Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)
Поддержка, которую оказывал Кристиану Студту консулат, была скудной. Так, домашний арест, а не тюремное заключение, обеспечение максимального комфорта, первостепенное рассмотрение дел, первоклассные адвокаты, не более. И пристальное внимание, с которым консулы следили за тем, чтобы ни одна буква закона не оставалась неучтенной; это касалось всего: обвинений, которые предъявлялись Студту, и мер, которые принимались в его поддержку – и в поддержку прокуратуры. Его счета были арестованы, и Фабиан с веселым удивлением узнал, что думал о Студте куда лучше – не только потому, что его счета оказывались куда более увесистыми, но и потому, что схемы их пополнения были слишком грубыми; с советниками ему так не везло, или сам он был настолько твердолобым? Прокуратура рыла дальше, допрашивала других женщин, с которыми Студт встречался, и их дочерей, и Фабиан с мрачным удивлением узнавал, что думал о Студте слишком хорошо. Михаил Томазин сообщал ему, что Велойч, по слухам, крайне неохотно соглашается на контакты со Студтом и ограничивается очень неопределенными обещаниями, которые пытается выбить из него Студт. Фабиан пожимал плечами: мог бы пообещать, все равно с Велойча станется обойти свое обещание; но насколько Велойч не желал иметь ничего общего со Студтом, было показательно.
Герман Севастиану ходил гоголем, принимал поздравления о назначении его приемной дочери, охотно заглядывал к Фабиану на чашечку чая, приглашал его на семейные вечера, а Фабиан думал, насколько надежна память этого хитреца и поможет ли он, если что. Эберхард Кронелис вел себя тише воды, ниже травы; Руминидис, которого Фабиан пригласил посидеть вечером, потрепаться о том, о сем, как бы вскользь упомянул, что его сынуля предпочитал жить за границей, но подумывал вернуться домой, если к нему и его другу – оба скульпторы, оба надежные середнячки, не обделенные заказами – отношение будет куда более благосклонным, чем в свое время лет двадцать назад. Фабиан посмотрел на Альберта, и тот своим унылым голосом предположил: скорее да, чем нет, народ благодушен, Армониа-Лормана народ принял, примут и тандем скульпторов, чего бы и нет. Примут и отца одного из них, пусть он и консул.
Оставался Велойч; и никто, даже Михаил Томазин, не мог предположить, откуда он может ударить.
– Вы уверены? – скептически спрашивал он. – Вы всегда устраивали Велойча, с вами очень просто быть вторым консулом, и никто не сомневается, что и вы удовлетворены сотрудничеством с ним.
– Я уверен, Михаил, – спокойно отвечал Фабиан. – Я абсолютно уверен. Так, что ожидаю его атаки в любое мгновение и удивлен, что Эрик до сих пор ничего не предпринял.
– Я позволю себе высказать свое личное мнение, которое, возможно, ничего общего с действительностью не имеет. Я знаю вас очень давно и видел в самых разных ситуациях. Должен сказать, когда вы были юношей, вы были привлекательны своей стойкостью, этим внутренним стержнем, убежденностью, которой, в общем-то, не каждый обладает, – говорил Томазин, отчего-то избегая глядеть на него. – Вы были не самым простым противником уже тогда, и я в чем-то даже рад и удовлетворен, что это не изменилось.
Альберт Смид присутствовал при разговоре. Стоял по своему обыкновению рядом с Фабианом, держал в руке планшет, был готов в любую секунду принять к сведению очередное распоряжение Фабиана и приступить к его исполнению. На Альберта Фабиан и посмотрел, удивленный этим странным вступлением Томазина. Альберт – хмурил брови и внимательно слушал его.
– Должен сказать, вы не стремитесь показывать всем и каждому, что можете оказать сопротивление. – Продолжал Томазин. – Ну и вообще, мало людей знают, какое сопротивление вы можете показать.
Альберт поднял брови – едва-едва, совсем неуловимо – и, кажется, ухмыльнулся. Фабиан изобразил удивление.
