Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)
Аластер с обреченным смирением подчинялся всем решениям, которые принимал за него Фабиан. Он вел себя прилично с врачами, соглашался на все процедуры и все обследования, начал консультации с психотерапевтами и даже несколько раз встретился с душепопечителем – все с понуро повешенной головой и без тени улыбки на лице. Фабиан не знал, с какой стороны подступиться к нему: сколько раз Аластер болел, был простужен, что там еще, но никогда он не отказывался от своей обычной персоны. А тут – перед Фабианом лежала, сидела, стояла оболочка, неулыбчивая и тусклая; он знал, верил, что внутри, подо всем этим шлаком должен сохраниться прежний Аластер, звал его, до сорванного голоса пытался докричаться, но ответом ему был все тот же мимолетный взгляд, в котором не то что злости – раздражения не прослеживалось. Консультанты советовали не спешить, дать ему время; Фабиан считал, что времени прошло слишком много и пора бы уже Аластеру приходить в себя, но и консультанты, и сам Аластер с ним не соглашались. Молчал, но это молчание говорило Фабиану отчетливо и однозначно: сам дурак.
Счастьем было, что у Аластера не было сил на сопротивление. Он не возроптал, даже когда Фабиан поставил Аластера в известность, что его ждет место в элитной, славной и – самое ее большое достоинство – очень удаленной клинике, где из него будут делать достойного члена общества, способного обходиться без всех этих стимуляторов. Аластер погладил ткань брюк, сжал ее в кулаке, и Фабиан готов был заликовать: ну наконец-то, наконец он вспылит, разнесет в пыль ту башню из хрусталя, в которую заключил себя. Но нет. Аластер скользнул по нему безразличным взглядом, пожал плечами и свесил голову на грудь. Фабиан только и смог, что тяжело вздохнуть и невесело усмехнуться. Ему становилось все сложней держаться за эту странную, почти утопическую надежду, что Аластер все-таки сможет обрести себя. И у него снова отчаянно билось сердце, и он снова чувствовал, как пульсирует пустота в его груди и кровоточат ее границы.
Валерия Оппенгейм удивилась, когда Агния Колмогорова, эта пронырливая дура, эта отъявленная сплетница начала активно интересоваться, чем она живет, чем занимается, каковы ее планы на будущее. Валерия не могла ничего с собой поделать. Мать неоднократно говорила, что Агния – член уважаемой семьи и хотя бы за это достойна уважения, что Колмогоров – близкий друг отца и Валерии не мешало бы и за это относиться к Агнии с симпатией, но несмотря на все речи матери Агния оставалась одним из тех людей, с которыми Валерия не хотела бы иметь дело. Но хитрая Агния передала ей приглашение посидеть в кафе и поболтать по-приятельски не напрямую, а через мать, а мать настояла на том, чтобы Валерии не просиживать диван у себя в квартире, а развлечься с приятной девушкой из приличной семьи. Возразить матери Валерия не рискнула, сослаться на плохое самочувствие, занятость, необходимость в спешке завершить отчет по практике, что угодно и тем самым избавиться от сомнительного удовольствия слушать болтовню Агнии ей не позволила честность, и кроме того Валерии было страшно, но вредное, ядовитое, не в последнюю очередь самоуничижающее любопытство подзуживало ее: неужели ты не хочешь знать, что разнюхала эта Колмогорова? И Валерия направилась в кафе, если не готовясь неплохо провести время, так позлословить точно, наверняка на чужой счет – за собой она никаких грешков не помнила, а если удастся, так и понасмехаться над самой Агнией.
