Текст книги "Кривич (СИ)"

Автор книги: Александр Забусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 75 страниц)

   Проходя по лагерю, Анатолий отметил, что у костров люди сидят в простых рубахах и портах, даже мечи не висят на поясах, просто положены на землю недалече. Оно конечно, дневной весельный переход против течения забрал немало сил, но вот то, что даже кольчуги упрятаны в походные мешки, дабы не ржавели, это совсем не порядок. Цепкий глаз, уже для скорого боя, прикинул, что русов у костров не больше двух тысяч наберется, вобщем-то это немало. Вытащенные на берег ладьи с хабаром, тоже отвлекут некоторую часть нападающих, не могут не овлечь, кочевники по натуре воры и бандиты, пограбить у них в крови. Это тоже хорошо.

   – Государь, мой вороп приметил лазутчиков – печенегов, кои сейчас высматривают подступы к нашему лагерю, – сказал он Святославу. – Думаю, что поутру на нас нападут.

   Уже не раз, имея дело с этим необычым в своем роде боярином, Святослав не стал дергаться раньше времени, лишь спросил напрямик:

   – Что предлагаешь?

   – Ни вверх, ни вниз по реке нам от них не уйти. В любом случае придется принимать бой. Дождемся, пока их вороп уйдет на доклад, поднимем людей, расставим, как нам требуется, пусть наденут кольчуги, ну и примем бой, авось сдюжим. К утру мне доложат, с какими силами нам придется столкнуться, кто их ведет и чего от них ожидать.

   -Ну, что-ж, бегать от противника не будем, коли суждено нам у порогов мечи скрестить с печенежской ордой, по яругам от нее хорониться не будем, нам сие невместно. Мы принимаем бой! – окликнул одного из гридней, стоявших у входа в шатер. – Боярина Тура кликни.

   Откинув полог на шатре, долго смотел на воинский стан, кострами раскинувшийя неподалеку от затона, куда корабельщики вытащили ладьи. Люди готовили пищу, располагались на отдых, несли к кострам собранный хворост и срубленный сухостой. Мартовская ночь была холодна, от близости реки веяло влагой, люди кутаясь в меховые телогрейки и плащи подбитые овчиной, тянули озябшие руки к огню. До полуночи было еще далеко. Князь через плечо посмотрел на Монзырева.

   – Как считаешь, отобьемся?

   – Во всяком случае, врасплох они нас не застанут. Прости, княже, дозволь уйти, ежели будет чего нового, приду, доложу.

   – Иди.

   Монзырев вышел из княжей палатки, на выходе чуть ли не столкнулся с боярином Туром и сотниками княжеской гриди, спешивших на зов своего вождя. Сегодня всем предстояла нелегкая хлопотливая ночь.

   Ближе к полуночи, лазутчики печенегов благополучно ушли. Объявившийся Сашка принес нерадостные вести. Печенежский князь Курей привел к порогам большую орду, пятнадцать тысяч кочевников, еще до рассвета нападут на княжеский стан, степными шакалами попытаются затравить, загрызть раненого пардуса. Само нападение предполагает неожиданную атаку с трех сторон, полное уничтожение русов и захват ладей с хабаром и деньгами.

   Русские воины, одетые в броню, по сотням выстроились в стороне от княжего шатра, прикрылись большими щитами, сжимая стружия копий, в любую минуту были готовы дать отпор любому ворогу. Строй образовал каре, внутри которого находилась шеломань с врытым чуром Перуна на самой вершине, простоявшим у рони не один десяток лет. От углов каре лучами уходили четыре фаланги по сотне русов в каждой, укрывшиеся за каменистыми неровностями местности, за голым кустарником, деревьями росшими вдоль реки. У костров, слегка тлеющих, не дающих высокого пламени, иногда промелькнет тень, то в одном, то в другом месте. Люди скупо подбрасывали в костры хворост, лишь бы те не погасли, создавая иллюзию присутствия спящих вокруг них.

   Монзыревский вороп затих, схоронившись на выбранных старшими местах, приготовился к тихому ночному бою с теми, кто первым придет резать спящий лагерь, а что придут, Горбыль не сомневался.

