Текст книги "Кривич (СИ)"

Автор книги: Александр Забусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 75 страниц)

   -Ой, ты Свет, Белсвет, коего краше нет. Ты по небу Дажбогово коло красно солнышко прокати, от, онука Дажьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Дажьбоже, доброте. Завяжи, закажи, Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого и от всякой нежити! Гой! Теперь встань и иди своей дорогой, но всегда помни, не властна отныне над тобой любая нежить, ни своя, ни заморская.

   Ищенко поднялся на ноги, вроде бы отступил от бабки на шаг, только глядь, а стоит он сам на лесной тропинке, и нет ни впереди, ни сзади, ни избы, ни поляны, ни самой бабки. Все будто примерещилось, только сытость в желудке напоминала о былой действительности. Пора настала возвращаться в погост.

   * * *

   Утро начинается, на-чи-нается!...

   -Смотри за моими движениями. Ты атакуешь. Нападай! Я ставлю блок. Вот так. Видишь он скользящий. Я превращаю слабую защиту от твоего сильного рубящего удара в скользящий блок. При твоей атаке, в само касание клинков, принимаю рубящую грань твоего меча, на голомень своего меча. Ты проваливаешь удар, твой меч соскальзывает с моего, а я завершаю свое деяние вот так.

   Меч Ищенко без должной силы в реальном бою, чиркает по кольчужной рубашке молодого Первака в районе левого бока и живота.

   -Вот так! Стыдно тебе Первачина забывать уроки Стеги Одноногого. Погиб дед, но ведь науку свою он не только мне но и тебе, сиволапому передал, а ты ее забываешь.

   -Прости, батька, не ждал удара!

   -Не жда-ал удара!... – Помните все, что защиты мечом или любым заточенным рубящим клинком выполняются не гранью клинка, а плоскостью – голоменью. Если у меча острое сильно закаленное лезвие, или тупое и более мягкое, удар лезвие-в-лезвие быстро приведет его в негодность. Такое деяние ускоряет поломку меча. Лезвия рубящих клинков должны оставаться острыми и не иметь зарубок или щербин.

   С тех пор как они выехали из погоста, расставшись со своими соплеменниками, Андрей гонял своих бойцов после каждой ночевки, при этом вслух употребив выражение: "Чтоб служба медом не казалась!". Между делом он просто шлифовал технику клинкового боя, учил тому арсеналу каждого воина, который передается в роду из поколения в поколение и самостоятельно нарабатывается в боях.

   -Судислав!

   -Я, сотник!

   -Как там наш дорожный попутчик?

   -Совсем оклемался. Только левая рука не действует, но тут уж никак, сам ведаешь, перебита.

   -Ну-ну!

   Минувшим днем на лесной дороге они выехали как раз к месту сечи. Лесные тати напали на немногочисленную кавалькаду воев сопровождавших пару телег обоза, и успели качественно потрепать путешественников. Ко времени вмешательства в дела лихих людей, в живых была пара обозных и из десятка два воина, да и те исходили рудой. Обоз отбили, выжившие тати растворились в лесных дебрях, а на руки Ищенко легло бремя в лице раненого боярина Романа, возглавлявшего поход.

   Пройдя вдоль походной стоянки, остановился у телеги, поверх накидки, на которой на медвежьей шкуре возлежал раненый боярин. Заглянул в бледное, усталое от боли лицо, спросил:

   -Ну, ты как?

   Роман открыл глаза, с интересом посмотрел на своего спасителя. Вместо ответа, задал вопрос.

   -И куда мы теперь?

   -Хм! Мы? Доведу вас до ближайшего жилья, там сдам на руки смердам, ну а сам на север подамся, в Новгород.

   -Послушай меня! Я так понял, что вам все едино как ехать. Давай сделаем крюк, отправимся в земли ростовские, там у моего двоюродного брата по матери, боярина Олега отчина, усадьба с землей, от отца в наследство доставшаяся. Он хоть муж и молодой, только годков на пять старше тебя будет, а нас сирых приютит. Я к нему и обоз веду.

