Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)
Словно в насмешку всем недовольным, в Канцелярии практически отсутствовали видимые меры безопасности. Часовой, стоявший на посту, был одет в дневную форму, вооружен коммуникатором – и больше ничего. Казалось, что это самый безопасный пост во всей Республике. Иллюзия была что надо, служба безопасности при Канцелярии часто делала ставки, какой будет самая глупая попытка прорваться внутрь с целью устроить терракт. А в общем – эта ширма как нельзя лучше поддерживала многие другие иллюзии: доступность власти, ее демократичность и многое другое, что пропаганда усердно вкладывала в уши обывателям посредством самых разных инфоканалов.
Государственный Канцлер, человек, который возглавлял Канцелярию, назначался Консулатом. Если везло – пожизненно. Если не везло – его смещали самыми разными способами и тут же назначали нового. Но во главе Канцелярии всегда должен был находиться Канцлер. Иначе функционирование Консулата вступало в серую зону, и потом, в случае чего, можно было легко поставить под сомнение любые действия и приказы, принятые в то бесканцлерное время.
Государственный Канцлер Аурелиус Мелх ваан Содегберг являлся Хранителем Печати Республики последние восемнадцать лет. До этого он был руководителем одного из департаментов Канцелярии, до этого – ведущим чиновником того же департамента. Долгожители Канцелярии не представляли ее без Содегберга. Содегберг не представлял себя без Канцелярии. Ему самому казалось иногда, что его кабинет станет впоследствии его склепом.
Он отослал восвояси своего личного помощника и повернулся к окну.
– Мне бесконечно интересно, что ты там разглядываешь день за днем. Площадь не меняется. Улица Второй Республики не меняется. Люди не меняются. – Произнес Стефан Армушат. Он с комфортом устроился в посетительском кресле, не менее удобном, чем кресло самого Содегберга, а даже если бы оно было до омерзения неудобным, он бы все равно устроился в нем с комфортом.
– Люди на ней каждый день новые, Стефан, – усмехнулся Содегберг.
– Чушь, – лениво отмел возражение Армушат. – Они совершенно одинаковы. Приходят глазеть, и движет ими один-единственный интерес – припасть к великому. Хотя бы через глазение.
– Ты необычайно жизнелюбив сегодня, Стефан, – повернулся к нему Содегберг. Армушат скривился. – Я не могу не заметить, как ты жаждешь начать еще один день в Консулате.
Армушат встал и подошел к шкафу с толстыми томами книг. Он задумчиво осмотрел их, провел по нескольким пальцами и повернулся к окну.
– Первый должен выступать с речью перед выпускниками Академии, – неторопливо сказал он.
Содегберг злорадно фыркнул.
– Второй собирался составить ему компанию.
– Подумать только, – сморщился Содегберг. – И что в это время будешь делать ты?
– То же, что и всегда. Стоять за сценой и следить.
Армушат повернулся спиной к книжному шкафу, скрестил на груди руки.
– Похвальное занятие, – усмехнулся Содегберг.
– Ты можешь предложить что-то другое? – Армушат вежливо поднял брови и склонил голову к плечу. Содегберг кротко улыбался, не отводя глаз.
Он был похож на богомола, обвалянного в корице. При общей благодушности облика и иноческому тяготению к коричневому цвету – не паточно-шоколадному, а резко-ржавому – никто и никогда не сомневался в не-иноческой жесткости Содегберга. Длительность пребывания в кресле Государственного Канцлера только подтверждала его репутацию, которую разные люди характеризовали по-разному: жесткость, жестокость, бессердечность даже. Содегберг знал об этих шепотках и не реагировал. Ярлыки, которые примеривали к нему, были делом десятым. Республика же должна стоять.
– Какой факультет выбрал первый? – наконец соизволил поинтересоваться Содегберг. – Он же не опустится до бряцания латами на общеакадемическом собрании? Или опустится?