– Вы не афишируете ваши возможности и то, на что способны. Об этом знают совсем немногие, но и их вы можете удивить, не так ли? – Томазин посмотрел на Фабиана и невесело усмехнулся. – И я думаю, господин Велойч – один из тех, кто знает слишком хорошо, что вы будете защищаться изо всех сил, а их у вас на данный момент едва ли не больше, чем у него. И дело даже не в ваших возможностях. А в… – он постучал себя по солнечному сплетению. – В ядре. Даже если господин Велойч и чувствует себя в некоторой опасности рядом с вами в консулате, я не думаю, что он настолько безрассуден, чтобы выступить против вас.
Фабиан похлопал ладонью по подлокотнику.
– Михаил, вы забываете одну незначительную деталь, – смиренно ответил он на его тираду. – Иррациональное личное. Я уверен, что Эрик выступит против меня, пусть это иррационально, потому что, боюсь, я затронул его личную сферу.
– Он мстителен, – согласился Томазин. – И может вести себя иррационально. В таком случае да помогут вам высшие силы. К сожалению, я слишком рационален, чтобы предсказать поведение господина Велойча.
– Спасибо, – искренне отозвался Фабиан.
– Мне в какой-то мере даже лестно, что я могу работать на вас, – признался Томазин.
– Спасибо, – искренне улыбнулся Фабиан.
И Абель. Который внезапно решил, что их союз – это такой мезальянс, просто всем мезальянсам мезальянс. Это он выдал по коммуникатору, когда Фабиан связался с ним, чтобы предложить провести выходной на одном из курортов на севере, рядом с какими-то невероятно целебными пещерами. Фабиан чертыхнулся и помчался к нему. И с порога заорал:
– Ты что себе надумал, говнюк?!
Абель уставился на него круглыми глазами.
– Ты идиот? – недоуменно спросил он.
– Идиот! – рявкнул Фабиан. – Подумать только, я считал, что у тебя есть мозги. А у тебя кроме твоих идиотских комплексов ничего нет!
– Придержи язык, ты! – зашипел Абель.
– Кто давал тебе право решать за нас двоих? – заорал Фабиан ему в лицо и дернул за волосы. – Кто дал тебе право, что и кто есть мезальянс, ты, мальчишка!
– А разве нет? – возмущенно выкрикнул Абель. – Ты скачешь с экрана на экран, с самолета на корабль, оттуда еще куда, весь такой красивый, подвижный, сука, такой гладкий и скользкий, такой ловкий, такой, сука, неуемный. А на меня посмотри! Я сдохну через десять лет, а к тому времени буду сидеть в кресле личинкой и дышать через трубку, я что для тебя? Что я могу для тебя сделать, что дать могу?
– Какая тварь тебе это набрехала? -прорычал Фабиан ему в лицо. Его рука так и оставалась в волосах Абеля – в растрепанном хвосте на макушке, но желание снять с него скальп поуменьшилось. – Какая сволочь тебе напела всю эту хрень про мезальянсы?
– А я, по-твоему, идиот? Я что, не могу видеть, не могу ничего думать? – обиженно спросил Абель.
Фабиан шумно выдохнул, сел на пол рядом с его креслом, положил руку на подлокотник, на плечо Абеля, опустил голову.
– Не знаю, – наконец сказал он. – Судя по послужному списку – умница, каких поискать. Судя по поведению – хрен знает. Мальчишка.
– Говорят же, что этот Студт тебе дорогу перешел, – все еще сердясь, буркнул Абель. – Ты его и уделал всем на радость. Здорово прямо уделал.
Фабиан посмотрел на него.
– Да ладно. Это я ему дорогу перешел. Чтобы он меня не вытурил, пришлось защищаться, – пожал он плечами.
А затем опустил голову ему на колени.
– Ты будешь идиотом, если из-за того, что веришь в эти твои представления о болезни, о жизни, о чем там еще, откажешься от себя самого. От того, что ты хочешь. – Говорил он. – От меня. Ты можешь отказаться от меня? – вскинул он голову. – Можешь? Хочешь? Потому что если ты действительно хочешь, я ничего не смогу сделать.
Абель с усилием отвел от него глаза.
– Абель, – тихо позвал его Фабиан. – Не увиливай.
Абель заскрипел зубами.
