Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)
Он поднял бокал в шутливом тосте, невесело усмехнулся, сделал глоток.
– Мне очень не нравится твое настроение, Равенсбург. – Прошипел Велойч.
– А мне очень не нравится твой галстук. – Флегматично отозвался Фабиан, и его глаза вспыхнули на секунду, и его рот дернулся в мимолетной гримасе. – Но я же молчу.
Велойч гневно смотрел на него. Фабиан печально смотрел в свой бокал.
– Вернемся к Юстиану, – неожиданно вскинул он голову. – При прочих равных обстоятельствах он по-прежнему силен. У него поддержка половины магистрата. Возможно, Огберт вынужден с ним считаться. Ты тоже остерегаешься выступать против него открыто, хотя, восхитительная Летиция, твои манипуляции со статистическим отчетом меня просто восхитили. Это ведь твои прелестные коготки мелькнули за тем циклом передач по анализу реформ ваан Вриеса?
Велойч многозначительно улыбнулся, кокетливо склонил голову. Фабиан счел себя обязанным изобразить чисто мужскую заинтересованность в женщине напротив. И о чудо – старая прожженная кокетка Летиция зарозовела от удовольствия.
– Восхитительно. Я имел в виду маникюр, Эрик, – широко улыбнулся Фабиан.
Велойч почувствовал себя польщенным, черт побери.
– Но половина магистрата – это все-таки слишком много. – Задумчиво продолжил Фабиан, рассеянно улыбаясь. – Вот если бы сократить эту поддержку хотя бы вполовину…
– М-м, – осторожно протянул Велойч. – Его поддерживает и транспортный совет во главе с Оппенгеймом.
– И что? – невинно спросил Фабиан.
– Твоим несостоявшимся тестем.
– Он же не состоялся. – Фабиан пожал плечами. – И должен признать, он эту гипотетическую возможность до сих пор эксплуатирует. Слишком, боюсь, слишком неоправданно.
– Оппенгейм любит бои без правил, – осторожно сказал Велойч. – По крайней мере, посещает их за компанию со знакомыми.
– Ага. И на последнем матче участница осталась без пяти зубов и с раздробленной ключицей, – печально вздохнул Фабиан. – Какое несоответствие основным правам человека.
– И что-то мне кажется, что ты не хочешь пускать на передовую своих журналистов.
– Они и так заняты, Эрик. Мечутся от одного научного центра к другому. То там прорыв в генной инженерии, то там прорыв в нейроинжиниринге. Это, конечно, не сломанная ключица, но подрать глотку есть о чем.
Он смотрел на Эрика, подняв брови. Тот ухмыльнулся. Фабиан поднял бокал. Велойч сделал глоток.
Фабиан связался с Валерией за двадцать четыре часа до выхода злосчастного репортажа о боях без правил. Поинтересовался, как обстоят дела с Эрггольцем, с новорожденным Артемисом, с ее производственным участком. Как обстоят дела с ее здоровьем, и поднялась ли температура в их местности хотя бы до минус двадцати. Валерия отвечала охотно, об Артемисе – с особым удовольствием: он и ест хорошо, и в весе прибавляет по часам, и улыбается совершенно ослепительно, лыс, правда, как и его папа, но это еще переменится. Фабиан смотрел, как на его столе меняются снимки новорожденного, двухнедельного, месячного Артемиса, улыбался ему, даже щелкал по носу и все задавал ей вопросы. Наконец подвернулся случай, и он поинтересовался ее родителями. Вполне ожидаемо мама была все еще сердита на нее, даже не интересовалась внуком. Отец, напротив, прислал какой-то подарок, пусть так и не получалось у него навестить Валерию.
– Кстати, о нем. – Помедлив, сказал Фабиан. – Свяжись с ним. До меня дошли какие-то, эм. – Он пожевал губы. – Совсем неясные слухи, что он попал под прицел журналистов. Если у него действительно есть основания для опасений, он должен быть наготове.
Валерия попыталась разузнать подробности, но Фабиан все отвечал, что до него дошли слухи, совершенно случайно, и он даже приблизительно не представляет себе, о чем речь. Но если Оппенгейм знает и если ему действительно есть, за что опасаться, то лучше бы ему подготовиться к обороне. И да, он был бы благодарен, если бы его имя не фигурировало в разговоре Валерии с отцом.
