Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)
– Доктор Нусбергер ждет вас через полчаса. – Сухо произнес он.
Фабиан склонил голову и прищурил глаза. Затем он развернулся и пошел к двери. Эрдман мог окликнуть его, потребовать поведения, соответствующего уставу и многого еще, и Фабиан подчинился бы. Казалось, что мальчишка именно этого ждал – слишком неторопливо он шел к двери. Но в его дерзости было нечто привлекательное, нечто, позволявшее ему рассчитывать на понимание. В нем самом угадывалось что-то, делавшее его равным им, взрослым. Некоторые выпускники были куда более детьми, чем этот четверогодок. Поэтому Эрдман молчал.
Выйдя из кабинета куратора, Фабиан не спеша пошел по коридору, глядя перед собой и до боли сжимая зубы. Он не имел ничего против психологов вообще и Нусбергера в частности, более того – именно последний ему даже нравился чем-то, но с каким бы удовольствием Фабиан их всех в резервацию поместил и никогда, просто никогда из нее не выпустил. Он обошел корпус, быстрым шагом зашел в аллею, прошелся по ней немного и сошел с дорожки, чтобы там всласть попинать дерево. Он был зол.
Доктор Нусбергер не был штатным психологом, для рутины вроде составления психосоциальных карт, написания отчетов и прочей шелупони в школе было целых три надежных, работящих и преданных делу и школе, но не отличающихся выдающимися талантами специалиста. Доктор Нусбергер же был заезжей звездой. Вроде даже стоял у истоков реформы этой школы, проведенной пару десятков лет назад. Он не был светской звездой уровня ваан Лормана, но известность и репутация у него были неоспоримые. Доктор Нусбергер появлялся в школе один-два раза в неделю, вел скользкие и запутанные случаи и вроде как изредка контролировал дела учеников. Руководство школы было довольно: крутись как хочешь, а репутация Нусбергера была впечатляющей. Родители были счастливы: за свои денежки они как раз на него и имели право рассчитывать. Довольны были и дети, которые после консультаций Нусбергера если и не чувствовали себя рожденными заново, то уверенней в себе точно. И был Фабиан. Который стоял перед дверью его кабинета и угрюмо смотрел на нее.
Но консультация должна была начаться через полторы минуты. Он и вошел в приемную. Экран интеркома засветился, поприветствовал его, по лицу пробежали теплой волной лучи сканера, и почти человеческий глубокий и теплый женский голос предложил ему подождать. Через полминуты доктор Нусбергер высунул голову из двери.
– Добрый день, Фабиан, рад вас видеть, – радостно сказал он. – Я как раз поставил греться воду на чай.
– Добрый день, доктор Нусбергер, – процедил Фабиан.
– Проходите в кабинет, – ухмыльнувшись едва заметно, произнес доктор Нусбергер.
Фабиан вошел и замер у двери. В кабинете едва улавливался цветочный запах; Фабиан не был уверен, действительно ли цветочный, или это какой-нибудь странный чай так пахнет; он принюхался. Доктор Нусбергер стоял у чайника и задумчиво смотрел на него.
– Разумеется, куда более прилично было бы поместить в приемную помощника, – задумчиво сказал доктор Нусбергер. – Тем более Томас предлагал. М-м, директор. Директор Брускес. Все время забываю, что в вашей славной школе не пристало фамильярничать. Только смысла в человеке в приемной на эти три часа нет никакого. Садитесь, Фабиан, я сейчас заварю чай и приду. И пожалуйста, не садитесь к рабочему столу, лучше в эркер.
Кабинет, в котором обычно обитал доктор Нусбергер, выходил окнами на парк. Он был расположен на первом этаже, совсем невысоко. Прямо за окнами росли кусты шиповника, и у Фабиана создалось странное ощущение защищенности. Он остался стоять; это было непривычно и умиротворяюще. За кустами начиналась лужайка, отграниченная от парка живой изгородью, не очень высокой, но не незаметной. В парке играли младшеклассники; Старшие в это время были либо в библиотеке, либо в спортивном корпусе.
Доктор Нусбергер расставлял чашки.