Агния не разочаровала ее. Это Валерия поняла не сразу. Сначала она не верила. Слушала, как та рассказывает о своей знакомой, этой Рушити, «помнишь, которая занимается фондом, я вас знакомила», о том, что эта Рушити втрескалась по уши, не ест, не пьет, все своему сердечному интересу названивает, хотя тот ее и знать не хочет. «А знаешь, кто он? Я совершенно случайно услышала». И старательно округленные глаза Агнии убедили Валерию, что подслушивала, стерва такая, наверняка изворачивалась змеей, чтобы разнюхать. Она безразлично пожала плечами, чтобы лишить Агнию повода поторжествовать. Получилось. И та выпалила, что неприступная Рушити задрав юбку бегает за Равенсбургом. За ее женихом, между прочим. И Агния торжествующе улыбнулась.
Валерия молчала и улыбалась. Улыбалась и Агния, но все менее задорно.
– Ты ей не завидуешь? – поинтересовалась Валерия. – Она смогла, а ты – упс.
Агния пожала плечами и сказала, что не собирается лезть в их с Фабианом отношения, но надеется, что Валерия не настолько дура, чтобы думать, что Фабиан хранит ей верность.
Эта шпилька тоже отскочила от Валерии, даже не оцарапав. Валерия охотно согласилась, что она не дура, и это объективное мнение многих людей из самых разных сфер деятельности. «Кстати, и Фабиана тоже», – мило улыбнулась она.
Все-таки Валерия могла собой гордиться. У нее и в глазах почернело, и в ушах зашумело, только когда она вышла из кафе и дошла до небольшого скверика. И на скамейке под вековым деревом, в двух метрах от пышной клумбы – что может быть романтичней – она почувствовала, как незнакомые ей чувства разрывают ей грудь. Валерии жутко захотелось позвонить Фабиану и заорать на него, потребовать, чтобы он подтвердил или – скорее всего, черт побери, подтвердил, но воспитание требовало прийти домой, промокнуть лицо мокрой холодной салфеткой, успокоиться и поправить макияж. Тем более Фабиан все равно должен был заехать за ней, чтобы отправиться на премьеру чего-то там.
========== Часть 22 ==========
Фабиан позвонил, чтобы предупредить, что возможно задержится на четверть часа на работе, но постарается быть у Валерии безотлагательно, чтобы забрать ее и успеть к началу представления. Она попыталась сказать, что предпочла бы остаться дома, потому что плохо себя чувствует, но Фабиан, который по ощущениям, которые наподобие медузьих щупалец заскользили по ее коже, по странной, совершенно незнакомой, жесткой интонации отвлекся от чего-то очень важного, коротко приказал ей собираться и быть готовой к выходу. Валерия задрожала, онемела, безвольно опустила руку, сжала кулаки. Фабиан занимался чем-то значительным где-то далеко; он сам был далеким, непонятным, пугающим. Она редко позволяла себе думать, что знает его, еще меньше – что понимает. И чем дольше они были знакомы, тем больше Валерия сомневалась, что в том, что она испытывает к Фабиану, на уважение отводится сколько-нибудь значительная доля. Она понимала, чем занимался отец и почему занимался этим – и уважала и его преданность работе, и его последовательность. Она смутно осознавала, чем живет ее мать и почему для нее это важно, и уважение пребывало в полумертвом состоянии. Валерия в общих чертах понимала, и чем занимается Фабиан: о его совете говорили все больше, Фабиан не чурался интервью и запросто говорил не только на самые разнообразные темы, но и в самых разнообразных регистрах – от обыденного, бытового до зубодробительно-схоластического. И при этом оставалось загадкой, почему он занимается именно этим. Валерия не понимала, что им движет, и ей было страшно признаваться в этом – в конце концов, ей кругом завидовали, мать, которая поначалу относилась к этому нищеброду с подозрением, – и та была горда своим будущим родственником, и какая разница, что он оставался темной лошадкой. Знакомые, наподобие той же Агнии Колмогоровой, откровенно пускали на него слюни, и не в последнюю очередь важным оказывались все более настойчивые слухи об очень привлекательных перспективах Фалька ваан Равенсбурга. Быть спутницей молодого, обаятельного и успешного политика – разве не здорово? Даже два первых качества не примиряли отчего-то Валерию с последним, но до этого не было дела никому. И она словно в трансе приводила себя в порядок, чтобы быть готовой, когда Фабиан приедет, и ей очень не хотелось разбираться в тех чувствах, которые тихо бурлили где-то глубоко внутри.
