Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)
И на выборах членов совета самоуправления на факультете при обсуждении кандидатуры председателя Фабиан хладнокровно поинтересовался, а хорошо ли смотрится троюродный племянник осужденного за растраты члена магистрата в кресле руководителя совета, и за пятнадцать минут сначала заставил его и его друзей оправдываться, а затем со снисходительной улыбкой выслушивал грубую площадную ругань в свой адрес, чтобы ровным, сильным голосом обратиться к аудитории: «Вот такое было бы у нашего факультета лицо». Зачем ему понадобилось сразу требовать себе такого места – так чтобы было. Социопсихолог, проводивший с их группой тренинги, долго распинался о необходимости здраво оценивать свои желания и возможности, причем банальным образом соотносить их и с физиологическими пределами организма, и красноречиво косился в сторону Фабиана. Тот слушал его с невинным лицом, которое уже не обманывало и малознакомых с ним людей. А затем поинтересовался:
– А насколько хорошо вы учитываете свои желания и свои возможности?
– Достаточно хорошо, чтобы знать, что я нахожусь на своем месте, – ответил тот. – Я занимаюсь делом, которое люблю, и занимаюсь им хорошо. Я на своем месте. Разве это не здорово?
– Вылизывать задницы самовлюбленным деткам? – все с той же улыбкой бросил Фабиан. – Вам видней.
– В ваших устах эта фраза звучит либо до крайности самокритично, либо до крайности оскорбительно, Фабиан, – мило улыбнулся социопсихолог.
– Я перестал быть деткой в одиннадцать лет, господин Беренс. Вы не можете не знать этого. Должны же вы были ознакомится с моим делом, – с натянутой улыбкой ответил Фабиан. – А если нет – то какой же вы компетентный куратор, как вы вещали только что?
– Я знаю, – тихо ответил социопсихолог. – Но вы очень ловко заострили внимание на этом слове, избегая другой характеристики. Помните ее? Самовлюбленный.
Фабиан улыбнулся, как улыбнулся бы, например, Содегберг – едва уловимо, самыми уголками рта, самыми близкими к глазам морщинами; возможно, он переигрывал. Возможно, этот социопсихолог был прав, как были правы его коллеги.
– Уверены? – спросил он. – Что это звучит либо самокритично, либо оскорбительно?
– Это не самая лестная характеристика, должен заметить.
– Это слово, господин Беренс. Это всего лишь слово. Что вы там в него вкладываете – откуда я знаю. Может, вы считаете, что это оскорбительная характеристика, возможно, что она всего лишь не самая лестная. Вы нуждаетесь в ярлыках – и вы их навешиваете. Если вам легче живется, кто я таков, чтобы возражать.
– Да-да, я знаю. Вы считаете себя материалистом, что вроде должно избавить вас от необходимости отвлекаться на чисто абстрактные характеристики вроде всех этих личностных качеств. Но вы выбрали, как ни странно, сферу, в которой именно абстракциями вам и придется оперировать. Поэтому вы зря относитесь так пренебрежительно к тому же слову «самовлюбленный».
– Знаете, господин Беренс, а вы правы. Я сознательно выбрал политэкономию в качестве профильного предмета, несмотря на высокую степень абстракции. Чего уж греха таить, – криво усмехнулся Фабиан. – Но какую бы абстракцию вы оттуда не брали – она определена. Она применяется в самой что ни на есть материальной сфере, она в жизни применяется, она эту жизнь определяет. А насчет этого «самовлюбленный», что оно значит? И что оно значит для вас, для меня, для моих одногруппников, одно и то же, или разные понятия? Это слово вообще что-нибудь значит? Вы в свои пятьдесят лет так здорово можете рассуждать о том, что знаете пределы своих желаний и возможностей. Уверены? Или просто отказались их раздвинуть? – он прищурился, глядя на социопсихолога.
Тот пожал плечами.
– Возможно.
– Тогда вы трус. – Сухо бросил Фабиан. – Что еще вы там должны вложить в наши мякотные мозги? Продолжайте.