Если Эрик Велойч и был недоволен тем, что Оппенгейм внезапно ушел в оставку и внезапно улетел в теплые страны в связи с ухудшившимся здоровьем, он высказал это сдержанно. Дураком был бы, если бы вообще промолчал, думал Фабиан, когда неубедительно, лениво даже отбрехивался от обвинений в двуручничестве. Велойч был почти недоволен, но смог найти в себе достаточно злорадства, чтобы посмеяться над поспешным отъездом четы Оппенгеймов. В любом случае, главой транспортного совета был назначен некто Бартоломеи; Велойч, очевидно, знал его достаточно хорошо. А Фабиан не возражал: этот Бартоломеи мог быть устранен в мгновение ока.
И он продолжал заниматься своими непосредственными обязанностями, а время от времени вспоминал и об общественных, обременял себя несколькими съемочными группами и предупреждал какой-нибудь из центров, что собирается навестить его, да не один, а с акулами пера.
Один из таких центров вызывал отчего-то его особый интерес. Его профилем были всевозможные нейронауки, а во главе стоял исключительно мизантропичный чудак, который обожал рассказывать о человеческом мозге. Фабиан отчего-то ему симпатизировал и позволял перехватывать исследовательские проекты, которые иначе как авантюристскими не назывались, а к профилю исследовательского центра могли иметь самое опосредованное отношение. Фабиан посмеивался в ответ на недовольство и поддерживал этого чудака в его очередном начинании.
Засылать к этому придурку съемочную группу и не обеспечивать буфер было самоубийственно, это Фабиан выяснил опытным путем давным-давно. И кроме того, ему было интересно, что еще придумал этот Елфимов. А этот Елфимов времени даром не терял. Центр разрастался, лаборатории плодились в геометрической прогрессии, он замахивался на все новые области исследований, и все это не мешало ему ненавидеть людей. Впрочем, Елфимов относился к Фабиану с приемлемым дружелюбием – одному из немногих людей. Он и сказал ему:
– Вас будет сопровождать наш самый главный калека.
– Очень политкорректно с твоей стороны, Атанасиус, – вежливо сказал Фабиан.
– Он такой же гад, как и ты. Языкастая сволочь, – сухо пояснил Елфимов.
– Я весь предвкушение, – развеселился Фабиан.
– Лорелея! Лорелея, тварь такая! Лорелея, где тебя черти носят? – внезапно заорал Елфимов. – Нет, ну ты посмотри, когда эта дура решает, что мне нужно позавтракать, от нее ссаными тряпками не отобьешься, но когда мне что-то нужно, ее нет. Лорелея! Где этот Аддинк? Где этого калеку черти носят?
Он выкочил из кабинета.
– Так. Этот засранец завис в своем отделении, – вернулся он через полминуты. – Идем.
– Аддинк, – повторил Фабиан.
– Абель Аддинк, Фабиан. Я совершенно не представляю, каким мозгом думала его мать, давая ему такое идиотское имя. – Размахивал руками Елфимов. – Но мальчишка не дурак, совсем не дурак. Хотя и паскуда с острым языком.
Слышать такое от Елфимова? У Фабиана округлились глаза. И ему очень захотелось засмеяться.
========== Часть 31 ==========
– Этот говнюк снова собирается продемонстрировать всему центру свой сволочной характер. Ему, видите ли, неугодны те придурки из того центра, как его, – Елфимов остановился, развернулся к Фабиану. – Ну те, которым ты еще награды вручал в прошлом месяце. Скажи мне, нет, ты скажи мне, за что там награды давать?! Вот за что?!
– За выдающиеся достижения? – предположил Фабиан подчеркнуто вежливым тоном. – Примерно соответствующие тем, за которые ты вытребовал себе медаль не так давно. Просто из другой области, которую ты в силу своего высокомерия считаешь недостойной себя.
