Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц)
– Придурок, – проскрипел Аластер, вцепившись в пояс халата. – Какого хрена тебе от меня надо?
– Иди в душ. Я делаю кофе с бутербродами и жду тебя. И не забывай, двадцать минут.
Фабиан стоял у окна и изучал дома вдалеке. Он повернул голову, заслышав шаги Аластера, но не обернулся.
Аластер вошел, смачно зевнул, плюхнулся на стул. Фабиан покосился на него через плечо.
– Я так понимаю, на той вечеринке тебе нифига не перепало, так ты и мечешься, как лось по лесу, – желчно произнес Аластер и потянулся за кофейником. Фабиан повернулся к нему и сложил на груди руки. Аластер вдохнул аромат кофе и счастливо вздохнул. Затем пригубил кофе, поднял тусклые глаза с красноватыми белками на Фабиана, скривился. – Ты внушительно смотришься, я просто трепещу в ужасе от твоей стати и этих, рельефных мышц, – скучно протянул он. – Каких там, дельтовидных, клиновидных, трубовидных, ай, неважно. Боюсь-боюсь-боюсь. Ты уже завтракал?
– Я даже пообедал. Скоро буду ужинать, – снисходительно бросил Фабиан.
Аластер поднял голову, прищурился, прикрыл один глаз и попытался разглядеть время на часах.
– М-да. Нифига себе, – вяло ужаснулся он и жадно выпил кофе, затем налил еще. Фабиан стоял все там же. Аластер поднял на него глаза. – Ну, как прошла попойка?
Фабиан криво усмехнулся и сел за стол.
– Ты что-то путаешь. Я был не на твоей пьянке, – ответил он. – Я был на приеме в Магистрате.
– То есть все было скучно и ты никого не трахнул?
– Говнюк, – дружелюбно огрызнулся Фабиан.
Аластер закатил глаза.
– Какой есть, – отозвался он, глядя на сандвичи.
– Скажи мне, пройдоха, что из себя представляет Второй Консул?
Аластер оторопело уставился на Фабиана.
– Второй? – неуверенно переспросил он. – Велойч? Не первый?
Фабиан улыбался и не мигая глядел на него.
Аластер откинулся на спинку стула.
– Фальк, – после звенящей паузы осторожно сказал он, – тебя действительно интересует второй?
– Пройдоха, – очень точно имитируя Аластера, отозвался Фабиан. – Я разве признавал это?
– Э-э-э, а разве нет?
– Когда? – ледяным тоном поинтересовался Фабиан.
– Ну, только что! – возмутился Аластер. Фабиан поднял брови. Аластер резко отодвинул тарелку с сандвичем. – Ты спросил, что из себя представляет второй. Как по-твоему следует понимать этот вопрос?
– Армониа, при всех моих теплых чувствах к тебе. Если я захочу узнать о человеке Первом Консуле, о человеке Втором Консуле, о чиновнике Втором Консуле, я обращусь к официальным или полуофициальным источникам. Даже биографию можно при желании восстановить из официальной до приблизительно соответствующей реальной, если уметь. Для этого ты мне не нужен. Мне нужно знать, что из себя представляет Велойч вне своего консульства. Понимаешь? – Фабиан подался вперед, прищурился, уставился на Аластера. Тот сжался на стуле под его тяжелым взглядом, съехал вперед, приоткрыл рот, словно собираясь оправдываться. – Понимаешь? – жестко спросил Фабиан.
Аластер перевел дух.
– Тебя сплетни, что ли, интересуют? – сипло уточнил он.
Фабиан пожал плечами, откинулся назад.
– Пусть будет так.
Аластер нервно засмеялся.
– Зачем тебе? – непонимающе произнес он. – Ты оттрубил шесть недель у первого за пазухой, не был бы таким чистоплюйкой, устроился бы у него в спальне и был в шоколаде. – Он пожал плечами. – Да черт побери, ты все еще можешь, он тебя недаром на практику требует, подмигнул бы там, за шампанским сбегал, и был бы окей, – недоуменно пожал плечами Аластер, глядя перед собой. Фабиан сжал кулаки, сцепил зубы; на скулах у него проступили красные пятна. Он молчал. Аластер поднял на него глаза. – Какого хрена тебе нужны сплетни о втором?