Помимо обязательных и дополнительных предметов, Фабиана интересовали и совсем незначительные семинары, которые проводили по приглашению руководства факультетов и кафедр люди извне. Вице-президент Банка Республики заглядывал на совсем короткий цикл семинаров по государственным облигациям. Бывший член Конституционного суда рассказывал об основах государственности. Действительный член совета магистрата по энергетике излагал студентам перспективы различных видов энергий, и у него была забавная мина: он словно подмигивал, давая понять, что то, что он рассказывает, – это хорошо и правильно, а есть и другие мнения, причем даже у них в совете, которые могут оказаться спорными и при этом ключевыми для решения ряда проблем. Фабиан был знаком с официально проводимой энергетической политикой очень хорошо – Республика ставила во главу угла бережное отношение ко всем и всяческим энергоресурсам. Но шесть недель в приемной Первого Консула не прошли бесследно, и некоторые вещи, которых Армушат касался бегло и как бы не придавал им большого значения, вызывали у Фабиана понимающую усмешку. Как же, попадали ему в руку протоколы о реструктуризации энерготранспортной сети. Он сдерживал ухмылку. Армушат пристально смотрел на него.
По окончании второго семинара Армушат обратился к Фабиану.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но вы ведь Фабиан Равенсбург? – с любопытством спросил он. – Я пытаюсь вспомнить, вы ли это, и – не могу. Отвратительная память на лица, просто отвратительная, – он широко улыбнулся и развел руками. – Хуже нее, наверное, только моя память на географические объекты.
– Вы преувеличиваете недостатки вашей памяти, господин Армушат, – ровно ответил Фабиан и легко улыбнулся. – Вы совершенно точно определили меня. Хотя выделить одно лицо из десятков других требует ловкости.
– Моя беда, Равенсбург, моя беда. Не поверите, как приходится страдать, знакомясь заново со знакомыми людьми, особенно по третьему кругу за вечер. А расскажите-ка, как вы провели летнюю практику. Не в совете ли по внутренним коммуникациям?
– Нет, там меня точно не было, – ухмыльнулся Фабиан. – В Госканцелярии.
Армушат заморгал, сосредоточенно хмурясь.
– Я проходил практику в приемной господина Генерального Консула, – пояснил Фабиан, прикидывая, что за комедию тот ломает.
– А, – выдохнул Армушат. – Ага. Тот практикант? – радостно воскликнул он. – Томазин от вас до сих пор в восторге. Разумеется, и Госканцлер тоже. Хм, жаль, что с хорошими практикантами везет Госканцелярии, а нам приходится смиряться с тем, что есть, – произнес Армушат. – Те, с которыми мне доводилось иметь дело, – он покачал головой, – ну да, кофе они могли делать. Вы же делали полную восьминедельную практику? Очень интересно. И где вы были остальные шесть недель? Правда, что ли, в Консулате? У первого? Когда Михаил сказал мне, я просто не поверил. Ребенок – в логове первого? Он шестикурсников пережевывает в два счета, а вы – сколько вы там пробыли, а? Подумать только… Первый, конечно, харизматичный, хм. Лидер.
Лидер. Фабиан испытал странное желание помыть руки, поморщиться как минимум, что ли, до такой степени странно прозвучали слова в устах Армушата. Тот не то чтобы был невысокого мнения о конкретном лидере, напротив, все его высказывания до этого подчеркивали: у республики замечательный консулат, а уж какой там Первый Консул – просто таки образец руководителя. И вместе с тем он словно себе дёсны кислотой сжег, до такой степени аккуратно выговорил это слово. Лидер.
– Не думаю, что Первый Консул, что консулы вообще сидят на диете из невинных младенцев. Или у магистрата другое представление о консулате? Или вы, господин член совета магистрата, знаете что-то такое этакое? – вежливо улыбнулся Фабиан.
– Нет-нет, что вы, милейший, – отмахнулся Армушат и засмеялся. – Наш консулат до неприличия скучен и… да, утомительно благообразен.
– Ну в таком случае и мне ничего не угрожало. – Фабиан пожал плечами, изучая его. – Только умереть со скуки. Не так ли?