– Если бы я знал. Слухи ходят разные. От инженерного до медицинского. Но первый любит удивлять. Его личный секретарь, который становится куда личнее мадам первой, только растерянно хлопает глазами, – отрешенно признался Армушат, засовывая руки в карманы и направляясь к противоположной стене. Содегберг следил за его размеренной, плавной, твердой походкой.
– Медицинского? – наконец спросил он, чтобы спросить хотя бы что-нибудь.
– Ага. Несмотря на его нелюбовь к медикам.
– Которая цветет в его мощной груди, несмотря на их рьяную заботу о его же здоровье, – Содегберг снова развернулся к окну. – Иногда вопреки здравому смыслу и желаниям той же первой.
Армушат остановился и повернулся к нему. Смотреть на затылок Содегберга было тем еще удовольствием. Он ждал.
– Ты не мог не слышать о его желании реструктурировать Консулат. – Содегберг повернул голову, но не удосужился посмотреть на Армушата. Он не сомневался, что тот будет слушать.
– Не только его. Но и о Государственной Канцелярии ходят недобрые шепотки. – Армушат сделал пару шагов к столу Содегберга. Снова остановился.
– Да. – Содегберг снова повернулся к окну. – На моей памяти это будет третья попытка реструктуризации Консулата.
– Третья удачная?
– Третья. Удачные остались в бурном новоисторическом прошлом Республики. Каждый раз от интриг Консулов выигрывала Канцелярия. Но я был неплохо знаком с теми Консулами, что и позволяло мне лавировать между желаниями разных, совершенно разных людей. Первый, к сожалению, испытывает некоторое недоверие к такому пережитку прошлого, как я.
– Он и к мадам первой не полыхает доверием, – иронично отозвался тот, злорадно дернув уголком рта.
– Правильно делает. – Содегберг наконец повернулся к Армушату. Тот ухмыльнулся. У Содегберга довольно заблестели глаза. И он снова повернулся к окну.
– Есть еще очень личный секретарь. – Осторожно забросил камень Армушат.
– И? – Содегберг снова повернулся к нему. Армушат пожал плечами. Содегберг искривил губы в ухмылке.
– Насколько хорошо следят за ним? – тусклым голосом спросил он, оглядывая Армушата.
– Очень хорошо, – мгновенно отозвался тот.
– Хм, – задумчиво произнес Содегберг. И после паузы спросил: – И насколько хорошо он блокирует любые попытки следить за ним?
Армушат недовольно хмыкнул.
– Тоже очень хорошо, – признался он. – Я не заметил, как его охрана стала обладать, скажем так, чрезмерно расширенными полномочиями, – задумчиво добавил Армушат.
– Это неважно. Было бы удивительно, если бы наш энергичный первый не попытался бы подмять под себя еще немного властных структур.
– Да-а?
Содегберг повернулся к нему. Он сидел, склонив голову к плечу; под тяжелыми веками поблескивали булавки глаз.
– Ты действительно не готов к такой предприимчивости первого? – саркастично спросил он.
Армушат пожал плечами и отвернулся.
– Меня просто интересует, насколько первый предприимчив. Я могу судить по некоторым знакам, что он затеял нечто куда более значительное, чем даже круглосуточное и тотальное наблюдение за ним позволяет предположить. – Недовольно признался он. – И я подозреваю, что первый для меня слишком непредсказуем.
– Что, собственно говоря, и делает его таким хорошим Первым Консулом, – помедлив, обтекаемо сказал Содегберг.
– Мне казалось, что ты относишься к нему с подозрением, – протянул Армушат, садясь в кресло.
Содегберг неподвижно сидел в кресле. Оно могло быть удобным, и Армушат нисколько не сомневался в том, но отчего-то Содегберг сидел в нем выпрямившись, застыв, словно его водрузили на каменнулю лавку. Его губы были плотно сжаты, руки лежали на подлокотниках.