– Я, между прочим, заслуживаю все мои награды. Кровью заслуживаю, Равенсбург! – Елфимов потряс кулаком перед носом у Фабиана, но говорил при этом приглушенно, держался напряженно. Фабиан смотрел поверх его кулака и скептически улыбался. – Ладно, – прошипел Елфимов. – Идем. Они ждать не будут. У Аддинка, видите ли, испытания. А когда у Аддинка испытания, это все превращается в двенадцатичасовые танцы с бубном. Его же сначала впихнуть надо в эту херню, затем все электроды, затем типа испытания с перерывом на сплетни, кофе и просмотры сериалов, а затем вынимать из той херни. Идиоты. Не могли найти испытателя получше.
– И почему не могли? – спросил Фабиан, покосившись назад, на журналистов, которые, очевидно, снимали их переговоры.
– Ты идиот? – искренне удивился Елфимов, останавливаясь и разворачиваясь к Фабиану. – потому что он калека. А мы как раз разрабатываем экзоскелет, который можно подключать напрямую к мозгу. И чтоб никакие промежуточные нейроимпульсы ему не мешали.
– Это не объясняет, почему разработчик одновременно является и испытателем, – холодно произнес Фабиан, пристально глядя на Елфимова. Это нормально? И не надо мне про верных служителей науки, Атанасиус, всяких там Хэдов, Пастеров, Дженнеров, кого еще.
После минутной паузы, во время которой Елфимов косился на журналистов, переводил взгляд на терпеливо ждавшего ответа, откровенно взбешенного Фабиана, он наконец осмелился:
– Он один из команды разработчиков.
– Что именно должен объяснить твой комментарий? – спросил Фабиан.
– Он участвует в разработке наравне с двадцатью пятью другими. И вообще, нам пора идти дальше. Нечего вызывать столпотворение у двери лаборатории 55N. Если ты рассчитываешь выбрать в этом курятнике курицу, чтобы потоптать, предупреждаю: они все старше пятидесяти лет.
К Елфимову вернулась его обычная уверенность, Фабиан взглядом подозвал помощника и велел ему проследить, чтобы ни у одного из журналюг запись их перебранки не пошла дальше. Иначе… – и помощник понятливо кивнул, сделал два шага назад и приступил к почетной миссии по обработке служителей гласности.
Перед отделением номер два Елфимов внезапно остановился, связался с некоей Мелхолой, потребовал, чтобы она немедленно шла ко входу, а дела может закончить и ее секретарь, он, по крайней мере, не дура. А тут сам Равенсбург томится в ожидании возможности выпендриться перед журналистами.
– У меня дела, – хладнокровно пояснил он Фабиану. – Нет времени, чтобы играть в твои политические игры. А эта овца жаждет занять мое место, вот пусть и узнает, каково это. Все. До свидания.
Он отошел, но развернулся и обратился к бесстыдно веселившемуся Фабиану:
– Потом можешь заглянуть ко мне, есть совершенно очумелый кофе.
– И какую гадость ты планируешь в него впрыснуть? – широко улыбнувшись, спросил Фабиан.
– Могу половых стимуляторов, если нужно, – буркнул Елфимов и поспешил прочь. – Хотя после этой овцы тебе скорей глазные капли понадобятся, – крикнул он издалека.
Фабиан повернулся к журналистам.
– Не поверите, господа, я сам иногда удивляюсь, – посмеиваясь, произнес он, – но даже самые придирчивые аудиторы могут найти в документации этого фигляра исключительно мелкие недочеты, от которых, как вы сами понимаете, избавиться невозможно даже самому эффективному управленцу. Об успехах центра, прямо связанных с его профилем, я позволю вам судить самостоятельно.