Армушат усмехнулся.
– Так ли. Надеюсь, вы не страдали от скуки где-нибудь на юге? Я же прав, и вы сопровождали комиссию, возглавляемую первым? И как вы нашли сорок седьмой округ? – с заинтересованным выражением лица спросил он.
– Горячим, – помедлив, ответил Фабиан. Странным образом его развлекал разговор и интересовал этот Армушат, человек, о котором говорили, что именно он стоит за медленной, почти незаметной, но очень действенной реформой энергетической системы. И что-то было в том, как он обращался с аудиторией, что привлекало Фабиана.
– Да, действительно, – засмеялся Армушат. – Впрочем, что это я. Наша встреча уже закончена, я задерживаю вас. Отвлекаю от личного времени, которым вы наверняка сможете распорядиться с большей эффективностью. Ну-с, будущий коллега, не смею вас задерживать.
Фабиан задумчиво посмотрел на дверь аудитории.
– Мне кажется, я могу очень эффективно распорядиться своим временем, попросив вас рассказать концепцию реформы. Вы же стоите за ней, не так ли? – невозмутимо произнес он.
Армушат поднял на него глаза.
– Концепция разрабатывалась и дорабатывается советом по энергообеспечению с участием исследовательских институтов и исследовательских кафедр в университетах, господин Равенсбург, – словно послушно повторяя за воспитателем какого-нибудь задрипанного интерната положение о дисциплине, ответил он. – Приписывать мне одному заслуги многих десятков людей некоторым образом, хм, необъективно.
Фабиан пожал плечами.
– То есть рассказать о ней вам практически и нечего? – прищурился он.
Армушат усмехнулся странной улыбкой: казалось, еще секунда, и он потреплет Фабиана по щеке, этакий жест снисходительного одобрения.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но неужели вам действительно интересны все эти заводы, линии, станции, узлы и прочее… – он взмахнул рукой. – Прочее, – поправил он себя, произнеся то же слово, но с насмешливой интонацией. Фабиан поднял брови. – Вместо того, чтобы, например, м-м, сходить на вечеринку? На концерт? Куда еще ходит современная молодежь.
– Обязательно. Могу даже, чтобы успокоить вас, пообещать, что за каждый час беседы с вами я обязуюсь провести десять минут на какой-нибудь вечеринке, – невозмутимо ответил Фабиан, делая шаг к двери и распахивая ее перед Армушатом.
Тот издал недоверчивый смешок.
– Я не могу не заметить восторга в вашем голосе. Думаю, вы изобретете предлог, чтобы избежать такой тяжелой участи. Но почему бы мне лично не проследить за исполнением сделки? Не хотите заглянуть на прием в магистрате? – он задержался в двери, изучающе глядя на Фабиана. – Это очень официальный прием. Там будут и консулы. Будет достаточно скучно, чтобы это не походило на какую-нибудь молодежную вечеринку, которыми вы так тяготитесь. Годится?
Фабиан услышал это. Там будут и консулы. Он глядел на Армушата, тот с любопытством изучал его, и Фабиан с усилием обуздывал желание ухватить его за грудки и затрясти, требуя ответить, чтó Армушат думает и думает ли. Подозревает ли он, что для восемнадцати-, ну ладно, почти девятнадцатилетнего щенка шесть недель в компании харизматичного Первого Консула не могли пройти бесследно? Видит ли он, что Фабиан вспыхнул, услышав о приеме, о консулах – консуле, одном-единственном консуле, это услышал Фабиан, – и покрылся липким потом, испугавшись непонятно чего? Читает ли этот пронырливый камышовый кот его, Фабиана, как раскрытую книгу, и не мнит ли Фабиан слишком много о себе, думая, что держит себя в руках? Или он совершенно по-идиотски придумал себе легенду, а на деле ничего и нет, ни с его стороны, ни с той, другой? Но там должны были быть консулы.
– Почту за честь, – ровно ответит Фабиан и заставил себя улыбнуться.