Фабиан предупредил ее, что заглянет, чтобы выпить кофе, и они вместе отправятся на премьеру; Валерия долго колебалась между желанием громко, драматично, ренессансно обличить Фабиана во всех грехах, как только он переступит порог, требованием ответить на все вопросы и вывернуть перед ней свою душу, и укромным, буржуазным, основательно вбитым в ее голову инстинктом прагматично выяснить, что, как и насколько выгодно, что значило ровный голос, обстоятельную беседу и минимум эмоций. Время от времени она порывалась посмотреть, найдется ли в ее квартире какое-нибудь оружие, которым можно перебить Фабиану руки-ноги, буде он начнет отпираться. Но когда он зашел в квартиру, все ее желания, все намерения и фантазии осыпались с нее пригоршней песка. Фабиан выглядел неприступным, смотрел на нее отчужденно и был похож на человека, который не до конца отошел от всепоглощающего жара схватки и, может быть, ищет возможности продолжить ее. Он сухо спросил: «Ты готова?», и Валерия не осмелилась ни возразить, ни ответить чем-то кроме кургузого «Да». Фабиан осмотрел ее, словно примерялся, откуда начнет свежевать, с головы или ног, и прошел мимо нее на кухню. «В таком случае через десять минут мы отправляемся», – бросил он на ходу.
В автомобиле царило удручающее молчание. Если Фабиан и чувствовал что-то такое, напряженное, то по нему невозможно было определить ничего. Он вел машину, смотрел на дорогу, изредка снисходил до кратких, безразличных вопросов, на которые Валерия не осмеливалась ни огрызаться, ни парировать их; она не смотрела на него: ее отчуждало настроение Фабиана, на фоне которого все трепыхания Агнии Колмогоровой казались тусклыми и совсем безобидными.
Фабиан остановил машину, заглушил двигатель и остался сидеть за рулем. Затем он повернулся к Валерии и прижался щекой к ее щеке.
– Извини. Что-то день сегодня выдался непростой. – Прошептал он.
Она выдохнула. Не то чтобы ей стало легче – едва ли это возможно. Но жесткий и широкий ремень, который сдавливал грудь, немного расслабился, дышать стало попроще.
– Тяжелый день? – спросила она, стараясь звучать легко и необременительно. Наверняка от нее ожидали что-то похожее.
Фабиан кивнул и огляделся, очевидно в поисках сумки. Увидев ее, проверив содержимое, он посмотрел на Валерию.
– Идем? А то как бы не опоздать. Хорошо у нас ложа. Только мы делим ее с Эриком и Борисом Дармштедтом.
– Дармштедт при необходимости может быть приятным собеседником, – выдавила Валерия.
Фабиан злорадно засмеялся и потянулся к ней, чтобы чмокнуть в щеку; он отстранился и коротко поцеловал ее в губы.
– А ты язва, – одобрительно произнес он,глядя ей в глаза. В приглушенном свете, наполнявшем машину, его глаза казались черными; они мерцали, в них отражались огни извне, и глаза Фабиана казались сосудами, наполненными магмой, наверное, или смолой. Ему трудно было противопоставить что-то, и тем менее на это была способна Валерия. Наверное. – Кстати, Велойч оценит это по достоинству, если ты вдруг решишь похамить ему.
Он погладил ее по руке. Валерию обжег этот жест – и странным образом согрел. Фабиан был не против, когда она молчала, он часто казался удовлетворенным, когда она огрызалась, и в чем Валерия не сомневалась никогда, так это в том, что он поддержит ее. Неизвестно, насколько он был искренен, едва ли он вообще был искренним, но в надежности ему не откажешь.