   Монзырев прошел вдоль занятой Святославовыми русами местности, пытаясь в темноте распознать расположение дружины. Место, выбранное для стоянки людей, имело как плюсы, так и минусы. Небольшая долинка, окруженная со всех сторон, кроме речной, пологими возвышенностями, в центре высился холм с чуром посредине. Места в долинке хватило бы для размещения небольшой деревеньки, изб эдак на двадцать – двадцать пять, естественно с хозяйственными постройками и огородами соток по десять. С трех направлений к холму вели натоптанные дороги, можно был сделать вывод, что жители деревень, как левого, так и правого берега не забывали навещать славянского бога, молниерукого Перуна. Выйдя к тлеющим кострам, пригляделся, чуть вздрогнул, когда из кустов бесшумно выскользнул Мишка. Оскал белозубой улыбки воспитанника, заметил даже в темноте.

   – Мы готовы, батька! – бодро зашептал он.

   Толик вдруг поймал себя на мысли, что он переживает за парня, за тех, кто укрылся в этом кустанике и ожидает прихода печенегов. После гибели Андрея, он стал бояться за своих людей, раньше он этого за собой не замечал. Война есть война, бывает люди гибнут и это обычное дело, хочешь жить спокойно – будь кем угодно, только не выбирай профессию военного. Болгария изменила в нем многое.

   "Наверное старею, становлюсь мягкотелым", – подумал он.

   – Сколько с тобой бойцов?

   – Пятнадцать. С другой стороны лагеря соседствую с Олесем.

   – Хорошо. На меня не отвлекайтесь, делом занимайтесь.

   – Есть!

   Прошел через костры, приблизившись к вывороченным валунам, заметил легкое движение приподнявшегося на руках от камней Олеся, отмахнулся:

   – Не отвлекаться.

   Проследовав дальше, напоролся на горбылевский временный блок-пост, которого еще вечером здесь не было. Сорок бойцов посносили с округи все мало-мальски подъемные валуны, сложили стену с бойницами, на определенном для этой цели Горбылем месте, как самое опасное направление. К тому же если прижмет бойцов разведки или княжьей дружины, всегда можно укрыться за полуростовой стеной, места правда в сложенном доте немного, но как говорится в тесноте да не в обиде.

   Вот и ряды самой дружины, щиты уперты в землю, за ними, как за сплошным забором, сидя укрылись вои, они тоже отдыхают, не им принимать первый удар, с князем и его ближниками все оговорено. Первый удар возьмут на себя кривичи. Монзырев прошел полосу ответственности подразделения Ратмира.

   "Все-таки хорошего парня заполучил в свою семью", – подумал о сыне боярина Ставра.

   Пройдет совсем немного времени и настанет момент истины, некогда будет думать о постороннем. У любого воина в такие минуты мысли только об одном: "Победить и выжить". Это уже потом могут шалить нервы, произойти истерика, но только потом, после боя.

   Ожидание затянулось, время неумолимо двигалось к рассвету. Вдруг Монзырев приметил, у самого начала долины вспыхнул костер, кто-то бросил в него охапку хвороста и языки пламени взметнулись выше, поедая принесенную пищу, осветили человека, поднявшего вверх правую руку и в свете костра жестом, передающего информацию.

   "Началось!".

   Количество нападавших в темноте, даже приблизительно было невозможно подсчитать. К кострам крадучись вышла темная масса пеших печенегов, негромкий недовольный гортанный говор, выдал неуверенность, растерянность и недовольство. Они как по проходу, обходили костры, демаскируя себя. Из кустарника с одной стороны, из развалов камней с другой, в темноте ночи раздались щелчки.

   – А-а-а! Курмеге ха-а! А-а-а! – стоны и вопли раненых, появление убитых разорвало ночь звуковой неразберихой.

   Уже вошедшие в долину печенеги, не имевшие в большинстве своем кольчуг и защиты даже из твердой кожи, не попытались прижаться к земле. Они шли убивать спящих, а попали под раздачу ночных невидимок.