Доктор Мелхола Корштайн-Рейхенбек, в отличие от Атанасиуса Елфимова, испытывала к пятому консулу Фальку ваан Равенсбургу чувства, весьма близкие к раболепным. Она семенила рядом, лихорадочно вытирала руки то одну о другую, то ладони о полы форменного кителя, постоянно поправляла прическу и суетливо вытирала уголки рта. Фабиан пытался задавать самые невинные вопросы: о реконструкции, о новом оборудовании, о сфере ее научных интересов, – и ему с трудом удавалось улыбаться вежливо, дежурно – камеры-то непрестанно снимали его – и не закатывать глаза. Что редакторы обработают отснятый материал и представят его в лучшем виде, Фабиан не сомневался. Но подозревал, что какие-нибудь шутники, совершенно случайно получившие доступ к шедевральным снимкам вроде его, закатывающего глаза или глядящего на эту Корштайн-Рейхенбек, мирного посмертия ее злым родителям, наградившим девочку такой ужасной фамилией, как на тушу сверхглубоководной рыбы, не преминут выложить такие замечательные кадры во всеобщий доступ. И Фабиан смиренно терпел невнятное блеяние этой дамы. А про себя думал, что не мешало бы уточнить не только у Елфимова, но и у его заместителей и у кураторов центра, так ли хороша эта Корштайн-Рейхенбек с профессиональной точки зрения, как подразумевает ее положение и особенно как намекает ее желание. Если, конечно, верить этому сварливому нахалюге Елфимову.
Фабиан сделал комплимент прическе этой Корштайн-Рейхенбек, улыбнулся поощряюще и двусмысленно, склонил голову и, улучив момент, придержал перед ней дверь; и она, шестидесятилетняя бабища, едва ли дюжину раз за всю свою жизнь пользовавшаяся косметикой, способная за здорово живешь согнуть титановый лом, судя по рукопожатию, по сильным рукам с крупными кистями, смущалась, рдела как маков цвет и глупо хихикала. С другой стороны, когда она рассказывала о новых достижениях центра, вся ее девичья игривость исчезала, словно ее рукой снимало; и в том же втором отделении, в котором проходили клинические испытания искусственных нейронов, она говорила с невероятным, увлекательнейшим азартом, подводила делегацию к одному отсеку за другим, знакомила Фабиана с крысами, которых называла поименно и была в курсе их родословных колена этак до тридцатого, с макаками, с которыми обращалась с материнской нежностью и о привычках и характерах которых рассказывала удивительные истории, и свинками, которыми восхищалась с детской непосредственностью.
Фабиан следил и за журналистами, которые слушали ее открыв рот, и за своими помощниками, которые были готовы в любой момент броситься на устранение форс-мажора, буде тот возникнет, но все чаще отвлекались на рассказ, и был доволен.
– Собственно говоря, вот мы и пришли в то отделение, которое изначально планировали показать. Наверное, экскурсия по нашему зверинцу может показаться скучной в сравнении с новейшими технологическими разработками. Жаль, что Абель задержался, он, возможно, был бы куда более интересным гидом… особенно по своему отделению, – смущенно потирая руки, сказала Корштайн-Рейхенбек. – Мальчик просто невероятно счастлив, занимаясь этими своими игрушками. Господин Елфимов ведь объяснял вам, чем конкретно занимается Абель?
– Экзоскелетами. – Вежливо ответил Фабиан. – Какими-то невероятно прогрессивными экзоскелетами, которые чуть ли не умнее их хозяев
– Ну, в общем, примерно так. Наша лаборатория 21А, наши кибернетики, занимается разработкой соответствующего программного обеспечения, – Корштайн-Рейхенбек заломала руки и осторожно заглянула в лабораторию. – Можно сказать, что благодаря процессору, который разработан нашими коллегами из Республиканского центра искусственного интеллекта, мы обладаем одними из передовых разработок, которые частично могут выполнять и функции хозяина, в случае критической необходимости, разумеется.
Она еще раз заглянула в дверь и виновато посмотрела на Фабиана.
– Но боюсь, господин консул, эта лаборатория состоит из мальчишек практически полностью, – жалобно сказала она. – А когда мальчишкам достается новая игрушка, их просто не отвлечь.
Фабиан широко улыбнулся.
– В таком случае давайте вместе, как взрослые и более сдержанные товарищи, попеняем этим мальчишкам, – благодушно произнес он и предложил ей руку. – Альберт, вы развлечете пока господ журналистов? Здесь же можно выпить кофе?
– Разумеется! – воскликнула Корштайн-Рейхенбек, беря его под руку. Кажется, непреклонная служительница науки пребывала в самом романтичном настроении. К веселому недоумению Фабиана.