– Вы ведь все так и не потребляете сахар, Фабиан? – добродушно спросил он. Фабиан недобро посмотрел на него. – Да, да, я помню, что вы думаете о мозгоедах, не скажу, что не понимаю вашу точку зрения, но предпочту согласиться с коллегами о нашей необходимости. – Он вскинул палец. – Но мы продолжим эту дискуссию чуть позже, когда я принесу чай. Договорились? А вы пока садитесь. У нас впереди полтора часа, и я не хотел бы, чтобы вы давили на меня сверху своим тяжелым взглядом с высоты вашего роста.
Фабиан еще раз посмотрел в окно, шумно вздохнул и уселся. Доктор Нусбергер усмехнулся.
– Надеюсь, вы помните, что сказано об отношении к медперсоналу в инструкциях? – принеся чайник, усевшись и налив чаю себе и Фабиану, сказал он.
– Содействовать, – недовольно протянул тот.
– Иными словами, если я считаю необходимым задавать вопросы, вы отвечаете. Если я считаю необходимым предлагать небольшие тренинги, вы содействуете. Если я считаю нужным просто молчать, вы молчите, – благодушно произнес доктор Нусбергер, откинувшись в кресле и сложив руки на животе. – Хотя я и не встречал с вашей стороны слишком категоричного противодействия, но боюсь, последний раз был слишком давно, чтобы ничего не изменилось. Или изменилось? – с детским любопытством спросил он.
Фабиан пожал плечами.
– Чай цветочный. Луговой сбор. Цветы собирала моя племянница с детьми. Да еще и потребовала, чтобы я его пил. Я просто не мог отказать ей. Прошу вас, угощайтесь. Она в школе увлекалась ботаникой, так что ничего ядовитого быть не должно. – С мягкой насмешкой говорил доктор Нусбергер, пододвигая чашку с чаем ближе к Фабиану. – Еще есть вот такие штуки, сделанные из шоколада лично ими же. Эм, но их не предлагаю. Они со страшным набором приправ, не специй, милый Фабиан, приправ! – он вскинул палец. – Летиция же и экспериментировала. По ее утверждению, она придала шоколаду мужской характер. – Доктор Нусбергер тяжело вздохнул, скривился и сунул в рот бесформенный кусочек шоколада. – Хотя что общего у сварливой тетки и мужчины, я не понимаю. Как по мне, этот ужас куда больше подходит первой, – жуя, признался он.
Фабиан подозрительно смотрел на розетку.
– Как видите, это съедобно. – Доктор Нусбергер развел руками. – Горький шоколад и какой-то ужас вроде кайенского перца, полинезийской соли и японских морских водорослей.
– Ничего себе, – не выдержал Фабиан.
– А я о чем? – радостно отозвался доктор Нусбергер, глядя, как Фабиан тянется за конфетой и решительно отправляет ее себе в рот. Он счастливо заулыбался, когда Фабиан тихонько взвыл и ухватился за чашку. Он еще шире заулыбался, когда Фабиан осуждающе посмотрел на него.
Но в этих конфетах что-то было, потянувшее Фабиана взять еще конфету. Добровольно он бы этот ужас ни за что не съел. А так, за компанию с доктором Нусбергером – запросто. Попутно он рассказал, что очень зол на свою команду за проигрыш в школьных соревнованиях, собирается принять предложение Эрдмана побыть его ассистентом в летнем лагере, а в следующем году отослать резюме для прохождения практики не куда-нибудь, а в управление по связям с общественностью Консулата. И он с вызовом уставился на Нусбергера.
– А если не получите ответа? – невозмутимо спросил тот.
Фабиан нахмурился.
– Именно так, Фабиан, – продолжил Нусбергер. – Если вы получаете положительный ответ, понятно, что вы молодец. Можно только встать и зааплодировать вашей дерзости. Если вы получаете письмо, в котором вам сообщают, что в силу ряда причин эта практика невозможна, желают успехов в дальнейшем, тоже, скорее всего, понятно, что делать дальше. А если вы не получите никакого ответа?
– Я напишу еще, – после секундного замешательства сказал Фабиан. – И буду писать до тех пор, пока не получу ответа.
– Но принять это будет не так просто, – лукаво прищурился Нусбергер.