– Я… – и Фабиан осекся. – Если это всего лишь твой страх, я его понимаю. Когда мы привыкли быть вместе, отказываться куда тяжелей. Только Абель, до того момента, когда… когда… до него еще нужно дожить. И время у нас все-таки есть.
И он снова уткнулся головой ему в колени.
Слава великим умам за эндопротезы, которые были сказочно чутки к нейроимпульсам. На волосы Фабиана опустилась ладонь Абеля.
– На экзоскелете батареи съемные. Есть очень емкие, можно пару штук с собой взять, – тихо сказал Абель. – Я попробую уговорить дядюшку Атанасиуса.
Фабиан поднял голову, а Абель не успел отвести глаза. Фабиан усмехнулся и поцеловал его ладонь.
Первым, кого встретил Фабиан в понедельник, был Эрик Велойч. Он вошел в кабинет, словно ничего не было, улыбнулся, словно был счастлив видеть Фабиана и соскучился невероятно, по-хозяйски уселся в кресло. Альберт стоял в двери с каменным лицом, но взгляд у него был растерянный – беспомощный.
– Делай кофе, – тяжело вздохнув, велел ему Фабиан и отбросил свой коммуникатор. – Тот же яд, который ты принес с собой, не нейтрализуется в кофе? – весело спросил он у Эрика.
Велойч посмотрел в сторону Альберта.
– Ты так плохо обо мне думаешь, – пожурил он Фабиана.
– Чушь, – отмахнулся тот. – Что есть, то и думаю, Факты, милый Эрик. Ничего, кроме фактов.
Велойч польщенно засмеялся.
– Ты доволен своим уик-эндом? – спросил он, когда Альберт ушел. Он сидел, держа в руках чашку кофе, глядя на Фабиана маленькими торжествующе поблескивавшими глазами, улыбался счастливо, словно ему вручили Орден Республики.
Фабиан задержал дыхание на секунду. Вот оно что.
– Очень. Замечательная погода была. – Улыбнулся он и приглашающе поднял брови.
– Вам, кажется, повезло с солнцем. Хотя вы забавным образом не наслаждались им так много, как принято в таком милом местечке, – продолжал Велойч. – Милый мальчик. Но какой у тебя странный вкус, Фабиан… – он поцокал языком. – Кто бы мог подумать. Как, кстати, называется эта перверсия?
– Какая?
– Ну эта, любовь к инвалидам.
– Ах, это. Перверсия, милая Летти, – это твоя любовь к корсетам. Или чулкам в сетку. А любовь к человеку – отнюдь.
– Действительно, – печально потупился Эрик. – Интересно, – вскинул он голову, – а что думают об этом широкие общественные массы?
========== Часть 39 ==========
Фабиан позволял Велойчу говорить, а сам делал вид, что внимательно слушает. Улыбался вежливо, хотя хотелось оскалиться и вцепиться в его горло, рвать мышцы, выгрызть сердце, дробить кости. Мог бы, справился бы. Ну или голыми руками растереть его в фарш, изломать, как пряничную куклу, смять в однородную кашу и выбросить в ближайший мусорный бак. И – улыбался вежливо, пил себе кофе, следил за ублюдком.
Велойч почувствовал что-то, замолчал, отставил чашку, сложил руки на коленях, склонил голову. Как будто и не он только что рассказывал, как может аукнуться консулу, вообще государственному мужу уведомление широких масс о его связи с человеком одного пола. Как это скажется на том человеке одного пола с пятым консулом, с которым оный связался. Как это может быть преподнесено в СМИ, а уж как это может быть обставлено в том научном центре, в котором работает тот милый мальчик – простор для фантазий. И кстати, интересно, как с этим вот… с этой тысячу раз изломанной куклой удовлетворяет свои потребности бодрый и энергичный консул.
– Летти, милая, – снисходительно произнес Фабиан. – Я знал, что ты шалунья, – он даже пальцем помахал. – Но чтобы с твоим либидо все было так плохо, что тебя только замочные скважины возбуждают – как убого.
Он поцокал, неодобрительно покачал головой. Допил кофе, отставил чашку, сложил руки на коленях, склонил голову. Словно и не он только что закипал и заставлял себя успокаиваться, смаковал картины окровавленного Велойча и отгонял их. Словно не он только что прикидывал, как половчее, поболезненнее выдрать сердце у гадины.