– Это не значит, что он будет очень хорошим единственным консулом Консульской Республики, Стефан, – сухо произнес он. Армушат прищурился. Содегберг изучающе смотрел на него. – Ты ведь подозревал что-то похожее, не так ли? Эта подковерная возня вицеконсулов. Эти попытки реструктурировать консулат. Эти постоянные требования расширенного бюджета и дебюрократизации, читай вывода расходов из-под постоянных ревизий. Служба первого консула расширилась очень знатно, Стефан. Постепенно. Не спеша. На настоящий момент ее полномочия хорошо если на десятую долю меньше, чем полномочия всех остальных служб всех остальных консулов. В Государственном Магистрате сидят преимущественно ставленники именно первого. Хотя у нас двенадцать консулов.
– А еще первый очень хорошо знает, кто из его подчиненных на кого стучит. – В сторону добавил Армушат.
Содегберг усмехнулся.
– Еще бы он не знал, Стефан. Еще раз повторяю. Республике повезло иметь такого Первого Консула. Его нахрапистости, его звериной ловкости можно только позавидовать. – Почтительно произнес он. Можно было бы добавить еще пару эпитетов, но он предпочел остановиться на тех качествах, которые вызывали его отчужденное любопытство. Уважение – да. Неохотное уважение.
– Скажи мне, Аурелиус, и мы говорим о гипотетических вещах. О гипотетических. – Армушат подчеркнул это, словно сам не до конца верил в то, что говорит. Содегберг дернул бровями, как бы соглашаясь. – Как много усилий требуется Первому Консулу, чтобы стать единственным? При условии, разумеется, что в твоем кресле сидит, скажем так, человек, более очарованный идеей единоличной власти.
– Зависит от стратегии, выбранной Первым Консулом. Для начала нужно, разумеется, посадить в мое кресло человека, более очарованного идеей единоличной власти, – Содегберг сложил руки домиком, уставился на кончики пальцев. Поднял глаза на Армушата.
– Например, Клеменса Фарненгеля, – любезно воспользовался паузой тот.
– Например. Он человек бесхребетный, нуждающийся в сильном поводыре. Такового он запросто заполучит в лице первого. И при этом каково бы ни было мое личное мнение о Фарненгеле, он блестящий крючкотвор. Соответственно в Уставе Республики и ряде законов на его основе он найдет немало лазеек, которые позволят первому, скажем так, деформировать вершину власти. Чтобы на плато, которым она увенчана сейчас, выдвинулся шпиль. Например, нота недоверия одному из консулов. На основании которой сокращаются полномочия остальных в угоду одному из них.
– Проект которой, насколько я слышал, разрабатывается в службе первого. Четвертый обзавелся милым таким особнячком на острове в Индийском океане.
– Да-а. Полученным практически в подарок от гражданских лиц. Если инфоканалам намекнуть, скандал получится что надо.
– Который, дорогой Стефан, едва ли нужен остальным консулам и первому в первую очередь. – Содегберг поднял на него неодобрительно поблескивавшие глаза. Армушат криво усмехнулся. – Поэтому возможны и другие варианты. Но должен появиться прецедент, который позволит убрать одного. С целью…
– Перехватить полномочия, – процедил Армушат.
– Неплохо было бы отвлечь обывателя чем-нибудь увлекательным.
– Вроде нарушения границы на юго-востоке. Которое становится все более возможным. Аналитики подтверждают прогнозы в семьдесят восемь без малого процентов в ближайшие три месяца. Возможна его эскалация в дальнейшем. Если первый не решит разобраться с ним. – Армушат скривился.
– М-гм. А спровоцировать конфликт, Стефан… – Содегберг снова замолчал.
Армушат резко встал.
– Достаточно показать им голую жопу, – заскрежетал он зубами. Затем зашагал по кабинету. – И в этой ситуации меня злит, что я не могу подобраться к первому. Он уже выставил на мороз практически всех моих крыс. И он очень удачно стал покровителем НИИ высших технологий. Очень удачно. Практически все прототипы с меткой «Y+» проходят испытания и в его службах тоже. Что значит, мои скользят по ним, не замечая совершенно. За них не цепляется никакой крючок.
– Прототипы – это хорошо, Стефан. Но применять прототипы несколько рискованно здравомыслящему государственному мужу. Современные рутинные средства защиты уже не способны противостоять им, и это успокаивает. Но и современные рутинные средства контроля в такой же степени не способны обнаружить лакуны в этих прототипах, что значит, в эти лакуны безвозбранно просачиваются все те же невыразительные стандартные средства наблюдения.