Фабиан заиграл желваками, не отводя взгляда от довольно улыбавшегося Нусбергера.
– Кстати, сколько времени вы будете ждать ответа?
– Приемлемым считается срок в четыре недели. После этого я непременно поинтересуюсь судьбой моего резюме, – раздраженно отозвался Фабиан. – И вообще, зачем вам еще и это? Эрдман потребовал, чтобы я явился к вам, потому что я вечно попадаю в какие-то чрезвычайные ситуации. Ну так и анализируйте меня в этих ситуациях.
– Фабиан! – обиженно воскликнул Нусбергер. – А чем это не чрезвычайная ситуация? Я не думаю, что найдется много учеников в этой школе, которые всерьез рассчитывать проходить практику в Консулате. Это чрезвычайно. Чрезвычайно интересно, – подумав, торжественно уточнил он.
Фабиан закатил глаза.
– Да что чрезвычайного-то? Обычное место, просто ковер на полу пушистее и тачки круче, – небрежно пожал он плечами и потянулся еще за конфетой.
– Действительно, – с преувеличенно озадаченным видом признал Нусбергер. – Будете еще чай?
Он спросил о Николае Торнтоне. Коварно – неожиданно, исподтишка. Фабиан уже подзабыл, что именно по этому поводу его к мозгоеду и сослали. И он откинулся в кресле назад и зло уставился на Нусбергера. Тот с серьезным видом ждал ответа.
– А я должен интересоваться, как он сейчас? – спросил Фабиан, пытаясь удержать в узде ярость.
– Он ваш одноклассник. Попавший в беду. – Серьезно сказал Нусбергер.
Фабиан молчал и жевал губы.
– Он мой бывший одноклассник, – пробормотал он.
– Иными словами, вы не интересовались, как он?
– Интересовался! – возмущенно выкрикнул Фабиан и приподнялся с кресла. – Интересовался, разумеется! Он в порядке, находится дома и собирается возвращаться к учебе.
– Не сомневаюсь, – усмехнулся Нусбергер. – Должен признать, однако, что я с чувством глубокого уважения и даже восторга читал отчеты штатных медработников о вашем поведении тогда. Вы очень решительно распоряжались. И очень действенно. Подумать только – найти на полу истекающего кровью одноклассника и не впасть в шок, что было бы, кстати, объяснимо и нисколько не постыдно, а оказать первую медицинскую помощь, заставить вызвать помощь и провести с Николаем все время до прибытия вертолета. Очень, очень решительно. Эм, Фабиан, жестокий вопрос. – Нусбергер ощутимо замялся. Фабиан подозрительно смотрел на него. – Вы позволите?
– Мы на официально назначенной консультации, которую своим авторитетом навязал мне господин Эрдман. Вы в самом ее начале напомнили мне о необходимости содействовать. И вы спрашиваете у меня позволения? – мило улыбнулся он, и его непринужденная улыбка противоречила тяжелому взгляду.
Нусбергер засмеялся.
– Следование официальным предписаниям и данное вами лично слово – это не одно и то же. Я знаю, что у меня есть первое. Я хочу заручиться и вторым, только и всего, – объяснил он. – Так вы позволите?
– Да куда я денусь, – пожал плечами Фабиан.
– Вы уже проходили через нечто подобное? Я не имею в виду ваших родителей. Они погибли, насколько я знаю, во время исполнения своих должностных обязанностей. Дело в том, что ваше поведение – оно было слишком эффективным и для человека четырнадцати лет от роду, и для человека, впервые оказывающегося в такой ситуации.
Фабиан отвернулся отчего-то. Поколебавшись, он нехотя признался:
– Не такое. Но нечто подобное случалось. Вы же знаете, где я вырос. Там это случалось часто.
– Вы не боитесь смерти?
– Чего ее бояться-то? – удивленно спросил Фабиан, поворачиваясь к Нусбергеру. – Смерть и смерть.
– А величие смерти? А ее неумолимость?
Фабиан нахмурился и подозрительно оглядел Нусбергера.
– Какое величие? Вы пятидневный труп видели? Гадкое зрелище, должен сказать. Ну, неумолимость… Понос тоже неумолим. И что?
