Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 40 страниц)
– Оказывается, твоя беспринципность имеет границы, – вставая, произнес Фабиан.
– Моя беспринципность безгранична, но мое чувство прекрасного – еще как, – отпарировал Аластер, разваливаясь на стуле, следя за Фабианом, подходившим к автоповару, задумчиво изучавшим меню, отдававшим распоряжения. – И между прочим, ты мог бы спросить меня, что я хочу на обед, раз уж взялся пользовать мой автоповар на моей кухне.
– И как твое чувство прекрасного соотносится со вчерашней попойкой в зомби-зале? – не поворачиваясь, полюбопытствовал Фабиан. – И между прочим, ты уже способен поглощать пищу без того, чтобы выблевать ее? Рад слышать. Что ты хочешь на обед?
Аластер бросил в него кофейной ложкой. С координацией у него все еще было неважно, замах получился слабеньким, но ложка таки угодила в спину Фабиана. Аластер стек по стулу вниз, уронил голову на его спинку и уперся коленями в стол.
– Придурок, – попытался злобно огрызнуться он. Получилось беспомощно.
Фабиан носком отшвырнул ложку к холодильнику и обреченно покачал головой.
– У меня вопрос, Фальк. Представим, что Велойч возбудится на твои ручищи, ножищи и ртище. И он поставит успешное прохождение практики в прямую зависимость от усилий твоей вирильности по удовлетворению его извращенности. Твои действия?
Фабиан подошел к буфету, взял тарелки, понес к столу.
– Боюсь, практику я завалю. Но опротестовывать характеристику Велойча буду очень усердно, – вежливо улыбнулся он. – И маленькая деталь. Я мог случайно, совершенно случайно оказаться в том борделе, потому что бедному студенту, который к тому же сирота, приходится пользоваться любыми возможностями заработать немножечко талеров. И я благоразумно держу язык за зубами. А ну как не менее случайно в том же борделе окажется какой-нибудь ушлый журналюга, который прославит «даму Летицию»? а?
После очень долгой паузы Аластер осторожно сказал:
– Фальк, ты побарахтался с Альбрихом, послал его нахрен и думаешь, что тебе все по плечу. Альбрих может быть тебе по плечу. Велойч… та еще гадина. Он во вторых ходит уже добрую дюжину лет. Пятерых первых переслужил. А скольких в отставку выпихнул, знает только он. Я бы поставил на пять. Так что ты осторожней там.
– Я осторожен, – процедил Фабиан и повернулся к нему спиной. Аластер зевнул и снова уронил голову на спинку стула.
– Да-да-да, – вяло отозвался он. – Верю, верю, как же.
Фабиан все стоял посреди комнаты, сжимая и разжимая кулаки. В словах Аластера был смысл, черт побери. Четырнадцать лет Велойч был Вторым Консулом, а до этого ходил в младших, еще до последней реформы. Такое долголетие не могло не иметь причин.
– И все равно, – резко развернувшись к Аластеру, жестко сказал Фабиан. – Пошел он к черту. Выживу.
Аластер поднял голову и довольно прищурился.
– Оказывается, твоя беспринципность имеет границы, – злорадно произнес он, стараясь сымитировать интонацию и даже тембр голоса Фабиана.
Фабиан хрюкнул и криво усмехнулся – он не мог слишком долго злиться на Аластера.