Фабиан змеиным движением ухватил его за волосы и прижал щекой к столешниице. Аластер взвыл, уперся руками в стол, пытаясь вырваться. Фабиан тяжело дышал в нескольких сантиметрах от его уха, подбирая слова. «Если я захочу знать что-то о первом, я спрошу тебя в последнюю очередь», – хотел он сказать сначала, но отмел как слишком интимные, слишком много от него имеющие.
– Не лезь не в свое дело. Или мне обратиться к другим? – прошептал он в самое ухо Аластера; тот содрогнулся, затаил дыхание, словно его погладили против шерсти, осторожно выдохнул.
– Я поспрашиваю, – беззвучно прошептал он. Фабиан услышал, отпустил его, уселся ровно, пододвинул к нему тарелку с сандвичем. Аластер сел, взъерошил волосы, высунул кончик языка и хитро улыбнулся. – Ты же не настолько идиот, чтобы отказываться от практики в свите первого ради сомнительного удовольствия подружиться со вторым?
Фабиан положил правую руку на сгиб левой и молча поднес левый кулак к плечу. Аластер надулся. Фабиан злорадно ухмылялся.
К наслаждавшемуся обедом Эрику Велойчу присоединились седьмой консул и магистр транспортного совета Оппенгейм. Второй вежливо произнес: «Добро пожаловать», но улыбнулся при этом так кисло, что у полуслепого олигофрена не возникло бы сомнения в том, как он не рад компании. На счастье Оппенгейма, он не отличался эмпатией. На счастье седьмого консула, он отличался наглостью. Велойч это знал, бросил тоскливый взгляд на выход и тяжело вздохнул.
Оппенгейм, а с ним и седьмой решили, что десерт является отличной возможностью поговорить о реформе магистрата, которую так усердно пробивал первый консул. «Ломать не строить», – буркнул Велойч и отложил вилку.
– С нами проводили собеседование советники первого, – меланхолично произнес Оппенгейм и взял чашку.
– Как интересно, – протянул Велойч и повернулся к седьмому. – У магистров гипертрофировано чувство собственного достоинства, тебе не кажется? Не они снисходят до советников, а советники снисходят к ним.
– Осмелюсь напомнить, консулат обладает бездной возможностей заблокировать любое решение любого совета магистрата. Одной из возможностей является вето отдельного консула, – флегматично отозвался седьмой.
– Которое было применено, дай-ка подумать, три раза. Три раза за всю историю Консульской Республики. Причем во всех трех случаях после соответствующих изменений решения магистрата все-таки были утверждены. Нет?
Седьмой печально смотрел на него.
– А теперь представь. Оппенгейм получает добро от магистрата на обновление магистралей. Консулы изучают план, все дружно говорят, что дело очень нужное, а дело очень нужное, затем они изучают бюджет, говорят, что сумма, которую требует магистрат, слишком щедрая, а давайте-ка мы ее сократим на 25 %. В принципе, учитывая, что Константин не дурак, а ты ведь не дурак, ты эти 25 % изначально в план обновления и вкладывал. А первый, недовольный тем, что Константин отказался собеседоваться с его советниками, накладывает на план вето. Вот такая фигня, – седьмой развел руки.
– Даже на такое намекали? – второй повернулся к Оппенгейму. Тот пожал плечами. – Это было бы самоубийством, Гидеон. Политическим самоубийством. Три случая вето – там было откровенно очевидно, что и проекты слабые, и преждевременны, и ненужны в принципе. Но… – он посмотрел на Оппенгейма. – Первого, даже первого и даже после волнений в сорок седьмом и сорок девятом раскатают в тонкий блин. И никто, и особенно я, за него не вступимся. Еще и подсобим.
– Это если просто ветовать, Эрик. А если для начала предложить свою реформу?
– Реформу магистрата?
– Реформу энерготранспортной сети.
– Еще одну?! – ужаснулся Эрик. Седьмой засмеялся.
– Волнения в сорок седьмом и сорок девятом показали, как несовершенна система, господин второй консул, – печально произнес Оппенгейм, – и ее несовершенство ставит под удар всю промышленную систему севера.
– И первый может преподнести это так, что зарыдают даже стены.
