Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)
Он повернулся к Велойчу и слабо улыбнулся.
Велойч подозрительно смотрел на него.
– И? – недружелюбно спросил он.
– И проект сверхглубокого бурения очень перспективен, дорогой Эрик. Если отмести эти дурацкие заявления об углеводородах и прочем, м-да. Если разрабатывать транспортировку на поверхность продукта повышенной вязкости или, к примеру, делать блоки частичной переработки на глубине, скажем, двадцати километров. Как-то так. Кстати, если хочешь, можно будет послушать пару докладов о возможности обнаружения полезных ископаемых на глубинах от сорока километров и даже о возведении блоков промышленной обработки этих ископаемых.
– И что нового будет в этих докладах?
– Ничего. Скорее всего, ничего. – Фабиан пожал плечами. – Зато ты будешь куда более подготовлен и сможешь оценить их несколько иначе.
– Я только не понял, – помолчав, произнес Велойч. – Только что – ты сделал мне комплимент или все-таки отвесил оплеуху?
– А разве это невозможно совместить, милая Летти? – промурлыкал Фабиан, потянулся и похлопал его по колену. Велойч вздрогнул, затем – захохотал.
Фабиан, посмеиваясь, лениво пролистывал инфоканалы, поджидая возможность вернуться к докладу.
– На самом деле я действительно благодарен. Хочешь – верь, хочешь – нет.
– И твое желание признаться в этом никак не связано с моей поддержкой на всех этих посиделках? – ядовито спросил Велойч.
– Твоей поддержкой? – развеселился Фабиан. – Эрик, милый, ты о чем? Ты едва не скормил меня Студту, причем раз этак восемь – и это только тех, на которых я присутствовал. Давай лучше вернемся к Бародичу.
– Тебя скормишь, – тихо буркнул Велойч.
– Драконт, давай вернемся к докладу Бародича, – сказал Фабиан, покосившись на Велойча.
Его скормить, особенно Студту – затея, изначально обреченная на провал. Но это не мешало Велойчу пытаться.
И никакие Велойчи мира не могли помешать Фабиану жить той жизнью, которой он хотел жить. Приходилось быть крайне осмотрительным, тем больше, чем внимательней за ним следили окружающие: делать вид, что он не отличается ничем от обычных людей, пусть и со скидкой на должность. Посещать разные культурные, благотворительные, прочие мероприятия, которых расплодилось невероятное множество, встречаться с приятелями, участвовать в жизни своего крестника, тем более Валерия требовала обстоятельного исполнения долга крестного отца, была удовлетворена вовлеченностью Фабиана в жизнь Артемиса, рассчитывала, что Фабиан будет крестным и у ее второго ребенка. Воевать с Аластером, который с трудолюбием спамбота забрасывал Фабиана сообщениями о том, как растут его «крохи»; мало того – который решил, что Фабиан должен пренепременно быть осчастливлен по его подобию, иными словами – вступить в долгосрочные отношения с кем-нибудь поразумней, и по этому поводу требовал время от времени, чтобы Фабиан выполз на свидание с каким-нибудь из его знакомых, который точно так же жаждет любви большой и чистой, как любой и каждый человек на старушке-Земле. Развлекаться самому – с практичными и хваткими молодыми людьми, готовыми за материальные ништяки на многое, а самое главное – молчание. Прицениваться: не решиться ли на относительно публичный роман с какой-нибудь дамой, даже присмотреться к нескольким возможным кандидатурам, чтобы прийти в итоге к однозначному мнению: ни за что. Не в том было дело, что дамы были плохи: хороши, отменны. Фабиан, случайно встретившийся с Александрой Рушити, с удовольствием с ней поболтавший, признавал: она достойна, хороша, чисто умозрительно даже возбуждающа, но – не для него. Он встречался со многими другими женщинами, обладавшими бесспорными достоинствами, привлекательностью, очарованием, и ни одна из них не вызывала в нем желания ни узнать ее поближе, ни тем более – представить себя в долгосрочных с ней отношениях. Куда проще было с молодыми людьми, куда интересней; Фабиана устраивала их ненавязчивость, непосредственность, необремененность многими социальными