– Отлично. Я распоряжусь, чтобы вам доставили пригласительный билет. А сейчас я приглашаю вас в кафе, которое я видел здесь неподалеку. Чтобы нам обсуждать реформу в более комфортной обстановке, – невозмутимо ответил Армушат.
Фабиан смотрел ему в спину. Он чувствовал облегчение, нудное, тяжелое облегчение – и он чувствовал разочарование. Очевидно, он увлекся, создавая легенду о заговоре против него.
Армушат исполнил свое обещание. Он провел с Фабианом что-то около трех часов, рассказывая об идее реформы, о теориях, исследованиях, открытиях, позволявших воплощать ее, говоря со страстностью, с теплотой, с которыми Эрдман в свое время говорил о легионе. Фабиан злился на себя, что не мог подобрать иного сравнения, но именно оно было – казалось – точным. Наверное, можно было довериться себе достаточно, чтобы сказать, что его отец с такой же страстностью говорил о своем отряде, что его мать точно так же жила и дышала тем центром ИИ, который был создан в гарнизоне не без ее участия, но Фабиан не рисковал: потому что это было давно, когда он действительно был ребенком, а сейчас триста раз доказано, насколько эфемерны детские воспоминания. А тот вечер во втором легионе, и Эрдман, вещавший о его славном прошлом, были реальностью, и воспоминания о них – точными. И вера в правильность и неизменность того, что происходит вокруг Эрдмана ли, Армушата ли: тот говорил об энергодобывающих предприятиях с теплотой, что не мешало ему взмахом руки отметать любые измышления об их работниках. Он восхищался новейшими аккумуляторными станциями, говорил о них с восторгом и гордостью, в которых было очень много личного, и упоминание о казначеях ли, считавших их неоправданно дорогими, об экологах неимоверно злило. Последнее было Фабиану особенно близко. В юнкерской школе экологом был милейший, добрейший человек, который сообщал об официальных доктринах экологической программы Республики скучнейшим тоном и оживал, расцветал, молодел, рассказывая анекдоты о ляпах ее составителей и особенно некоторых чрезмерно увлеченных, а потому пристрастных адептов экологии. Что наделило Фабиана могучим иммунитетом против новомодных веяний типа экожизни, экопитания, экопоходов и прочего эко. «Эко» было слишком эфемерным. А станции уже вырабатывали энергию, и это отражалось на бюджете Республики.
– Если эта государственная программа оказалась такой перспективной, почему не развиваются другие? Помнится мне, два десятилетия назад были приняты и другие, об освоении космоса, или океана, к примеру, – не смог не спросить Фабиан, мечтавший о самой малости – огромном жилом искусственном спутнике Земли – и в успешности энергетической программы видевший еще одно подтверждение того, что это возможно.
– Отчего же не развиваются, развиваются. Но они не настолько эффектны, – задумчиво признал Армушат. – Энергодобывающие заводы, особенно в юго-западных районах, хм, они впечатляюще эффектны, если подумать. Особенно в плане организации инфраструктуры и трудового ресурса. Понимаете?
Фабиан кивнул.
– Иными словами, это среднесрочная программа, которая очень хорошо принимается публикой. Реструктуризация – вот она, но и ее результаты проявляются практически незамедлительно. Я уже не говорю, что она позволяет некоторым образом соблюдать баланс между экономическими зонами. И на юге предприятия, рабочие места, бла-бла, и на севере предприятия не прекращают существовать, а наоборот оказываются очень конкурентоспособными именно за счет южной энергии, к примеру, и при этом все регионы органично дополняют друг друга.
– Иными словами, друг от друга зависят, – отстраненно произнес Фабиан.
Армушат засмеялся.
– Вы звучите как эти, м-м, паритетчики, – бодро отозвался он.
Фабиан закатил глаза.
– Нет, ни в коем случае, – сухо ответил он. – Но почему тогда если Республика реализовала такой колоссальный проект, просто колоссальный – почему она отказывается от искусственного спутника? Или от подводного города? Проекты есть, они могут быть осуществлены в те же самые средние сроки, и это невероятный престиж – основать первый поселок на околоземной орбите, первое поселение-амфибию, быть первыми в освоении новых стихий, почему Республика отказывается заниматься этим?