– Просто из-за отказа собеседоваться? – хмыкнул второй, хотя отлично понимал, о чем шла речь.
– Просто из-за отказа собеседоваться с его советниками, – сухо ответил Оппенгейм.
– Кто-нибудь знает, что он затевает? – раздраженно спросил Велойч. Седьмой повернулся к нему. После полуминутной паузы Велойч раздраженно похлопал ладонью по столу.
– Скажи мне, друже, – добродушно пробасил седьмой, – а как продвигаются дела с тем красавцем, который подменял Эраста в легендарной и героической командировке первого в сорок седьмой округ?
Оппенгейм, принявшийся было за десерт, заинтересованно поднял голову. Второй покосился на него.
– Я очень надеюсь, что Содегберг не ошибался на его счет, и мальчишкой можно будет манипулировать, – криво усмехнулся второй.
Оппенгейм отложил вилку.
– Но? – спросил он.
– Но не уверен.
Второй Консул не счел нужным делиться ни с седьмым, ни с другими коллегами, что еще в октябре Фабиан Равенсбург подал ему прошение о прохождении стажировки в его штате. Государственный Канцлер знал, мимо него такие вещи не проходили. Но и он никак не дал понять, что осведомлен. Второй Консул, ознакомившись с личным делом студента Равенсбурга, счел нужным удовлетворить прошение. Содегберг наверняка знал об этом и по-прежнему ничем не выказывал своей осведомленности.
Кроме Содегберга о прошении Фабиана знал еще один человек, и не просто знал, а активно, деятельно, настоятельно выказывал свое мнение по этому поводу. Второй Консул узнал об этом, когда Альбрих изъявил желание заглянуть к нему в гости. Это желание было неожиданным, крайне непривычным. Альбрих был дружелюбен с остальными ровно настолько, насколько позволяло ему его недоверие. С другой стороны, и Велойч знал это очень хорошо, мадам первая не могла похвастаться и этим. Она была хороша, когда нужно было организовать для первого бал, прием, вечеринку, сопровождать его же на разных мероприятиях, а еще – когда он сражался за право быть первым, когда проводил свою кампанию по выдвижению себя в лидеры. Она была эффективна, изобретательна, наслаждалась ослепляющим светом юпитеров, даже жесточайшими требованиями, которые предъявляли ей все кругом, в том числе и сам Альбрих. Взамен у нее был почти ничем не ограничиваемый бюджет, почти ничем не ограничиваемое уважение публики и зависть близ стоящих. Альбрих на ее тщеславие смотрел снисходительно, тем более что оно не мешало ей быть полезной ему. Но тому же Велойчу, да что там, Содегбергу Альбрих доверял куда больше и относился к ним куда теплей. Что никак не объясняло внезапной жажды первого лицезреть Велойча в неформальной обстановке. Уж чего-чего, а нежных чувств они друг к другу не испытывали. Сотрудничали, куда без этого, даже Альбриху были нужны соратники, но Велойч по злому ли умыслу, из вредности или из банального самолюбия предпочитал не вовлекать первого ни в один из своих проектов: научен был на горьком опыте других людей, что если Первый Консул брал под свое кураторство проект, который с большой долей вероятности оказывался успешным, и как только его успешность подтверждалась, очень ловко и почти незаметно для посторонних его единовластным руководителем оказывался Первый Консул.
За полчаса до встречи Велойч перебирал снова и снова все возможные проекты, в которые хотел запустить руки первый, и ничего не приходило на ум. Велойч занимался, частью вынужденно, частью из-за собственных убеждений, долгосрочными проектами, которые едва ли через два поколения должны были окупиться, если вообще когда-нибудь оказывались рентабельными. Они того стоили: международный престиж, чуть ли не исключительный доступ Консульской Республики к недрам океана, чуть ли не в монополии Республики оказывающиеся проекты на околоземной орбите, и при этом постоянная необходимость доказывать всем и вся, что оно того стоит. Ничего из этого не могло заинтересовать Альбриха до такой степени, что тот добровольно унизился бы до неформального общения со своим первым соперником.