– Фабиан, милый. – Снисходительно улыбнулся Велойч. – Наблюдать за тобой – одно удовольствие, даже сквозь замочную скважину.
– Меня только интересует, зачем ты это рассказал мне, – лениво полюбопытствовал Фабиан. Велойч поднял брови, изобразил недоуменную улыбку. – Ну, вместо того, чтобы побежать на центральные каналы… хотя нет, лучше на те, отрыжки глашатаев гласности, – поморщился Фабиан, – и заставить их ославить меня и.., – и он осекся.
Велойч подался вперед – чувствовал, сволочь, что Фабиан был почти откровенен, и эта заминка неспроста, она непроизвольна, в отличие от прочих слов, ухмылок и снисходительных жестов.
Фабиан же рассеянно скользил взглядом по комнате. Наконец снова обратил внимание на Велойча.
– Ты твердо намерен делать это? – скучным голосом поинтересовался он.
Велойч откинулся назад в кресле, прищурился.
– Зависит от твоего благоразумия, – тихо произнес он.
– Признаться, твоя реплика подразумевает, что я как минимум должен прочитать твои мысли, чтобы понять, что ты подразумеваешь под благоразумием, – сухо бросил Фабиан. – А что в твоей голове творится, едва ли сможет достойно отфильтровать самый лучший психотерапевт, – сказал он. Велойч одобрительно улыбнулся. Фабиан внимательно изучал его. – Но как мне подсказывает опыт, ты явно рассчитываешь, что под благоразумием я должен понять…
Фабиан замолчал, широко улыбнулся ему, приглашающе развел руками.
– Твой благоразумный уход на иные пастбища, – после паузы произнес Велойч.
Фабиан взял паузу. Он молчал, ухмылялся, разглядывал Велойча, и его глаза недобро поблескивали. Решись один из них на поединок, и Велойча не спасло бы ничто. Решись Фабиан на рукоприкладство, и Велойч не смог бы противопоставить ему даже минимальных приемов самозащиты. На стороне Фабиана была молодость – относительная, он давно уже не мальчишка; в любом случае разница почти в два десятилетия играла не в пользу Велойча. И едва ли он мог так уж много противопоставить опыту Фабиана – тот, в свое время бывший щенком при Альбрихе, при нем самом, черт побери, перенявший кое-что и у Содегберга в том числе, нынче был матерым волком, глубины коварства которого Велойч недооценивал. Кажется, все-таки недооценивал.
– Мой? – кротко спросил Фабиан наконец, когда на висках Велойча проступила испарина и его губы побелели. – Не твой?
Велойч вскинул голову.
– Ты готов рискнуть карьерой того калеки, его доступом к ведущим медицинским центрам и мирным сожительством после твоей тихой отставки в уютном домике где-нибудь на юге? – грустно спросил Велойч.
Фабиан ухмылялся.
– Эрик, милый, я не собираюсь рисковать ни отставкой Абеля, ни его доступом куда бы то ни было, – тихо, угрожающе прошипел он. – И знаешь, почему? – спросил он.
Лицо Велойча исказилось. Ему стало страшно, когда он представил себя в корсете, в макияже в сюжете на центральном канале. Студт-то там оказался, отчего бы и ему через это не пройти?
Фабиан рассмеялсял. Взгляда он не отводил, но смеялся громко, весело, искренее.
– Милая, милая Летиция, – веселился он. – Ты так скверно обо мне думаешь?
Он неторопливо встал, не поворачиваясь к нему спиной, подошел к бару, взял два бокала.
– Давай выпьем, милый Эрик. Нам хорошо работалось вместе. Жаль, что это придется изменить, – сказал он, подходя ко столу. – Твое здоровье, бывший вечный второй, – сказал он, наливая вино. – Мне будет не хватать тебя.
Велойч молчал, сверлил его ненавидящим взглядом, глядел немигающе, сидел, вцепившись в подлокотники, – и молчал.