догмами; Фабиан находил их общество приятным, их прагматизм – удовлетворительным. Его даже скоротечность этих связей устраивала. Фигня какая: полгода, максимум девять месяцев – и мальчишка решает, что ему пора озаботиться своей карьерой – общественным положением – будущим, получает прощальный подарок, посылает Фабиану воздушный поцелуй и растворяется в тумане повседневности. Либо решает, что пора выходить за рамки сугубо деловых отношений – и получает прощальный подарок, ему прилетает воздушный поцелуй от Фабиана, и мальчишка растворяется в тумане повседневности. Наверное, кроме Альбриха, в жизни Фабиана не было ни одного человека, от которого пылала бы кровь, горели бы ладони, билось бы в исступлении сердце. Наверное, кроме Аластера, не было в его жизни ни одного человека, с которым хотелось просто сидеть рядом, обмениваться колкостями, слушать брюзжание друг друга. И определенно: не было в жизни Фабиана никого, кто вызывал бы у него эмоциональный отклик, желание узнать его поближе, рядом с кем учащалось бы дыхание, сладко замирало бы сердце. Не было никого, до того момента, как его обозвали господином пятым павлином и осмотрели дерзкими голубыми глазами.
Словно попадая в другой мир, Фабиан ощущал себя мальчишкой во втором блоке нейронного центра. Он только что не подппрыгивая несся туда. Спасибо Альберту, разнюхавшему, что Абель Аддинк часто задерживается после окончания стандартного рабочего дня, у него даже есть что-то похожее на каморку, в которой он может переночевать или просто отдохнуть – все-таки он уставал слишком быстро по сравнению с теми же бодрыми ребятами из своей лаборатории, с чьим здоровьем все было в порядке.
Поэтому можно было заглянуть к Абелю ближе к полуночи, рассчитывая не делить его внимание с другими людьми, не отвлекаясь самому на других, да что там – не пытась удерживать на лице маску вежливой заинтересованности, прежде всего из-за посторонних, которым ни к чему было видеть, как великий государственный муж вьюном вьется вокруг Аддинка. Можно было прихватить коробочку с шоколадными конфетами, сделанными вручную в одной шоколадной лавке, какую-нибудь еще безделицу, чтобы развлечь его, и провести пару часов в обществе человека, который помнил, что говорит с консулом, но что за этим стояло, не представлял совершенно. Елфимов – тот понимал, сварливый старикашка, что во власти Фабиана было подбросить центру пару-другую прибыльных проектов или, напротив, вышвырнуть из них, и заискивал, лебезил, хотя и прорывалась сквозь эту угодливость его настоящая, склочная, желчная натура. А Абель не играл в политику, ему на нее было наплевать. Он был ведущим специалистом лаборатории, который был тем более ценен, что мог одновременно выступать и в качестве исследователя, и в качестве подопытного кролика, и что творилось за стенами его лаборатории, его мало интересовало. И поэтому консул к нему приходил, просто богатый дядя, журналист ли – какая разница, главное, чтобы им действительно была интересна деятельность лаборатории, главное – чтобы они могли поддержать ее, поспособствовать развитию и помочь в практическом применении результатов исследования.
Наверное, все выглядело именно так в его глазах. Наверное, именно этим Абель и объяснял себе тот алчный интерес, который отчетливо прослеживался в поведении Фабиана. Если, конечно, он оценивал его именно так, а не предполагая, что этот интерес может быть окрашен иными красками – интимными, чувственными. Едва ли. Фабиан следил за ним с хищным интересом, впитывал малейшие нюансы поведения, изучал мельчайшие изменения настроения; и он мог под присягой подтвердить: Абель едва ли видел что-то особенное во внимании, которым осыпал его Фабиан. То ли по причине детской наивности; то ли потому, что у него не было опыта; то ли потому, что считал: фигня какая, здоровый мужик бегает за калекой? Может, он изначально предполагал, что с ним едва ли возможны какие бы то ни были отношения. В любом случае, пока все было невероятно просто.