Нусбергер захохотал. Фабиан довольно ухмыльнулся. Нусбергер нравился ему, и с этим трудно было что-то поделать. Казалось бы: сидит перед тобой старикашка шестидесяти лет от роду в своем кардиганчике и задает вопросы, которые он сам себе и не задал бы никогда. Нусбергера следовало ненавидеть уже за то, что он был психологом, а значит – должен был и хотел знать о Фабиане все. И при этом он был симпатичен. Потому что Фабиан мог рассказать ему много больше того, что собирался, и можно было оставаться уверенным, что в его официальные отчеты попадет только минимально необходимое. И смерть. Чего с ней так носились все вокруг, Фабиан не понимал. Аластер с какой-то придури начал слушать странную музыку, носить странные аксессуары, читать странные книги и с томным видом говорить о великом ничто, и ладно если бы он один такой был. В их легионе половина ребят носилась с новомодными «Харонами», обменивалась их треками, клипами, постерами, до хрипоты спорила, какое интервью глубже и где они точней рассказали о сверхъестественном и да, о смерти тоже. Вторая половина сходила с ума по спортсменам, и это временами казалось не менее утомительным. Ни то, ни другое Фабиана не привлекало, но и то и другое можно было использовать, если нужно было как-то мотивировать ребят. Например, пятью билетами на «Харонов» и увольнительной на сутки, пусть и в сопровождении куратора. Или поездкой на матч – и соответственно увольнительной и сопровождением куратора. Эрдман соглашался неохотно, для него это означало дополнительное время вне своей тихой и тускло освещенной кельи, но на настойчивые уговаривания Фабиана не поддавался только хладный труп, а Эрдман таковым не был, пусть и производил схожее впечатление.
– Должен признаться, для подростка вы на редкость здраво мыслите, мой дорогой Фабиан, – отсмеявшись, признался Нусбергер и устроился поудобней в кресле. – Но объясните мне одну вещь. Вы не были близки с Николаем. Я просмотрел его и ваши социограммы. Он общался с детьми из третьего легиона. У него кузен в шестом, с которым Николай был достаточно дружен. В своем легионе отношения с соратниками как-то не складывались. – Он вопросительно смотрел на Фабиана. Тот пожал плечами. – Ничто, просто ничто не указывает, что вы как-то близки. Скорей наоборот. Я бы сказал, что Николай остерегался и даже боялся вас.
Фабиан посмотрел в окно, на стену, похлопал себя по бедру.
– Он нытик. Не идиот, но дурачок. Понимаете? – посмотрел он на Нусбергера. Затем покрутил ладонью у виска. Он продолжил, решительно жестикулируя, и Нусбергер следил за ним с обостренным интересом: – У него была уйма идей каких-то ненормальных. Он вечно фиг знает где витал мыслями. Ну или чем там. На мысли у него явно мозгов не хватило. Ему вообще не место здесь было. И вечно, вот просто вечно: где Торнтон, там мы влетаем в проблемы. Брали мы его в матч – там, где он, просто дыра какая-то. Берешь его в соревнования – знай, мы вылетаем из тройки. Понимаете: семь легионов – и мы не в тройке. Это просто позор. А послать его в зрители тоже не получалось. Равноправие, – кисло закончил Фабиан.
– И тем не менее, вы оказались единственным, кто поддерживает с ним связь до сих пор.
– Он член моего легиона, – сухо сказал Фабиан.
– Ваши соратники переживают его поступок, не так ли?
– Еще бы, – мрачно согласился он.
– А вы?
– А я зол.
– Вас лично затронул его порыв, да?
Фабиан глубоко задышал.
– Этот идиот мог бы и о других подумать. И если брался за стекло, так либо вены резал бы точней, либо делал это дома. А не… на виду у всех. – Он покраснел, вцепился руками в подлокотники. – Либо… не знаю, хотя бы поделился с кем-то, что у него в голове тараканы озверели. А не… Идиот! – рявкнул он и стукнул кулаком по подлокотнику.
– Вы не сможете просчитать даже своих поступков, Фабиан, – ласково возразил Нуспетер. – И я соглашусь с тем, что Николай неразумно попытался решить свои проблемы слишком радикально.