   Быстрая перезарядка арбалетов и болты вновь летят, впиваясь в тела степных бандитов. Печенеги стадом ломанулись по своему же проходу в обратном направлении. Бежали спотыкаясь, падая, умирали. Их убивали, калечили. В ход пошли дротики, пики, метательные звезды и, в конце концов, легкие мечи наворопников, выскочивших из укрытий, на бегу полосуя отстающих неудачников. Крики и шум, вырвавшихся из ада печенегов, топочущих, словно стадо антилоп, оповестило об окончании первого боя.

   – Всем назад! Разобраться по подразделениям! Перезарядиться, – послышались команды Олеся. – Пройти по оставленному лагерю, добить раненых ворогов. Быстро! Быстро! Все по местам!

   В это-же время, подразделение Ратмира так-же удачно сработало в своей полосе. На их долю пришлось всего десятков пять печенегов, сказалось то, что направление главного удара кто-то из вождей определил именно по спящему лагерю и пристани. Из капкана не ушел ни один копченый. Сама ночь подходила к концу, серые, еще довольно темные сумерки вползли в долину. Над самой долиной раздался отдаленный гул, который с каждой минутой нарастал. А, вскоре все пространство над ней заполнилось ордами конных кочевников, они врывались в дорожные проемы, спускались с пологих круч. Шум стоял невообразимый, боевые кличи слышались повсюду. Ржали, храпели лошади, понукаемые всадниками, с неохотой спускаясь в низину.

   "Да, они нас массой, количеством задавят", – подумал Монзырев, глядя на происходящее.

   Посыпались, запели, засвистели стрелы с обеих сторон, щиты русов покрылись щетиной, застрявших в них вестниц смерти. Кто-то вывалился из строя, истекал кровью. Кто-то захрипел в предсмертной судороге, схватившись за горло или грудь, пытаясь выдернуть тонкое древко. Щиты сдвинули еще плотнее, выставив вперед пики, обрубали волосяные арканы, удавками затянувшиеся на телах и оружии русов. Строй скалой стоял на месте, будто ноги дружинников вросли в грунт. Щелчков арбалетов в этой кутерьме небыло слышно вовсе, из щелей и бойниц блок-поста, в плотную массу диверсанты отрабатывали болтами. Завязалась рукопашная внутри укрепления, копченые с седел запрыгивали через низкий парапет из сложенных камней внутрь. Горбыль юлой крутился в ограниченном пространстве, кромсая саблей и ножом плоть, успевал выручать своих, прижатых печенежской массой к стенам, не замечая, как из порезов и ран на его теле струится кровь, пропитавшая незащищенную колчугой пятнистую рубаху на спине и руках. Мысли в голове отсутствовали, грудь вздымалась, легкие перекачивали воздух кубами, адреналин в крови бурлил. Со стороны происходящее напоминало картину охоты на разбуженного, поднятого из берлоги медведя. Обычно так свора лягавых во время охоты, кружась цепляется зубами в лапы и спину хищника, а шерсть клоками летит вокруг, кровью приклеиваясь к зубастым, пенившимся пастям, когда хозяин леса, ударами когтистых лап, ломает им хребты, втаптывая в грязь, сам рвет зубами зарвавшихся четвероногих охотников.

   Окрасив рассвет легкими красками, чуть выглянувший на востоке солнечный полудиск дал возможность рассмотреть горы трупов людей и лошадей перед покрытыми весенним мхом камнями временного защитного сооружения с внешней стороны, теперь было невозможно верхом на лошадях близко пробиться к его стенам. Внутри него наворопники добивали последних смельчаков, передвигаясь, наступали на мертвые тела, наверное в два слоя устилавшие землю, спотыкаясь и подскальзываясь в крови. Из четырех десятков воропа, на ногах осталось меньше половины.

   -Ищите своих, может еще есть живые! – отдышавшись, распорядился Горбыль, глядя как до беспредела вымотанные подчиненные, с отрешенными лицами привалились к стенам, ловили секунды передышки, все помятые, перепачканые кровью, одежда которых превратилась в рванье.