За очередным экзаменационным циклом, защитой рефератов и подготовкой к очередной практике, за очередными склоками в Академии, в которых Фабиан был если не основным действующим лицом, то заинтересованным, он не обратил внимания на некоторые события на самом верху. Сенат принял к рассмотрению реформу консулата, и это оглашалось на информационных каналах очень широко. Этому даже посвящали семинары и коллоквиумы, на которых выступали не только преподаватели, но и чиновники из консулата и Госканцелярии. Было много говорено об исторической необходимости, социальном императиве, соответствии духу времени и прочей требухе, за которой стояло только одно: личное мнение, ничего общего не имевшее с действительностью, а личное мнение, как известно, очень легко поддается влиянию. Некоторое время усердно выходили самые разные аналитические заметки, которые пытались обосновать необходимость реформы на каких-то примерах, аналогиях и прочем. Фабиан пытался поначалу следить за этой кампанией, но это значило снова сталкиваться с призраком Альбриха, который отчетливо маячил за всей этой кутерьмой, – и морщиться недовольно от невозможности не припоминать все, что с ним было связано. Но кампания сходила на нет, заметки становились все реже. А затем – тишина. В неделю, на которую было назначено рассмотрение проекта реформы, информационные каналы говорили о чем угодно – об открытии нового развлекательного парка, первом успешном захвате метеорита в нескольких световых часах от Земли и соответственно нескольких тоннах руды, которая должна была обрабатываться на экспериментальном заводе, курируемом все тем же вездесущим Велойчем. Ни слова о реформе. Только через несколько дней, просматривая сенатский вестник, Фабиан с удивлением обнаружил, что реформа провалилась, и изумился, что об этом сообщалось в трех строках на предпоследней странице. А до нее – блиц-интервью Седьмого Консула, который считал, что подобное решение является оправданным, а единовластие, на котором как раз и настаивали романтики от политики, несет в себе потенциальное зло, что и прослеживается на примере доконсульской республики, которая была элегантно преобразована в монархическую. И отчего-то волной хлынули воспоминания о страстно проповедовавшем необходимость единоначалия Альбрихе.
Эти его монологи случались во время их романа с завидной частотой. Очевидно было, до какой степени Альбрих желает этого, до какой степени он желает быть тем самым единственным консулом; желание было достойным и геополитически нисколько не зазорным: практически все страны мира именно так и были устроены. Но при этом его монологи были похожи один на другой; поначалу они хотя бы интонацией и модальностью различались, а потом и эти отличия испарились. Альбрих был великолепен, если его допускать к большой аудитории, но весь его пафос, направленный на одного-единственного Фабиана, производил унылое впечатление. Альбрих неистовствовал, Фабиан скучал. Альбрих даже пытался строить планы для них двоих: он на самом верху, и в его тени Фабиан. Личный помощник, что-то такое. Максимум роскоши, минимум телодвижений, минимум обязанностей, максимум материальных благ. Это Фабиан вообще пропускал мимо ушей, потому что если вслушиваться, хотелось дать Альбриху по морде. А так – собака лает, караван идет.
Наверное, прав был Аластер, обращая внимание Фабиана на удивительное карьерное долголетие Велойча. В сравнении с тем же Альбрихом, который сделал умопомрачительный рывок из магистрата в консулат, а оттуда в первые консулы – невзрачное совершенно. Эх, не оттуда начал Альбрих. Нужно было сначала Велойча убрать, а затем уже что-то предпринимать.
Но это было не его ума дело. Что бы там ни творил Альбрих, к Фабиану это не имело никакого отношения.
Фабиан был уверен в этом ровно до того момента, как из тени вынырнул Тимбал. Фабиан возвращался домой с затянувшейся тренировки, он был уставшим, как триста чертей, хотел есть и в душ и желательно именно в такой последовательности, и появления кого бы то ни было из прошлого почти в полночь, да еще рядом со своим дормиториумом он не ждал. Но Тимбал стоял перед ним, улыбался растерянной улыбкой деревенского дурачка, оказавшегося на балу в консулате, и Фабиан чертыхнулся про себя из-за своей самонадеянности. Он подчеркнуто неторопливо оглядел Тимбала с ног до головы, а затем так же неторопливо огляделся, ища других сотрудников его службы. Двоих он заметил точно.
– Ну? – недовольно бросил Фабиан.
– Поехали, что ли. Прогуляемся. – Тимбал неопределенно пожал плечами, пожевал губы, подбирая слова. – Ну, в смысле, прокатимся.
Фабиан тихо рыкнул. Влип, зло подумал он.
– Я могу хотя бы вещи в комнате оставить?