– Драконт, детка, покажи-ка нам отчеты республиканской статистической службы по планетарному аэропорту, – не сводя глаз с Велойча, обратился Фабиан к искусственному интеллекту. – Раздели экран на две части. Выведи на вторую половину заключение независимой аудиторской фирмы. Умница. А теперь раздели на три части. На третьей выведи последний отчет финансовой полиции. Милый Эрик, обрати внимание на счета, которые я с твоего позволения выделю синим цветом. – Фабиан поставил бокал перед ним, подошел к экрану, все так же не поворачиваясь спиной к Велойчу, провел пальцем по одному счету, другому; ряды цифр окрасились синим цветом. – Вино, милый Эрик, восхитительное. Виноградник, на диво, куплен законно. Но за незаконно низкую цену. А его бывший владелец предпочитает доживать свой век где-то далеко, вспоминая тебя очень недобрым словом. Удивительно, что земля все плодоносит, и урожаи не обращают внимания на такие мелочи.
Велойч посмотрел на этикетку на бутылке, прикрыл глаза.
– Тебе просто захотелось заполучить такой уютный домишко, да? Бывает, – сочувственно сказал Фабиан. – Но что это я. Не будем о таких мелочах, когда речь идет о более значительных суммах. Продолжим с аэропортом.
Фабиан рассказывал ему, показывал все новые документы. Его бокал опустел, перед Велойчем – так и стоял нетронутым.
– По самым скромным подсчетам, хватит на государственную измену. Может, лет этак на двести строжайшего режима. Была бы смертная казнь – и на нее раз этак пять, – печально закончил Фабиан. – Если.
Велойч вздрогнул: слово было совсем коротким, но упало ему на плечи, как многотонная гранитная плита. Вроде как в саркофаге сделали перекрытие, на котором намеревались воздвигнуть траурного ангела из мрамора.
– Если хоть одно недоброе слово прозвучит об Абеле. Если хоть одно нехорошее телодвижение против него будет замечено в его центре, где угодно. – Тихо, угрожающе говорил Фабиан. Дорожка пота прокатилась по шее Велойча, впиталась в воротник рубашки. Его грудь часто поднималась, он сам боялся пошевелиться. Фабиан молчал. – Ты не допьешь вино? – печально спросил он. – Жаль. В таком случае вон отсюда. – Хлестнул он.
Лицо Фабиана неуловимо изменилось – сощурились глаза, дрогнули ноздри, поджались губы. Пальцы рук вцепились в подлокотники. Он подался вперед.
Велойч встал. Встал и Фабиан.
– У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы подать в отставку, – тихо сказал он. – Посмеешь убраться из страны – не вернешься в нее никогда, и там, где решишь осесть, тебе покоя не будет.
Он сделал шаг в направлении Велойча. Тот попятился к двери. Фабиан надвинулся на него еще. Велойч подался к двери. Фабиан теснил его из кабинета, затем из приемной. Затем развернулся к Альберту, стоявшему у своего стола и растерянно моргавшему. Посмотрел на Томазина, глядевшего на него круглыми глазами.
– Свяжи меня с главным редактором «Доброго дня», – сухо сказал Фабиан. Альберт вздрогнул. Томазин поежился. – Шевелись, – прорычал Фабиан.
Это было одно из самых популярных шоу на втором инфоканале. Оно выходило в эфир в полдень, длилось без малого час; оно состояло из трех блоков – от самых серьезных до самых развлекательных. Не то чтобы его считали рупором социальной политики республики, не то чтобы оно оказывало значительное влияние на умы широких масс, но участвовать в этой программе не гнушались ни сенаторы, ни прокуроры, ни магистры. Для консулов, особенно когда их осталось четыре, «Доброго дня!» было слишком незначительной программой.
Для Аластера Армониа – прорывом. О том, что он появится в этом шоу, Аластер не сказал только тем, с кем не смог связаться или кто его избегал. Фабиан – тот вынужден был дать клятву, что обязательно будет смотреть его выступление.
Фабиан хлопнул дверью. Через две минуты он говорил с главным редактором «Доброго дня!». Еще через семь минут – с Аластером. Еще через десять минут менял пиджак и галстук – ему хотелось выглядеть чуть менее официально, куда более непринужденно, тем более с Аластером.