Фабиан заходил в лабораторию, окликал Абеля, усаживался рядом с ним, вручал подарок, предлагал сделать чай; Абель приветствовал его привычной остротой – все отказывался называть Фабиана по имени, зараза такая, обращался к нему по этикету: «господин пятый консул», даже на Равенсбурга не соглашался. Фабиан интересовался, как дела, Абель рассказывал, показывал, Фабиан делал вид, что слушал, и ему было совершенно наплевать, как проходит разработка, на чем они споткнулись на сей раз, что еще нужно для того, чтобы разработка получилась самостоятельней – прочней – послушней – чувствительней; куда больше его интересовало, сам ли Абель собирает волосы в хвост у себя на макушке; почему у него так сохнут губы – просто потому, что сохнут, или это какой-то симптом; позволит ли он помассировать ему шею и плечи, и много, много чего еще. Он делал Абелю чай, ставил чашку на столик перед ним, садился ближе, чтобы в случае чего помочь поднести чашку к его рту, настаивал на том, чтобы Абель сам вскрывал коробку, с жадностью следил за тем, как Абель разворачивает конфеты и отправляет их в рот одна за одной – сладкоежка, и думал: а если позвать его, к примеру, на какой-нибудь концерт, согласится?
========== Часть 34 ==========
Республика менялась, неприметно, но неуклонно. Шла, переваливаясь, неуклюжим монстром к цели, которая была известна Высшему Разуму, как о нем проповедовали в экуменических церквях экуменические пасторы; возможно, наметки того, как возводить безупречное, выверенное здание Высшей Республики, содержались в истории Консульской Республики – об этом спорили историки, историографы, философы на многочисленных конгрессах, на которых даже консулы не гнушались появляться, но простому люду эта высшая цель так и оставалась неочевидной. Для человека тридцати лет от роду изменения в Республике были очевидны, но несущественны; человеку лет пятидесяти изменения в привычном укладе жизни казались существенными, но он был уверен: во времена его юности-молодости было много подобного, просто об этом не говорили, больше прикрывались величием целей, долгом перед обществом, скрывались за отцами-основателями. Человеку восьмидесятилетнему так и вообще было все равно: он вынужден был подбирать часовенку, в которой его будут отпевать, и ничего другого его уже не интересовало.
И Мариус Друбич тоже не особо менялся. Он был все так же тощ, сутул и невысок. Он так же, как и раньше, носил мятые темно-синие джинсы, так же нащупывал карманы, прежде чем сунуть в них руки, так же избегал глядеть собеседнику в глаза. Зато изменилось место его пребывания. Отныне он восседал в огромном кабинете в административном корпусе ведущего химико-биологического центра Республики. Пока не в качестве его главы, а всего лишь руководителя одного из отделов, но и возраст у него был скромный, времени, чтобы добраться до самых высоких этажей, – предостаточно. Если, конечно, Мариус Друбич воспылает жаждой всенепременно стать главой этого самого научно-исследовательского центра.
Фабиан не был уверен в этом, но не спешил сбрасывать Мариуса со счетов. Он регулярно заглядывал к нему в гости, обменивался с ним новостями из смежных и совсем далеких от Мариуса отраслей, выслушивал сам то, о чем не говорилось на конгрессах-симпозиумах, допытывался до личного мнения Мариуса, которое ценил тем более, чем лучше узнавал его, и просто общался с человеком, который был полностью лишен обаяния, остроумия и прочищ прелестей светского льва, но при этом был очень интересным собеседником.
Мариус Друбич все оставался один. Насколько Фабиан знал, была попытка одной лаборантки наложить на плешивого Друбича свои наманикюренные ручки. По крайней мере, именно об этом заговорил с ним Друбич однажды, неловко оглаживая на себе халат. На ленивое «Оно тебе нужно?» Фабиана Мариус задумался, озадачился, долго пытался привести аргументы за и против, в общем вел себя, как и положено теоретику чистой воды. Фабиан слушал его измышления, с трудом сдерживая зевок. При первой же паузе он хлопнул рукой по бедру, привлекая внимание, и сказал:
– Мариус, душка, еще раз повторяю вопрос: оно тебе нужно? Отвечать да или нет. Прочую словесную шелуху оставь для академиков.