– Да в машине побудут, не проблема, – беспечно улыбнулся Тимбал, и Фабиан понял: этот ублюдок отпустит его сейчас только после драки. В которой шансов у Фабиана было как-то маловато. Поэтому он обреченно вздохнул и цыкнул.
– Я могу рассчитывать, что вы остановитесь у круглосуточной забегаловки в соседнем квартале, чтобы я купил себе пожрать? – обреченно спросил он.
– Так… ну-у-у, – задумчиво протянул Тимбал.
– Я даже могу остаться в машине, а твои головорезы метнутся за кебабом. Такой вариант тебя устроит?
Тимбал усердно поизображал работу мысли, вытянув лицо и пожав плечами.
– Сколько их, кстати? – холодно спросил Фабиан.
– Сколько их? – весело спросил Тимбал, обходя его.
Фабиан повернулся за ним.
– Я увидел двоих. Трое было бы слишком много. Просто толпа, чтобы доставить хозяину его вожделенную игрушку.
– Лучше парами, – охотно отозвался Тимбал и добавил недовольным шепотом, словно Фабиан был его сообщником: – эти их методики, чтобы три или даже шесть – идиоты. Они как пауки, много ног, ка-ак запутаешься в них!
– Пауки были бы удивлены услышать такое, – бросил в сторону Фабиан.
Тимбал радостно засмеялся и открыл дверь машины. Он обвел глазами пространство за спиной Фабиана, и тот ощутил: один из тех, замеченных им, готовился остановиться у ларька, а второй – купить какой-нибудь хрени пожевать. Эффективно. Чего же у таких эффективных охранников такой идиот за шефа?
Фабиан был удивлен, что Тимбал вел его не к знакомым уже апартаментам в очень личных этажах Первого Консула, а в официальные личные покои. Отчего-то это было одновременно и жутким, и унизительным. Счастьем было, что на их пути никого не встречалось. Фабиан тихо зверел, идя за Тимбалом. Тот шел впереди, мягко ступая, не оборачиваясь, не поднимая головы к потолку. Фабиану хотелось спросить, как эти идиоты собираются корректировать видеозаписи, но необходимость снова обращаться к Тимбалу не вызывала ничего, кроме раздражения.
Тимбал не осмелился даже заглянуть за дверь, только открыл ее, пропустил Фабиана и тут же закрыл ее за его спиной. И Фабиан остался один на один с очень далеким прошлым.
Альбрих ждал его. И он выглядел жалко. Словно постарел лет на пятнадцать, осунулся и похудел. Брюки и рубашка висели на нем, как на швабре. Щеки впали. И потухли глаза. Фабиан ждал, что этот совершенно незнакомый, неожиданно постаревший, неприятно уязвимый, даже уязвленный Альбрих объяснит, к чему вся эта суета с похищением и конвоированием в его официальные покои, этакая оплеуха приличиям и здравому смыслу. А тот все молчал. Медленно подходил к Фабиану и молчал.
Подойдя совсем вплотную, положив руку на щеку Фабиану, заглядывая ему в глаза, Альбрих спросил:
– Надеяться на то, что ты выступишь со мной на одной стороне, глупо?
Фабиан хотел сдержаться, но не получилось – он закатил глаза от несуразности вопроса. Отвечать он не удосужился.
Альбрих, помолчав, начал говорить. О том, что он решил сделать то, что планировал уже давно, что у него не останется после этого союзников среди тех, кто были готовы поддерживать, а враги заведутся новые, что эта пирамида прогнила давно и окончательно и он готов перерясти ее. Что у него достаточно компромата, чтобы убрать со своего пути всех, всех, и прочая, прочая. Фабиана во всем этом потоке словесной шелухи волновало одно: что он здесь делает?
– Прошу тебя, – наконец сказал Альбрих тихим, глубоким, глухо вибрирующим голосом, – прошу тебя, вернись ко мне. Нас будет двое. Я поделюсь с тобой всем, Фабиан. Всем.
Фабиан отвел голову назад, высвобождая ее из его ладоней.