   -Подумать надо.

   -Чего там думать, Андрей? Едем! Примут там нас как родных!

   -Вот так всегда у русских, планов громадье, мысли умные, цели благородные, а потом встречается на пути такой вот как ты, и по исконной традиции, и от широты души, р-раз и все коню под хвост. Помоч нужно, свой интерес всяко соблюсти успеется. Мать его так! Едем.

   -2-

Непонятны людям были

Старцев мудрые прозренья,

Потому они изгнали

Мудрецов из всех селений.

Николина Вальд

"Волхвы".

   -Многие из нас умеют предсказывать будущее, врачевать болезни, снимать с людей порчу, лечить скот, вызывать стихии. Иные могут с помощью заговоров превращать людей в животных.

   Людослав помешав варево в небольшом котле, зачерпнул толику его, пригладив ладонью бороду и расправив полностью седые усы, подув в ложку, остужая кипяток до приемлемого состояния, отведал для пробы. Сидевший у костра напротив старца отрок, с интересом внимал словам собеседника. Казалось, юнец забыл обо всем, что их сейчас окружает. Старик крякнул от удовольствия.

   -Еще чуть-чуть и будет готово! У щуров не было изображений Божеств и рукотворных храмов для них. – Глянув в глаза мальчишке, продолжил прерванное повествование старец. – По-первых, они посвящали им леса и рощи и называли "богами" нечто таинственное, осязательное лишь для преклонения в духе. С тех пор сохранился обычай вешать на ветви берёз, класть на камни у источника или к подножию старых дубов и лип нехитрые дары – приношения местным хозяевам и хозяйкам. И это вовсе не жертвы с целью ублажения, а просто знаки внимания и уважения. И не было там никаких сооружений и изображений. О том, что место священно, по ленточкам и лоскуткам, развешанным на деревьях, да по охватывающему человека чувству благодатного умиротворения, поймет любой родившийся на этой земле. Помни Веретень, наши божества с нами повсюду. Они населяют леса, горы, долы, реки и озёра, туманы и зарницы. Не станет меня, они всегда придут на помощь, когда попросишь. Многому я научил тебя с тех пор, как нашел в сожженной степняками деревне. Оба мы с тобой неприкаянные, лишившиеся рода. Во времена моей молодости, старший в роду был одновременно и жрецом в обрядах родового значения, служил не богам, а своему роду, и этим служением сама родовая жизнь закономерно обретала значение освящённой свыше. В моем роду главенствовал Велимудр, сильным волхвом был. На закате жизни исчез вникуда. Волхвом он выступал только на праздниках, зато при нем рода наши поднялись высоко.

   Ложка вновь коснулась губ старика.

   -Ну, вот и готово. Снимаем с огня, снедать будем. Отнеси к малиннику краюху хлеба и ложку каши, угости хозяйку сего места. Нехай берегиня полакомится подношением.

   Малец встрепенувшись, легко вскочил с места, зачерпнув ложкой варева из котла, побежал к зарослям малины, заполонивших лесное пространство в двух десятках метров от облюбованной волхвом полянки приткнувшейся одним краем к узкому летнику на высоком берегу реки. Словно в благодарность за подношение, по листочкам растений прошелся шорох шепотка, а может быть легкий ветерок пробежал по округе.

   Оба странника, и юноша, и старец, черпая ложками кашу, с удовольствием наворачивали ее за обе щеки. Разговор, видимо начавшийся давно, временно был прерван. Ласковое солнце августовского дня радовало глаз на синем небосводе. Река несла свои воды по древнему руслу. Птичий гомон услаждал слух. Но не спокойно было на землях княжества составлявшего удел княгини Ольги.

   Старик приумолк, судя по всему, воспоминания прежней жизни заставили отвлечься от съестного. Старый волхв поднялся на ноги, оперся на резной посох. Свежий ветерок, нечаянно поднявшийся с речной стремнины на берег, трепал пряди седых волос.

   -Пора идти, отрок, путь нам еще не близкий, чай не на лошадях скакать, пехом следовать.