Мариус не смог ответить на этот вопрос; Фабиан заглянул к руководителю кафедры, к которой был приписан Мариус, женщине суровой, молчаливой и очень независимой, поинтересовался ее мнением о лаборантке и возможном альянсе этой мамзельки с Друбичем. У Карлы Хромат вылезли глаза.
– Как? И его?! – спросила она.
Фабиан ждал чего-то подобного и тут же кивнул, состроив неодобрительную гримасу. Карла Хромат нахмурилась и сжала кулаки.
При следующей встрече Фабиан поинтересовался у Мариуса, как обстоят дела с его любовной жизнью.
– Ты имеешь в виду ту мою попытку определиться с возможностью внести некоторые изменения в мою жизнь? – вопросом ответил на его вопрос Мариус. – Это была крайне опрометчивая попытка. Кстати, Карла призвала к порядку и меня и ее. Она велела поблагодарить тебя, что ты не пускаешь на самотек некоторые разрушительные симптомы.
Фабиан пожал плечами, совершенно не считая заслуженной эту благодарность. Мариус Друбич снова принадлежал центру целиком и полностью, и странное дело для неподготовленных – он чувствовал себя полноценным человеком. Простого приятельства, простых редких посиделок с хорошими знакомыми ему хватало за глаза. Простого приятельства с Фабианом – тем более. Крути как хочешь, с ним было приятно проворачивать самые разные дела, пытаться противостоять, зная изначально, что дело это безнадежное, подчиняться, болтать на самые различные темы, тайно завидовать успешности, целеустремленности, уверенности, обаянию, много чему еще – и при этом радоваться, что сам он – всего лишь мелкая сошка в крупном центре, а не человек, постоянно вынужденный находиться под пристальными взглядами самых разных людей.
В любом случае Мариус был рад видеть Фабиана, даже если и знал, что почти наверняка тот обратится к нему с какой-нибудь просьбой. Как правило, ничего незначительного. И как правило, просьба будет требовать некоторых интеллектуальных усилий – что уже хорошо – и, вероятно, не полностью соответствовать общепринятым представлениям о приличиях и благопристойности – что самого Мариуса волновало меньше всего. Но прежде всего, он был рад поделиться с Фабианом новыми достижениями своего отделения, посетовать на недостаточное финансирование – оно всегда недостаточно, и Фабиан без малейших угрызений совести пропускал эту часть их беседы мимо ушей, и подозрительно посмотрел на Фабиана, который вручил ему пакет, на сам пакет и снова на Фабиана.
– Чай, всего лишь чай, – пояснил Фабиан, усаживаясь в кресло. – Новомодный сорт, выращенный на чистейших, благословеннейших склонах каких-то там гор, собираемый нежнейшими руками местных девственниц, в общем, избавь меня от удовольствия воспроизводить рекламный проспект. Но чай неплох.
– Никогда в них не разбирался, – буркнул Мариус.
– Я знаю, – невозмутимо ответил Фабиан. – Но это не супер-пупер-элитный сорт, Мариус. У него есть вкус, который способен распознать даже дилетант.
– Вроде меня? – покосившись на него, спросил Мариус.
– Вроде нас с тобой, – уточнил Фабиан, криво улыбаясь. – Не поверишь, учили меня, учили чай любить, а только и научили, что самую малость разбираться и вовремя делать умное лицо.
Мариус выдавил смешок, занялся чаем; Фабиан встал, прошелся по его кабинету, подошел к доске-напоминалке, поизучал записки, в обилии к ней прикрепленные, подошел к столу, передвинул пару журналов, лежавших поверх бумаг, взял один и снова устроился в кресле.
Принеся чай, поставив чашки на стол, Мариус замер рядом с Фабианом, глядя на страницы, которые тот читал.
– Когда ты рассказываешь о своих экспериментах, это звучит куда более увлекательно, чем… – Фабиан потряс журналом.