   Вокруг продолжали свистеть стрелы, но блок-пост выстоял, временное затишье перед ним позволило Сашке посмотреть на возвышенность неподалеку. Сильно истаявшее в бою, дружинное каре славян продолжало удерживать шеломань с возвышавшимся на самой верхней точке чуром. Поредевшее воинство отодвинулось, отступило, уменьшилось в размерах, словно льдина, подтаяв, окропила влагой место, где лучи солнца, падая, искрясь в ней, нагревали ее. Где-то там, в этих стройных рядах находился Святослав, плечом к плечу с простыми дружинниками держал удар орды, где-то там, рядом с ним рубился Монзырев. Краем глаза Горбыль заметил непонятную сутолоку и волнение в нитке окружения.

   -Все ко мне! Залп по правому крылу копченых! – рявкнул он, поднимая вороп на ноги, первым разрядил свой самострел в скучковавшуюся массу противника. Два десятка болтов покинули ложа арбалетов, еще два десятка, сорвались с тетивы самострелов навсегда потерявших в бою своих владельцев. А вскоре через выкошенный болтами проход прорвались восемь человек в пятнистых рубахах, в разгрузочных желетах, истекающих кровью, неся на себе двоих раненых. Прошли по навалам из трупов, перевалились через уже такую низкую стену.

   -Батька, спасибо, что подсобили! – прохрипел Олесь, запыхавшись, переводя дыхание. Это он, упершись рогом, с остатками людей прорвался на блок-пост. – Думали, хана нам.

   -На здоровье. Это все с тобой?

   -Все.

   -А, где Мишка со своими орлами?

   Более-менее приведя дыхалку в порядок, отдышавшись, намеренно отводя взгляд в сторону, Олесь осмелившись, выдал:

   -Батька, они с нами, а сам Мишка, вон он лежит. Живой! Но без сознания. По темечку его приложили, с-суки нестроевые, а в лопатке наконечник стрелы застрял.

   -Твою ма-ать!

   Дикий возглас восторга разнесся у подножя шеломани. Прорвав строй русских воинов, в образовавшийся проход, по трупам, врывалась конная лава печенегов, растекаясь по сторонам внутри каре. Это было преддверие конца обороны, своеобразные конвульсии перед гибелью дружины, уж слишком огромные силы привел к Днепровской рони печенежский князь Курей.

   -Образовать стро-ой! В колонну по три! С боков прикрыться щитами, раненых внутрь стря. Приготовиться к прорыву! Арбалеты заряжены! Олесь, замыкающий!

   -Есть!

   -По-ошли!

   Хлипкой, совсем мелкой фалангой, по бокам прикрывшись щитами, быстрым темпом двинулись в направлении возвышавшегося чура. От еще сохранявших строй с их стороны, княжеских дружинников, кривичей отделяло не больше ста метров.

   Напор печенегов на порядки дружины усилился, теперь кочевники давили с обеих сторон. В теле деревянного истукана торчало десятка три стрел. Старик волхв умирал у подножья требища, вестница смерти войдя в грудь, цветом спелой вишни испачкала его белую, полотняную рубаху. Выцветшими от времени глазами он уставился в голубое, утреннее небо, прощался с тем миром, земную жизнь которому посвятил. Он уже не слышал близкого шума битвы, не видел, как порвался русский строй еще в двух местах. Озверевшие степные бандиты, погибая сотнями, конной массой давили остатки славян.

   На усах Святослава запеклась кровь, ветер развевал клок седых волос. Прикрываясь круглым, деревянным щитом, он с остатком гридней отбивался от наседавших всадников. Даже несмотря на то, что дружина, считай погибла, он ощущал, как силы природы, быть может сами боги помогают, стоят на его стороне. Он чувствовал, что его будто кто-то невидимый прикрывал со спины, закрывая прозрачным щитом, не давая ни стреле, ни копью, ни сабле, в этой сутолоке боя, дотянуться до него. Он, уверовав в неуязвимость, рубил печенегов перед собой, не отвлекаясь на свой тыл. Ох, немало женщин в печенежских кочевьях не дождутся из набега своих мужей и сыновей, не скоро рода взрастят новых защитников и кормильцев. Удар вправо, и голова шустрого кочевника с длинной густой бородой, полетела на землю, удар влево, и из раны на шее другого бандита, фонтаном брызнула кровь. Прикрылся щитом, отвел пику смельчака на лошади, полоснул сталью бедро, лишил иллюзий на сладкую жизнь после боя. Хруст перерубленной кости и дикий вопль. Ох, не ходить тебе больше на двух ногах печенег, будешь помнить княжий подарок до конца своего века. Лошадь унесла раненого всадника, освободив обзор князю, еще издали он увидал боярина кривичей, тот прорывался к нему со своим небольшим отрядом. Вот он уже рядом, срубил мечом скользнувшего под руку печенега. Шорох, удар в кольчугу, хруст, и князь чувствует боль у сердца. Пробив бронь, стрела вгрызлась в плоть, щит в левой руке сразу стал непомерно тяжел.