Велойч не понимал, что от него нужно первому, и по истечении первых сорока минут разговора. И только когда Альбрих поинтересовался как бы невзначай, считает ли Эрик программу по предоставлению рабочих часов практикантам успешной, он понял, что первый делает у него в гостях; более того, он понял, и каких усилий стоило первому не вгрызться ему в глотку прямо с порога с требованием отдать практиканта. Не какого-нибудь абстрактного, а того, которому были не против покровительствовать Армушат с Оппенгеймом, которого сам Велойч был не против заполучить в сотрудники, и особенно теперь, когда к характеристикам преподавателей школы юнкеров – сомнительной ценности документам, надо сказать – добавились отзывы преподавателей Академии. Следующие полтора часа первый и второй сражались за Фабиана: первый – чтобы заполучить его, второй – чтобы отстоять свое, и просто из вредности. Они вынуждены были прибегнуть к компромиссу. По три недели. Ни один не был доволен. Но Велойч в недоумении глядел на дверь, которую первый закрыл за собой так, что лучше бы хлопнул ею со всей дури, и его рука тянулась запустить чем-нибудь все по той же многострадальной двери, и при этом ухмылка упрямо забиралась на лицо: первый получил очень чувствительный щелчок по носу. Первый же стремительно шагал к выходу, кляня паскуду Велойча на чем свет стоит, кляня себя за потакание своей слабости, кляня Равенсбурга, возжелавшего практики не у него, кляня время, не желавшее изогнуться лентой и поднести ему прямо к носу ту петлю, на которой будет стоять Равенсбург, и все надо будет начинать даже не с той точки, на которой они расстались, верней на которой Равенсбург ловко ускользнул из его сетей.
Содегберг на осторожно высказанное недоумение Велойча по поводу забавной активности первого ответил не сразу. Огляделся, провел языком по зубам, наконец перевел глаза на Велойча.
– Первого легко понять. Достойные практиканты, из которых можно вырастить преемников, сейчас такая редкость. Насколько я могу оценивать современную молодежь, это либо бесхребетные амебы, либо самовлюбленные недоумки. У Равенсбурга есть хребет и есть мозги. А еще у него есть самолюбие, дражайший Эрик, – неторопливо ответил он. Велойч ощущал его странную осторожность, осторожность опытного сапера, идущего по минному полю, видящего все мины и все равно обливающегося потом, выискивая незамеченную.
– Слышать от вас такое о простом школьнике – отличная характеристика, Аурелиус, – сморщился в ухмылке второй. Содегберг изобразил улыбку и отвел глаза.
– Мне некоторым образом жаль, что у вас будет всего три недели, чтобы познакомиться с ним поближе, – произнес он.
– Хм, – протянул второй. – И это еще более удивительная ремарка. А вам не жаль, что он провел под вашим надзором всего две недели?
Содегберг перевел на него взгляд, снова попытался растянуть губы в улыбке.
– Едва ли мальчишка мечтает о карьере архивариуса, пусть и влиятельного, Эрик, – кисло отмахнулся он. – Эм, и в некотором роде если, скажем так, -он задумался. – Если, скажем так, – снова повторил он, – Государственная Канцелярия подтвердит свою полезность в историческом плане, то преемники найдутся, Эрик. Педантичные, неторопливые, инертные. Я готов признать за мальчиком педантичность. Он дотошен, очень дотошен. Согласны?
– Согласен, – с приемлемой готовностью ответил Велойч, раздумывая над забавной фразой о полезности Госканцелярии. Чтобы Соденберг да не доказал полезность своей богадельни? Кокетничал старик, не иначе.
– Мне все-таки кажется, что его желание проходить практику в Госканцелярии было связано с этаким, знаете ли, юношеским идеализмом. Не с желанием обосноваться в ней. А вот вам он мог бы быть интересен.
Велойча порадовало сослагательное наклонение, которое Содегберг употребил, да еще сопроводил его многозначительным взглядом. Они в любом случае говорили о первокурснике, они в любом случае говорили о разменной монете. И при этом Велойчу было интересно, что в мальчишке привлекало и Содегберга, и Армушата, и других чиновников, с чьими характеристиками он знакомился.