– Это очень хороший вопрос, Фабиан, и отвечать на него можно бесконечно долго. – Армушат потянулся и похлопал его по руке. – Возможно, вы сможете самостоятельно сформулировать ответ. Кстати, почему бы вам не поговорить об этом, скажем, со Вторым Консулом? Он неравнодушен к океанологии.
Фабиан смотрел на него, вглядываясь в небольшие заинтригованно поблескивавшие глаза, и прикидывал, достаточно ли разговорился Армушат, чтобы сболтнуть еще одну вещь.
– А Первый Консул? К чему неравнодушен он? – наконец рискнул Фабиан.
Армушат недоверчиво засмеялся.
– Первый? – переспросил он и сделал вид, что задумался. – К власти, я думаю, – ответил он через несколько секунд, и его губы дрогнули в двусмысленной ухмылке.
Фабиан получил обещанное Армушатом приглашение на прием на следующий день. Оно было доставлено курьером в униформе Магистрата. Во время большого перерыва, в присутствии многих, очень многих студентов. Это было лестно. Это было отрадно. От этого сладко сжималось сердце. И еще радостней оно билось, когда Фабиан благодарил курьера с невозмутимым лицом, как будто такие вещи для него в порядке вещей. Но еще отрадней было смотреть свысока на домашних деток, которые не гнушались поплевывать в его сторону раньше: как же, родовитый, но нищий, и которые жаждали общения с ним теперь, хотя бы для банального удовлетворения любопытства. А еще лучше – чтобы навязаться в спутники, потому что приглашение допускало «плюс один». Фабиан понаслаждался своим триумфом несколько минут, а затем ему стало скучно. Казалось бы: Академия, новостей прибывает ежесекундно вагон и маленькая тележка, а эти одноклеточные все трепещут от воспоминания о простом белом конверте, пусть и врученном с помпой. Оставалось надеяться, что сам прием будет не настолько скучен.
Аурелиус ваан Содегберг в некотором удивлении признался себе, что был рад видеть Фабиана. И со старческим смирением он признался себе: время летит. Жалкие три месяца назад в его приемной сидел мальчишка. Умный, сообразительный, норовистый, но мальчишка. В этом же борделе, который вопреки логике, здравому смыслу и честности назывался Магистратом, к нему подошел молодой мужчина Фальк ваан Равенсбург. Содегбергу на несколько секунд показалось, что ему снова пятнадцать лет, и к нему подходит капитан волейбольной команды, тот еще ослепительный негодяй, и просит написать за него реферат, а он, слизняк, вроде и понимает, что это нехорошо, что ему, Аурелиусу, выгоды с этого просто никакой не будет, но и отказаться он не в силах, пребывая в упоении от этого незаслуженного внимания. Этот же Равенсбург был вежлив и, с неожиданным тщеславием признался себе Содегберг, был искренен, говоря, что рад его видеть.
Крайне любопытный Второй Консул не удержался и присоединился к Содегбергу и Фабиану. Он улыбался своей ненавязчивой кошачьей улыбкой, делал комплименты амбициозности Фабиана, которые слишком походили на ядовитые стрелы, и уголки его рта обиженно обмякали, когда Фабиан отказывался злиться в ответ на них. Содегберг помалкивал и довольно улыбался. Фабиан оглядывал зал: он уже насчитал четырех консулов, но все не тех.
Второй Консул не преминул поинтересоваться, что или точней кого высматривает Равенсбург.
– Высматриваю? – снисходительно улыбнулся Фабиан. – Мне кажется, вы ошиблись флексией. «Осматриваю» будет точней. Это очень представительный прием. Не так ли, господин Государственный Консул? Здесь собраны практически все члены Магистрата и, насколько я могу судить, ряд депутатов Собрания.
– Ну еще бы, – фыркнул Второй Консул, глядя на Содегберга. – Чтобы вы знали, дорогой Равенсбург, лучше Магистратских приемов только приемы в Консулате. Особенно если за них ответственна служба Первого Консула.