   -Святослав, – Монзырев заметил боль на лице князя. – Государь, нужно прорываться к ладьям!

   -Поздно, друже! Видать Мара решила указать нам дорогу через Калинов мост.

   Монзырев прикрыл князя щитом. В доски застучали сразу две стрелы, третья, пролетев рядом, впилась в княжью кольчугу. Князь пошатнулся, устоял на ногах, при этом почувствовал тяжесть, легшую на плечи, давившую к земле. Почувствовал, как чьи-то руки уцепились за порваное корзно. Скосив взгляд, увидел лицо молодого кривича, будто из ниоткуда, проявившегося, подбородком упершегося в его плечо, прижавшегося своим телом к кольчуге на спине. Смотревшие в пустоту глаза парня, говорили о том, что он мертв.

   Увидав, вдруг материализовавшегося Пашку, Монзырев глянул за спину князю, сразу понял, что все, парень погиб, в спине молодого разведчика, пробив защитную кольчугу, торчат четыре стрелы. В предсмертной судороге, Павел вцепился в князя, стараясь намертво закрыть тому спину.

   Из шума и толкотни сражения, отбрасывая в стороны неприятеля, показался Горбыль, как ветряная мельница лопастями, сотник работал клинками в обеих руках, матерился по-черному, в нецензурных выражениях поминая и маму, и бабушку печенежских вождей и воинов. За Сашкой, шедшим на острие клина, двигалась, отмахиваясь от постоянных нападок, поредевшая колонна воропа, с пристроившимися к ней княжескими воинами, со слабой надеждой в душе, зацепиться за кого-то, глядишь выведет.

   -Николаич! Мы с тобой!

   Монзырев отвлекся на миг и тут-же пропустил удар. В последний момент, перифирийным зрением, заметив летящий клинок, отшагнул назад. Самый кончик сабли молнией пронесся перед глазами, рассекая бровь и щеку на правой стороне лица. Горячей кровью залило глаза, розовой пеленой прикрыв зрение, и тут-же кто-то из противников приложился чем-то тяжелым по монзыревскому шлему, напроч сбивая его с головы, заставляя уйти в нирвану, при этом ощущая, как чьи-то руки, ухватив его, потащили куда-то в сторону.

   Беспамятство было недолгим. Сначала накатившая боль, потом шум и давка вокруг, привели его в чувство, Сашкин голос неподалеку, галдеж воинов и все та-же розовая пелена на глазах.

   "Вот и все! – подумалось ему. – Теперь уж никогда нам не вернуться назад!".

   Лежа на чем-то твердом, Монзырев так ярко представил себе, ставшие родными места, неподалеку от реки Псел, скрученные в узлы кривые березы места силы, у прохода через пространство и время, яркое, такое родное солнце над головой, которое почему-то вспыхнув, запылало, обжигая своими лучами. И светит оно сейчас прямо в глаза, разгоняя розовую взвесь. Господи, как раскалывается голова! Куда уйти от этой боли?

   Словно кто-то неведомый, подслушав его невысказанную вслух просьбу, выключил освещение, прикрыв глаза спасительной тенью, заставил уйти от него боль.

   Сознание вернулось к Анатолию вместе с болью. Болела голова, болела правая сторона лица. Лежа с закрытыми глазами, он услышал неподалеку от себя спокойный голос Горбыля. Открыв глаза, скосил их в сторону голоса, руками определил, что его тело прикрыто шкурой, чтоб не замерз.