Мариус пожал плечами, сел напротив, вцепился руками в колени, оглядел кабинет.
– Можно подумать, ты не знаешь, какова разница между самим исследованием и способами его представления, – хмуро буркнул он. – Нам постоянно нужно думать, чтобы не сделать слишком оптимистичных замечаний, правильно? И чтобы слишком пессимистично не звучало. Кстати, вон та выдержка, которую ты читаешь. Очень рекомендую присмотреться к исследовательской группе. Конечно, масспродуктовые лекарства – это вроде как устаревающая сфера, но у них очень интересная разработка по адаптации лекарств к организму-реципиенту.
– Киберфармакология в действии, – развеселился Фабиан, листая журнал.
– Ничего смешного, – надулся Мариус. – Это действительно очень интересно. Понимаешь, какая штука, важно ведь не только разработать само вещество, но и продумать способы его транспортировки.
– Наноботы? – Фабиан на секунду поднял на него глаза и снова перевел их на страницу журнала.
– И дозировки…
– Наноботы? – ухмыльнулся Фабиан.
– И взаимодействия с тканями внутри организма.
Фабиан поднял на него глаза, прищурился – Мариус самодовольно улыбнулся. Фабиан отбросил журнал.
– Э! – вдруг, спохватившись, дернулся он и потянулся за журналом. – В этом было или не в этом? Хитрая такая капсула с дозатором, которая еще и поставляет внешнему компьютеру данные о биохимии организма.
– Этой разработке уже два десятка лет, – снисходительно махнул рукой Мариус. – Каждые два года придумывают к ней новый трюк и выдают за новую. Есть разработки с узи-анализаторами, например, или, скажем, попутно определяющие индекс здоровья. Пытались даже многоразовые ввести, но это для совсем отмороженных эко-людей.
Фабиан поежился, представив капсулу, которую раз за разом отправляют в рот, после того как она покинула организм естественным путем. И плевать на то, как энергично ее мыли-стерилизовали.
– Ты никогда не слышал? – удивился Мариус.
– Слышал, но затея до сих пор поражает меня, эм, своей возобновляемостью, – скривился Фабиан. Мариус пожал плечами и снисходительно улыбнулся.
– Это было в то время, когда возобновляемость была ключевым словом к успеху, – ответил он.
Фабиан листал журнал, внезапно остановился, сложил его, чтобы было удобней читать, сосредоточенно нахмурился. Мариус вытянул шею.
– Какая прелесть. – Задумчиво произнес Фабиан. – Индивидуально подобранная диета и физиотерапия способны продлить жизнь больным боковым амиотрофическим склерозом на целых пятнадцать процентов.
Мариус подался вперед.
– Что за группа?
– Центр междисциплинатрых исследований в пятьдесят четвертом округе. Кстати, это не там расположена та странная деревушка, в которой на восемь относительно здоровых людей приходятся два больных этим БАС?
Фабиан поднял на него глаза: Мариус смотрел на журнал, словно пытался что-то в нем разглядеть.
– Кажется, – сделав вид, что не заметил ни паузы, ни обращенного к нему вопроса, буркнул Мариус. – Чай стынет, – сурово сказал он, пододвигая чашку ближе к Фабиану.
– Ваш центр ведь тоже принимал участие в совместных исследованиях? – беспечно поинтересовался Фабиан, откладывая журнал и беря чашку.
– Да, некоторые отделения, – угрюмо ответил Мариус и повернулся к нему вполоборота. Он уставился на мемо-доску, словно в его кабинете на этот момент она была самым интересным предметом.
Фабиан отпил чаю.
– Неплох, не так ли, Мариус? – любезно поинтересовался он.
Мариус буркнул что-то невразумительное.
– Позволь узнать причину твоего внезапно испортившегося настроения, – все так же любезно продолжил Фабиан. – Ты хотел бы заполучить эту тему безраздельно в свою власть?
– Чушь какая, – фыркнул Мариус, покосился на Фабиана и снова уставился на доску.
– Да? – настаивал Фабиан.