   Юнец идя впереди своего наставника, все по тому же летнику у берега реки, бросал взгляд за спину, пытаясь определить меру усталости старика.

   Дед встав среди дороги, перевел дыхание. Старость явно давала о себе знать. Сколько лет ему? Он и сам сбился со счета. Весь седой как лунь, сгорбленный. Сейчас, вряд ли кто признал в нем воина. Любой бы определил в нем волхва, а по вышивке на вороте рубахи – кривича. Веретень тоже вынужден был остановиться, поджидая учителя.

   -Идем, диду, колесница Хорса вскорости за верхушки деревьев зайдет, – позвал старого хлопец.

   -А то я не вижу?! – усмехнулся старец. – Э-хэ-хэ! Время бежит неумолимо. Когда тебя, тогда еще несмышленыша подобрал да выкормил, решил свои знания лесной науки передать. Не всяк это умение понимать язык живой природы примет. Ты вот смог. Языки трав, деревьев, птиц, зверей и других лесных соседей, а также умение принимать их облик, сложное. Ты и до сих пор не можешь оборотиться зверем лесным. Будет ли у меня, старика, время восполнить этот пробел, одним богам известно.

   -Ты еще крепкий, деда Людослав!

   -От судьбы не уйдёшь, отрок, и часто смертный удел настигает бежавшего с поля брани человека в дому.

   -Но ведь мы не бежим?

   -Некуда нам с тобой бежать. Я образно баю, но ты прислушайся к речам сим.

   На ночь укладывались в подлеске у дороги. Ночь, спокойная и звездная сошла на землю. Южное августовское небо было таким низким, что казалось, захоти дотянуться до ночного светила, достаточно руку протянуть и достанешь. Сама ночь жила своей жизнью. Еще сызмальства, в самом начале обучения, Людослав прочно вдалбливал в голову ученика прописные истины, известные каждому родовому волхву. Веретень крепко запомнил наставления старика:

   -Любой волхв-отшельник всегда оставит требы лешему на пне, но никогда не будет приветствовать рукотворную боговщину. Не боги награждают или наказывают, а сам человек себя награждает либо наказывает, следуя или не следуя справедливым заповедям природы. Это ведунам и ведьмам, в их деяниях, идолы служат напоминанием, что существует нечто, о чём ничего не могут знать смертные, при этом плетут они словесные заклинания. Для Велимудра обряд являлся действием без всяких слов; слова были не нужны, а если и произносились ним для сопровождения обряда словесные заклинания, то только для находившихся рядом с ним людей. Ты еще слишком юн отрок, но силу слова должен понимать, посему произнося заученную форму оберега: "Умоюсь утренней росою, утрусь светлою луною, оденусь ясною зарёю..." или "Оденусь светлою зарёю, покроюсь облаками с частыми звёздами, опояшусь буйным ветром...", должен отчетливо осознать, что это не просто красочные иносказания, не просто песнь волхва-бояна. Здесь должно проявиться именно твое мироощущение, слияние души со всей полнотой родной земли и вселенской жизни. Ты уже не просто человек, для которого природа есть нечто внешнее. "Я со всем сущим! – кричит у тебя все внутри. – Я, сама жизнь!" Тебе становятся доступны самые тонкие и потаённые движения в природе, ты можешь слышать мысль дерева и внятно дыхание трав. А сказав: "Оболкусь я оболоком...", это значит, что ты проникаешь в мироощущение любого живого существа, облекаешься в духовную плоть. Облака – это облачение духов родов наших русских.

   Теперь-то, по прошествии многих лет, Веретень знал, что заговор может быть и беззвучным. Если волхв доходит в своём служении добру до той степени, когда его благие сердечные порывы сами по себе облекаются тонкой живительной плотью и для их осуществления уже не требуется ни произнесение тех или иных заповедных слов, ни соблюдение того или иного ритуала. Добрая воля, насыщающая особой священной мощью слова, она творит чудеса. На этом основана действенность врачующих заговоров. Добрая воля жива и бессмертна. Голая же мысль, взятая сама по себе, бездуховна и бесплодна. Силой творить события, вызывать явления, исцелять друзей и укрощать врагов обладает лишь мысль, обуянная Доброй Волей.