Фабиана обдало жаром. Он вздрогнул, рефлекторно подавил дрожь, оглядел зал еще раз.
– Охотно верю вам, господин Второй Консул. Не думаю, что мне в ближайшее время выпадет честь побывать там, чтобы убедиться в этом лично, – через несколько секунд ответил он.
– Вы неоправданно скромны, милейший Равенсбург. Полгода назад едва ли вы могли рассчитывать на личное знакомство с Консулами, но это изменилось, – промурлыкал второй. – Будущее непредсказуемо, – насмешливо добавил он.
Фабиан замер. Он знал, что второй обладает способностью превращать самые немудреные слова в оружие – имел удовольствие убедиться на собственной шкуре, и это помимо шепотков о втором, которых он наслушался немало. Непонятным оставалось одно: вел ли себя второй так, как обычно – или все-таки его остроты были направлены лично против Фабиана. Ответ мог дать только второй. Если сам его знал.
На счастье Фабиана, к ним подошел Армушат. Чтобы лично поздороваться с одним из лучших слушателей своего простенького курса, чтобы посетовать на пару с Содегбергом о том, что молодежь нынче пошла не та, малоинициативная, лишенная оригинальности мышления, инертная. Преисполненный теплых чувств по отношению к Фабиану, он даже похлопал его по спине и задержал на плече руку. Он же и сообщил Второму Консулу, что Фабиан интересуется мегапроектами. Вроде космического городка или города-амфибии. «Вот как?» – промурлыкал второй, и его взгляд стал странно жестоким. Фабиан согласно кивнул.
– А почему? – склонив голову к плечу, спросил второй. Он улыбался, и Фабиан не верил этой улыбке, и при этом не мог не быть очарованным его противоречивостью. Поэтому он попытался объяснить. На что второй желчно отозвался: – У вас похвальное знание официальных доктрин и хорошая память, Равенсбург, но именно это вызывает серьезные сомнения в вашей способности мыслить самостоятельно. М?
– Ты слишком опрометчиво судишь, Эрик, – вмешался Содегберг. – Тем более как еще говорить о возможной будущей доктрине, как не языком доктрин? Зачем изобретать велосипед?
Второй неожиданно успокоился, улыбнулся, снизошел до объяснений. Он был невероятно интересным собеседником, когда хотел. И отвратительным, когда мог. После неожиданного выпада второй пытался казаться благодушным, рассказывал о футурологических исследованиях, о материалах будущего – о многом, что казалось невероятным, если бы не звучало из уст консула, тем самым приобретая иной модус – почти сбывшегося, и при этом Фабиан тяготился разговором. Рядом с ним было тем более тяжело находиться, что Фабиан почувствовал: где-то за спиной стоит первый и смотрит на него. На его спину, по которой его только что похлопал Армушат за неожиданно остроумный ответ.
Он действительно находился в зале. Чтобы убедиться, что он не ошибается и кожу действительно прожигает взгляд первого, Фабиан посмотрел на огромные окна во всю стену – в противоположную сторону. Первый был не самого высокого роста, но просто по тому, как вокруг него толпятся люди, было легко определить, где он. На счастье Фабиана, второй постепенно утрачивал интерес к разговору, и ни Армушат, ни Содегберг его не поддерживали.
Первый подошел к ним, ослепительно улыбаясь, и словно сделав одолжение, задержал взгляд на Фабиане.
– Равенсбург, – словно глыбой привалив, произнес он. – Я почти не удивлен, видя вас здесь. Мне следует сказать, что я рад вас видеть?
– Можешь побыть честным для разнообразия и объяснить государственному сиротке, в каком гробу ты хочешь его видеть, – сказал второй.
Фабиан сжал кулаки.
– Это звучит как обвинение во лжи, – скрипнул зубами первый.
– Разве? – невинно поднял брови второй. – Ну хорошо, можешь побыть искренним и возрыдать на его груди, причитая, как ты счастлив видеть государственного сиротку.
Первый не сдержался и засмеялся.