– Я, кажется, просил оставить меня в покое. Или вы не хозяин своему слову? – желчно поинтересовался он. – И нет. Спасибо за предложение. Оно несколько фантастично, в каком-то смысле привлекательно. Но нет, спасибо. Я могу идти?
Альбрих опустил руки, недоверчиво усмехнулся.
– Ты бессердечен, Равенсбург, – с блеклым удивлением отозвался он. – Тебе доставляет удовольствие бить лежачего?
Фабиан не счел нужным ответить. Он просто развернулся и пошел к двери.
– Я уничтожу тебя, – зашипел сзади Альбрих. – Стоять! – рявкнул он. – Стоять! Приказываю!
Фабиан, уже открывавший дверь, повернулся к нему. Он мог сказать очень много, но предпочел удержать этот фонтан в себе. Альбрих бесновался за спиной. Фабиан вышел и аккуратно закрыл за собой дверь.
Тимбал стоял напротив двери, прислонившись к стене. Он осмотрел Фабиана, недовольно покачал головой и буркнул: «Ну ясно же было, что фигня будет». Вздохнув, он спросил:
– Отвезти? Или сам того?
– Сам того, – сквозь стиснутые зубы выдавил Фабиан. – Что будет с записями камер наблюдения? Надеюсь, вы додумаетесь их подправить? Мне ни к чему светиться на них.
– Все нормально, – грустно сказал Тимбал. – Разберемся. Давай провожу.
Два дня спустя Фабиана разбудил Аластер. Точнее, его разбудил цепкий и очень любопытный взгляд Аластера. Он открыл глаза, сдернулся, потому что Аластер лежал на кровати рядом с ним и разглядывал его лицо. Фабиан потянулся к часам.
– Какого хрена ты делаешь в моей комнате в четыре часа ночи? – сиплым спросонья голосом спросил он.
– В твоей комнате? Ты называешь этот склеп комнатой? Моя гардеробная больше твоей комнатульки раза этак в четыре. – Засияв улыбкой, промурлыкал Аластер. – А ты знаешь, что пресс-секретарь первого консула объявит в девять утра о его отставке?
Фабиан застыл. Справившись с удивлением, он сел на кровати и взъерошил волосы.
– Так, – механически произнес он. – Сначала я отолью.
Вернувшись из туалета, Фабиан взял стул и оседлал его. Положив руки на спинку, он сказал:
– Я боюсь спрашивать, откуда ты знаешь это. Но я очень хочу знать, что именно ты знаешь.
– От одного очень неприметного типа в службе безопасности, который знает все обо всех. Что именно привлекает в нем меня, тебя интересует?
– Нахрен, – резко бросил Фабиан. Аластер довольно заухмылялся.
– Да-да, именно он и именно на. Рекомендую, кстати, – томно потянулся он.
– Я сейчас выброшу тебя из окна, Армониа. Что именно знает этот твой всезнайка?
В девять утра пресс-секретарь Первого Консула сообщил о его отставке. Причиной было названо пошатнувшееся здоровье. Между обвинениями в государственной измене и нарушении конституционных норм это было не самое нелепое объяснение.
Фабиан как одержимый смотрел все выпуски новостей. Но, казалось бы, такое событие – и сообщался предельный минимум информации. Информационные каналы не упоминали ни Альбриха, ни его возможных преемников. Донельзя политизированная Академия тихо побурлила недельку-полторы и снова занялась насущными делами.
Стефан Армушат лучился благодушием, приветствуя Фабиана на его очередной практике. Фабиан был вынужден улыбаться. Ему хотелось говорить совсем не об этом, но темы для разговоров имел право выбирать не он. Армушат перешел с напутственных речей на изменения во внутренней политике, вызванные некоторыми обстоятельствами, и словно вскользь обмолвился, что надеется, что господин Альбрих поправит свое здоровье на юго-западе республики и, возможно, и дальше будет принимать посильное участие в некоторых проектах. Возможно, Фабиан должен был испытывать облегчение, что Альбрих не будет полностью исключен из жизни. Но вместо этого ему хотелось найти этого самонадеянного идиота, ухватить за грудки, тряхнуть как следует и рявкнуть прямо в лицо: ты идиот?!
