокой травой, в зелень которой, где-нигде вкраплялись мелкие белые цветки. Луг плавно клонился к низу на юг, стремясь другой оконечностью вверх на север, туда, где лезли в небо отроги недалеких гор. Тропа пересекала этот небольшой пятачок альпийского луга прямо посередине, удаляясь дальше в покрытые кустами и порослью кавказской сосны скальные выступы. Звонкий ручей, дающий жизнь этому великолепию, журчал неподалеку от строения, сколоченного из неструганных досок, обломков лесин, обложенного понизу валунами, посаженными для крепости на глину. Не строение, а сплошное недоразумение, продуваемое ветрами, брошенное, пришедшее в упадок. Рядом порушенная, рассохшаяся изгородь для скота, и открытый очаг.

   – Сто-ой! Привал. Лютень, Позвизд, Кудлай, Свирыня ко мне! – Андрей плюхнулся на пятую точку, облокотился на локоть, откинул лицо, подставляя его солнцу и ветру. Подошедшие вои встали перед ним, вместе с ними к Андрею приблизился молодой княжич, с которым за весь пройденный путь Андрюха перемолвился едва ли парой слов. – Садись, уважаемые, в ногах правды нет. Слушай сюда. Первое, византийские шакалы идут за нами по пятам, мало того, наш следопыт Липень доложил, что если и дальше таким ходом идти будем, то к полудню они нас догонят. Второе. Позвизд проследи, чтоб все наполнили фляги водой, раненых напоить, коли покормить нечем.

   – Понял, батька. Еще одного раненого боги забрали в Ирий.

   – Кто? – Блеснул глазами в сторону Позвизда сотник, нервно прошелся пятерней по небритому подбородку.

   – Смеян. Как хоронить будем?

   – Эх, Позвизд, как нас с тобой похоронят, еще неизвестно. Что предлагаешь?

   – Вон, в брошенной халупе на горище сено лежит, внесем Смеяна туда и все подожжем.

   – Хорошо, так и сделаешь, когда уходить будем. Кудлай, помнишь, я тебе про мелкую бухту говорил? Ласпи ее называл.

   – Помню, сотник, отчегож не помнить, знаю место сие, греческое поселение там, избенок с десяток будет, рыбной ловлей промышляют. Да и название, Ласпи, само за себя говорит, по ихнему это "грязь". Уж не знаю почему, но бают через бухту с гор грязевые потоки сходят.

   – Нда, на то что там есть поселок , я не рассчитывал. Песец поселку настал!

   – Отчего это?

   -Короче, Кудлай, выводишь отряд на эту бухту. Спускаетесь к морю, там вас Рагнар Рыжий ожидает. Нас не ждете. Уплывайте. Рыжему передашь, пусть держит курс на Болгарию, а уж там войско Святославово отыщите. Понял?

   – Да, а...

   – Свирыня, с сего часу ты у княжича тенью будешь, а понадобится так и кормильцем, пока на руки князю Мечеслава не передашь. Можешь не есть, не спать, но чтоб передал его, иначе гибель братьев наших пустой окажется. Понял?

   – Я давно понял, батько. Позволь с тобой остаться. Може другой хто, за няньку будет? – Полным надежды взглядом Свирыня смотрел на командира. По щекам седого руса протянулись две бороздки влаги. Андрей благодарно кивнул воину.

   – Нет, брат. На твои плечи кладем самое дорогое, так донеси же его до места.

   Гордо глядевший в лицо сотника мальчишка, молчал. На ум пришло чье-то высказывание о том, что в людях порода видна сразу.

   – Боил, – молвил княжич, – а теперь послушай, что я скажу.

   – Слушаю тебя, Мечеслав.

   – Боил, враги преследуют вас из-за меня. Пусть унесут раненых, а мы примем бой здесь. Я бы один остался на тропе с оружием в руках, да понимаю, что скажи я такое божичам, обидитесь ведь. Так?