Странным образом холоднокровный Второй Консул оказался очарованным Фабианом. Он словно грелся в яростных темных глазах, словно загорался вместе с яростью Фабиана, которая разгоралась в нем с привлекательной неторопливостью, словно вспыхивал от любопытства, которое мальчишка проявлял к скучнейшим темам. Его было очень трудно раззадорить до такой степени, чтобы Фабиан опрометью бросался в жаркий спор на очередную животрепещущую тему: мальчишка упрямо отказывался ввязываться в спор, скрежетал зубами, сжимал кулаки, задерживал дыхание так долго, что Велойч с любопытством ждал: задохнется или нет? Нет, не задыхался, переводил дыхание, успокаивался и улыбался уголком рта; высшие силы свидетели: не будь Велойчу хорошо за сорок, эта ухмылка была бы расценена как оскорбление, и он ввязался бы в драку, чего доброго. Его счастье, что возраст был далеко не юным. Его же счастье, что даже будучи юным, Велойч вел себя скорей как прожженный интриган годах этак о семидесяти. И наверное, чтобы посмеяться над самовлюбленным Велойчем, судьба подкинула ему возможность пережить чужой юношеский пыл как свой собственный.
Три недели практики пролетели как один день; вопреки сплетням, которые Аластер вынюхал, Велойч оказался почти приличным человеком, гадким, не без этого, вредным до патологичности, способным улыбаться уродливо, тошнотворно – и при этом вдохновляюще увлеченным. Он курировал невероятно дерзкие программы, которые обладали минимальной практической выгодой, были зубодробительно наукоемкими и безумно интересными. Фабиану снились плавающие города, города в пустынях, города на околоземной орбите, невероятные исследовательские проекты, которые предстояло перепрофилировать, но не сразу, а через десятилетия, и хотелось быть причастным к этому, быть частью, что ли. Трех недель было катастрофически мало, как выяснялось, и как бы Фабиану ни хотелось снова оказаться на передовой с первым, эта невыразительная на первый взгляд работа, которую проводил второй, привлекала его не меньше.
Велойч издевался над высокими покровителями государственного сиротки Равенсбурга с особым смаком. Он начал в первый же день, когда после велеречиво оформленных и с ядом преподнесенных поздравлений по поводу начала очередной практики в Консулате сообщил о том, что в связи с некоторыми структурными изменениями государственному сиротке предстоит прохлаждаться под его опекой жалкие три недели. А затем – затем он может в очередной раз доказать свою невероятную профпригодность непосредственно Первому Консулу, который просто изнывает от нетерпения лицезреть его в своих пенатах. Второй, произносивший фразы медленно, словно убаюкивая, исследовал Фабиана не хуже туннельного микроскопа, следя за каждым движением мышц на его лице. Новость была ошеломительной, Фабиан не удержался и искривил губы на секунду, даже меньше, но второму и этого было достаточно. Он был удовлетворен.
Альбрих перенес встречу с Магистратом, чтобы лично приветствовать Фабиана. Казалось, Эраст не одобрял такого поведения, но помалкивал. Первый вынужден был спешить на встречу, Эраст не сдерживал недовольства, выплевывая распоряжения. Фабиан жаждал крови.
Юго-запад опять бурлил. Попытка Магистрата распределить энергодобывающие предприятия по другим регионам уже привела к оттоку инвестиций и валу слухов о дальнейшем ухудшении. Народ на юго-западе был горячий, волнения начались в два счета, и первый снова отправился в самое пекло. За ним увязались несколько членов Магистрата и съемочных групп. Эраст оставался в столице, потому что «Консулат», Тимбал неотлучно находился при первом при любом раскладе, и разумеется, Фабиан.
Первый был зол. У волнений, которые еще пару дней казались стихийными, к его появлению в пятьдесят четвертом округе уже определились лидеры. Причем из старой элиты, той, которую сместили около полутора десятилетий назад. Муниципалитет в полном составе был блокирован в здании, правления предприятий парализованы, лидеры бунтующих – самоуверены сверх меры. Ему не помогал опыт, самоуверенность, агрессивность, не помогало ничто: лидеры не желали идти на уступки, и не уступок они требовали от консулата, а капитуляции.
Фабиан вынужденно оказывался первым, кто терпел дурное настроение Альбриха. На Тимбала тот рычал, но не более, а на Фабиане, который отвечал за завтраки-обеды-ужины, одежду, связь с Консулатом, срывал всю злость. Попытки огрызнуться приводили к ругани и угрозам испортить характеристику. Фабиан злился и представлял в красках, что сделал бы с первым, буде ему предоставилась такая возможность. Освежевание живого еще Альбриха было нежнейшей, гуманнейшей пыткой. А первый все изматывал комиссию, трепал нервы лидерам бунтовщиков, накручивал себя и срывал злость на Фабиане.