========== Часть 15 ==========
Отставка Первого Консула продолжала оставаться непримечательным событием; не более выразительными оказывались и выборы нового первого. Незаметно для республики был назначен исполняющим его обязанности бывший седьмой. Консулов осталось десять.
Фабиан пытался найти хотя бы маленькую зацепку, хотя бы намек на то, что именно оказалось поводом для устранения Альбриха. От него хотели избавиться давно – это было ясно. Любви к нему не наблюдалось ни у Содегберга, ни у Велойча. Мнение магистрата Фабиана не волновало: реальным влиянием могли похвастать от силы полдюжины его членов, и по большому счету у него было слишком мало полномочий и недостаточно рычагов для глобальных свершений. Магистрат и магистры были хороши, когда нужно было решать небольшие задачи. Но консулы не горели желанием подпускать к кормушке посторонних людей.
Стажировка в магистрате подходила к концу, и Фабиану трудно было не ощутить, насколько отличаются настроения в нем в начале стажировки и ее конце. На смену начальной эйфории, которую Стефан Армушат и не скрывал, пришло тихое, болезненное напряжение: штат Первого Консула следовало перекроить, чтобы он соответствовал другим, его служба безопасности сокращалась резко и болезненно, и многие затаились в напряжении, готовясь реагировать на откровения озлобленных сотрудников, но не рискуя наносить превентивные удары. И что особенно характерно: напряженная тишина на инфоканалах. Снова стычки в сорок седьмом округе. Снова забастовки на энергодобывающих предприятиях в сорок пятом. Снова протесты против возведения опресняющих заводов в пятьдесят пятом. Двенадцатый консул стал четвертым, и это было обнародовано с куда большей помпой, чем назначение первого. Фабиан с подозрением встречал взгляды, направленные на него: казалось, все в магистрате если не знают, то догадываются, что он сыграл не последнюю роль в свержении колосса.
Второсортный канальчик, который очень любил сплетничать о бывших, попытался сделать маленький репортаж о Себастьяне Альбрихе. Намерения были благими, сюжетец был крайне куцым, изображение –размытым, очевидно, ушлые журналисты не смогли подобраться близко к нему; Фабиан смог посмотреть сюжет, потому что настроил коммуникатор на поиск и немедленное оповещение о сюжетах об Альбрихе. Информации в том сюжетце было всего ничего, сам Альбрих казался вполне довольным жизнью, играл в гольф в клубе, оживленно беседовал с каким-то очень солидным человеком – и все. Тот сюжетец был доступен в подкасте инфоканала часа два, не больше, а затем – удален. Очевидно, не только Фабиан программировал подобное. Аластер очень подозрительно отнесся к желанию Фабиана узнать, что за поселок такой, в котором гольф-клубы, в которых изволит отдыхать почетный председатель разведывательной океанологической компании, обвинил Фабиана в попытке пристроиться под теплый бочок к усатому толстобрюхому дядьке почетному директору – мол, как это так: элегантные барышни с доходом ниже среднестатистического, которым положено быть содержанками, остаются не у дел, потому что появляется прекрасный принц и уводит главного казначея. Заработав оплеуху, он подулся, пообещал разузнать, и Фабиану в нос ударил гниловато-сладкий, удушающий запах его любопытства – Аластер и не думал скрывать алчного любопытного блеска в глазах. Он разнюхал, где отдыхал тот усатый буржуй, разнюхал и последние сплетни из жизни обитателей. А попутно сообщил, что и бывший первый консул там же и в тех же клубах учится играть в гольф. По доброте ли душевной или в расчете на какую-нибудь, а желательно резко отрицательную реакцию Аластер изложил Фабиану ворох сплетен о мадам первой – мадам почти бывшей первой. Она лечила израненное самолюбие вдали от бывшего первого и подозрительно близко к модным столицам, а ее адвокаты в республике настойчиво и очень осторожно занимались бракоразводным процессом. Это были не те сплетни, которые бы заинтересовали Фабиана, но Аластер был Аластером – носатым, пронырливым, охочим до гаденьких сплетен и лелеющим свой однобокий и донельзя пристрастный взгляд на всё и вся. Куда важнее для Фабиана был подспудный, угадывавшийся только при очень пристальном всматривании подтекст у сплетен, которые притащил Аластер: Альбрих жил настоящим и, кажется, рассчитывал на достойное будущее. Что оно у него было – а иначе не стали бы с ним играть в гольф высшие чины больших и малых компаний. Что он живет неплохо – а иначе не хотел бы он играть в гольф. Что будущее есть у Фабиана – а судя по тому, что ему уже были пересланы должностные инструкции на предстоящую стажировку в аппарате второго консула, и ничто, ничто не указывало на какие-то «но» и «если». И никто не отваживался вспоминать о первом и его заслугах.