   – Так, княжич, – улыбнулся Андрюха, фалангой большого пальца расправив свои усы. – Все так, да вот только от луговины этой у нас пути расходятся. И это ни кем не обсуждается.

   Андрей строгим взглядом обвел присутствующих.

   – Со мной остаются Лютень и еще трое добровольцев. Один из них должен быть из десятка лучников. Лютень, проследи, все стрелы что остались, чтоб ему отдали. Ты, Позвизд, готовься к уходу.

   – Слухаюсь, батька.

   Андрюха растянулся на мягкой траве, ловя кайф от того, что тело находится в состоянии покоя. Расслабленные мышцы, казалось, ныли везде. Тихое сопение рядом заставило Андрея оставить предаваться самокопанию в своих болячках. Рядом все так-же тихо сидел Мечеслав, ждущий, когда сотник обратит на него внимание.

   – Боил, дозволь остаться с тобой. Коли суждено погибнуть, так с оружием в руках, плечом к плечу с тобой.

   – Если бы было так просто, первого кого бы я выбрал среди остающихся был бы ты. Но я не могу позволить шакалам захватить даже твое мертвое тело. Знаешь, мой юный друг, такое слово – политика. Так вот ты сейчас попал под понятие разменной монеты в войне с Византией. Живи Мечеслав, а если мы погибнем, живи за нас за всех. Каждой прожитой минутой жизни, доказывая себе, что за тебя не зря положили жизни в горах Крыма едва знакомые тебе люди.

   Мечеслав, расстроенный, посеревший лицом, опустив в раздумье свою буйную голову на грудь. Вдруг глянул в глаза Андрею.

   – Прямо в елане биться будете?

   – Я показался тебе настолько простым?

   -Нет.

   – Тогда твой вопрос глуп. Естественно мы пройдем за вами по айне, выберем в скалах проход потесней и поуже, и устроим византийцам своеобразное дефиле с песнями и плясками.

   -Я так и предполагал. Когда я встречусь с отцом, я расскажу ему про всех вас.

   Андрей молча кивнул, соглашаясь с восторженным юнцом. Со стороны халупы потянуло дымом, а вскоре языки пламени лизали высушенные ветром и солнцем доски. В последний путь уходил Смеян, веселый парень, добрый друг и хороший воин. Диды, встречайте родовича на Калиновом мосту!

   -Строиться-я!

   Слегка передохнувшие кривичи, выстроились в походную колонну. Остающиеся с Андреем, взглядами провожали уходящих.

   – Прощевайте, родовичи, – несговариваясь поклонились им. Андрей глянул на Позвизда, смахнувшего слезу. – Княжича сохрани, если увидишь нашего боярина, передай бате привет. Скажи, если вывернемся, в городище уйдем.

   – Зроблю, батька! – приостановился Позвизд.

   – Все, уходите.

   Проходя мимо, Мечеслав бросил на ходу фразу Андрею:

   – Удачи тебе, боил.

   – Спасибо на добром слове.

   Дождавшись, когда не стало видно за скалами ушедшей колонны, заслон неторопливо двинулся по извилистой тропе, оставляя за спиной полыхавший пожар в елани у отрогов гор на дальней северной стороне.

   – Кудлай, ну что? Она?

   – Она!

   – Ты и на ту бухту казал, что это Ласпи.

   – А шо, я виноват, что они похожи. Я ж ее только с моря видел.

   Поросшие средиземноморскими соснами и можжевельником скалы круто обрывались к морю, образуя местами грандиозные обвалы каменных скоплений. С небольшого плато, на котором гурьбой стояли русичи, открывалась панорама вечернего заката. Горы, надоевшие всем за долгий переход, обхватывали бухту с трех сторон. Синяя жемчужина морской воды в оправе густого леса, подступавшего к пляжу, завораживала взгляд. Шум морского прибоя доходил до плато.

   – Смотри, Позвизд, во-он две лодьи на берегу! Видишь?

   – Ага. Кажись дошли. Все, княжич, дошли! – обернувшись к молодому воину, молвил десятник. – То наши.