– Ты не хочешь убраться во-он в ту компанию и пооскорблять господ судей? Сегодня ты как раз в ударе, с тобой не справятся даже они. Велойч иногда бывает просто невыносим, – повернувшись к Фабиану, пояснил он.
– Иногда? Вы думаете о господине Втором Консуле или слишком хорошо, или слишком плохо, – не сдержался Фабиан.
– Вы даже не представляете, насколько плохо, Фабиан, – ухмыльнулся второй. – Ну-с, откланиваюсь. Стефан, ты остаешься?
Первый изучающе смотрел на Фабиана.
– Я почти не удивлен видеть вас здесь… Фабиан, – тихо повторил он. – Но я рад. Я очень рад. Как поживает Академия?
Фабиана бросило в жар. Он приоткрыл рот, облизал губы. Попытался улыбнуться, пожал плечами и наконец сказал:
– Отлично, господин Альбрих.
========== Часть 9 ==========
Прием в Магистрате был бесконечно долгим; Фабиан решил не утомлять себя чрезмерно и ушел сразу после полуночи. Все-таки в школе в них основательно вбили все эти правила этикета, и отдельное спасибо преподавателям и особенно Эрдману, как бы невзначай вовлекавшим в занятия незначительные детали, непримечательные тонкости, не бросавшиеся в глаза нюансы. В пятнадцать лет легко стоять на вершине мира и решать глобальные проблемы, но строить беседу с незнакомым человеком так, чтобы не показаться идиотом, да еще и выгоду из легкомысленной болтовни поиметь, и все за счет деталек, намеков, – на это подростки неспособны в принципе. И хорош был бы Фабиан без той изнурительной, казавшейся бессмысленной муштры, которую предпочитал Эрдман вместо бесконечных увещеваний, объяснений, воззваний к далеким и прекрасным целям, стоя рядом с личным помощником четвертого консула и разглагольствуя о полетах к звездам вместо обмена сальными шутками. Хорош был бы он, вещая о семейной политике Республики в обществе унылого куратора одного из отделов Банка Республики вместо обсуждения клубов, в которые тот мог бы сводить свою оч-чень молодую племянницу. Племянницу, бесспорно. Хорош был бы Фабиан, не имевший опыта в обмене двусмысленностями с Аластером, не распознав, что за племянницу имел в виду унылый куратор с усами, похожими на клешни лобстеров и такими же унылыми, как он сам. Фабиан был доволен собой и приемом; он был возбужден незнакомым возбуждением, не имевшим ничего общего ни с чем, испытанным им раньше. Он выпрыгнул из вагона и усилием воли заставил себя идти. Если не степенно, так по крайней мере не слишком быстро. А сердце возбужденно билось в груди, а кровь бурлила, а в венах гулял адреналин, и хотелось подпрыгнуть и дотянуться до самого неба, или раскинуть руки и заорать луне что-нибудь неприличное, или что-нибудь этакое, невероятное, потому что Фабиану казалось, что он может все, способен на все, что весь мир лежит у его ног и подчиняется тишайшей его мысли. И особенно здорово было знать, что впереди еще один прием в том же Магистрате, что Содегберг предложил подумать о месте стажера и что Первый был настолько удовлетворен тем, как Фабиан прошел практику, что хотел снова заполучить его.
Фабиан обошел здание общежития, вдохнул холодный воздух, задрал голову и посмотрел на звезды. То ли возбуждение от невероятного события растворялось в ночи, то ли он просто трезвел, но ночная прохлада забиралась под сюртук, вынуждая ежиться. И мир вокруг казался тусклым, особенно на фоне свежей, снова и снова переживаемой памяти о приеме. Фабиан огляделся, словно убеждаясь, что вокруг действительно никого нет, и направился в свою комнату. Его сил хватило ровно на то, чтобы дойти до нее и рухнуть на кровать.