К концу подходила вторая неделя. Фабиан был отправлен с совещания восвояси с требованием обеспечить ужин. Подразумевалось, что Фабиан же будет исполнять роль официанта. Прислуживать, иными словами. Видите ли, Первый Консул оказался в ситуации, когда кругом враги, со всех сторон следует ожидать провокации, и вообще, следует проверять на наличие отравляющих веществ все продукты питания. Вот датчик, но еще и на вкус пробовать следует. И к зверствам, которые Фабиан жаждал устроить над Альбрихом, добавились другие, не такие изобретательные, но не менее эффективные, которые он собирался проделать с Тимбалом.
Первый ввалился в квартиру, на ходу срывая галстук, разрывая ворот рубашки, дыша шумно и тяжело, и он был определенно пьян. Где, а самое главное с кем он умудрился напиться до весьма неустойчивого состояния, было очень любопытно Фабиану, и хотелось, чтобы на следующий день стало не менее любопытно Тимбалу. Он рявкнул на Фабиана, требуя кофе, повернулся к нему, склонил голову к плечу.
– Ну? – выдавил он.
Фабиан стоял, выпрямившись, смотрел на него, не скрывая брезгливости; первый выпрямился.
– Выполнять, – почти нежно повторил он.
Фабиан направился к автоповару. Он вернулся с чашкой кофе. Первый стоял посреди комнаты в расстегнутой рубашке, сунув руки в карманы брюк, смотрел на него, скользко, неопределенно улыбался и ждал. Скорее выжидал. Фабиан застыл на мгновение, но все-таки поставил чашку на стол.
Первый враз оказался рядом с ним. Фабиан выпрямился и оказался в его объятьях.
– Милый непокорный практикантишка, – прошептал он, гладя Фабиана по животу. – Чертов упрямый мальчишка… невыносимый гордец…
Фабиан покорно подставил шею под его губы. Альбрих жарко дышал у него за спиной, проводя языком по коже за ухом, на затылке, гладя грудь. Фабиан ударил его локтем в солнечное сплетение, и еще раз кулаком в живот, и еще раз коленом в пах. Затем он оттащил обмякшего Альбриха в спальню, раздел и уложил в постель. Утром он же будил его. Первый с трудом встал, пошатываясь побрел в душ, вернулся оттуда в приемлемом состоянии. Фабиан стоял рядом со столом, на котором первого ждал завтрак.
Альбрих подошел к нему вплотную.
– Сгною, – прошептал он.
Фабиан едва заметно усмехнулся.
– Посмейте, – прошептал он в ответ.
========== Часть 11 ==========
Фабиан неожиданно обнаружил себя стоящим рядом с первым и – наедине. Даже Тимбал, стоявший ближе всех, тихо шипел на охранников метров в пяти от них, и не было слышно ни его слов, ни интонации. Первый сидел в кресле, развалясь, всем своим видом демонстрируя презрение к переговорщикам, и лениво подносил ко рту стакан с водой. Фабиан, блаженно бездействовавший после бесконечных суетливых переговоров, совещаний, снова переговоров, оглядывал помещение. Члены магистрата были уверены в том, что переговоры могут закончиться вполне пристойно для всех сторон; Никоса Тимбала такие мелочи не интересовали, а куда больше беспокоила невозможность достойно обеспечить безопасность Первого Консула в первую очередь и членов Магистрата про между прочим в старом административном комплексе и убогонькой по столичным меркам гостинице; Фабиан раздумывал, как бы оформить в пристойную статью свои наблюдения за тактикой ведения переговоров и с кем бы обсудить их так, чтобы без околичностей, и так, чтобы собеседник не ужасался, а вполне цинично разбирал по косточкам совершавшееся. Первый же торжествовал. Это было очевидно Эрасту; это было заметно Фабиану.
– Ты становишься моим талисманом, Равенсбург, – неожиданно сказал первый.
Фабиан недоуменно посмотрел на него.
– Простите? – холодно произнс он.