– И какие проблемы он решил? – скептически спросил Фабиан. – Только на уши всех поставил.
Он внезапно встал и подошел к окну.
– Весь легион из-за него пришибленным ходит. И мне тоже… А если у кого-то еще похожие проблемы? Это можно как-то определить? – развернулся он к Нуспетеру.
– Есть некоторые маркеры. Но Фабиан, не стоит переоценивать себя. Вы взяли на себя ответственность за свой легион, и я рад видеть, что вы очень серьезно к ней относитесь. Но вы не сможете защитить и сделать лучше всех ваших соратников одновременно. Всегда остается возможность, что в силу ряда обстоятельств накопится критическая масса психических проблем, окажется слишком тяжелой ношей, и достаточно какого-то совершенно незначительного триггера, чтобы человек сломался. Николай, к сожалению, особой выносливостью не отличался. Да еще и готикой увлекался, а там все решения крайне просты, – размеренно говорил Нуспетер, следя за Фабианом.
Тот сел в кресло.
– Готика, эти «Хароны», – скривился он. – Я их запрещу к чертям.
– Появятся другие, – хладнокровно возразил Нуспетер. – Фабиан, еще раз: вы отвечаете за легион. Но вы не несете личной ответственности за каждого его члена. Это просто невозможно.
– А что за триггер пустил Торнтона под откос? – пристально глядя на него, спросил Фабиан. – Вы ведь знаете?
– Фабиан, милый, и что дало вам основание думать, что я раскрою тайну психотерапевта?
– Но попробовать следовало, – лучезарно улыбнулся тот. Нуспетер не смог не улыбнуться в ответ.
Аластер возлежал на крыше спорткомплекса и курил. Фабиан выхватил у него сигарету из пальцев и затянулся.
– Ну-у-у, – обиженно затянул Аластер. Фабиан шикнул на него и откинулся назад.
– Как тебя только не запалили, – рассеянно бросил он.
– Как нас только не запалили, – недовольно огрызнулся Аластер. – Ты жив после мозгоеда?
Фабиан скосил на него глаза.
– Он нормальный мужик. Не понимаю, чего ты его так не любишь. Или обидно, что у него не встает на твою блядскую улыбку?
Аластер надулся.
– Ну-у-у, – задумчиво протянул он. – Нет, да нафиг нужен он мне, этот старпер, – изящно отмахнулся он, презрительно кривясь.
– Что, зелен виноград? – ухмыльнулся Фабиан. Аластер толкнул его.
– Придурок, – скривился он и неожиданно затаился. – А у тебя, Фаби, у тебя встает?
Фабиан ухватил его за волосы и пригнул к крыше.
– Тебе сколько раз говорить? – прошептал он тому на ухо. – Не. Лезь.
Он убрал руку. Аластер возмущенно зашипел.
– Так ты говоришь, Торнтон вертелся вокруг Лормана? – отстраненно спросил Фабиан.
– Вокруг него кто только не вертится, – сморщился Аластер. – Весь третий легион. Весь пятый. Весь шестой. Седьмой наперегонки пишет стихи, как у Лормана.
– Что, главный критерий – чтобы хреново, но о родине? – бросил Фабиан. – А наши?
– Ты сам не знаешь? – огрызнулся Аластер.
– Знаю, – сквозь зубы процедил Фабиан. – Он к тебе лез?
Аластер затаился и осторожно заглянул ему в лицо.
– Он ко всем лезет. К тебе разве…
Фабиан повернулся к нему. Аластер занервничал, стал на колени и положил на них руки.
– Да ладно, ничего ведь особенного. – Пробормотал он. – Ну ущипнет за физиономию. По заднице погладит. И с Торни ничего такого не было.
– Уверен? – холодно спросил Фабиан. – Наверняка знаешь?
– Если бы было, он бы рассказал своему Бадди. А так вроде тот тихо себя ведет. – Осторожно добавил Аластер.
Фабиан докурил сигарету и щелчком отправил ее с крыши.
– Твоя миникамера где? – требовательно спросил он, вставая.