– Кстати, дорогая Мелхола, как вы думаете, – понизив голос, спросил ее Фабиан, – если мы возьмем с собой две самые надежные и самые благоразумные съемочные команды, не воспрепятствует ли это, кхм, экспериментам? Или чем там мальчишки занимаются.
– Я совершенно точно уверена, что это может быть увлекательно, – с придыханием отозвалась Мелхола, оленьими глазами глядя на внимавшего ей Фабиана. – Абель наверняка сможет продемонстрировать, что может делать этот экзоскелет. Он просто влюблен в него.
– Хм, – многозначительно произнес Фабиан и двусмысленно поднял брови.
Чертова тетка зарделась.
Фабиан подозвал Альберта, после тихих переговоров определился с двумя съемочными группами, которые будут сопровождать его. Остальных приказал согнать в кухню и угощать деликатесами. При необходимости доставить обед из столовой консулата.
И если съемочные группы двух очень лояльных консулату вообще и Фабиану в частности каналов готовились увидеть либо огромный ангар, в котором бесшумно и медленно, словно зомби, передвигаются облаченные в костюм полной защиты люди – либо тесную клетушку, в которой в бесконечных стеллажах заключены крысы – либо каких там еще стереотипов они нахватались, то никто и виду не подал, что разочарован: помещение было средних размеров, людей в нем – три человека, за стеклянной перегородкой еще два. Мониторов было бесконечно много. Некоторые показывали биометрические данные, некоторые – бесконечные ряды цифр, коды, что ли, некоторые – какие-то спектрограммы. По двум мониторам транслировались танцевальные выступления. Посередине же лаборатории танцевал человек в экзоскелете и – лаборантка, что ли, в форменном кителе. Другого, правда, цвета, не как у Корштайн-Рейхенбек, – бежевого. И оглушающе ревела музыка. Медленный вальс.
– ИИ, Корштайн-Рейхенбек! – рявкнула Мелхола. Фабиан опустил руку, сунул ее в карман, с любопытством глядя на танцующую пару. – Выключить музыку!
И в громовой тишине она рявкнула еще раз:
– Аддинк! Щенок этакий, опять страдаешь херней!
– Господа, – хладнокровно произнес Фабиан, поворачиваясь к журналистам, – подобная фамильярность вполне в духе этого центра. Атанасиус Елфимов даже уверяет, что это способствует коллективному духу.
– Тетушка Мелхола! – радостно воскликнул Аддинк. Очевидно, Аддинк – в экзоскелете. Лаборантка все-таки была женщиной. – Позвольте пригласить вас на танец. Лисистрат, руби танго!
Искусственный интеллект послушался, загромыхала музыка, парень в экзоскелете подошел к Корштайн-Рейхенбек, опустился на колено, протянул руку.
– Тетушка Мелхола, не бойся, – бодро произнес он, – мы подстроили датчики давления на коже, тебя эта жестянка будет сжимать, как младенчик мамкину сиську.
– Откуда бы ты знал, как младенчик сжимает мамкину сиську, – фыркнула Корштайн-Рейхенбек, кладя руку в манипулятор экзоскелета, к которому сверху ремнями была пристегнута рука Аддинка.
Он встал, повернул голову – точней, экзоскелет повернул голову Аддинка – к Фабиану, осмотрел его, прищурился.
– Это не тот ли главный павлин из центра? Тот, который должен привезти нам кубышку с денежками и всеобщую индульгенцию? – спросил он у своей партнерши.
– Это пятый консул Фальк ваан Равенсбург, – прошипела она.
– А я что сказал? – искренне удивился Аддинк. – Итак, фигура первая, заигрывательная. Тетушка Мелхола, позволь продемонстрировать тебе ловкость, с которой самый неповоротливый пень, вроде меня, например, может вертеть не более поворотливого пня, вроде тебя, например, по комнате. Господин пятый павлин, сделайте пять шагов назад, нам с тетушкой Мелхолой нужно как следует развернуться.
У Фабиана за спиной царило гробовое молчание. Кажется, журналисты даже дышать не смели. То ли ждали локального огненного смерча, то ли скорости, с которой он будет раздавать инструкции о закрытии центра, пожизненном тюремном заключении этого перца или чего-то подобного.