Не меньше, чем простой жест, Валерию успокаивали, уверяли в собственной силе и – она не могла подобрать нужных слов – привлекательности, наверное, достоинстве другие жесты Фабиана. Он подтянул ближе к ней свое кресло, облокотился о спинку ее кресла, положил поверх ее рук, которые Валерия сцепила в замок, свою руку. Он говорил о чем-то серьезным с Велойчем и этим Дармштедтом, которого Валерия находила куда более привлекательным, чем ящерицу Велойча, изредка взмахивал рукой, но снова опускал ее поверх ее рук. Валерия осматривала зал, выискивая – кого-нибудь. Дуру Колмогорову. Стерву Рушити.
Которой не было на премьере. Колмогорова была и следила за ней. Валерия встретилась с ней взглядом, задержала его на пару секунд и перевела его на Фабиана. Он, заметив его, склонил голову привычным, знакомым ей жестом и спросил:
– Лери?
– Я бы не отказалась от кофе, – произнесла она.
Фабиан прищурился. Он явно что-то унюхал, не мог не унюхать, с его-то чувствительностью к таким вещам, решила Валерия. И его это развлекало. Просьба Валерии – если ее толковать именно как просьбу, а не как желание пойти самой в кафетерий и мирно посидеть с чашкой кофе там – показалась ему лукавой, Фабиан отчетливо видел в ней двойное дно; именно это читалось в его взгляде. Ну и шут бы с ним. Он ухмыльнулся, поцеловал Валерию, причем демонстративно, откровенно играя на публику, и встал. Валерия смотрела на сцену, но она была почти уверена, что Колмогорова наблюдает за ней.
Дармштедт поинтересовался ее мнением о представлении, со вниманием выслушал Валерию, попытавшуюся ограничиться общими фразами, снова повернулся к Велойчу, и они перешли к очередному раунду своих дебатов о чуждых ей темах. Фабиан вернулся с кофе, который Валерии был не очень нужен, стал за ее креслом и опустил руки ей на плечи. Он читал ее как открытую книгу, стервец. Валерия не удержалась и посмотрела на Агнию Колмогорову. Та увлеченно смеялась шуткам своего спутника.
После премьеры, после фуршета, после бесконечных разговоров, в которых Валерия мало что понимала, в отличие от Фабиана, после ядовитых шуток Велойча, которыми тот усердно осыпал Фабиана, оказаться в тишине автомобиля казалось блаженством.
– Я что-то устала, – осторожно произнесла Валерия.
Фабиан криво усмехнулся, но промолчал.
У двери квартиры Валерия еще раз сказала, что устала. Фабиан молчал и смотрел на нее. Она отвела глаза.
– Мне все-таки кажется, что я вправе рассчитывать на объяснения. Или я неправ? – вежливо осведомился он.
У Валерии загорелись уши, и она поежилась. Глупостью это было, но она чувствовала себя виноватой. Она – не Фабиан.
– Лери, дорогая, что случилось? – вежливо осведомился он. – Ты разругалась со своим парикмахером, истыкала его маникюрными ножничками до смерти и вбросила его в шахту лифта его труп? Тебя застукали журналисты, когда ты танцевала голой перед Госканцелярией? Или ты опустилась до того, чтобы надеть платье из коллекции прошлого сезона? Что?
Последнее слово показалось куда более похожим на удар хлыста.
Валерия вздрогнула и опустила голову.
– Может быть, есть смысл зайти в квартиру и обсудить твои беды в ней, а не развлекать твоих соседей? – Любезно предложил Фабиан. Валерия почти физически ощутила, как ее щеку обожгла пощечина. Она открыла дверь. Фабиан, помедлив, осмотревшись, вошел за ней.
Он уселся в кресло, положил ногу на ногу, приготовился слушать. Валерия смотрела на его руки, безмятежно лежавшие на коленях, на его ноги, ботинки, и не знала, с чего начинать. Она очень хорошо помнила слова Агнии Колмогоровой. Очень хорошо помнила и Александру Рушити, понимала, как хорошо они могли бы смотреться вместе, даром что она старше Фабиана; у них могло быть много общего, они могли бы куда лучше понять друг друга, чем она и чуждый ей, незнакомый сейчас Фабиан. И вместе с тем – куда деть боль, как избавиться от нее?