Армушат замер, словно наткнулся на стену. Развернувшись на каблуках, он требовательно уставился на Содегберга.
– Я предполагаю, – невинно развел тот руками.
Армушат гневно фыркнул.
– В любом случае, – успокаивающе произнес Содегберг. – Мы говорим о гипотетическом развитии событий.
– В любом случае, – не удержался и передразнил его Армушат, – гипотетика тем и плоха, что она может воплотиться в практику. Гипотетически первый может начать чуть ли не с конца и для затравки протащить среди остальных Консулов законопроект о реформе государственных служб, в том числе и Канцелярии. Представь, Аурелиус: тебя вышвыривают на улицу, Хранителем Печати первый назначает себя, и тогда – тогда… – он развел руками и широко улыбнулся.
– И тогда неправомочно недопущенный к своему рабочему Государственный Канцлер, в данном случае я, вспоминает маленький и совсем незаметный Акт с длинным и невыразительным номером и направляется прямиком в Конституционный суд, а то и обращается в международный арбитраж. И весь мир замирает, следя за тем, как полощется грязное белье досточтимых Консулов. И Республика оказывается парализованной. Как ни странно, я допускаю иное развитие событий. Первый может пойти на переворот. В конце концов, Вселенная будет следить за этим с интересом, но не пытаясь заступить за границы. Но первый не рискнет расшатывать тот плацдарм, который делает легитимным его собственное положение. А вот переворот был бы интересным решением, – задумчиво добавил Содегберг.
Армушат смотрел на него. По смугло-землистому лицу Содегберга не всегда можно было понять, шутит ли он или говорит серьезно. Армушат знал его достаточно времени, пользовался его относительным доверием, но такие фразы заставляли его припадать к земле и встревоженно оглядываться, не слышал ли кто таких эксцентричных высказываний.
– Переворот? – осторожно спросил Армушат. – Мы, кажется, только что предположили, что первый начнет действовать… если, конечно, начнет действовать, – тут же поправил он себя, – издалека. Гипотетически.
Содегберг неожиданно глубоко вздохнул. Он осмотрел Армушата. Похлопал рукой по подлокотнику.
– Зато какой бы получилась мифология в его именной республике, а, Стефан? – саркастично отозвался он.
Фабиан стоял в приемной Государственного Канцлера, вытянувшись по струнке, глядя на дверь, стараясь еще и от шума отрешиться. С последним было сложно. Личный помощник Государственного Канцлера был бесконечно учтив, говорил по коммуникатору ровным, скучным тоном, и при этом то, о чем он говорил, провоцировало дрожь: он запросто ронял имена консулов и титулы с небосклона, обыденным голосом сообщал о невероятной значимости документах и снисходительно сообщал суммы, которые Фабиан в школе, пожалуй, только на внеклассных занятиях по политэкономии встречал. Личный помощник неожиданно сменил тон, и Фабиан насторожился, и через полминуты помощник обратился к нему:
– Господин Генеральный Канцлер примет вас.
Фабиан повернулся к нему. Помощник откинулся на спинку стула и смотрел на него с невыразительной улыбкой. Фабиан сухо поблагодарил его и направился к двери.
Генеральный Канцлер сидел за столом, рядом расположился человек, знакомый Фабиану из всевозможных репортажей, статей и прочего, но пока еще незнакомый лично. Сидел и изучал Фабиана. Ситуация была скользкой. С одной стороны, Фабиан был представлен Генеральному Канцлеру, пусть и мимоходом, с другой – Второй Консул. Который повернулся к Содегбергу.
– Итак, это и есть тот самый Фальк ваан Равенсбург. Рад знакомству, – обратился второй к Фабиану.
– Господин Второй Консул. Господин Генеральный Канцлер. – Бесстрастно произнес Фабиан. Недаром тренировался. Получилось неплохо. Второй еще раз осмотрел его и повернулся к генканцлеру.