В октокоптере, который должен был доставить его в студию, Фабиан говорил с Огбертом; с генпрокурором; с директором фискальной полиции; с Евангелиной Балиану; требовал от Кронелиса и Севастиану срочной встречи. Шел по коридорам в студию – и все говорил с Севастиану. Аластер выскочил ему навстречу. За ним – гример с огромной кистью в руке, готовый возмущаться.
– Ты охренел?! – зашипел Аластер. – Ты какого приперся?
– Тебя поддерживать! – навис над ним Фабиан. Аластер сжался – Фабиан был в ярости. Точнее, Фабиан казался совершенно спокойным, готовым веселиться, очаровывать, как всегда – но он был в ярости.
– Доброе утро, Фабиан, – настороженно сказал Карстен Лорман, ставший за спиной Аластера. – Я удивлен тебя видеть здесь. Это неожиданно.
Фабиан улыбнулся.
– Я сам удивлен, – любезно сказал он. Перевел взгляд на ведущую – Марину Вейсс, которая спешила по коридору ему навстречу. Изготовился очаровывать – широко улыбнулся, начал говорить ей дежурные комплименты. Она делала вид, что польщена, переводила взгляд с Аластера на Фабиана, жаждала – вожделела объяснений.
– Кажется, он решил угробить свою карьеру, – скорбно сказал ей Аластер. – Либо он построил настолько далеко идущие планы, что расхлебывать их придется нашим прапраправнукам.
– Вы хотите пойти первым блоком? – спросила Марина Вейсс у Фабиана.
– Мы хотим идти первым блоком? – обратился он к Аластеру.
– Меня вполне устраивал второй. Я готовился ко второму, – осторожно сказал Аластер.
– Я тоже. Не обращайте на меня внимания, я просто поддержу Аластера, просто вставлю пару своих слов.
– Но на всякий случай вызовите несколько бригад реаниматологов, если после слов милого и кроткого Фалька ваан Равенсбурга вы, ваши продюсеры и руководство канала свалится с инфарктом, – радостно оскалился Аластер.
Улыбка Марины Вейсс померкла; Карстен тяжело вздохнул. Марина Вейсс посмотрела на Фабиана. Тот – пожал плечами.
– Мы дружим с Аластером что-то около двух с половиной десятилетий. Он неплохо изучил меня, – с виноватой усмешкой сказал он.
Марина Вейсс подозвала ассистента, велела принести копию сценария передачи, вручить ее Фабиану, проинструктировать его.
– Я… – начала было она, но перебила себя и вместо этого воскликнула: – черт побери!
Она сжала кулаки, радостно подпрыгнула и решительно зашагала в студию.
– Господин пятый консул? – робко сказал ассистент. Он нервно икнул, заметив на себе очень тяжелый взгляд Руминидиса.
Фабиан все связывался с чиновниками, не обращая внимания на гримера, на нервничавшего Руминидиса, на суетившегося вокруг него Аластера, который просто изнывал от любопытства. Он требовал от Огберта личной встречи, ругался с Кронелисом, который отказывался перенести выступление перед магистратом, шипел на неустановленного человека, который отчитывался о каждом шаге Велойча, и упорно отказывался думать о том, что через пять минут – уже четыре – ему предстоит войти в студию с Аластером, а он еще совершенно не знает, что говорить. Зато он успел набрать сообщение и отправить его Абелю – ничего особенного, просто чтобы он переключился на второй инфоканал. Что Севастиану и Кронелис его смотрят, он не сомневался.
Пока шла реклама, Марина Вейсс сообщила ему, что их смотрит в два с половиной раза больше человек, чем обычно, и кажется, их аудитория все растет.
– Что бы вы там ни говорили, господин пятый консул, вы сделаете нам сезон, – сказала она. – А может, и не один.
– Фабиан, – улыбнулся он.
Она округлила глаза и настороженно моргнула.
– Фабиан, – повторил он. – Можете звать меня по имени. Думается мне, вы сумеете распорядиться этим приятным бонусом по достоинству.
– Охотно, – торжественно пообещала она, потерла руки и хищно улыбнулась.
Она начала говорить в камеру, сообщая темы, о которых пойдет разговор во втором блоке, представила Аластера, которого должны были знать многие зрители, и с благоговейным выражением на лице представила Фабиана.
