Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 40 страниц)

Главный консул, который отправляется в один из самых элитных клубов? Это совсем не то, что один из консулов, например, пятый, еще пятый, не раз замеченный в них. И Альберт неодобрительно выдохнул.

Фабиан грохнул кулаком по столу.

– Вон отсюда, – процедил он.

Руминидис приставил к Фабиану надежных, опытных, невзрачных с виду сотрудников – на кой ляд еще и к охране внимание привлекать, словно недостаточно было того, что Равенсбург отирается в клубах. Сплетники возбудились; самые злоязычные многозначительно усмехнулись: недолго продлился странный роман неугомонного Фалька ваан Равенсбурга, как выясняется, самых невероятных душевных качеств и самого проницательного ума недостаточно, когда они не заключены в привлекательную оболочку. Фабиан же бросал равнодушные взгляды на сцену, время от времени оглядывал зал и снова обращался к своим собеседникам: двум экспертам из магистрата и одному вице-консулу.

О чем они там говорили – кажется, о чем-то серьезном, Фабиан не мог упомнить. Ему было все равно. Он привычно сжимал в руке коммуникатор, хотя упрямо отказывал себе в надежде получить одно-единственное, совсем короткое сообщение от Абеля, пытался убедить себя, что вокруг творится что-то интересное, и вынужден был признавать: он начинает ненавидеть этот вечер.

Глубоко за полночь, скорее, ранним утром, он высаживался на посадочную площадку на крыше своего дома, отправлял охрану восвояси и спускался в квартиру. И во рту у него был странный привкус: словно прокисшего джема съел, заплесневевшей водой запил. Придя домой, Фабиан выпил бренди, и еще бренди, чтобы убрать гадкий привкус, но, когда понял, что не получилось, запустил стаканом о стену и вышел на балкон. И стоял под сизым небом, которое все огни в мире не могли расцветить, подставлял лицо гадкой измороси, пытался убедить себя, что все отлично, что ничего особенного не случается, – и тщетно. Вот он, на самом верху, знает, что он совершил невероятное, забрался на вершину, которую, по большому счету, сам же и создал, подчинил себе одному такого колосса – и готов проклясть тот зиккурат, на который взобрался, потому что сам же и делает все возможное, чтобы так и стоять на его вершине – один, открытый промозглым ветрам, в окружении чадящих факелов. Фабиан тихо завыл, ухватился за волосы и заорал.

Утром он был мрачен, слушал Альберта, затем Томазина, затем главу отдела по связям с общественностью, затем Севастиану, Кронелиса, еще кого-то, и думал о чем угодно, только не о том, что говорили ему. А о том, что Абель все молчал. О том, что Альберт ни слова не сказал о нем. Что Томазин ведет себя подчеркнуто официально, словно упрекает его в чем-то. Главные сплетники инфоканалов не преминули отметить, что главный консул находился в клубе «68», причем его в кои-то веки не сопровождал его партнер, зато – сопровождали эксперты и вице-консул, которые специализировались на новых технологиях, и не значит ли это очередной рывок НТР? Можно было вздохнуть с облегчением, сплетни забродили, но не те, которые оскорбили бы его и ранили Абеля, но легче не становилось. И настроение ухудшалось, хотя еще утром Фабиан считал, что хуже быть просто не может.

Он вызвал Альберта. Глядя в сторону, стараясь звучать как можно более безразлично, он спросил:

– Как дела у Абеля?

– Без изменений. Врачи умеренно оптимистичны. – Скучным голосом сообщил Альберт.

Фабиан посмотел на него – Альберт стоял, глядя куда-то вверх. Фабиан хотел выгнать его снова, как вчера, и тянул.

После бесконечной паузы Альберт сообщил все тем же тусклым, безэмоциональным голосом:

– Теодор сообщил также, что доктор Аддинк пригласил доктора Агазариана.

Фабиан выгнал его. Заметался по кабинету. Заставил себя успокоиться, даже смог вернуться к делам. Вечером сказал Альберту, чтобы сообщил охране, что они едут в центр.