– Вы собираетесь быть гостеприимным хозяином, Аурелиус? – ухмыльнулся он.
– Разумеется. Михаил скоро подаст кофе. Вы ведь не откажетесь от чашечки в компании двух старых калош, Фабиан?
– Для меня будет честью составить компанию двум героям республики, – преданно глядя в глаза Содегбергу, ответил Фабиан. Тот принимал этот честный взгляд широко раскрытых, ярких, горячих глаз – и не доверял ему. Либо он слишком хорошо знал людей, либо его скепсис взял верх над здравым смыслом.
– Героев, – ядовито отозвался второй, криво усмехаясь. – Героями были первые консулы и первый же канцлер. А мы простые чиновники. Да вы садитесь, Фабиан. – Приказал он. – Между прочим, я знал вашего отца.
Фабиан повернулся к нему.
– К сожалению, я не знал моего отца достаточно времени, чтобы он мог поведать мне о своем знакомстве с вами, – вежливо отозвался он, поддернул брюки и сел.
– Едва ли бы он стал говорить обо мне, – лениво отмахнулся второй. Фальки, друг мой, – повернулся он к Содегбергу, – известны своим невероятным упрямством. Артемис Фальк был достойным представителем рода.
– В таком случае Фабиан – истинный Фальк. К своей практике в Канцелярии он шел очень упрямо, – любезно сообщил ему Содегберг. Он поднял глаза на помощника, который расставлял кофе, и кивком головы поблагодарил его.
– Верю, охотно верю, Аурелиус, – по-кошачьи плавно улыбнулся второй. – Достаточно только посмотреть на это лицо. Выдающийся подбородок, упрямые скулы, упрямый нос, упрямый лоб. В нашей республике растет достойная смена.
– С вашей стороны безрассудно делать заключения о характере нашего подрастающего поколения на основании только лишь внешних данных, Эрик, – благодушно возразил Содегберг. – Фабиан, принимайтесь за кофе. Сливки, сахар?
– Нет, спасибо, – ровно ответил Фабиан, упрямо удерживая на своем лице вежливую улыбку. А еще ему очень хотелось знать, к чему этот разговор.
– И любовь к аскетичному черному кофе. Я, пожалуй, добавлю сливок. Вы тоже, Аурелиус?
– Я тоже, Эрик.
– Но я еще и ваши характеристики читал, дорогой Фабиан, – промурлыкал второй. Он даже потянулся и похлопал его по колену. – Заставить Армушата признать ваши выдающиеся личные качества и верность этическому кодексу республики – многого стоит. Он тот еще словоблуд.
Фабиан отчетливо слышал желчь в последней фразе. Он бросил быстрый взгляд на Содегберга – тот из-под бровей смотрел на второго. Фабиан снова перевел взгляд на второго.
Тот очаровывал. Он умел. Ненавязчиво, мягко, почти незаметно. В отличие от первого, он не обладал яркой харизмой. Первый – тот смотрелся отлично на трибуне, на передовой, на военных праздниках, принимая парады. Он был на своем месте, когда нужно было завоевать страну. Когда нужно было перетянуть на свою сторону небольшую и очень сплоченную группу, не было никого лучше второго. Когда нужно было вдрызг рассорить небольшую и очень сплоченную группу, не было никого лучше второго. И еще: он был невероятно фотогеничен. Перед Фабианом сидел невысокий человек с кривыми плечами, с длинным и кривоватым носом, с маленькими глазами под тяжелыми веками, но на фотографиях он представал красавцем. И двуликий второй зачем-то очаровывал Фабиана.
Он поинтересовался факультетом, на котором тот собирается учиться, повздыхал о своих студенческих годах, потребовал от канцлера вспомнить, как ему училось, рассказал несколько анекдотов о своих преподавателях и спросил Фабиана о школе.
– Кстати, – промурлыкал он. – В школе не скучают по милейшему ваан Лорману?