Фабиан был удовлетворен спокойствием, которое Альбрих демонстрировал после того странного свидания и после своей отставки. В конце концов, проигрывать – это искусство, талант, не без этого; жить после проигрыша – тяжелый, изнурительный труд, ничего не имеющий ни с первым, ни со вторым. На какую-то долю секунды в его голову однажды забрела мысль, робкая, виновато заглядывающая в глаза и просящая прощения уже за то, что осмелилась дать о себе знать: Альбрих что, действительно рассчитывал, что Фабиан отправится с ним в отставку? Или он все-таки был уверен, что предлагает Фабиану триумвират? Первое не имело смысла. Жена Альбриха, которая имела куда больше прав, официальных, закрепленным государством, которая наверняка воспитывалась в духе уважения и подчинения, которая не могла не понимать, что ей после развода светит не очень много материальных благ и куда меньше социальных выгод, да просто: женщина Республики – и та вильнула хвостом и предпочла строить жизнь если не с нуля, то с обрушившегося очага точно. А ведь ей припомнят, ой как припомнят, что она предпочла сбежать от обязанностей; едва ли она сможет утвердиться в свете, в котором до этого ее терпели как довесок к Первому Консулу. Мачеха Аластера, уже четвертый раз новая, с маниакальным рвением следовала новейшим веяниям в обществе, и она с огромным удовольствием злословила на ее счет – что было показательно и достоверно, с точки зрения Аластера, отражало тенденции. Фабиану, точнее фавориту Первого Консула, не светило ничего: ни материальных благ, ни прав, ни социальных бонусов, скорее наоборот – порицание и плевки в спину, ладно, если не ядовитые. Альбрих – собирался своими руками уничтожить Фабиана? Едва ли. Тогда – он рассчитывал на успех? Или – он верил в успех, поставил все на успешный переворот, при этом отчаянно рискуя? Наверное, это было куда более похоже на правду. И Фабиану страстно хотелось знать, что же такого произошло в те жалкие три-четыре дня, начиная с того идиотского свидания и заканчивая ночью потушенных факелов, в которую Альбрих проиграл все.
Небожителями – консулами, магистрами и госканцлерами – усердно создавалась иллюзия нормальной, спокойной жизни. Словно ничего не происходило и не произошло. У народа попроще всегда хватало других забот, чтобы еще и о консулах печалиться, тем более что-нибудь, да случалось с завидным постоянством. К примеру, Академия гудела: профессор политологии был застукан со студентом в недвусмысленных, а посему чрезвычайно компрометирующих обстоятельствах. Случай обсуждался на студенческом совете. Фабиан, бывший его председателем – и зачем ему нужно было еще и это бремя? – пытался воспротивиться, но безуспешно. Народ жаждал крови, и эта же жажда привлекла Аластера, причем ублюдок решил в самоубийственном порыве подразнить стервятников: он объявился на заседании совета одетым в неоново-розовую рубашку, невероятные серебристые брючки, успешно прикидывавшиеся лосинами, мало того – накрашенным и в туфлях на среднем каблуке. Он все еще учился в Академии, хотя Фабиан подозревал, что грядет четвертый и окончательный раз, когда его вышвырнут из нее, на сей раз без права восстановления.