Фабиан сделал пять четких, звонких шагов назад. Замер, сложил на груди руки.
Аддинк остановился вполоборота к нему, склонил голову и улыбнулся одной стороной лица.
– Ай молодец, – одобрительно произнес он. – Итак, демонстрирую. Тетушка Мелхола, вы можете продолжать дышать, он пока не собирается никого убивать, по крайней мере пока в лаборатории целых две съемочных группы, а я в экзоскелете, способном выдержать нагрузку до полутора тонн на любую из трех осей. Мы приступаем к практической демонстрации способностей этого скелета. Прошу обратить ваше внимание, господа лизоблюды, – Аддинк сделал пируэт, второй, развернулся к журналистам: – маневренность. Кстати, если вы так хотите запечатлеть для потомков фас и профиль самоубивца, то есть меня, запечатлейте и электроды на моей башке.
Он повернулся к ним спиной и кокетливо тряхнул головой.
– Для тех, кто подыхает от любопытства, но боится спросить: я парализован на восемьдесят семь с половиной процентов, – невозмутимо сказал он. – Даже голову поворачиваю с трудом. Хвала нашей лаборатории 21С за нейроэлектроды. Все, что я делаю с тетушкой Мелхолой, я делаю силой мысли, так сказать.
Он сделал пару па, наклонился вперед, Корштайн-Рейхенбек взвизгнула, оказавшись спиной в двадцати сантиметрах от пола.
– Не скажу, что сделаю с тобой кое-что сверх того, и не рассчитывай, милая, – игриво произнес Аддинк. – Этот экзоскелет не настолько детально повторяет анатомию человека, как хотела бы твоя пошлая стародевичья натура…
– Вот дрянь, – смеясь, произнесла Корштайн-Рейхенбек.
Фабиан приоткрыл рот. Мальчишку следовало выдрать как следует. Чтобы сидеть не смог. Верней, следовало бы выдрать, до того как его допустили в мир серьезной науки.
Но мальчишка – Абель Аддинк, двадцати трех лет от роду, наполовину сирота, вундеркинд, закончивший школу в тринадцать, Академию в семнадцать, работающий в центре по прямому указанию Елфимова последние пять с половиной лет, являющийся обладателем нескольких десятков патентов – был настолько беспардонно обаятелен, что Фабиан улыбался, глядя, как он кружит эту «тетушку Мелхолу» на девяти квадратных метрах и поясняет, что он делает и почему это должно быть интересно журналистам.
Если правда то, что он парализован – увы ему. Но если правда то, что написано на его лице – радость, искренняя, мальчишеская радость от возможности двигаться, от осознания того, что он причастен к созданию такой здоровской игрушки, то этот Абель Аддинк не особо заморачивался своими крайне ограниченными способностями.
В нем было что-то около ста семидесяти сантиметров росту – возможно, поправка, которую Фабиан делал на ботинки экзоскелета, была слишком большой, может, в Абеле Аддинке было еще пять-восемь сантиметров сверх того. Он был строен, даже худ, привлекателен и был бы красив, если бы не эта худоба. У него была белая кожа, соломенно-светлые волосы; должно быть, длинные, возможно, до лопаток. Скорее всего, тонкие, пусть и густые. Они были убраны в задорный пучок на макушке, в который зачем-то был воткнут карандаш. У этого Абеля Аддинка была длинная шея, торчавшая из майки с логотипом центра; и у него были тонкие руки, которые ремнями были прикреплены к экзоскелету.
Фабиан слушал его, даже задавал вопросы. Аддинк охотно на них отвечал, не отвлекаясь от танца. Корштайн-Рейхенбек заалелась, запыхалась, ее волосы растрепались, она шумно выдыхала, словно с трудом переводя дыхание.
– Эх, жаль, дражайшая тетушка Мелхола, что ты не сможешь поравняться с этой железякой, – печально вздохнул Аддинк. – Лисистрат, сколько там в батареях заряда осталось?
Искусственный интеллект послушно ответил, что батареи наполнены на двадцать четыре процента, что соответствует полутора часам легкой двигательной активности, тридцати минутам средне-тяжелой двигательной активности или пятнадцати минутам очень тяжелой активности.