– Насколько я могу судить с высоты моего незначительного опыта, любой коллектив с трудом расстается с любым из своих членов, – выдержав необходимую паузу, начал Фабиан. Издалека начал, как и готовился: чего-то подобного он ждал. Пытался убедить себя, что это его возможность. – Но нечасто коллектив не справляется с утратой. Господин ваан Лорман может быть выдающимся общественным деятелем, но в школе он выполнял несколько своеобразные функции. Не самые значительные. Младшие школьники не знали господина ваан Лормана лично, старшие были слишком увлечены своим будущим.
– А средние школьники? – ласково спросил второй.
– Мы… – улыбнулся Фабиан. – Большинству было безразлично. Некоторые вздохнули с облегчением.
– А вы? – второй подался вперед и уперся локтями в колени. Он переплел пальцы и заулыбался сочувственно, мягко, покровительственно, поощряюще. Очевидно, предполагалось, что Фабиан должен был поверить ему.
– Я? Я был рад. Кажется, я отчетливо дал это понять. – Фабиан перестал улыбаться и прищурился. Он подумал мимоходом, что ситуация вроде как обязывала его бояться. Хотелось еще и на Содегберга покоситься, чтобы определить, что тот думает. Но для этого второй должен был хотя бы на секунду отвести глаза.
– И вам нисколько не жалко Леонарда? Он вынужден был оставить дело всей своей жизни, даже отказаться от общества, и живет уединенно, вдали от людей. Вдали от цивилизации, – зачем-то уточнил второй и бросил быстрый и двусмысленный взгляд на Содегберга.
– На государственную пенсию и на государственной вилле? – кротко спросил Фабиан. – Неужели это хуже, чем прозябание в тюрьме в качестве обвиняемого в самоубийстве школьника средней школы и систематическом растлении малолетних?
Содегберг устроился поудобней в кресле. Второй посмотрел на него и снова перевел взгляд на Фабиана.
– Для восемнадцатилетнего выпускника школы вы обладаете впечатляющими знаниями, Фабиан. В сферах, которые скорее всего не преподавались вам на занятиях, – улыбнулся странной улыбкой второй. Двусмысленной – скользкой. Одобрительной – снисходительной.
– Я имел честь учиться в лучшей школе Республики, господин Консул, – Фабиан растянул губы в улыбке. Второй сыто улыбался под его угрожающим взглядом. – Даже если совсем не учиться, из нее можно вынести куда больше, чем из простой школы в глухом селе. Я считал важным учиться.
– Республика считает своим долгом оказывать почести героям, отдавшим жизнь за нее, – естественнным, нисколько не торжественным, не официальным тоном, как будто обменивался малозначительными фразами о погоде, сообщил второй. – Ну или членам их семей, пытаясь покрыть их нужды, – он развел руками и довершил свою улыбку высоко поднятыми бровями, – которых наверняка возникает очень много после такой тяжелой утраты.
Фабиан должен был отреагировать, не мог не отреагировать. Этого ждал от него второй, на это он откровенно провоцировал. Содегберг пошевелился в кресле, словно подобрался, готовясь нанести неожиданный удар. Наверное, подразумевалось, что и удар должен был оказаться болезненным. Фабиан перестал улыбаться. В голове мелькнула мысль: кстати, родители. У него были родители. И они даже были людьми, а не абстрактными носителями имени и совершателями каких-то геройских поступков. Фабиан поставил метку в каком-то сокровенном месте где-то глубоко в сердце: напомнить себе о родителях, просто посвятить хотя бы пару часов прошлому, – и отгородился от этого решения, концентрируясь на втором, сидевшем перед ним и улыбавшемся, как улыбается гриф, следящий за издыхающей антилопой.
– Бесспорно, – Фабиан постарался звучать бесстрастно. – Что еще раз утверждает меня в правильности моего решения служить Республике.
– Похвальное решение, молодой человек, – неожиданно заговорил Содегберг. Фабиан не вздрогнул, но повернул к нему голову резко и уставился на него недовольно. – Хочется верить, что вы понимаете, как мало романтики скрывается в служении Республике и как много пота и даже крови предстоит пролить.