Эффектное появление Аластера не прошло незамеченным. Скорее всего, он именно этого и добивался и подходил и усаживался на заднем ряду в конференц-зале с эффектностью заслуженной куртизанки, а затем долго еще окликал знакомых, приветствовал их и щедро осыпал аудиторию воздушными поцелуями. Аластера знали многие, и многие из них его недолюбливали, поэтому гул в помещении стоял изрядный. При этом его языка побаивались, поэтому никто не рисковал одернуть его, воззвать к совести или просто приказать: «Угомонись». Фабиан мог бы – но не находил целесообразным, его это шоу представление развлекло, заодно и предоставив возможность оценить настроения масс. Аластер уселся наконец, закинул ноги на спинку стула впереди и томным движением достал свой коммуникатор – огромную бандурину, отчего-то в чехле из нежно-зеленого меха. Фабиан с интересом наблюдал за его маневрами и за тем, что творилось в зале: на Аластера оглядывались, косились, шушукались, с упреком смотрели на членов студенческого совета и ждали, что хотя бы они что-то предпримут. Ему было сложно оставаться серьезным, и было интересно: сколько совращенных профессоров на счету у этого колибри.
Следующие четыре часа были набиты под завязку руганью, гневными и пафосными речами в адрес самых разных людей, обвинениями всех подряд во всевозможных прегрешениях, ловкими и грубыми переходами на личности и сопутствующими оскорблениями, и неловкими попытками членов студенческого совета прекратить балаган. Фабиан помалкивал, ухмылялся, следя за наиболее отъявленными блюстителями нравственности и наслаждался действом. Которое было тем замечательней, чем активней в нем принимал участие Аластер. Все-таки этот ублюдок был невероятно хорош в роли адвоката дьявола: все эти его «да, но…», «а если бы ваш брат пришел и…», «вы не потому ли так злитесь, что что-то такое о себе подозреваете» и прочее мирному обсуждению проблемы не способствовали. Фабиан уже знал, что и профессор отправлен на заслуженный отдых, и студента настоятельно просили перевестись куда к дому поближе до тех пор, пока он не согласился. Инцидент вроде был исчерпан. И все равно природа человеческая требовала поплясать на чужих костях.
Заседание студенческого совета было в принципе никому не нужным, хотя идея сделать его открытым оказалась полезной: на него в очередной раз обратили внимание, Аластер заполучил нескольких поклонников, на два порядка больше врагов, причем последнее радовало его несравненно больше. Фабиан, искренне считавший это время бесцельно убитым, но не желавший признаваться в своем цинизме публично, потренировался произносить речи, в которые не верил ни на гран, с риторикой, от которой его воротило, со всей страстью убеждая толпу, о которой у него сложилось пренебрежительное отношение. И он злорадствовал: не просто получилось, а получилось очень хорошо. И тут же он с издевательским снисхождением похлопывал себя по спине: до чего хорош, щегол, до чего самовлюблен!
Аластер полулежал на диване, вытянув ноги, расстегнув свою отвратительно-розовую рубашку, и следил за Фабианом из-под тяжелых век. Перед ним стояла бутылка с многоградусным пойлом, каковых километры полок можно созерцать в дискаунтерах. Фабиан не разделял любви Аластера к «много пойла», предпочитая что-то, обремененное вкусом. И поэтому он изучал вино в бокале. Аластер ухмылялся; он выглядел счастливым, бесконечно довольным жизнью; при всем при том Фабиану казалось, что в его разнузданном поведении есть что-то отчаянное. Но Аластер всегда был самоубийственно любопытен и одновременно до отвращения осмотрителен. Наверное, и в его странном, истерично-радостном настроении ничего удивительного не было: Аластер прогулялся по самому краю пропасти, заглянул в нее – и ничего ему не сделалось.