   Веретень, в том его состоянии, в коем пребывал и сейчас, гордился тем, что он ученик волхва, что мудрый Людослав, составлявший для него семью, и род, и всю Вселенную на этом отрезке времени, выбрал в ученики именно его, а не пристроил по младости в одну из семей смердов. Волхвы почитались, прежде всего, как праведники, самые уважаемые люди, которым дозволялось безнаказанно говорить правду в глаза князьям и народу. Благодаря своей правдивости они имели преимущественное право выступать на народных вече. Но все это было в прошлом. С приходом на Русь христианских жрецов, многое поменялось. Дед Людослав сетовал на то, что при распространении на Руси христианства на язычников в иных княжеских уделах начались гонения. Христианские пастыри охотно давали полезные житейские советы смердам, отпускали грехи, иногда врачевали больных. Но когда дело касалось судьбы человека, они говорили, что все в воле Господа! Поэтому религия, проповедующая христианские добродетели, во многом не удовлетворяла новообращенных славян. Например, желая погадать, что ждет их в будущем или преследуя корыстные цели, они по старой привычке предпочитали обращаться к старому. Однако ничто не вечно в этом мире. Постепенно старые жрецы, обладавшие всей полнотой магических знаний, начали вымирать. Дед Людогор чувствовал, что скоро настанет и его час уйти в Ирий. К тому же, новые духовные и светские власти стали нещадно карать носителей родной веры. Волхвы подвизались, как правило, в лесных дебрях и жили подобно волкам-одиночкам. Волхвы появлялись в городах всегда внезапно и неожиданно, и только по большой необходимости. Вот и сейчас старому Людославу пришлось сорваться с места и идти со своим учеником многие версты к большому погосту в княжестве Переяславском, стоявшем на границе с Диким полем.

   Глаза слипались, тело вымотала дальняя дорога, а старику неймется. Когда только и спит? Словно сказку с поучением, на сон грядущий, Людослав тихо рассказывает ученику, при этом пеняя ему:

   -Ох, не станет меня, останешься недоучкой. Как жить станешь? Ведь мало ты внемлешь силовым навыкам и занятиям, все на волховство ставишь, а так нельзя. В древнеславянском "Волховнике" любопытно описаны некоторые древнеславянские волхвы-воины. Часто нападали на наши древние капища, воинственные кочевники-инородцы. Русичи приносили щедрые дары своим каменным статуям богов и грабители знали, что там их ждёт много поживы, но капища стерегли безоружные воины-волхвы. И, несмотря на неравенство сил, только с киями, воины эти очень часто побеждали. Волхвам помогали их боги, без помощи высших сил такое воинское мастерство недоступно обычному смерду. Вот послушай, что мне в свое время Велимудр вещал. "Пришёл Межибор. И сказал Межибор: "Рука – молния, нога – гром, рука – меч, нога – молот. Неправде за правду – смерть!" И ударил Межибор печенежского князя в лицо, и закричал Межибор страшно, Перуна на помощь призывая. И ударил кулаком печенега под сердце. И упал мёртвый князь. "Не для рати это, но для чистого пути, по которому правда идёт", – сказал Межибор. И ударил кулаком по дубу. И зашатался дуб, и уронил листья с желудями. И закричал в лесу Див, и выбежал из леса тур. И упал в ноги Межибору. И с великим ужасом побежали печенеги, устрашённые силою Межиборовой". Как-то так. Э-э, да ты спишь! Ну, спи, отроче, твое время еще не пришло.