   -Сашка! – хрипло позвал друга, услыхав радостное восклицание в ответ.

   -О! Ё-моё, кажись в себя пришел!

   Сразу две головы склонились над Монзыревым, одна лысая, горбоносая, с красными от недосыпа глазами, другая нечосанная, бородатая, с разного цвета радужками глаз, один глаз был черным, другой – зеленым.

   -Леха, я тебе говорил, что он живучий как сто китайцев? А, ты-ы, завтра оклемается, завтра!

   -Здрав будь, боярин!

   Сфокусировав еще мутный взгляд на втором человеке, Монзырев наконец узнал его. Нет, не человек перед ним, нежить. Леший, собственной персоной склонился над ним.

   -Встать то помогите, оболдуи! Сашка, рассказывай, как это мы вырвались? Где мы сейчас?

   -Ага-а! Сразу допер.

   К лежащему Толику подтягивались усталые дружинники, все как один в рваных кольчугах и одежде, грязные, со следами ран и запекшейся крови, было сразу видно, как нелегко они пережили последний бой. Все уставились на усаженного, подпертого стволом березы, боярина, плотным кольцом окружив единственного выжившего в сече вождя. Только теперь Монзырев рассмотрел, что его окружали не только соплеменники, но и люди Святослава. Их глаза выражали явный интерес по отношению к персоне полулежачего человека, косые взгляды иных, бросались в сторону лешего, сидевшего рядом, не обращавшего внимания на людей.

   Горбыль радостно, громогласно вещал:

   -Эх, Николаич, как зажали нас, да с разных сторон, думал все, пришел лохматый северный лис! Не выберемся! Все поляжем! А, жить то как сразу захотелось! Ага, вот. Ты в беспамятстве, народ гибнет сотнями, оно и понятно, устали махаться против такой толпы, раненых много. Черножопые беснуются, лаются, горланят что-то непонятное на своем. Окружили, под мечи уже и соваться не хотят, издаля из луков расстреливают. Ну, вобщем жопа наступила! Смотрю, ты дернулся, но в себя вроде и не пришел, а рядом с тобой знакомая пелена образовалась, серая такая, ну точно как тогда у северянской деревни. Терять нам было нечего, спросить не у кого. Вот я, не будь дураком, и скомандовал бойцам отход в пелену. Естественно наш вороп первым пошел, для них уже дело привычное, своих раненых и убитых, кого смогли, унесли. Посмотрел, в обратку никто не выходит. Остальных, кто рядом воевал, туда почти силком загонял. Печенеги забеспокоились, почувствовали неладное, а понять, что происходит, не могут. Вот мы почти все, сюда и вышли, тебя вынесли. Я последним уходил, правда, проход после меня еще некоторое время держался, а по нему чернявые отморозки полезли, да мы их на этой стороне качественно приголубили. Потом окно закрылось. Чуть расслабились, дух переводим. Гляжу, киевляне забеспокоились, повскакивали с земли, оружие похватали. Что такое, думаю? А, это наш Леха приперся. И так сразу на душе радостно стало, выжили, от придурков степных оторвались, опять-таки Леха, если что, поможет.

   -Попить дайте, – приложившись к баклажке с водой, Монзырев вытер грязным рукавом губы. Задал вопрос лешему. – Ты как тут оказался?

   -Сказать по правде, даже не знаю, только вот потянуло что-то к этому месту. Вас всех нашел, тебя обиходил. Я тебя, Николаич, травками напоил, – леший заглянул в глаза Монзыреву, взвешивая его состояние через зеркало души. – Тебе покой потребен, седмицу на лавке полежишь, не думая ни о чем, здоровее прежнего будешь.

   -Та-ак! А где это мы сейчас?

   -Так городище ваше неподалеку, верст с десяток отсель, – леший махнул рукой в сторону опушки леса.

   Поморщившись, Монзырев попытался встать, опершись на Сашкино плечо.

   -Лежи, – леший когтистой рукой припечатал его к стволу березы. – Рано тебе вставать.

   -Князь где? – задал, давно мучивший его вопрос.