– Вы решили поддержать вашего друга в нашем шоу, Фабиан? – спросила она.
– Не только. Его кампанию тоже. Его фонд. Сам-то Армониа в поддержке не нуждается, он сам кого хочешь поддержит, – хмыкнул Фабиан, покосившись на Аластера, сидевшего с довольным, но и настороженным видом, ждавшего подвоха и явно не представлявшего, в чем он может заключаться.
– А что для вас значат его компания и его фонд? – поинтересовалась Марина Вейсс.
– Для меня? Для меня лично? – уточнил Фабиан.
– Для вас лично. Насколько я могу судить, консулат, и вы в том числе, выступая в качестве его представителя, поддерживали эту кампанию.
– Поддерживаю, – согласился Фабиан. – В первую очередь, это возможность помочь тем людям, которые не обладают достаточными бойцовскими качествами, чтобы в одиночку выстоять против всего света. Некоторых такое противостояние закаляет, некоторых растаптывает. Но об этом Аластер расскажет куда лучше меня.
Он повернулся к Аластеру; тот перехватил инициативу, начал рассказывать о движении, о его целях, приводить примеры, вспоминать о некоторых случаях. Марина Вейсс слушала его с интересом, задавала вопросы, смеялась, хмурилась, казалась искренне заинтересованой. Но – Фабиан видел – недаром она слыла акулой среди ведущих таких ток-шоу: она поглядывала на него и поджидала удобного момента, чтобы вцепиться в него снова. И Фабиан ждал этого, с нетерпением, черт побери.
Аластер обратился к нему, дал возможность присоединиться к разговору, они напару вспомнили забавный случай, случившийся во время одного из посещений фонда.
– Ах, – драматично вздохнул Аластер. – Его так легко понять – броситься на шею Фальку – что может быть естественней, правда? – хитро прищурился он, ухмыляясь Марине Вейсс.
– Еще бы, – веселилась она. – Но Фабиан, вы сказали: в первую очередь. Значит, есть и вторая?
– Разумеется, – невозмутимо отозвался он. – Я хочу заполучить для меня и моего партнера возможность не притворяться и не прятаться. Такую же, которой контрабандой завладел Аластер.
Аластер выдохнул и обиженно уставился на него.
– Вашему партнеру? – быстро переспросила Марина Вейсс.
– М-гм, – охотно подтвердил он.
– Я изнываю от нетерпения узнать все о человеке, который смог завладеть вашим сердцем, – призналась она.
– Я сам изнываю от нетерпения представить его всему миру, но сдается мне, пока это преждевременно, – спокойно сообщил Фабиан. – Я боюсь представить, что меня ждет за мое самоуправство, – криво усмехнулся он. – Если переживу мою с ним следующую встречу – посмотрим.
– Я уже люблю его, – заломив руки, воскликнул в потолок Аластер.
Фабиан засмеялся, покосился на Аластера, снова посмотрел на Марину Вейсс.
– Так что, как видите, за любым, пусть даже самым благородным деянием, могут стоять самые эгоистичные мотивы, – произнес он. – Я поддержал Аластера и его идею с кампанией, потому что изменившееся общественное мнение не могло не сыграть и мне на руку. Думается мне, что не мне одному. В конце концов, что там говорят психологи? Это не порок, а вариант развития, да, Аластер?
– Ага. Попытка уравнять ориентацию и распутство – это попытка уравнять красное и мягкое. Прости, Фальк, но твой бывший коллега, этот Студт – живой тому пример. Гетеросексуальный и при этом отвратительно распутный. Я лично знаком со многими жертвами его распутства. А спроси его – он ведь будет разглагольствовать о слабостях, еще о чем, преподносить это как такую фривольную милость.
Фабиан заскрежетал зубами, недовольно скривился и отвернулся. На экране это смотрелось очень хорошо – выразительно, в меру эмоционально, очень красноречиво.
– Кстати о Студте, – подобралась ведущая. – Меня, моих коллег не могла не удивить энергичность, с какой развивались события вокруг него. Вы не стали противодействовать расследованию, не так ли? Хотя, осмелюсь предположить, возможности у вас наверняка были.