   Юнец подтянувшись, окинув взглядом указанное Позвиздом направление, произнес:

   – Коли наши, вели выдвигаться дальше.

   – Ага! Кудлай, ты первым. Пошли, родовичи, совсем маленько осталось, спускаться – не в гору лезть.

   Свирыня, молчавший всю дорогу от самой елани, переживающий расставание с оставленным заслоном, в душе обвиняющий себя в том, что не настоял остаться, тенью шагнул за спину Мечеслава, страхуя его, как страховал всю дорогу. Сознание того, что скоро будут у своих, поедят и отдохнут, выспятся за все дни похода, прибавило сил людям. Движение ускорилось, откуда и силы появились. Даже раненые попытались идти самостоятельно, но, поняв, что это замедлит ход, их снова приняли на руки. Спустившись по тропе ниже, божичи вошли в лес, источающий приятный терпкий запах.

   – Арча, – пояснил шедшим за собой Кудлай, – можжевельник, как у нас, только не кустом, а деревом растет.

   У тропы кое-где в небо тянулись сосны, пошло редколесье и мелкий кустарник, и снова лес, только густой, раскидистый, разлапистый, и внезапно проплешина открытого места. Порушенные, сожженные строения прибрежной деревни указывали на то, что в ней не осталось живых людей. Пляж с мелкой галькой и огромными валунами, разбросанными по всему побережью бухты. Взгляды на море, и там скалы и валуны, торчащие прямо из воды, два судна до половины вытащенных на берег, одно из которых узнаваемых очертаний. Дракар.

   – Родовичи-и! Браты-ы! – заорал Кудлай, поставив ладони рупором в сторону кораблей.

   – Чего кричишь, Кудлай? – раздалось за спинами воинов. Все обернулись на голос. – Чего шумишь? Мы уж вас давно слышим, правда, думали ромеи идут.

   К пляжу из схронов, кустов и развалин высыпало оружное воинство, одетое в брони. К Кудлаю подошел рыжий предводитель судовой рати.

   – Сотник где?

   – Там, сотник, нурман. В горах остался нас прикрывать.

   Приблизившись к говорившим, Позвизд рукой пригласил подойти Мечеслава.

   – Оце, Рагнар, то княжич Мечеслав, сын Великого князя Киевского.

   Рагнар Рыжий поклонился мальцу:

   – Здрав будь, княжич. Я, старший морского хирда родового боярина кривичей Гордея. Мы здесь, чтоб доставить тебя к отцу.

   – Здоров и ты витязь. Благодарю за заботу обо мне. Но все ж, пошли своих воев в горы, помочь отбиться вашему сотнику от византийцев.

   Рыжий косо глянул на Позвизда. Десятник опустив голову на невысказанный вопрос, покачал нею:

   – Велел по прибытии к кораблям не ждать его, немедленно, – поднял глаза на скандинава Позвизд, – слышишь, немедленно уплывать. Сказал, что с Херсонеса могут послать на перехват корабли.

   – Прости, княжич, раз сотник приказал, я нарушить приказ не могу.

   Рыжий зычно подал команду:

   – Дружина, сталкивай корабли от берега, кормчие к рулевым веслам! Раненых разместить ближе к корме.

   Слаженная судовая рать впряглась в работу, крепкие мозолистые руки на автомате выполняли работу. Первым из бухты вышел "дракон моря", беря курс на запад, хищно разрезая волны килем. Ветер с востока позволил расправить парус, и вот уже судно мощно бороздит морской простор, оставив по правому борту Тавриду. Второй корабль, расправив парус, не отставал от флагмана. Рыжий распорядился именно на нем перевозить, взятых в бухте княжича и бойцов. Южное низкое небо, словно полотно выткало огромные яркие звезды и даже полная луна не могла разметать его черноты. Рагнар хотел до рассвета уйти подальше от берегов, каждый взмах весел приближал корабли к поставленной цели.