   Лица воинов посмурнели, разговоры заглохли, вокруг повисло гробовое молчание. Ответа уже было не нужно, все было сказано общим молчанием.

   -Ясно!

   -Николаич, ты не думай, мы его сюда уже мертвым внесли, чтоб печенеги над телом не глумились. Ему стрела в основание черепа вошла, сам знаешь, летальный исход, – Сашка вздохнул, словно чувствуя за собой вину в смерти князя. – Наш Пашка тоже погиб, вон они рядом лежат.

   Горбыль указал рукой влево от себя. Кольцо воинов разошлось в стороны, сидящий Монзырев разглядел два десятка уложенных в ряд тел. Его глаза загорелись огнем, он встрепенулся, откуда и силы взялись. Уцепившись за Горбыля, с его помощью поднялся на ноги. Голова закружилась, слегка замутило, повело в сторону. Постоял, облокотившись о березу, продышался, сопровождаемый с обеих сторон Горбылем и лешим, неуверенным шагом приблизился к погибшим воинам. Помолчал, вглядываясь в спокойные, восковые лица. Небыло сил склониться над Павлом, уже в прошлом, весельчаком и балагуром, любимцем городковских отроковиц и просто другом. Ветерок бередил седой оселедец на макушке Святослава, под большим курносым носом в усах запеклась кровь, камни ушной серьги, лучиками переливались, играли на солнце. Невольно в голову Монзырева пришло воспоминание из прошлого. Будучи из рода донских казаков, вспомнил обьяснение деда Платона по поводу серег, еще кое-где носимых старыми дедами:

   -Дай бог, внучок, чтоб в наших станицах старики носили по одной сережке в ухе до скончания веков. Это значит, что нет перевода, казачему роду. Серьга в ухе у казака, говорит о том, что он старший в роду. А вот две сережки, это уже плохо – последний из рода. Все, род может прерваться.

   Вот и сейчас, перед Монзыревым лежал старший в роду, и знал Толик, что с его уходом, в стране начнется бардак – гражданская война. Княжичи, как бойцовые собаки, будут грызть глотки друг дружке.

   -Прости, княже, не уберег я вас, – прошептал Анатолий. – И ты Павлик прости. Когда-нибудь однажды мы встретимся, я точно это знаю, обязательно встретимся.

   Монзырев обернулся к молчавшим воинам и уже спокойным, уверенным голосом приказал:

   -Лес рядом, собрать сухостой, срубить пару берез и сосен. Готовте краду, в Ирий проводим братьев наших. Тризну отметим в Гордеевом городище.

   Три сотни воинов, все кто смог вырваться из лап печенегов, от берегов Днепровской рони, устроили пышные проводы своему князю и погибшим в бою воинам. Когда языки пламени поднялись ввысь, а тела мертвых шелохнулись в огне, над полянкой пролетела стайка жаворонков.

   -Видно диды вышли родовичей встретить!

   Загалдел народ, наблюдая за пролетом птиц.

   -Сейчас подхватят души наших братьев и прямо в Вырий отнесут!

   -Хороший сегодня день, Радуница! Повезло им.

   Повернувшись лицом к живым, Толик произнес короткую, многим непонятную фразу:

   -Радует меня, что братьев наших сейчас в Ирии диды по-людски встретят, и то, что не позволили мы всяким уродам, из черепа нашего вождя, чашу для пьянок сотворить!

   Опираясь на плечо лесного хозяина, Толик двинулся через поляну, к знакомой лесной тропинке, за ними потянулись остатки выжившей дружины.

   Веселый, звонкий смех дочери, донесся со двора, тут же послышался нравоучительный голос няньки, выговаривающий детяти, чтоб вела себя потише, и не шумела почем зря, так как родители еще почивают, и не надобно их тревожить в такую рань. Уже давно проснувшаяся Галина улыбнулась, представив деловое и вместе с тем хитрое личико девочки, росшей шустрым, не глупым ребенком, баловницей, доставлявшей немало хлопот мамкам и нянькам. Скосила взгляд на еще спящего мужа. Еще не заживший шрам от сабельного удара, бороздил правую сторону его лица, розовой полосой поделил бровь на две половинки, оставляя след на всей щеке. Аккуратно и нежно взяла его руку в свои ладони, приблизила к губам, поцеловала ее. Тихо откинула с себя одеяло, приподнялась, опустив ноги на пол, встала с ложа, подойдя к застекленному окну, выглянула во двор.