– А кста-а-ати, – неожиданно протянул Аластер. – Я тут говорил с та-аким офигенным типом намедни. Он знает того австралопитека, который был главным охранником твоего Альбриха. То ли служили вместе, то ли Альбрихов австралопитек ему в карты машину продул, то ли этот тип австралопитеку кучу талеров должен. Мутная история, Фальк. Как всегда у этих бруталов, которые не могут жить без того, чтобы не придумать еще один повод пожертвовать во имя. Так ты представляешь, Альбрих вошел в совет директоров оружейной корпорации. Бедняжка Эн-Ти так убивался, что на первого канцлера охоту вело куда меньше людей, чем теперь на почти главного оружейника.
– Оружейной компании, говоришь? Какой? – Фабиан склонил голову к плечу, открыто изучая Аластера.
– Ой, что-то с цифрами и буквами, – отмахнулся Аластер, не отводя от него взгляда. – Что-то совершенно ужасное, как модель ширпотребовских джинсов. Я думал, я представлял, что он убивается по прекрасному темноокому эфебу, а он – он изменяет тебе с биллионным бюджетом.
– Где штаб-квартира компании, ты хотя бы для приличия мне скажешь?
Аластер неторопливо округлил глаза.
– Ой, откуда я знаю? – промурлыкал он.
Фабиан отставил бокал, встал, подошел к нему и навис. Аластер расставил ноги пошире и довольно улыбнулся. Фабиан неторопливо снял пиджак, рубашку, стянул майку, нагнулся над Аластером и ухватил его за волосы.
– В какой стране? Не в Республике же, да? – вежливо спросил он и дернул Аластера за волосы.
Аластер непроизвольно вскрикнул от боли и снова заулыбался.
– Какого рожна ты устроил этот спектакль? – процедил Фабиан. – Какого рожна ты поперся в этот цирк уродов в твоем блядском прикиде? – спрашивал он, дергая Аластера за волосы. – Тебе хочется заработать волчий паспорт, чтобы только у Эвфимии тебе и нашлось место, ты, ублюдок?
– Не ублюдок, – оскаливаясь от боли, огрызнулся Аластер. – Рожден в браке, есть свидетели и свидетельства. Это не в твоей тмутаракани, где до ближайшей повитухи полтора дня лесом.
Фабиан отпустил его волосы и выпрямился. Аластер, надувшись, теребил волосы. Затем он поднял ногу и легонько ударил ей Фабиана в живот.
– Тебе разве не понравилось, милый? – расплылся он в улыбке. – Тебе разве не хотелось узнать, что эти гиены сделают с открытым содомитом? Так ответ – ничего.
Фабиан улыбнулся и ухватил его за щиколотку.
– Ты забыл, куда ты пришел, Армониа. Двести с чем-то человек собрались, чтобы потравить не клоуна вроде тебя, а двух вполне пристойных людей, – снисходительно произнес он. – И должен признаться, даже для седьмого или какого по счету эпизода этого ристалища толпа была страстной и ненасытной.
Аластер надул губы.
– Как жаль, – томно протянул он. – И ты, такой жестокий, обличал этих влюбленных, вместо того, чтобы всячески спасать, в конце концов, они пострадали от толпы за то же, за что тебя вывозили на люксовые лыжные курорты.
Фабиан засмеялся.
– Не путай дар божий с яичницей, Аластер, – ответил он, отпуская его ногу и делая шаг назад.
– Да, вот она, разница между второсортным профессором и второсортным первым консулом, – скучно произнес Аластер. – Профессора ссылают на пенсию, первому консулу позволяют подмять под себя тридцать процентов военных контрактов Республики.
Фабиан молчал. Аластер посмотрел на него, чтобы убедиться, что тот понял. Тот понял, о какой компании шла речь, понял и то, что Альбрих может стать не самой медийной личностью, поубавить во влиянии, но совсем незначительным типом он не станет, скорее наоборот: Альбрих становился лоббистом очень влиятельной отрасли. И все равно он не понимал: Альбриха устроит стать торговцем – это после консульского-то кресла? А обратно пути не будет.
Покривившись секунду, Фабиан сел на диван рядом с Аластером.