– Ты вообще представляешь размах проблемы? – вскинулся Мариус и попытался посмотреть на него свысока. Но под внимательным, слегка сочувствующим взглядом он сник, ссутулился, зажал руки между колен.
– Объясни мне, – кротко предложил Фабиан. Мариус поёжился. Такого Фабиана он тоже знал – видел пару раз, как глава центра стоял перед ним, исходя на пот, боялся вздохнуть, только мял платочек в руках, а Фабиан с этой вот улыбочкой объяснял, почему главе – мужику под семьдесят, перекусывавшему оппонентов одним движением челюстей, следует считать себя неправым, а самое главное – что глава центра соглашался. Очевидно, пока все было некритично, но до той грани, за которой Фабиан возжелает аннигилировать все живое, доводить все-таки не хотелось.
– БАС – заболевание редкое, под него, естественно, не выделяется такого финансирования, как, скажем, под кансер, – издалека начал Мариус. – Я так понимаю, для тебя это не секрет? – он осмелился посмотреть Фабиану прямо в глаза, оживился, осмелел. – Проблема еще и в том, что… в общем-то, и в нашем центре есть рабочие группы, которые сотрудничают со многими другими группами в других центрах. Иначе проводить исследования смысла нет, да вообще нет смысла проводить исследования в одном изолированном центре. Знаешь, я рад, я просто счастлив, что мы установили гиперкомпьютер в нашем центре, потому что возможность мониторинга отдельных научных исследований – она просто дар небес, честно!
– Мы отвлеклись, – изобразив улыбку, произнес Фабиан.
– Да, прости.
– БАС, исследования, редкое заболевание, – напомнил Фабиан Мариусу, растерянно моргавшему, словно припоминая, о чем шла речь.
– Исследования. Их много, очень много, и при этом они… – Мариус встал и прошелся по кабинету. – Для тебя ведь это не будет сюрпризом, да? Мы до сих пор не понимаем, что за болезнь такая этот БАС. Фактически каждый, каждый случай уникален, – говорил он, то замирая, то снова продолжая ходить вокруг стола и кресел, подходя к окну, выглядывая из него, снова подходя к столу. – С достаточной степенью вероятности установлены геномы, дефекты в которых могут, могут, Фабиан, становиться причиной отмирания нейронов, но при этом, не все из этих дефектов однозначно указывают на БАС, ты понимаешь? Иногда дефект гена есть, а болезни нет. Или, скажем, какая из комбинаций дефектных генов послужит триггером для болезни, а какая нет. Или, скажем, механизм отмирания нейронов. Да даже протеины, чье накопление в нейронах может вызывать их отмирание, даже и они не унифицированы. И кстати, исследование влияния среды на возможность запуска механизма болезни – оно просто абортивное, по правде говоря. Исследуется влияние отдельных микроэлементов, устанавливаются какие-то корреляции, но никогда и никто не скажет: в почве избыток магния, цинка, в организм поступает недостаточно селена, и на этом фоне может запуститься БАС. Это просто хамелеон какой-то, а не болезнь. Я уже не говорю, что возможность предсказать развитие болезни отсутствует. Есть пара десятков случаев, когда болезнь удавалось сдерживать в течение пятнадцати лет, пятнадцати! Совершенно уникальные – до шестидесяти. Но это уж просто единичные. Но есть и другие случаи, когда пациент умирал через три месяца после установления диагноза. Причем, осмелюсь отметить: по-прежнему методом исключения, ты представляешь?
Словно выдохшись, он опустился в кресло.
– Иными словами, физиотерапия и кетоновая диета способны оказать положительный эффект на стабилизацию состояния больного, – покосившись в сторону журнала, предположил Фабиан.
– Иными словами, – Мариус сложил перед собой руки домиком, пожевал губы, похмурился. – Иными словами, сегодня в восемь часов я выйду из этого здания, и вне его будет вечер. Значит, я, выходящий из здания, являюсь причиной наступления этого вечера. Скорее всего, уважаемые коллеги элегантно забыли о многих других факторах, которые могли иметь не решающее, но существенное значение. В некоторой степени, подобная избирательность наверняка как-то объясняется, но я едва ли заинтересуюсь данным исследованием. Скорее всего, это какой-то провинциальный институтик развлекается, да?