– Для неосведомленных поясню, – жизнерадостно произнес Аддинк, лунной походкой двигаясь к пульту, а затем становясь на лист контактной зарядки, – я могу полтора часа танцевать, тридцать минут танцевать, вертя, эмм, ну не тетушку Мелхолу, а Китти, милую Китти, вокруг своей оси. С тетушкой Мелхолой эта деятельность сократилась бы где-то на пятнадцать-семнадцать процентов. И прошу отметить мою беспардонную лесть. – Он повернулся к Корштайн-Рейхенбек и растянул губы в улыбке от уха до уха. – Ну либо пятнадцать минут на каких-нибудь урановых рудниках. Если, конечно посылать на их разработки приговоренных к смерти бедолаг без защитных костюмов. В защитном костюме это время сократится еще на двадцать процентов.
Он потоптался на месте, развернулся, посмотрел уровень зарядки на мониторе, тяжело вздохнул.
– Ну мне-то пофигу, что я стою. – Печально признался он. – Меня со всех сторон поддерживает этот каркас. Но в общем мне нужно еще полчаса постоять, чтобы как следует потаскать вас по всем закоулкам нашего блока. Величайший, смертоноснейший и блистательнейший государственный муж ведь не против того, чтобы осквернить подошвы своих государственных ботинок передвижениями по ремесленным мастерским? – кротко спросил он, невинно глядя на Фабиана ярко-голубыми, невинными, счастливейшими глазами.
– Смиреннейший и недостойный ремесленник от политики будет счастлив освятить подошвы своих презренных ног прикосновением к закоулкам священного храма науки, – выпрямившись, вскинув голову, глядя на него самую малость свысока – так, чтобы это хорошо смотрелось на экранах, ответил Фабиан. Произнести это губами, которые не подрагивали от смеха и не растягивались в улыбке, было невероятно сложно, но он справился. И он самодовольно ухмыльнулся правой стороной рта, которая не видна была журналистам, но видна – Абелю, когда у того разочарованно потускнели глаза.
– Только если. – Буркнул Абель. – Тетушка Мелхола, вы можете идти по своим важным интриганским делам, – повернулся он к Корштайн-Рейхенбек. Которая испуганно заморгала. – Ну там, посплетничать о похождениях дядюшки Атанасиуса, повозмущаться, что он жутко близок к смиреннейшему и недостойному ремесленнику от политики номер пять, или что там еще вас важного ждет, – задумчиво добавил Абель. – Как видите, я совершенно безобиден, вежлив и терпелив. Господин Фальк ваан Равенсбург совершенно терпелив и вежлив. Насчет безобидности узнаем недели через две, когда наш центр либо закроют, либо не закроют. Тем более нам все равно нужно полчаса трепаться о сиськах эстрадных звезд… ну или о чем там, пока эта жестянка заряжается. Лисистрат, сколько там заряду добавилось?
Лисистрат сообщил о восьми процентах.
Аддинк посмотрел себе под ноги и обиженно оттопырил губу.
Корштайн-Рейхенбек испуганно посмотрела на Фабиана – он был спокоен. Доволен. Благодушен. Искренне улыбался. Согласно кивнул.
– Думаю, мы отлично поладим с господином Аддинком. Кажется, мы уже отлично ладим с ним, – произнес он.
Она повернулась к Абелю.
– Тетушка Мелхола, я буду стараться изо всех сил, – широко распахнув глаза, честно пообещал Абель.
Она пожала руку Фабиану, журналистам, подошла к Абелю, сунула ему под нос кулак и протянула руку.
– Вздумаешь сжать слишком сильно – лишу полутора лаборантских ставок и открытого кредита в шоколадной лавке, – предупредила она.
– Злая ты, – надулся Абель, но осторожно пожал ее руку.
Она кивнула, подняла манипулятор, начала рассматривать его ладонь.
– Вы еще и термодатчики установили? – спросила она.
– Не-а. Простой силикон с низкой теплопроводностью эконом-класса. Он соответствует теплопроводности искусственной кожи почти полностью, до натуральной далековато, но неплохо, – охотно ответил Абель.