– Дорогая, я жду. Или мы сходимся на мысли, что у тебя было дурное настроение из-за… – Фабиан двусмысленно замолчал и многозначительно повел плечами, – по физиологическим причинам, и я успокоенный отправляюсь домой? Осмелюсь наметить, что мне завтра на работу. И тебе тоже не мешало бы отдохнуть. Не так ли?
Валерия подняла глаза на его лицо. Уголки его рта, его скрытно-чувственного, подвижного рта, способного на всевозможные шалости в той же мере, что и на жесткие выпады, были приподняты, словно намекая: здесь должна быть улыбка, но я не считаю ее возможной, хотя и пытаюсь оставаться вежливым. Глаза были прищурены и сверлили ее, разрывая плоть, извергая брызги крови, плоти и надежды. И он не желал помогать ей, словно все благие намерения остались в театре в чашке с выпитым кофе.
Фабиан не был намерен отступать. И Валерии очень не хотелось узнавать на своей шкуре, на что он пойдет, чтобы вытрясти из нее признание. И она выдавила его из себя. О том, что Агния Колмогорова рассказала ей, что у него была связь с той Рушити.
Он поднял подбородок и слабо улыбнулся. Было невозможно понять, что он думает, и куда меньше – что он чувствует.
– Была, – хладнокровно признал он. – И?
Она выдохнула и уставилась на него.
Действительно: и? Он изменил ей, и это нехорошо? Неправильно? Плохо? Аморально?
– Если ты увлекся ей, может, лучше, чтобы вы и дальше были вместе? Можно расторгнуть помолвку, тем более мы так и не назначили дату свадьбы.
Валерия осеклась. Слова казались разумными, когда она их подбирала. Все время, начиная с момента, когда она пришла домой, все время, которое она провела в машине, в театре, снова в машине. Даже в те мгновения перед тем, как произнести их. И они звучали глупо, произнесенные перед Фабианом, который и улыбаться перестал.
– Давай назначим. – Произнес он ледяным тоном.
Валерия открыла рот, чтобы сказать, что это вдвойне жестоко со стороны Фабиана, и не смогла. Под его взглядом у нее обездвижились голосовые связки, занемели губы и враз забылись все слова.
– А она? – беспомощно спросила Валерия наконец.
– Лери, дорогая, – после бесконечной паузы сказал Фабиан. – Мне очень жаль, что длинные языки донесли до тебя эту глупую сплетню. Я признаю, я оступился. Но этому место в прошлом.
Он встал.
– Кажется, мне стоит сейчас оставить тебя в покое и не навязывать мою компанию, хотя я делаю это с тяжелым сердцем. Я могу рассчитывать на твое благоразумие? – спросил он.
Она смотрела на него не мигая.
– Ну да, я не хочу и из-за тебя дневать и ночевать в медцентре, – хмуро признался Фабиан, отворачиваясь. – Это слишком большое испытание для моей нежной психики.
Последняя фраза вертелась в голове Валерии всю ночь. Он издевался над ней – или над собой – или был серьезным – или пытался пошутить, пусть и неловко – что?
Фабиан опустился перед ней на корточки, положил руку Валерии на колено. Она отклонилась назад и отвела голову, словно ждала от него еще одного удара. Он посмотрел на нее, взял за руку, прижался щекой к ее ладони. Щетина едва ощутимо царапала ее ладонь, и Валерии казалось, что это – странная, стыдливая и отчаянная ласка.
– Я позвоню, когда доберусь домой, – тихо сказал Фабиан и встал. Он поцеловал ее в щеку и ушел.