– Прощаю. – Первый поднял на него глаза. – Помнишь тех идиотов? Я помню. – Он перевел взгляд на Тимбала, затем на членов магистрата, прилетевших с ним. – Я готовился к неделям кровавой грызни, а получил соглашение на условиях центра за жалкие пару дней. Эти идиоты тоже начинали так здорово, и посторонним было страшно-страшно, особенно этим толстобрюхам из магистрата. А оказывается, что мы их доломаем к завтрашнему вечеру. Ты оказываешь на меня отличное воздействие, государственный сиротка.
Первый закинул голову и, прищурившись, посмотрел на Фабиана.
– Несмотря на своеобразные методы воодушевления, – ехидно добавил первый.
– Обращайтесь, господин Первый Консул, – скупо улыбнулся Фабиан и отвернулся.
Первый угрожающе засопел.
– Поговори мне, щенок, – процедил он. Фабиан хмыкнул, негромко, но очень отчетливо. Первый поставил стакан на стол и резко встал. Он бросил Фабиану: – Свяжись с Эрастом. Сводку по делопроизводству мне на стол к ужину.
– Под каким соусом?
Первый развернулся, склонил голову, улыбнулся так любезно, как получается только у тигровых акул. По коже Фабиана пробежали мурашки, и отчего-то это было так возбуждающе, так приятно.
– Господин Первый Консул, – вежливо добавил Фабиан, глядя прямо ему в глаза.
Альбрих неожиданно отказался злиться. Он ухмыльнулся и подмигнул. У Фабиана непроизвольно сжались кулаки; его обдало жаром, и он уже который раз за эту идиотскую практику и особенно за эту идиотскую командировку почувствовал яростное возбуждение. Рядом с первым находиться – все равно что жить на вулкане. Идиотам – тепло, умным – страшно, и Фабиан упрямо лез ближе к жерлу, подумал он с сарказмом.
Первый настоял на том, чтобы Фабиан составил ему компанию за ужином. Это было почти похоже на цивилизованный ужин, и Фабиан вел себя почти благопристойно. И первый не угрожал, не насмехался, не оскорблял. Он внезапно начал проявлять интерес к личной жизни Фабиана, требуя, чтобы тот рассказал о друзьях, о том, что он делает в свободное от учебы время. не отвечать на невинные по форме вопросы было неловко, отвечать значило открывать свои слабые стороны. Первый был тем еще гадом, все, что узнавал, использовал против противника; Фабиан не мог таковым считаться, не вышел ни возрастом, ни положением, но первый упорно настаивал, что ему бросили вызов, и упорно этот вызов принимал. Сама жажда знать о нем что-то незначительное – с точки зрения Фабиана, разумеется – вызывала в нем подозрение и упрямое желание сказать как можно меньше. Фабиан парировал, огрызался, вместо ответов задавал встречные вопросы, а первый все подливал вина себе и настаивал, чтобы и Фабиан не отказывался от халявного пойла. У него алчно поблескивали глаза, кривился в двусмысленной ухмылке рот; Фабиан все явственнее слышал в его словах неясный пока еще подтекст, и становились все более многозначительными паузы. Вести беседы с таким первым было очень сложно: на каждую нейтральную фразу он реагировал жалящей остротой или репликой, сочившейся ядом, и отреагировать на нее верно было крайне сложно, не реагировать – невозможно. Фабиан был вынужден защищаться. Затем, разозлившись на себя, он начал откровенно грубить, и от Альбриха словно жаром полыхнуло, он оскалился, как бы в улыбке, он сощурил глаза, как бы в усмешке, подался вперед, как бы показывая заинтересованность, и усилил натиск, как бы признавая его равным. Фабиан облокотился о стол, тоже наклонился вперед. Ему померещилось, что они и не за столом вообще сидят, а стоят друг напротив друга на поляне в лесу где-то на границе ночи и утра, и напротив горят не серые глаза Альбриха, а желтые волчьи, и поблескивают в волчьем оскале белые клыки.
Фабиан следил за Альбрихом, готовый если не за нож ухватиться, то сжать кулак, чтобы нанести удар, перехватить руку, которую тот занесет для удара, увернуться от челюстей, сам наброситься, если Альбрих решит, что наигрался достаточно. Был бы он зверем, у него давно бы шерсть на загривке стояла дыбом.