– Я родился и вырос на периферии, господин Государственный Канцлер, – ответил Фабиан, с усилием глуша раздражение.
– Да-да, провели там первые одиннадцать лет жизни. Мать – офицер, и отличный офицер. Отец – офицер, и отличный офицер. Боевые действия проводились в непосредственной близости, и вы наверняка играли в свои детские игры на полигонах. А игры напоминали военные действия. – Содегберг откинулся на спинку стула. – Но ваше детство закончилось семь лет назад, Фабиан. Вы уверены, что ваши воспоминания точны?
– Нет, – резко ответил Фабиан. – Не точны. И не могут быть точны. Но я уверен, что они верны.
Второй повернулся к Содегбергу.
– Элегантное парирование, – легкомысленно откомментировал он и встал. – Ну что ж, дорогой Фальк ваан Равенсбург, – бросил он сверху, не утруждая себя очаровательными улыбками и светским лоском, – было любопытно с вами познакомиться. Позвольте пожелать продуктивной практики в преддверии очередного этапа учебы за счет и на благо Республики.
Вставший со своего кресла Фабиан был едва ли не на голову выше второго. Но тот мог смотреть сверху вниз, если хотел. И он пытался; и точно также Фабиан не собирался позволить ему это.
– Мы ведь встречаемся завтра у Уттерсайдов? – обратился второй к Содегбергу, полностью игнорируя Фабиана.
– Разумеется. Я могу задержаться. Приеду сразу из Канцелярии, – ответил Содегберг, обходя стол.
Второй пожал ему руку и направился к двери, не обращая внимания на Фабиана. А тот смотрел прямо перед собой и ждал.
– Вы хорошо устроились, Фабиан? – невозмутимо спросил Содегберг, снова усаживаясь за стол.
Содегберг был прохладно-вежлив, прилагал определенные усилия, чтобы не звучать снисходительно, но не особо усердствовал, и задавал вопросы, которые считал бы нужным задать троюродный дядюшка, которому свалился на голову незнакомый племянник. Фабиан тоже не утруждал себя ответами, ограничивался формальными репликами и ждал.
– Выпьете еще кофе? – отрешенно спросил Содегберг, глядя мимо Фабиана.
– Нет, благодарю Вас. – Фабиан тоже не утруждал себя чрезмерной вежливостью.
Содегберг кивнул, сплел пальцы, перевел взгляд на него.
– Я думаю, мы можем перейти к основной причине, по которой вы находитесь здесь, – невозмутимо сказал он. – Должен признаться, дерзость, с которой вы добивались возможности пройти практику в консулате, впечатляет. Впечатляет и ваш послужной список.
Фабиан развернулся к нему. Содегберг говорил гладко, многословно, отпускал комплименты, как люди попроще отпускают ядовитые шпильки, хвалил власть с видом, говорившим о том, что он вынужден это делать по причине положения и с оглядкой на непосвященного собеседника, но от самой темы и от самой модальности у него развивается несварение. И при этом ни слова о том, куда Содегберг собирается направить Фабиана.
Странный разговор длился не более получаса. Затем Фабиан вышел из кабинета и остановился перед столом личного помощника Содегберга.
– Господин Томазин, я поступаю в ваше распоряжение на последующие две недели, – процедил он.
– Вы можете звать меня по имени, – хладнокровно отозвался тот. – Вы приступаете завтра?
«Как будто он не знает», – зло подумал Фабиан, принуждая себя изобразить почтение.
Затем он получил пропуск, ключ-карту, рабочий коммуникатор и был отправлен восвояси. Михаил ждал, что мальчишка хотя бы мимоходом поинтересуется, куда лучше всего отправиться, чтобы провести свободное время, но тщетно – не от него и не после разговора со вторым. Тот, выходя, выглядел разозленным и при этом удовлетворенным. А через что он пропустил мальчишку, знал только Содегберг.
Который и вышел практически сразу после того, как Фабиан ушел.
– Ваше мнение о вашем помощнике, Михаил? – с отчетливыми нотками искренности в голосе поинтересовался он.
Михаил встал. Кажется, Содегберг действительно хотел знать стороннее мнение.