– Не имею ни малейшего понятия, – легкомысленно ответил Фабиан. – Если ты заинтересовалсяч, попроси своего секретаря, чтобы разузнал.
Мариус недовольно посмотрел на него и пригладил волосы на голове.
– Не знаю, целесообразно ли это. Профиль исследования не соответствует моему совершенно, – осторожно произнес он и опасливо посмотрел на Фабиана.
– С этим не поспоришь, – задумчиво отозвался Фабиан и отпил чай. – Ты зря отказываешься от него. Он и остывший неплох.
Мариус фыркнул, но сделал глоток.
– Да, действительно не чрезмерно утонченный вкус, – признал он.
После двухминутной паузы он отставил чашку и выжидающе уставился на Фабиана.
– А что с лекарствами? – с готовностью, словно ждал этого взгляда, спросил тот.
– Они есть, – охотно ответил Мариус. – Регулярно создаются новые. В изобретательности нашему брату не откажешь.
– И? – усмехнулся Фабиан, предполагая ответ.
– И. – Мариус развел руками. – Мы вынуждены создавать новые.
Он снова встал и зашагал по комнате.
– Видишь ли, все снова упирается в эту хамелеонскую природу болезни. Лекарство по сути своей – это правильно дозированный яд, не так ли? Но вред от этого яда ни в коем случае не должен превышать пользы и даже быть равным с ней, иначе получится, что одна часть человеческого организма лечится, а вторая – очень даже наоборот. И, знаешь ли, Фабиан, все самое сложное заключается в том, что нейроны отмирают ведь не только в спинном мозгу, но и в головном. А к очагам поражения в головном мозгу мы с достаточной степенью точности мы так и не научились транспортировать лекарства. Понимаешь?
– Кажется, – после паузы отозвался Фабиан. – Скажи, а ты хотел бы принять участие в исследовании БАС?
– Каком из? – невесело усмехнулся Мариус, усаживаясь. – Даже если мы говорим о центре БАС в двадцать втором округе, о центре междисциплинарных исследований в пятьдесят четвертом, то это очень мощные центры с перспективными кадрами, но я и здесь себя неплохо чувствую. В нашем отделении индивидуальной фармакологии время от времени изготавливаются лекарства и для этих центров, но не более того. И если ты хочешь знать мое мнение, биохимия не сыграет ключевую роль в борьбе с БАС.
– Почему? – просил Фабиан. Ему удавалось сохранять эту дурацкую непринужденную позу, даже эту дурацкую заинтересованную мину в течение всех тирад Мариуса, хотя это было все сложней.
– Потому что только моя профессиональная гордость мешает мне признаться, что мы едва ли будем в будущем более успешны, чем до этого. Чем, в общем-то, теперь. Я, наверное, могу сбить неплохую команду разработчиков индивидуальных препаратов, с учетом всех физиологических показателей пациента, но это в любом случае будет изначально проигрышный раунд. Хотя если мы выиграем ему процентов двадцать пять времени, это уже будет неплохо.
За какой надобностью Фабиан прихватил с собой и журнал, который вертел в руках, он так и не понял. Остановился, подумал было вернуться к Мариусу, чтобы отдать журнал, но махнул рукой; это можно будет сделать и позже, с курьером. Только у самого выхода он швырнул журнал в урну и рванул на себя дверь. Она поддавалась нехотя, словно делая одолжение. В этом центре все выглядело так: все казалось ленивым, неторопливым, снисходительно смотрящим на суету. С чего бы ему быть другим, центру, в котором ежедневно обращались с ядами, умерщвляли ни в чем не повинных мышек и производили расчеты, заранее указывая в статистике количество летальных исходов?