Он хотел надеяться, что в голове у Валерии не роятся самые несуразные мысли вроде жажды отомстить всем и в первую очередь себе самой; еще одного упражнения в милосердии, как с Аластером он себе не желал. Но и навязывать ей свое общество казалось Фабиану куда более глупой идеей, как бы она не взбрыкнула.
Фабиан позвонил ей, когда поставил машину на стоянку, и все время, поднимаясь в квартиру, заходя в нее, он говорил с ней, спрашивал о премьере, об учебе, о том, где она хочет проходить стажировку, предлагал свою помощь; Валерия, сдержанная поначалу, отвечавшая односложно, оттаяла, в ее голосе заискрился интерес, любопытство, когда Фабиан начал рассказывать о новом проекте, который они с Велойчем затевают – на Крайнем Севере, промышленный комплекс с полным циклом. Он даже пообещал замолвить за нее словечко, учуяв, что она не просто заинтересовалась – загорелась азартом. В этом комплексе и производственный цикл был невероятным, автоматизированным на девяносто процентов, и материалы, применяемые в строительстве, – уникальными. Но невозможно было провести все время до утра за болтовней, приходилось думать об отдыхе; Валерия отвечала все немногословней, ее голос снова потускнел, и Фабиан пожелал ей спокойной ночи.
Ситуация казалась ему глупой. Все, что он мог сказать на странные обличения Валерии, – это «И что?». Ни сама связь с Александрой Рушити, ни ее послевкусие не казались Фабиану чем-то выдающимся, чем-то, из-за чего стоило ломать копья. На его счастье, Александра продемонстрировала чудеса благоразумия, не пытаясь ни затянуть отношения, ни предать их огласке. Ему было интересно, как эта дура Колмогорова о них разнюхала, вроде не настолько Александра неблагоразумна, чтобы трепаться о том, что с готовностью бухнулась на спину перед почти женатым человеком. Это ударило бы в первую очередь по ней. С Александрой было неплохо, Фабиан и она сохранили возможность улыбаться друг другу и если не радоваться очередной встрече, то не испытывать неловкости точно. Дело было прошлое и явно не то, о чем следовало помнить. Ему хотелось немедленно позвонить Александре и потребовать, чтобы она выяснила, как Колмогорова узнала об их связи, но едва ли она расценила полночь уместным для звонка временем. И наверное, стоило бы поговорить с мамашей Оппенгейм, чтобы она проследила за дочкой. Но Фабиан скривился от самой мысли о том, чтобы идти к этой каменной бабе, каяться, просить – она наверняка восторжествует и после этого будет смотреть с этакой снисходительной миной на лице. Удручающе.
Мысли о прошедшем вечере не оставляли Фабиана и утром. На рабочем совещании в консулате и позже, за кофе с Велойчем и Дармштедтом он не мог полностью забыть о нем. Он еще несколько раз позвонил Валерии, и она звучала вполне бодро, кажется, не держала на него зла, осторожно, почти с той же интонацией, с какой накануне сообщала, что желает кофе – осторожно, медленнее, чем обычно, словно остерегалась взрыва, провалиться в трясину, еще что-то – интересовалась, не передумал ли он насчет места для нее в новом проекте. Он предложил поужинать в ресторане и с каким-то удовлетворением выслушал паузу, а за ней – невнятное, сбивчивое извинение: у Валерии внезапно оказались «другие планы», что бы это ни значило. Наверное, можно было считать, что инцидент оставлен позади, за исключением некоторых мелочей.
Велойч заметил, что Фабиан был подозрительно рассеян.
– Уж не влюбился ли ты? – ухмыльнулся он. Ухмылка была куда более похожа на оскал, и небольшие глаза ощупывали Фабиана колючим, подозрительным, враждебным взглядом.
Фабиан неторопливо поднял брови.
– Летиция, милая, откуда такие дурацкие мысли в твоей хорошенькой головке? – утомленно спросил он. – Я похож на идиота?
Велойч поджал губы.
– Задавая такие вопросы, ты можешь получить крайне неприятный ответ. Ты не боишься этого? – огрызнулся он.