– Мальчик упрям, своенравен и очень неглуп, – ответил он.
– Это можно прочитать и в характеристиках. Одно и то же из бумажки в бумажку, – отмахнулся Содегберг. – Я хочу знать ваше личное мнение.
Михаил опустил глаза. Подобрать слова было трудно. Равенсбург производил неоднозначное впечатление.
– Он производит именно такое впечатление, господин Государственный Канцлер. Этот Равенсбург бесспорно способен на самостоятельные решения, более того, на спорные решения. Он может нравиться. Не знаю, хотел ли он понравиться вам или господину Второму Консулу, но он явно не счел необходимым понравиться мне. Не знаю даже, изменится ли это завтра. – Михаил усмехнулся. – Предполагаю, что его практика пройдет успешно.
– Согласен, – буркнул Содегберг и взялся за ручку двери. – Эм, Михаил. Он привлекателен?
– Простите, господин Генеральный Канцлер?
– Он привлекателен? Как вы думаете?
– Я позволю себе сказать, что я не думал об этом. И не думаю, что я лично хотел бы задумываться, – осторожно сказал Михаил.
– Но вам приходится. И?
Михаил ответил после слишком длинной паузы:
– Думаю, очень.
========== Часть 5 ==========
За плечами Фабиана уже была не одна практика в консулате. Оглядываясь назад, он не мог не удивляться своей дерзости, с которой добивался своей первой, да даже второй практики. Но получилось. Получилось в первый раз, получилось и во второй. Когда он решал, где проходить ее в третий раз, документы были отправлены аж в три места – в отдел протоколов при Магистрате, в отдел внешних экономических связей при Консулате и все ту же Государственную Канцелярию. И когда на все их пришли приглашения на собеседования, Фабиан удивился и обратился со своим недоумением к Эрдману. Тот всего лишь порекомендовал обратить внимание на свое резюме и аттестат. А они выглядели впечатляюще. Нужен был, наверное, взгляд постороннего человека, чтобы хотя бы на несколько секунд избавиться от своей слепоты; для него-то это было «ничего особенного». Эрдман снисходительно пожимал плечами, говорил общие фразы о том, что Фабиан является одним из самых успешных курсантов школы, и у него на лице было крупными буквами написано сомнение, что самому Фабиану так уж нужны эти фразы ни о чем. Но маленький полевой тест, а именно сравнение своего резюме и еще пары человек, при этом обязательно исключая Аластера – этот кошак демонстративно отказывался учиться хорошо, подтвердило: выглядит впечатляюще. Доктор Нусбергер, к которому Эрдман упорно посылал Фабиана, с огромным удовольствием плюхнул ложку дегтя, кротко поинтересовавшись: а что замечательный курсант Фабиан будет делать, если его полоса везения кончится? Ну вот выпадет он из обоймы, и дальше? Найдется школьник, куда более успешный, чем он, и дальше? Да Фабиан внезапно поглупеет, и дальше что? Фабиан отказывался допускать такую возможность, и Эрдман, очевидно науськанный этим проклятым Нусбергером, подсунул ему статью о двадцатилетнем парне, абсолютно здоровом, бесконечно успешном, который просто умер после двухмесячной практики в Банке Республики. Просто переутомился и упал на пол в душе. И с ним просто случился обширный инсульт. В результате все его аттестаты, грамоты-дипломы-сертификаты, резюме с указанными в нем сказочно престижными местами практик оказались никому не нужными, ни тебе на стенку повесить, ни нишу в колумбарии украсить. Это впечатлило Фабиана, насколько такие эмоциональные историйки могли его впечатлить, насколько он вообще позволял чему-то утрированно эмоциональному себя впечатлять, и наверное, в разумном сочетании упорного труда и отдыха был смысл. Наверное, смысл был и в том, чтобы не рассчитывать изначально на успех. Но Фабиан был юн, у него получалось все, и получалось все легче и легче, и ему предстояли восемь недель практики, две из которых он проводил в качестве практиканта при личном секретаре Государственного Канцлера.