В гараже он замер на секунду, увидев у машины Руминидиса собственной персоной. Скрипнул зубами, молча уселся в машину. Руминидис тоже не счел нужным поздороваться. Но он был доволен. Это чувствовалось по всей его фигуре, по особому, одобрительному молчанию, даже по тому, как он сдерживал улыбку.

Фабиан шел по коридору уверенной походкой, словно нисколько не сомневался ни в себе, ни в Абеле, ни в том, что солнце встает по его желанию. А перед дверью был вынужден собрать все свое самообладание, чтобы браться за ручку двери уверенной рукой и входить в палату все той же решительной походкой.

Рядом с кроватью Абеля сидел Енох Агазариан собственной персоной, пил кофе, лоснился от счастья, вскочил, когда Фабиан вошел, рассыпался в приветствиях, поинтересовался, как прошел день. Абель покосился на него и отвернулся.

– Неплохо, – вежливо ответил Фабиан, избегая глядеть на Абеля. Но он встал рядом с кроватью, провел пальцами по его плечу, затем нагнулся и легко поцеловал его в щеку. Поставив стул, он уселся, взял руку Абеля. Счастье, что она была не в экзопротезе. Счастье, что Абель ощущал прикосновения. Фабиан обратился к Агазариану: – Но я удивлен видеть вас здесь. С другой стороны, следует ли радоваться и мне? Абель?

– Ты можешь порадоваться в этом дурацком «68» со своими вице-консулами, – огрызнулся он.

Фабиан ухмыльнулся, поднес его руку к своим губам, легонько прикусил палец.

– Для обсуждения потенциальных тем деятельности это не самое худшее место. Пафосные загородные клубы с серебряными столовыми приборами и унылым струнным трио могут иногда отвратительно действовать на нервы, – беспечно отозвался Фабиан. Абель негодующе хмыкнул. Агазариан переводил настороженный взгляд с него на Фабиана и не очень хорошо представлял, что следует делать. – Кстати, хочешь побывать там?

– Гад, – прошипел Абель.

– Скажем, на следующих выходных. Твои врачи уверены, что к тому времени тебя уже могут выписать.

– Самовлюбленный павлин, – огрызнулся Абель.

– Восхитительная самокритичность.

– Ты не разглядишь ее, даже если она свалится тебе на голову.

– Если мне на голову свалится твоя самокритичность, боюсь, я буду погребен под ней навечно, – озорно улыбнулся Фабиан. Абель непроизвольно улыбнулся.

– Зараза консульская, – буркнул он куда более миролюбиво.

Фабиан посмотрел на Агазариана, улыбнулся, пожал плечами, сжал руку Абеля в своих руках.

– Так каковы результаты вашего визита, Енох? – поинтересовался он. Как бы между прочим, словно о чем-то, что интересовало его в последнюю очередь, что было несущественным, но могло оказаться приятным, не более.

И Енох Агазариан начал рассказывать.

О проекте, который самую малость продвинулся вперед, о механизме лечения, который был немного скорректирован с учетом некоторых новейших открытий, о группе пациентов, которую уже сформировали, и о тех результатах, в которых уже можно не сомневаться.

Для Фабиана в его монологе было совсем немного нового. Он-то знал все то, что рассказывал Агазариан, потому что не переставал интересоваться. Но когда он поглядывал на Абеля, то начинал волноваться вместе с ним, потому что не в силах был оставаться спокойным, ощущая, чувствуя те волны страха, неуверенности, робости, робкой надежды, которые исходили от него.

– Я очень рад, что Абель согласился принимать участие в нашей программе, – закончил Агазариан. – Знаете, не в последнюю очередь потому, что чем больше мы занимаемся нашей программой, тем больше мы убеждены, что она помогает. До сих пор у нас не возникло необходимости исключать ни одного из участников, хотя Абель не даст соврать, мы слишком часто вынуждены прерывать исследования, потому что в программе не остается ни одного пациента. И насколько позволяет нам судить статистика, мы уже можем рассчитывать на продление жизни пациентов в два, а то и два с половиной раза. А мы еще в самом начале.