   * * *

   Погост Ряшицкий, давно уж перешел к прямому управлению наместника Переяславского стола. Канули в лету те времена, когда основанное северянским племенем городище было подвластно родовой власти. Погост, удаленный, что от Киева, что от Чернигова на месяц пути, представлял собой феодальный организм, внедренный княжеской властью в гущу крестьянских сел, весей и вервей. Во времена правления на Руси князя Святослава Игоревича, Ряшицкий погост уже стал небольшим многолюдным не только торговым, но и ремесленным городком на приграничье с Диким полем, а его  процветание было связано, в том числе и с торговлей в южном направлении. Всего в седмице, по течению реки нес свои воды седой Днепр, и открывался путь к Константинополю, а в северном направлении река выводила к Западной Двине и Ловати, по ним в Варяжское  море. При большой охоте купец всегда мог по речным "дорогам" добраться в Курск, Смоленск, Волжскую Булгарию, а там и на Восток к арабам. Но следует заметить, что в свое время погост был больше оторван от княжеского центра, больше предоставлен сам себе, чем становища на пути полюдья, а потому, в силу этого, да еще постоянным набегам кочевников, погост обзавелся своей крепостицей-острожком, со своим постоянным гарнизоном. Изначально в центре поселения находилось городище – укрепленная часть городка, рядом был расположен посад и курганы, в коих когда-то хоронили воинов. Теперь же Ряшицы разрослись, появилось место гощения купцов – постоялый двор, рядом с ним большой базар, торговые ряды с лабазами. Пряталось все это за разросшимися вширь стенами главного поселения. Место пребывания князя и его подчиненных, выезжающих за данью, а в отсутствие оного, наместника, составляло детинец в самом центре острога. С наружной стороны стен погост обильно порос посадами. Ошую от главных ворот крепости, но в значимом отдалении, ближе к реке поднимались к небу маковки деревянной церкви, а при ней, еще не успевшее как следует разрастись, кладбище с тесаными крестами на могилах. По посадским жилищам можно было сразу догадаться, что о прошлом годе погост посещала очередная банда половцев, да, как видно сходила неудачно, только посад и пожгла.

   Люди, живущие в погосте, слыли не только купцами, ремесленниками, смердами и слугами, но и воинами. Оторванность их от больших городов создавала необходимость заниматься сельским хозяйством, охотиться, ловить рыбу, разводить скот. Что касается скота и коней, то в погосте содержались в конюшнях и княжеские кони для транспортировки дани, и скот для прокорма приезжающих данников. Воск, мед, пушнина, жито, собранные для повоза, хранились в крепкой постройке за детинцом. Мясо, рыба, прочий харч – в глубоких погребах с ледниками. Фураж и зерно – в срубных клетях и сеновалах. Все под неусыпным глазом княжеских людей.

   Погост с его постройками, оборонительным тыном, примыкавшими к нему селами и пашнями, где вели свое хозяйство смерды, вольные людины и прислуга, поддерживающая порядок в погосте наровне с воями, представлял собой как бы микроскопическое полусамостоятельное государство, стоявшее в известной мере над крестьянскими мирами-вервями местного коренного населения. Когда-то каждый погост, каждый узел государственной сети был связан с соседними становищами, а все погосты в целом представляли собой живую связь столицы с отдаленными окраинами. Гонцы из стольных градов могли получать в каждом погосте свежих коней, чтобы быстро доехать до следующего погоста, иные вести передавались от погоста к погосту самими их жителями, лучше гонцов знающими дороги, местные топи и гати. Ежегодные набеги печенегов на южные рубежи государства, сильно порушили эти связи, ослабили их. Даже количество смердов уменьшилось. Смерды – это не все крестьянское население, а определенная часть его, близко связанная с княжеским доменом, подчиненная непосредственно князю, в какой-то мере защищаемая им и обязанная нести определенные повинности в пользу его. Смерды платили дань. Наиболее почетной их обязанностью была военная служба в княжеской коннице, ставившая смердов на одну ступень выше обыкновенных крестьян-общинников. Смерды пахали землю, проживали в селах, а приписаны были к погостам.

   Погостный боярин Михайло Твердиславович проснулся рано. Мало того что поздно лег, так еще и спал погано. Не давало покоя боярину состояние души, с коим приехал два дни тому из Переяслава.