Он встал в привычное для себя время, без малого шесть утра, перевернулся на спину и уставился в потолок. Ни на секунду сомневаясь, что вчерашний вечер действительно имел место и что Фабиан действительно был активным действующим лицом, он пытался вслушаться в себя самого: действительно ли это было так здорово, как казалось. Внутри властвовала удручающая, депрессивная пустота. Фабиану показалось на мгновение, что все его внутренности припорошены пеплом, седым пеплом от дешевой бумаги. Он встал и оглядел себя, разозлился, что не смог уделить две минуты банальным правилам, сорвал костюм и швырнул его на стул. В комнате было прохладно, в ванной – еще и сыро. Фабиан стоял, подняв лицо к потолку, подставляя под ласки прохладного воздуха жаркую кожу, и жадно вдыхал его. И кожа вибрировала в предвкушении, в вожделении чего-то нового, чему Фабиан еще не знал имени, но чего он ждал и к чему готовился. Фабиан упрямо покачал головой и шагнул в душевую кабину. И снова ему приходилось сдерживаться, потому что дерзкое тело воспринимало струи воды как поощряющую ласку, дразнившую и возбуждавшую его, и самое неприятное – охотно реагировало.
Аластер спал, дрянь такая. У Фабиана был ключ от его квартиры с правом полного доступа, которым тот предпочитал пользоваться как можно реже, помня, как ничтожно мало было их личное пространство в школе, как ему самому недоставало его личной территории, и стараясь не лишать ее Аластера. Это казалось излишней щепетильностью, особенно по отношению к Аластеру, который с маниакальным удовольствием вторгался в чужое пространство. Это же было и причиной, по которой Фабиан предпочитал предупреждать о своем приходе, звонить в дверь и ждать, что лентяй Аластер ее откроет, вместо того, чтобы по-свойски ввалиться в квартиру и рухнуть на диван, кресло, кровать, куда угодно, главное, чтобы поближе к нему. Аластер злился, топал ногами, дулся, когда ему приходилось открывать дверь, и Фабиан злорадно ухмылялся, свысока поглядывая на него. Обычным был именно такой сценарий с небольшими отклонениями, за исключением тех случаев, когда Аластер приходил в себя от очередного пиршества. Последствия которого и созерцал Фабиан, стоя в гостиной и брезгливо морщась. Это было счастьем – иметь доступ к бездонной папенькиной мошне и быть в состоянии хоть каждую неделю заказывать генеральную уборку квартиры. Что нужно было сделать, и желательно немедленно. Что Фабиан и сделал. Затем он пошел в спальню, чтобы растормошить Аластера.
После пары оплеух и нескольких минут под ледяным душем Аластер завопил истошным голосом, кляня Фабиана на чем свет стоит, и вырвавшись из его рук, на непослушных ногах побежал к шкафу за халатом.
– Ты садюга! Урод гребаный, извращенец, – орал он. Фабиан стоял около душевой кабины и следил за тем, как Аластер заворачивается в халат, трясясь от холода. Он потянулся за полотенцем, вытерся, бросил его на короб с бельем. Аластер обиженно смотрел на него и ежился.
– Да будет тебе мимозу из себя корчить. Как будто и не было душевых залов и сквозняков в них, – ухмыльнулся Фабиан, упираясь бедром в раковину.
– Равенсбург, освежуй тебя мясник, я счастлив, что это в прошлом и я могу наслаждаться обжигающе горячим душем, – хмуро огрызнулся Аластер. – И вообще, пошел вон отсюда! Раз ты заставляешь меня принимать душ, я настаиваю на том, чтобы сделать это с чувством, с удовольствием, обстоятельно.
– Ты собираешься дрочить в душе? – невозмутимо поинтересовался Фабиан. – Или твое с удовольствием относится к каким-нибудь штукам, дилдо, кольцам, чему там еще? Дай посмотреть!
– Пшел нахрен, – буркнул Аластер. – Я буду принимать ванну.
– Аластер, – зашипел Фабиан, подбираясь, вытягиваясь в струну, поднимаясь на носках, готовясь атаковать. Аластер вздрогнул и попятился. – Ты будешь принимать душ и энергично. Если через двадцать минут тебя не будет на кухне, я эту ванную нахрен разнесу.