Едва ли Фабиан был зол – слово было слишком простым, чтобы выразить, что в нем бурлило, кипело, рвалось наружу. Казалось, еще час назад казалось: он знает все, что скажет ему Мариус Друбич, этот зануда, которого куда больше волнуют статистические данные, проценты и корреляции. И сказал он именно то, к чему Фабиан готовил себя изначально, и все равно – как удар в солнечное сплетение, короткий удар, точный, нанесенный то ли мощным кулаком, то ли не менее мощным протезом – и дышать нечем, и глаза ничего не видят.
Теодор Руминидис стоял рядом, молча дожидаясь, когда Фабиан определится: прогуляется ли он немного, чтобы проветрить голову – беспокойным он был после неожиданного визита в этот дурацкий центр, куда больше похожий на саркофаг семьи чинуш, чем на уважаемое научное заведение, – или сядет в машину и они отправятся в город. Фабиан, словно вспомнив о свидетеле, который даром что был молчалив, но все видел и все примечал, и кто знает, какие при этом делал выводы, развернулся к нему. Руминидис попятился.
– Скажи, а что ты чувствовал, когда умерла твоя жена? – неожиданно спросил Фабиан.
Руминидис сжал челюсти и недобро посмотрел на Фабиана. Тот – глядел, не мигая. Ждал, гипнотизировал, подчинял себе, раздирал кожу, тянулся к самому ядру. Руминидис – задышал тяжело, рвано, судорожно, отвел глаза. Обошел машину, чтобы хоть что-то поместить между собой и Фабианом. И все эти пять метров он чувствовал на себе странный тяжелый, удушающий, горячий, вязкий взгляд Фабиана. Едва ли у него получится отвертеться от ответа, но хотя бы время будет, чтобы подобрать слова.
Фабиан сел в машину, уперся подбородком в грудь, перевел дыхание. Врачи были оптимистичны, чего уж: при надлежащем уходе Абелю Аддинку и десятилетие может быть отмерено. Конечно, с него следует сдувать пылинки, иммунная система – такая штука, один раз дала сбой, и второй раз засбоит, ее нужно всячески поддерживать и обеспечивать максимальный уход и за ней, и за бренным телом, в котором содержался в заключении неуемный дух Аддинка. И все равно – это было злейшей, жесточайшей насмешкой. Ему, Фабиану, никогда не страдавшему от скудного выбора, обладающему чуть ли не уникальной возможностью выбирать из бесконечного множества совершенно здоровых людей, подфартило – возжелать человека, которому бессильна помочь самая передовая медицина.
– Теодор, заедь-ка в ту шоколадную лавку, – вскинув голову, потребовал Фабиан. – Высадите меня в начале квартала и, во имя высших сил, держитесь вне поле моего зрения.
Машина остановилась, Руминидис открыл дверь. Фабиан вылез из машины, выпрямился перед ним, зашипел:
– Ты должен мне ответ.
Он отошел на полметра. Руминидис сказал, глядя перед собой:
– Вырвите себе сердце – узнаете.
Фабиан шел по улочке, упорно цеплявшейся за псевдоромантический дух: мимо магазинчика, продававшего глиняную посуду с этническими мотивами – Фабиан купил в нем подарок «на отцепись» Валерии и ее мужу на юбилей их знакомства, набор глиняных горшочков, украшенных нелепыми квадратами-треугольниками-спиральками, и Валерия пришла в детский восторг; мимо цветочного бутика, в котором покупал букет, когда вынужден был идти на свадьбу дочери Огберта; мимо магазинчика чеканщика, пара цацек из которого украшала халупу Лормана и Армониа и в которой нынче изготавливались колыбельки для двух горлопанов этих двух оглоедов; в шоколадную лавку, в которой дородная женщина, с нескрываемым уважением относившаяся и к кофе, который обжаривал ее муж, и к шоколаду, который делала сама, дни напролет лепила конфетки, упаковывала их, ориентируясь отчасти на пожелания клиентов, но куда больше – на свою собственную интуицию. Даже если она и признала в Фабиане «того красавчика-политика, который вел переговоры с теми ужасными террористами», то виду не показывала, интересовалась, понравились ли его невесте конфетки, которые она упаковала в прошлый раз. Невесте, невесело усмехнулся Фабиан, берясь за ручку двери.