Он бережно похлопал Абеля по руке.

– Абель, милый, я опытом своим вынуждаем не быть слишком оптимистичным. Не та у меня тема, чтобы можно было так просто разбрасываться обещаниями, – продолжил он. – Но здесь, в данном случае, моя вера подтверждается и цифрами. Ты сам видел эти интервью.

Абель усмехнулся, закашлялся, обреченно вздохнул.

– Дядюшка Енох, я очень хорошо знаю, как ловко вы берете интервью. Можете самого ушлого типа подвести к каким-нибудь таким, неоднозначным, скажем так, высказываниям, – буркнул он. – Этим интервью верить – последнее дело. Тем более не коллегам, а пациентам. Ладно, – неожиданно буркнул он. – Я уже все равно согласился, так что отправлялись бы вы домой.

Фабиан смотрел на него, думая, что не мешало бы сказать что-то, и никак не мог подобрать слова.

– Абель, милый, – наконец сказал он. – Это очень решительный поступок. Тем более терапия обещает быть не самой легкой.

– Я хочу жить, Фабиан, – отчаянно посмотрев на него, прошептал Абель. – И хочу жить качественно, черт бы тебя подрал, главный ты павлин. И раз ты можешь всему миру кукиши показывать и смеяться над этими сенильными идиотами в сенате, то что, я не могу своей трусости кукиш показать?

Он покосился на Агазариана, шмыгнул носом, обиженно протянул:

– Ну вы еще здесь…

Фабиан прижался лбом к его руке.

Они долго молчали, когда Енох Агазариан ушел. Фабиан обнял Абеля и спрятал лицо где-то на его плече.

– Абель, милый, ты же каждым днем твоей трусости кукиш показываешь, – прошептал он, поднимая голову. Положив ладонь на его щеку, осторожно поцеловав его в губы, продолжил: – Знать бы, во что мы ввязываемся, невероятный ты человек.

Абель молчал, растерянно моргал, время от времени сглатывал слюну.

– Нацепи мне протез, – наконец попросил он. – Я тоже хочу тебя потискать.

Идея, с которой носился уже который год Енох Агазариан, казалась невыполнимой, когда существовала только в виртуальном виде, считалась невыполнимой, когда он и его институт начали ее воплощать, но постепенно становилась осуществимой. Если суть болезни в том, что двигательные нейроны отмирают, потому что в них накапливаются протеины с особой формулой, которая устанавливается с удовлетворительной степенью точности, то почему бы не создать вирусы, которые питаются этими протеинами? Проблема была в том, чтобы научить вирусы определять пораженные нейроны, в которых началось накопление протеинов, присоединяться к нейронам, уничтожать протеины, но куда большая проблема была в том, чтобы выводить из организма вирусы и результаты их деятельности, чтобы дать организму возможность хотя бы частично отдохнуть и восстановить иммунную систему. Если эти протеинофаги самоуничтожаются и распадаются через определенное время, образуются токсины; если протеинофаги существуют чуть дольше, присоединяясь к нейрону и уничтожая протеины, то они тем более выделяют токсины. И придумать способ транспортировки вирусов к пораженным клеткам было тоже непросто. И что делать с вирусами, которые не находили пораженные клетки?

Енох Агазариан решил начать с ежемесячного плазмофереза. Вирусам отводилось около месяца, за это время либо находили клетку-реципиента, присоединялись к ней, активировались и уничтожали протеины, затем отпочковывались и перемещались к другим клеткам, либо просто погибали; следующий плазмоферез очищал организм от токсинов и отпочковавшихся вирусов, затем – три-четыре месяца перерыва в зависимости от самочувствия, очередное заражение организма протеинофагами, снова наблюдение за пациентом; снова плазмоферез. И надежда на то, что если будет устраняться наиболее очевидная причина болезни, то и выведенные из-под атаки протеинов нейроны смогут хотя бы частично восстановиться, либо будут установлены синаптические связи между непораженными нейронами, и тем самым будет обеспечена пусть призрачная, но надежда на восстановление двигательной активности.