Аластер вытянулся у его ног, явно намереваясь не сползать с нагретого места. Можно было, конечно, попытаться отговорить Фабиана от чего он там себе надумал. Но попытки в любом случае обречены на провал.
Фабиан легонько пнул его носком ботинка. Аластер недовольно покачнулся и заворчал.
– Где обычно, или ты ее перепрятал? – присев на корточки, угрожающе произнес Фабиан.
– Ты придурок, Равенсбург. Что у Торни в башке не все в порядке, виноват не Лорман, а он сам. – Избегая глядеть на него, сказал Аластер. – Это мог быть не Лорман, а тот же Сибил Влиссман. Тоже тот еще козел. Или, не знаю, он Харонов переслушал бы и решил «сделать шаг в лодку». Ты ничего не сможешь сделать, этот Лорман же – он крутой чувак, со Вторым консулом дружит, все дела. Никто ему ничего не сделает. И Торни это тоже не поможет.
– Но это был Лорман, и это был Торнтон из моего легиона. И может быть еще кто-то, которому не повезет. И может, был еще кто-то, – тихо сказал Фабиан и вскочил. – Так я возьму камеру.
– А если я скажу нет? – лениво поинтересовался Аластер, поднимая на него голову.
Фабиан усмехнулся.
– Все равно возьму.
– Так зачем спрашивать? – флегматично спросил Аластер, доставая еще сигарету.
– Курить вредно, Армониа, – бросил Фабиан через плечо, забираясь в лестничную шахту. Аластер без слов показал ему средний палец и прикурил.
Ваан Лорман неторопливо шел по аллее в направлении главного корпуса. Фабиан выскочил из него и замер на крыльце.
– Добрый день, господин ваан Лорман, – пробормотал он и спустился по ступеням вниз, настороженно глядя на ваан Лормана.
– Добрый день, Фабиан, – медовым голосом сказал ваан Лорман, щурясь. Вроде от солнца. Оно было ярким, агрессивно-ярким в этот полдень. – Вы снова спешите? Ах, молодость… Жаль, что нам, старикам, остается только смотреть вам вслед. Как вы поживаете, Фабиан? Я не вижу вас на своих семинарах.
– Я занят другими проектами, господин ваан Лорман. – Вежливо ответил Фабиан, медленно проходя мимо и следя за ним не отводя глаз.
– Жаль, очень жаль. Я всегда считал, что ваш способ мышления невероятно подходит истории. Вы мыслите историческими категориями, не боитесь ни прошлого, ни будущего. Вы дерзки и при этом последовательны, Фабиан, и мне жаль потерять такого ученика.
Фабиан замер.
– Порадуйтесь за других учителей, – наконец ответил он, пожав плечами. – Если ваша цеховая солидарность вам позволяет.
Ваан Лорман засмеялся. Фабиану показался натянутым его смех, дребезжащим, смехом алчного старьевщика. И вот он стоял перед ним, Этор ваан Лорман, безупречно одетый, безупречно причесанный и выбритый, с вычурной тростью, пытающийся выглядеть хотя бы на сорок пять лет.
– Я не имел в виду педагогов, Фабиан. Я имел в виду мое желание поведать миру, что я понял только в конце пути и что оказался способным облачить в слова много ранее. Мы все живем для будущего, и я хочу облегчить приближение к нему, делясь тем, что познал за долгие, долгие годы своего существования.
Он положил обе руки на трость и уставился на горизонт над плечом Фабиана. Широким, прямым, надежным плечом. Фабиан мог огрызнуться многояко, но молчал. Смотрел на него своими жаркими карими глазами, скрывавшими за полыхавшим на поверхности пламенем неизвестно какие мысли, старался не кривиться и ждал. Если он прав, Лорман действительно проявляет личный интерес. Если он не прав – то он идиот и прекратит играть в благородного разбойника.
– Я понимаю вашу загруженность, дорогой Фабиан. Вы неутомимо стремитесь к званию лучшего студента. Может быть, вы расскажете поподробней, что за проект? Возможно даже, я могу оказаться полезным. Думаю, моя эрудиция дает основания предположить таковое, – переводя взгляд на лицо Фабиана, неподвижное, нечитаемое, предложил он.