   Ох, и попинала ему великая княгиня на его нерадивую службу в пограничье. Ругала, мол, не проявляет он бережения к доверенной ему вотчине. И тати по дорогам ватагами ходють! До чего дело дошло, что в самом Киеве про атамана Мизгиря каждый ведает, словно он князь какой. А, что он сделает, ежели этого самого Мизгиря никто в лицо не видал. Кто видел, тот уж давно мертв. Ни старого, ни малого не пожалеет разбойник, изувер, висельник. Прости Господи! Вот и по поводу веры попеняла княгиня Ольга. Баит, с языческими колдунами боярин борьбу не ведет. А столичные чернецы, греки, те и рады масла в огонь подлить, жалуются, что на церкву мало подают. Он, что, силой заставит? Людишки обнищали, так в надежде на лучшую долю, не токмо в церковь ходят молиться, еще и к родовым богам обращаются, к волхвам за советом бегают, здоровье у знахарок поправляют. Как быть, ежели он и сам в дороге спиной маялся? На жаре вспотел, а ветерком и проняло! Не к попу же бечь? У того ответ известен: "Смирись, Бог каждому за грехи воздает!". Так, что, он терпеть будет? Ну и позвали по его приказу бабку Дарицу. Так вот беда! Как он ее, патлатый черт, только углядел? Господи, прости мя грешного! Не к добру нечистого вспомнил! Так, вот углядел же. Пришел в своей длиннополой рясе с попреками. Теперь и спина болит, и бабку не ко времени прогнали, и чернец надулся, обиду затаил. Чего доброго накатает опять столичным воронам жалобу на него.

   -Любава! – позвал ключницу стоя в светлице. – Любава! Где тя носит с ранья?

   Жену и двух дочерей на выданье оставил в Переяславе, в приграничных областях неоткуда было женихам взяться, а так, может чего и сладится. Его Добрава, женщина с характером, дом и дворню держала железной рукой, без нее распустился народец, страх потерял.

   -Любава!

   По теремному коридору послышались легко узнаваемые, семенящие шажки старухи и в комнату тенью впорхнула престарелая ключница.

   -Здесь я, батюшко. Чего так рано поднялси?

   -Квасу подай, да вели, чтоб Ингвара и Снежана позвали.

   -На стол накрывать?

   -Нет. Вернусь тогда и снедать буду.

   Озабоченный состоянием дел в погосте, незримыми княжими наушниками, обидой на него священника Григория и еще всякими другими проблемами, про которые ранее даже не задумывался, боярин вместе с сотником погостной дружины и вирником, пеше вышел из детинца в городище, по пути слегка кивая своей окладистой бородой встречным мужам, достойным его внимания. Направились прямиком на рынок, к этому времени находившийся в самом зените торговли.

   -Так, что княгиня? – по дороге спросил скандинав.

   -Недовольна службой, – скривившись от вопроса и боли в спине Михайло Твердиславич. – Какой-то мой тайный недоброжелатель наговорил, что погостная дружина не восполнена, а те, кто только что взяты, воинских навыков не ведают, обратно таки, зброя и брони плохи, боевые кони – клячи, из под плуга взятые. Десятники твои, Ингварь Скедьевич ленивы непомерно.

   -Навет это все боярин! – возмутился сотник. – Занятия с молодью ведутся. Лошади и зброя, тут да! Так ведь и то! Когда в остатний раз на се серебро давалось? А? А степняков мы сами отбили! Без всякой помощи княжей дружины!

   -Дак, ведь два года уже прошло. На дорогах тати шалят, купцам ни пройти, ни проехать. Дозоры, разъезды ты по дорогам пускаешь?

   -Ну...

   -Пускает, боярин, – встрял в разговор Снежан. – Только они далее десятка верст от погостных сел не ездят.

   -Во-от! – встав столбом, поднял вверх указательный перст княжеский наместник. Зато Мизгирь со своими татями не ленится. Сегодня глянем, каково на сей день воинство в Ряшицах. Не держу тебя сотник боле, выстроишь мне на показ все свое воинство после полудня.

   -Тут ты прав батюшка боярин, – Снежан после ухода сотника, придвинувшись, почти зашептал в ухо наместнику. – Ингварь со товарищи в пьянстве погрязли, своим идолам молятся, насмехаются над богом единым, молодь обучают плохо. Давно пора приструнить.