Возможно, со временем они смогут придумать что-то этакое, что позволит скорректировать работу дефектных генов, и это обеспечит Абеля новыми шансами, но даже те короткие перерывы между процедурами давали ему возможность со все большей уверенностью мечтать о том времени, когда он будет почти здоровым.

Фабиан потребовал, чтобы его посещение центра оставалось в тайне. Не хватало светить свою нервную рожу на всех инфоканалах. Абель пытался хорохориться, но иногда забывался, сникал, уныло глядел перед собой. И что ему сказать, Фабиан не знал, просто обнимал осторожно, бережно целовал в щеку и шептал что-то глупое. Енох Агазариан лично следил за процедурой. На попытку выставить Фабиана за дверь тот вежливо, но очень внятно уведомил доктора Агазариана, в какой богадельне тот может искать себе приют, если посмеет настаивать. Агазариан фыркнул, велел выделить этому упрямцу униформу, приказал держаться сзади и не путаться под ногами.

Через пару дней после этого сияющий от счастья Агазариан сообщал Абелю и Фабиану, что результаты очень даже обнадеживающие. Абель слушал его с угрюмой миной. Фабиан предпочитал молчать – ему куда важней было отвратительное самочувствие Абеля.

– Ему можно верить? – спросил он Абеля, когда Агазариан наконец оставил их в покое.

Абель поморщился и отвернулся.

– Жлоб он, – буркнул он.

– Это означает «да», «может быть», или что он жлоб? – уточнил Фабиан.

Абель покосился на него и усмехнулся.

– Скорее всего, первое и третье, – отозвался он.

Через три месяца Фабиан инициировал пересмотр реформы консулата. Нет-нет, он не собирался отказываться от своего титула. Но два номерных и немерено вицеконсулов обозначали только одно: никто ни за что не отвечает. И консулов с номерами снова стало двенадцать. Симпатичное число. Есть кому делегировать задания. Есть кого призвать к ответу. Кронелис вздохнул с облегчением. Севастиану долго смеялся, но признал, что в таком виде консулат куда более дееспособен.

Через полгода Абель отдыхал после очередного плазмофереза и был при этом развлекаем Аластером Армониа, Алефом и Бетом Армониа-Лорманами. Детки были ужасные, не сидели на месте ни одной минуты, устраивали шума куда больше, чем стадо маралов в брачный период, бесцеремонно забирались на кровать, требовали, чтобы папа сделал им чаю, дал конфету, показал картинку, чтобы дядя посмотрел, как они умеют писать, читать, и почему дядя все время лежит, он устал? Аластер сидел, водрузив ноги на кровать Абеля, прикрикивал на детей и гордо улыбался при этом. Абель хотел тишины – и радовался компании. А дети были дивно хороши, лучше их, наверное, были бы только их с Фабианом спиногрызы.

Через три года Фабиан и Абель собирались присутствовать на открытии зимнего сезона в театре балета. Журналисты должны были запечатлеть, как первая чета торжественно идет ко входу. Руминидис смотрел на шедшего к машине Абеля.

– Офигенная реклама экзоскелета, – бурчал он. – У доктора Аддинка такая внешность, что он втюхает кому хошь даже касторовое масло.

Фабиан покосился на него.

– Лучше бы кто-нибудь ему в башку немного мозгов втюхал, – процедил он.

– Кресло в багажнике, если что, – отозвался Руминидис.

– Откажется, зараза, – поморщился Фабиан.

– Опять на руках донесете, – пожал плечами Руминидис.

Фабиан хмыкнул, сел в машину рядом с Абелем.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– За последние восемь минут ничего не изменилось, – бодро ответил Абель. – Отлично, просто замечательно.

Фабиан привычно взял его за руку.

Абель привычно сжал ее – это сделал за него экзопротез. Но кажется, пальцы чуть дрогнули, помогая ему.