– Я рад поделиться с вами информацией о проекте, господин ваан Лорман, – ответил Фабиан, произнося его имя и префикс нараспев, не сдержавшись и очень надеясь, что Лорман предпочтет проигнорировать язвительность. – Но я спешу.
– Тогда, может быть, когда у вас будет время? Скажем, после моего семинара.
Фабиан заколебался. Это не могло быть настолько просто.
– На этой неделе едва ли получится. На следующей – с удовольствием. – Осторожно сказал он.
– Ну что ж. На следующей неделе. – Медленно ответил ваан Лорман.
Фабиан кивнул, попрощался и пошел скорым шагом прочь от корпуса, якобы по делам. Это действительно было просто. Он прислушивался, хлопнет ли дверь, но не слышал ничего. Почти дойдя до седьмого корпуса, он оглянулся. Лорман все еще стоял у крыльца и смотрел ему вслед. Фабиан склонил голову, словно прощался еще раз, и взялся за ручку двери.
Две недели спустя ваан Лорман изображал из себя радушного хозяина. Фабиан сидел на изящной софе за изящным чайным столиком и смотрел на чайный сервиз, тоже изящный. Вычурный даже. Его проект был якобы по макроэкономике, перехлестывался с политикой, и ему вроде как нужно было представить прогнозы по развитию национальных государств, которых еще оставалось немало на юге континента. Консульская Республика вела с ними вроде как мирную торговлю, но больше из снисхождения, чем по необходимости. Стоило ли цепляться так за свою автономность – или войти—таки в состав Консульской Республики? Для гражданина Республики ответ был очевиден. Что Фабиан и показывал.
Ваан Лорман был неглуп, далеко не глуп. Иначе и быть не могло. Но не в макроэкономике. Он мог гладко говорить о политике, куда более страстно и даже убедительно – об идеологи, но его рассуждения об экономике звучали жалко. Но для мальчишки из четвертого легиона это не должно было быть очевидно, и Фабиан помалкивал, делал вид, что его впечатляли рассуждения ваан Лормана, и думал: заметна ли камера на его джемпере?
Кажется, она была незаметна. Ваан Лорман пересел на софу, небрежно положил руку на ее спинку и все рассказывал, как он с консулом дружил еще в детстве, и прочее, прочее. Фабиан молчал и время от времени кивал головой.
Второй раз ваан Лорман тоже не проявлял слишком назойливого интереса. Ну да, восхищался жгуче-черными волосами Фабиана, его успехами в спорте и учебе, но не более того. Он снова пересел на софу к Фабиану, и снова ему не бросилась в глаза маленькая черная бисеринка камеры на логотипе школы, вышитом на джемпере.
И третий раз все начиналось достаточно пристойно. Скорее всего, Аластер был прав, и Лормана куда больше интересовала возможность пропитаться духом юности, отваги и решительности, ароматом весны и чего там еще, воспеваемого им в своих стишатах. Возможно, Торнтон напридумывал себе невесть чего и просто не справился с тем, что реальность и фантазии малахольного мальчишки ничего общего не имеют. Только рука Лормана на колено Фабиана легла очень уж уверенно. И он аккуратно повернулся так, чтобы Лорман получше поместился в кадре. А тот все вещал о возможностях молодых людей, о перспективах континентального государства, о величии современных государственных мужей, с которыми он знаком и которые оказывают ему честь, поддерживая знакомство, и вторая рука ненавязчиво поглаживала Фабиана по плечу. Улыбаться и внимать было сложно. Но еще сложней – сдерживаться от апперкота. Он бы получился что надо, челюсть Лормана наверняка раскрошилась бы. Но не следует.
Был и четвертый раз. Лорман был оживлен, и Фабиану казалось неестественным это оживление. Словно старикашка кофе перепил. Или водки. С другой стороны, он и бдительность утратит.
И рука Лормана поглаживала шею Фабиана, а сам он сидел слишком близко и шутил слишком фривольно. Оставалось довести его еще до одной вещи, и Фабиан широко улыбался, радостно смеялся и не отодвигался.