   Утреннее солнце поприветствовало боярыню погожим деньком. Со второго этажа терема можно было хорошо рассмотреть, что жители городка давно встали и занимаются повседневными делами. Крестьянские избы и хозяйственные постройки при них, раскинулись вдоль нешироких улиц, отходивших лучами от высокого, дубового забора огородившего боярский терем. Жители городка, по примеру своего боярина, тоже огородили свои дворы заборами, на случай прорыва ворогов за крепостные стены, каждый двор превращался в маленькую крепость. Из печных труб на крышах домов вились, закручиваясь на ветерке, дымки. По открытому, широкому корридору, на высокой крепостной стене, покрытой двускатной крышей, прошлась дозором пара караульных воинов. До Галкиных ушей донесся далекий перестук молотков, раздававшийся с окраины городища, там, где построилась кузнечная слобода. Боярыня всегда, с большим интересом, наблюдала за небольшим пятачком площадки, отведенным Монзыревым еще в прошлом году под торговые ряды, там с раннего утра шла бойкая торговля. В Гордеев городок, с некоторых пор стали наезжать купцы из городов Руси, почувствовав к себе расположение власти, да и в самом городке образовалась небольшая купеческая община, во главе которой боярыня поставила Боривоя. Внимание боярыни превлек воевода Улеб, распекавший двух десятников городковской стражи, стоя у входа в сторожевую башню, находившуюся от терема на довольно приличном расстоянии, да и окно Галина не открывала, поэтому не слышала голоса старого варяга, а то, что он чем-то не доволен, поняла по мимике лица, и жестикуляции рук.

   -Что там?

   Услышала за спиной еще сонный голос мужа. Галка развернулась от окна, улыбнулась Толику, радуясь в душе его присутствием рядом с ней.

   Прошел уж месяц, с тех пор, как в Гордеево городище вернулся хозяин. Давно успокоились домочадцы, да и весь городок, радостью встречи и печалью потерь. Зелеными листьями укутались ветви деревьев и кустарники, сочная трава поднялась по обоим берегам реки. Жители городища отсеялись ячменем и рожью на вспаханных клочках земли, а сейчас женщины занимались посадками огородов. Уже Мишка поднялся на ноги и семенящей, ковыляющей походкой, совершал недолгие прогулки по внутреннему крепостному периметру, самостоятельно подняться на стены он был еще не в состоянии. Из всей разведывательно-диверсионной сотни кривичей, домой воротились двадцать восемь человек, остальные полегли у стен Доростола и у порогов седого Днепра. Бабка Павла оставив свое лесное жилище, вместе с Ленкой, перебралась в боярский терем, ежедневно обходила раненых и увечных пациентов вернувшихся с войны. Притихшая, замкнувшаяся в себе после гибели Андрея Ленка, отогревалась любовью в большом боярском семействе. Два дня назад, Ратмир с женой и маленьким сыном, сопровождаемые тремя десятками бойцов, уехали в Чернигов навестить родителей, показать им внука, а еще отвезти черниговскому князю письмо от боярина Гордея Вистимировича.

   Старейшины деревень и селений, узнав, что Монзырев вернулся, поочереди наведывались к своему родовому боярину поделиться нуждами и радостями в подконтрольных им весях, спросить совета, предложить помощь, да просто посмотреть на него исхудавшего, вернувшегося из дальнего похода.

   Сотник Горбыль, отдохнув в городке пять деньков, больше не выдержав спокойной жизни, с десятком бойцов гарнизона, не участвовавших в походе, прихватив с собой чудом уцелевшего Эйрика, ускакал в объезд боярских владений, проведать самые дальние селища кривичей, а еще тянуло его как магнитом в далекую северянскую деревушку, туда, где когда-то распрощался с приглянувшейся ему русалкой.

   -Что там? – задал вопрос Монзырев.