   Боярин сдвинул брови.

   -Ты думаешь, на тебя нареканий нет? Есть. Окрестный люд давно мне жалуется на всю вашу шатию-братию. В грехах погрязли, мзду берете непомерную. Чего встал? На торг идем. Грешен и я, последний год распустил вас всех, отдал на откуп ваш урок, а оно вона как повернулось. Чую, сгонит княгиня с насиженного места!

   -Избави бог, он не допустит того!

   Почти у самого рынка, на подступах к базарной площади столкнулись с Глебом Вихоревичем, направлявшемся в сторону лабазов, купцом по местным меркам богатым и уважаемым, водившим в края чужедальние струг с товаром, имевшим лавки в городах стольных, но часто заезжавшим и в Ряшицы.

   -Ба-а! Кого я вижу!? Михайло Твердиславич, а мне донесли, что ты у княгини в столице. Думал, не увижу тя в сей, свой приезд в погост.

   -Считай, не обманули, два дни как из стольного града. Ты-то каким ветром до нас?

   -Добрым. Правда пришлось крюк делать, ну да он того стоит. На то и фарт купецкий, чтоб оборотисто товаром распоряжаться.

   -Ты иди Снежан на торг. Догоню. – Михайло мотнул головой в сторону торговых рядов, а когда тот удалился, снова перевел свой взгляд на купца, спокойно ожидавшего собеседника в палатах которого был частым гостем. – Откуда ныне, что повидал, что скажешь?

   -Плавал в беловежье, город ныне имеет крупное торговое значение. Ты бы видел как Белая Вежа выросла в размерах, вокруг нее образовалось несколько посадов. Торговля отменная, товар стекается туда и с полуденных территорий Руси, с восхода и с земель полуночных.

   -Да, сказать по правде я его и ране-то не видал. Вот с твоих слов знаю, что есть такой. Кому он принадлежит?

   -Ранее град был под Каганатом, но это давно, ныне-же в Черниговском княжестве обретается и многого достиг, наравне с Тьмутараканью. После беловежья, посетил новую факторию Тана, вокруг которой так-же появились славянские поселения. Это уже Приазовье. Вот там повезло, хороший товар взял, так в Тмутаракань и не пошел. Зачем?... С товаром, да сразу на Русь.

   -Ох, и ума у тебя палата! – восхитился оборотистостью купца боярин. – Чего хоть привез-то?

   – Связки бус из Басры и Багдада, посуда, поясные наборы восточные и византийские. Керамика из Басры, восточная металлическая посуда, блюда, чаши. Много всякой всячины. Звиняй боярин, недосуг мне, ежели разрешишь, зайду вечерком, там и обскажу все. Завтрева по летникам часть товара в Киев повезу.

   -А, что не по реке?

   -Посуху отсель быстрее будет.

   -Не боишься Мизгиря? Лютует.

   -Ништо, проскочу, да и охрана у меня не малая.

   -Ну-ну! Заходи вечером. Посидим, хмельного меда выпьем.

   -Тогда до вечера.

   Михайло еще какое-то время постоял, глядя в спину уходившего купца. Не был Глеб Вихоревич крепок телесно. Росточек, так себе, средненький, и в плечах не косая сажень. Одежа на нем справная. Фарт имеется, это сразу в глаза бросается. Поди ж ты, сколь уж торгует, а с атаманом разбойников ни разу так и не повстречался на узких стежках-дорожках. Видно заветное слово знает, вот и берегут его боги. Тьфу! Снова оговорился. Прости мя Господи за слабоумие и память короткую!

   До уже совсем близких торговых рядов так и не дошел. Десятник Зван перехватил его у базарного входа. Выбросив руку перед собой с поклоном, вой молвил:

   -Прости боярин за то, что отрываю от дел!

   -Чего тебе?

   -Сторожа у ворот остановила Людослава.

   -Это колдуна что ли?