Альбрих поставил оба локтя на стол и переплел пальцы рук.
– Ну? – промурлыкал он. – Что мы будем делать дальше, государственный сиротка?
– Я могу только предполагать, что требует от вас ваше государственное «мы», – откинувшись на спинку стула, ответил Фабиан. – Хочется верить, что вы не обессилели настолько, что не сможете самостоятельно отправиться в спальню.
Альбрих тихо засмеялся.
– А если нет? – откинувшись назад, полюбопытствовал он.
– Я вызову начальника охраны и врача, – ответил Фабиан, и его голос угрожающе зазвенел. – Плохое самочувствие первого консула в такой опасной ситуации не может не являться делом государственной важности. Вызывать?
– Не стоит, – отмахнулся Альбрих и встал. Фабиан встал за ним. Альбрих обошел стол, остановился рядом с ним, потянулся к его уху и прошептал: – Хотя если тебе нравится, когда на тебя смотрят…
Фабиан неторопливо повернул к нему голову. Альбрих ласкал глазами его волосы, дышал глубоко и неторопливо и едва уловимо улыбался.
– Вы настолько беспомощны, что при прочих равных обстоятельствах обязательно нуждаетесь в костылях? – размеренно отозвался Фабиан. А внутри у него все кипело, и пальцы словно сводило судорогой, и казалось, что на них растут когти, которыми можно, которыми следует вцепиться в плоть. Альбрих смотрел ему в глаза. И Фабиан добавил: – Господин Первый Консул.
Альбрих неторопливо поднял руку, провел пальцем по его челюсти, волосам, положил руку на шею, начал поглаживать ее.
– Не стоит забывать это, государственный сиротка, – наконец ответил он. – Господин Первый Консул.
Фабиан схватил его за запястье и сжал. Первый не сопротивлялся.
– Вы едва ли позволите кому бы ни было забыть это, – перестав улыбаться, произнес он.
Альбрих прижал его к себе свободной рукой. Он был возбужден, Фабиан ощутил это; Фабиан сам был возбужден, и первый не мог не заметить, он самодовольно ухмыльнулся.
– Я не позволю тебе забыть это, – ответил он. – На остальных мне плевать.
Он перестал улыбаться; едва ли у него получился бы оскал. Альбрих смотрел на Фабиана полыхавшими глазами, затем потянулся к его губам. Фабиан отпрянул. Он был зол.
– Не сметь! – оскалился он.
Альбрих замер, перевел дыхание, заставил себя улыбнуться.
– Уже, – подняв руки, миролюбиво произнес он. – Зря…
Фабиан отступил назад. Альбрих смотрел на него, словно чего-то ждал; затем он склонил голову к плечу, криво улыбнулся.
– Мальчишка, – выдавил он, – мальчишка.
Он ушел в спальню, аккуратно закрыл за собой дверь. Тишина в комнате ощущалась всей кожей, она была недружелюбной, сырой, вязкой и холодной; в этой тишине тяжело было дышать, еще тяжелее – думать. Из-за закрытой двери доносились звуки от перемещений, затем – тишина. Фабиан с ненавистью смотрел на нее, он ненавидел себя за слабость, не физическую – он мог отправиться на марафон и пробежать его с завидным результатом; он мог взобраться по крутому склону на высокий холм и там станцевать джигу; он ненавидел себя за слабость, лишавшую его воли, обернувшуюся вокруг него анакондой и льстиво шептавшую: ну что ты упрямишься, глупый мальчишка, дверь не заперта, туда войти – два шага, толкни ее, насладись тем восхищением, которое он готов был тебе – … бросить, подачкой, государственному сиротке, упрямому мальчишке, этот самовлюбленный первый консул, который привык, что весь мир вращается вокруг него, который требовал, чтобы весь мир вращался вокруг него, который уже и не помнил, что когда-то он бегал в школу в ботинках своего старшего брата, если верить официальной биографии, и весь мир вращался вокруг других людей. Альбрих был уверен, что Фабиан сдастся, рано или поздно – но поддастся, прогнется в полном соответствии с его капризом, подчиняясь, покоряясь. И дверь была незаперта, Альбрих был уверен в Фабиане, в Тимбале – и в себе.