– Разумеется, мы не стали. Более того, мы оказали всяческое содействие, – избегая прямого визуального контакта, как бы неохотно ответил Фабиан. – Некоторые вещи недопустимы. Я, как и мои коллеги, испытываю самые разнообразные чувства, когда нам доводится снова сталкиваться с напоминаниями о тайной стороне личности этого человека. Естественно, положительными их не назовешь
Марина Вейсс повернулась к Аластеру, начала спрашивать его о жертвах Студта, с которыми он был знаком лично. Фабиан помалкивал. Аластер рассказывал о них, о других детях, старательно избегая любого упоминания о политике. Ему это было совсем ни к чему; Фабиан тоже предпочитал находиться в студии в качестве друга Аластера – прежде всего, затем – в роли человека, поддерживающего его начинание, и только в третью очередь в качестве политика. И он все ждал: она еще раз обратится к нему с попыткой выяснить хотя бы что-то об Абеле?
Обратилась. После смеха, вызванного рассказом Аластера о каком-то мелком недопонимании с Карстеном, его возмущением насчет того, что совместная жизнь ужасно сложная штука, она повернулась к Фабиану:
– Это действительно сложно?
– Еще бы, – охотно подтвердил Фабиан; он ухмыльнулся, покосился на Аластера, на Карстена, стоявшего за камерами и сурово смотревшего на Аластера. – Жизнь вообще сложная штука.
– А… – она замялась, подбирая слова. – Ваш друг – с ним сложно?
Фабиан хмыкнул.
– Марина, мой друг – Аластер, – ровно сказал он. – Вам, журналистам, не мешало бы понимать ценность этого дара – правильно подбирать слова. И да, с Аластером очень непросто. Он, к счастью, очень сложный человек.
– Непросто, да? – бодро произнес Аластер, подмигнув Марине Вейсс. – Наша коммуникативная культура с каким-то упорством цепляется за эту лакуну, словно это ее спасет. Вы можете подобрать кучу слов для обозначения гетеросексуальных отношений, в равной степени возвышающих и унижающих, и на порядок меньше слов для обозначения гомосексуальных. Хотя они, между прочим, не менее устойчивы. Я предпочитаю быть не другом Карстену. Нет, это тоже, но не в том смысле, с которым вы используете это слово. И не любовником, кстати – это слишком узко. Партнер – единственное относительно оптимальное слово, которое допускает кодекс речевого поведения в нашем обществе, которое не унижает меня, к примеру. Уж не знаю, как насчет Фабиана. М?
Он повернулся к Фабиану – тот внимательно слушал его и согласно кивал.
Марина Вейсс прислушалась к тому, что ей говорил режиссер.
– Еще пара минут. И, пожалуй, соглашусь с вашими замечаниями. Ваш партнер – с ним сложно? – все-таки спросила она Фабиана.
– Разумеется, – с готовностью отозвался Фабиан.
– Не скажете пару слов о нем?
Фабиан усмехнулся.
– Кроме того, что он твердолобый и самонадеянный мальчишка? – устроившись поудобней, сказал он. – Талантливый человек, с устойчивыми принципами, очень внятными представлениями о добре и зле. В чем-то моя внешняя совесть.
У него внезапно подозрительно заблестели глаза. Он пожал плечами и отвел взгляд.
– Мне повезло с ним, – тихо признался Фабиан. – Куда больше, чем ему со мной.
А камеры все следили за ним, хотя Фабиану хотелось то ли голову под струю холодной воды сунуть, то ли лицо в руках спрятать, непонятно. Замолчать – точно. Уткнуть лицо в колени Абелю – непременно. Узнать, что он будет прощен – хотелось бы, чтобы это заняло не больше вечности.
– Я рада за вас, – тихо сказала Марина Вейсс. И громко поблагодарила гостей, обратилась к зрителям, объявила рекламную паузу.
– Ты должен мне объяснение. – Грозно предупредил Фабиана Аластер. – Долгое, подробное, обстоятельное объяснение.
– Угу. Вот вернусь из ада и всенепременно, – огрызнулся Фабиан. Обернулся – за спиной стоял продюсер передачи и изнывал от нетерпения. – Ну? – сухо спросил он.