– Почему? – спросил Фабиан.
– А зачем напрягаться? – отозвался Абель. – Если предположить, что похожие манипуляторы будут применяться автономно, не в тандеме с человеческой рукой, то в зависимости от сферы применения можно будет подбирать и обивку. А тут – что есть, то и есть, главное, чтобы датчиков побольше можно было утопить. Ну и чтобы не грелся сильно, если шарниры вдруг перегреются.
Корштайн-Рейхенбек еще раз оглянулась на Фабиана, который смотрел на нее так, как сытый удав на кролика: уберись, гадское племя, не мозоль глаза. Она подчинилась.
Фабиан подошел к Абелю, протянул ему руку.
– Мне любопытно, что госпожа Корштайн-Рейхенбек имела в виду, грозя вам страшными карами, – произнес он.
– Мы почти три недели бились, чтобы толково настроить датчики давления и цепь к искусственным нейронам, – охотно пояснил Абель. – Даже графики составили. Рукопожатия в зависимости от субъективного восприятия объекта. Генрих, будь хорошей девочкой, покажи дяде политику графики. А я пока пожму ему руку.
На стеклянной перегородке появился график, по оси ординат – единицы, по оси абсцисс – Ньютоны.
– Совершенно условные единицы, – флегматично пояснил Генрих, проведя указкой по оси ординат. – Единица примерно соответствует желанию бить морду, когда видишь, десятка – жажду заняться оральным сексом на площади Второй Республики. Ну, если совсем-пресовсем условно. Вы понимаете, – дернул он плечом.
Фабиан подавил смех.
– С трудом, – признался он, изучая график. – Возможно, если соответствовать этому графику, мой эмоциональный диапазон едва ли достигает четырех. Странная шляпа, оказывается. Что, действительно, при десяти баллах пожимаешь руку совсем слабо?
– Там другая фишка же, – снисходительно пояснил Генрих. – Не в пожатии, а в…
– Соблазнении, – интимно промурлыкал Абель, преданно глядя Фабиану в глаза. – А ему сила противопоказана.
К своему удивлению, к своему стыду, черт побери, Фабиан почувствовал, как вспыхнула кровь в его жилах. Он криво усмехнулся и посмотрел на Генриха.
– Вы соблазняли друг друга на виду у Лисистрата, чтобы установить это? – глубоким, темным голосом спросил он.
Генрих задержал дыхание, подобрался, беспокойно посмотрел на Абеля.
– Да нет, – успокаивающе произнес Абель. – Произвели перекрестный анализ теоретического материала.
– Вот как? – повернулся к нему Фабиан.
– Ага. Заставили Китти прочесть целых три любовных романа. Правда, дорогая? – виновато спросил он у лаборантки.
Китти выглянула из-за его плеча, жалобно посмотела на Фабиана и часто закивала головой.
Фабиан захохотал. Абель высокомерно посмотрел на Генриха.
– Так что там с рукопожатиями? – спросил Фабиан.
– Давайте пять, – азартно произнес Абель. – Значит, идем по графику. Единица. Вы мечтаете сдать меня в крематорий, но только возможная выгода от бюро донорских органов останавливает вас от этого шага. Я мечтаю применить к вам как минимум двенадцать китайских пыток, но меня останавливает одно – я не некромант и вас не воскрешу, поэтому приходится смириться с одной. В любом случае руки мыть после рукопожатия буду очень тщательно.
Он сжал руку Фабиана сначала совсем легко, затем, глядя ему в глаза – куда сильней, так, что кости захрустели. И при этом Фабиан мог подтвердить: совершенно человеческое рукопожатие.
– А на что способен этот манипулятор, если применять его не для рукопожатий? – спросил Фабиан, глядя на график и снова на Абеля.
– Так… если брать его изолированно, да? Чисто теоретически должен поднимать и удерживать около пятисот килограммов. По крайней мере, расчеты подтверждают, – охотно ответил Абель. – Это стекло пробьет запросто. Ваш череп – тоже. Ваше самолюбие – вот тут хрен с два. Для него нужен промышленный манипулятор экстра-класса.