Лорман предложил ему еще пирожного, а затем сказал:
– Ах, Фабиан, кажется, у вас на щеке осталась крошка. Вы позволите мне ее убрать?
Фабиан только пожал плечами и подставил щеку. Палец Лормана осторожно и при этом откровенно прошелся за ней, а затем Лорман повторил эту же траекторию языком. Фабиан закрыл глаза и сглотнул.
– Вот и все, – невинно улыбнулся ван Лоорман. Фабиан перевел дыхание, а затем извинился и, сославшись на совершенно забытое эссе по социологии, сбежал.
Он не стал искать Аластера, чтобы лично вручить ему камеру. Просто сохранил данные на своем диске, а камеру зашвырнул в личный ящик Аластера. После этого он долго скоблил себя под душем и обдумывал, как и куда отсылать компиляцию. Директору Брускеру – однозначно. В родительский комитет и комитет по этике – тоже. И в отдел по связям с общественностью Верховного Консулата. Чтобы задумались, так ли хорош официальный песнопевец Республики, чтобы позволять ему и дальше здороваться за руку с Консулами.
Ван Лоорман подкрался к нему как-то и поинтересовался, отчего Фабиан не заглядывает больше в гости; он заметно сник, когда тот, сделав шаг назад, с отчетливым холодом в голосе сказал, что не находит идею о личном учительстве привлекательной. Еще через несколько дней он разослал копии компилированных записей по намеченным им адресам.
Знал ли Эрдман, что послужило причиной отставки ваан Лормана, Фабиана не интересовало. Возможно, знал, время от времени Фабиан ощущал на себе его пристальный взгляд. Аластер, который исхитрялся все новости узнавать первым, вернулся со своих ночных похождений, прыгнул на кровать Фабиана и уставился на него жадными глазами.
– Ну что, Лормана ушли, – сказал он после очень долгой паузы. – Ну ты и гад.
Фабиан поморщился. Ему были совершенно без необходимости попытки кого бы то ни было оценить его действия еще и с этической точки зрения.
========== Часть 4 ==========
Консульская Республика была создана практически в одночасье, хотя плацдарм для ее основания готовился долго и мучительно. А название – появилось случайно, когда одного из отцов-основателей один остроумный колумнист назвал Первым Консулом. Название прилипло к отцу-основателю наглухо. Тот и не возражал, охотно позволяя своим соратникам использовать этот странный титул и паразитировать на самых разных аллюзиях, которые он влек за собой. Это было удобно, и когда свершилось то, что свершилось: старый глава отстранен, правительство отправлено в отставку, и по областям-сателлитам прокатились волны чисток на всех уровнях власти, стал ребром вопрос о легитимизации власти. И две дюжины самых активных людей переглянулись и решили: да будет. И: пусть будет именно так, зачем ломать устоявшееся.
Сама история новообразовавшегося государства занимала на деле куда больше времени, потребовала куда больше усилий и оказалась на поверку значительно более болезненной для Республики, чем казалось поначалу. Народ сопротивлялся на периферии. Народ сопротивлялся в центре. Народ сопротивлялся и в непосрественной близости от Консулов. Эту же историю сопротивляющиеся рассказывали так же страстно, как и сторонники Республики, добавляя детали, которые они сами считали значимыми, и получалось нечто противоположное. Но их становилось все меньше, и на них можно было не обращать больше внимания. Недовольные есть всегда и везде, а инертной массе простых граждан по большому счету наплевать, пока им дают возможность мирно жить и обеспечивать все свои относительно законные потребности. За чем и следили консулы и советы на местах. А попутно подчищали историю, а попутно стабилизировали странный конструкт, одновременно и эфемерный, и материальный – государственную власть. И как-то сам собой возник форпост этой власти – Государственная Канцелярия.
Государственная канцелярия при Консулате занимала огромное здание, которое должно было производить внушительное и солидное впечатление, а казалось почему-то кряжистым. В сумерках оно напоминало многие и многие комли зрелых дубов, крепкие, жилистые, узловатые, собиравшиеся простоять не один десяток лет. Канцелярия находилась в самом центре города, на границе его деловой части и государственного квартала. Удобно было всем – и лоббистам, и чиновникам.