   -Его, волхва Велесова. Ты ж сам приказывал, чтоб ежели кто из них объявится, так руки скрутить и под замок.

   -Ну, и?

   -Руки мы ему сперва не крутили. Хотели просто не пущать. Так он в ворота прошел, пятерых твоих воев разбросал не задумавшись. Синяков да ссадин им наставил. Встал истуканом, баит, что к тебе пришел со словом вещим.

   -Охо-хо! Воинов лучше обучать потребно было. Со стариком пятеро справиться не смогли. Срамота!

   -Дак, сам знаешь, Людослав когда-то и сам воем был.

   Вот так и получается, что меж двух огней он. Приходится крутиться как в жерновах. А, ежели чернец прознает? Да уж наверняка прознал. В погостах постоянно проживают княжеские `'мужи'', стоящие у кормила правежа, сбора дани, `'творившие'' именем князя, `'закона русского'', суд и расправу и взимавшие судебные пошлины. Как было бы просто все это делать по заветам предков, но нет, бог послал нам испытание в виде отцов церковных. Охо-хо! Вот и выходит: научись, верующий человек, быть благочестию свершителем, научись, по евангельскому слову, очам управлению, языка воздержанию, ума смирению, тела подчинению, гнева подавлению, иметь помыслы чистые, побуждая себя на добрые дела, господа ради. А ведь хотел сей день разнос устроить иным зарвавшимся. Как бы самому на месте удержаться. Княгиня скора на расправу. Его, боярина путь сложен, каждый шаг как по тонкому льду.

   -Так, что делать скажешь? – пробился через мысли голос десятника.

   -Ладноть, веди Людослава до терема. Встречусь с ним. Да-а! И пошли кого за чернецом.

   Уже через короткое время наместник был у себя.

   Давно воевода не виделся с волхвом. Постой, когда это было, дай бог памяти? Ну, точно, осьмнадцать годков тому. Тогда Великий князь Игорь Старый, его молодого сотника детской гриди, посылал объезд границ княжества с Диким полем вести. Интересно, что этому от него потребовалось, ведь его "нора" далеконько от погоста? Перед сидевшим в красном углу в светлице своего терема, под иконами с ликами святых, боярином, предстал старец в широком полотняном одеянии, с вышитым красными нитками орнаментом родовой вязи. На плечах у него вместо плаща – волохатая шкура медвежья, в руке – резной посох, изукрашенный дивно, по коему видно, что много дорог с ним пройдено. Волхв из-под полностью седых кустистых бровей, чуть наползавших на глаза, неодобрительно посмотрел на грубую иконопись, с тлеющей лампадкой на медных цепочках над головой хозяина становища. Его костлявые руки вцепились в посох, превратив темную старческую пигментацию кожи в бледно-серый цвет. Взгляд старика уперся в глаза воеводе, и чудится тому, не в очи – в самую душу смотрит вещий, взглядом очей своих, древней мудростью, ее, будто стрелой насквозь пронзая. За левым плечом ведовского старца стоит отрок годов пятнадцати. И воевода, и старец, молча изучали один одного, не торопились начинать разговор, тем паче, что воеводские ближники, рассевшись у стены, копируя видно думных бояр в княжеских палатах, словно воробьи заметившие крошки, тихо зачирикали, делясь впечатлениями. Последний раз Велесовы волхвы посещали погост десяток лет тому назад. Помнится, ничего хорошего из их прихода не было. Чего от этого медведя-перестарка ожидать?

   -Нишкни! – утихомирил свой кворум наместник, и обратился к пришлому. – С чем пожаловал в погост, Людослав?

   Волхв не успел ответить, как дверь за его спиной распахнулась, и в помещение темной плямой ворвался худощавый пастырь овец божиих Ряшицкого погоста, отец Григорий. Его глаза встретились с глазами оглянувшегося на скрип двери и шум шагов волхва. Два непримиримых врага, два разнившихся взгляда на бытие и сознание, встретились воочию. Волхв был стар и мудр, священник новой религии – начитан, молод и до фанатизма верил в свою правоту. Не терпел инакомыслящих в подвластной ему епархии.