– Боялся бы, не спрашивал. Тебе делать кофе?
– Делай. Все ли в порядке с этой твоей Оппенгейм?
– В полном. Не считая некоторых всплесков и падений настроения. Ничто человеческое ей не чуждо. Сам понимаешь.
– Да, действительно. А с Рушити?
Фабиан посмотрел на него через плечо: Велойч сидел, сложив руки домиком, и следил за ним как гриф, – и ухмыльнулся.
– Откуда я знаю? – невозмутимо пожал он плечами. – Кстати, о наших случайных знакомых. Как дела с той Колмогоровой? Той, которая истерично смеется на каждую остроту, слетающую с уст солидного мужчины?
– Не имею ни малейшего понятия. Я честно исполнил приятельскую просьбу Колмогорова и позволил ей составить мне компанию на паре мероприятий. – Велойч кисло улыбнулся и признался: – О чем пожалел. Такое ощущение, что вся их семейка ни умом не блещет, ни говорить толком не способна.
– Не намекаешь ли ты на последнее выступление Колмогорова на сессии Магистрата? – хмыкнул Фабиан, ставя перед ним чашку и усаживаясь в кресло.
– И на него тоже. Редкий по степени сумбур. Гидеон всерьез задумывается о том, чтобы заменить его.
Велойч посмотрел на него поверх чашки.
Фабиан улыбался и ждал. Ждал и Велойч.
– Это объяснимое желание, – наконец сказал Фабиан. – И кого он хочет видеть на месте главы этого совета?
Велойч ухмыльнулся. Фабиан подобрался.
– Не все ли ему будет равно, кто возглавит второстепенный совет магистрата после его, эмм… после него? – прищурился он.
– В таком случае возникает другой вопрос. Кто усядется в кресле Садукиса? – Фабиан неторопливо отпил кофе. – Это будешь не ты. Явно не ты. Какая дивная преданность своему кабинету, – не удержался он.
Велойч пожал плечами.
– В любом случае место десятого консула оказывается пустым. Не хочешь занять его? – беспечно спросил он.
Фабиан медленно опустил чашку.
– Я? – саркастично спросил он. – Щенок, которому нет и тридцати? Что ты там еще любишь обо мне говорить. Ах, да. Самонадеянный, рискованный, алчный, дерзкий. Я ничего не забыл?
– Можешь добавить «похотливый». В свете последних событий, – ухмыльнулся Велойч. – Я не знаю, кто советует тебе медийное поведение, но последние опросы показывают, что ты по популярности опережаешь и меня, и того же Бориса. Либо твой советчик умница, либо ты, хм, очень ловок.
Фабиан справился с возбуждением. Он смог хмыкнуть, как будто они обсуждали, на какую высоту подстригать траву на газонах перед зданием или в какой цвет покрасила волосы новомодная певичка. Ему все еще было неясно, смеялся ли над ним Велойч или был совершенно серьезен. Он не сомневался, что Велойч был вполне в состоянии добиться его назначения десятым консулом. Хотел ли он этого действительно или издевался – вот вопрос. И Фабиан делал вид, что ему все равно, что ему нет никакого дела до того, что с ним обсуждает Велойч, и он поддерживает разговор из простого любопытства. Велойч был удовлетворен этой тактикой, хотя в его взгляде и проскальзывало разочарование.
– Не могу не отметить, что ты демонстративно не сравниваешь ее с… скажем, рейтингом Гидеона, – широко улыбнулся Фабиан.
– Было бы с чем сравнивать, Фальк, – отмахнулся Велойч. – Так все-таки, как ты смотришь на это?
– На это? На что? – веселился Фабиан.
– На место десятого консула. – Терпеливо ответил Велойч.
– Я могу быть откровенным? – Фабиан убавил ослепительность своей улыбки, неторопливо отпил кофе, заставляя Велойча ответить.
– Я весь нетерпение, – поморщился тот.
– Спасибо. – Фабиан отставил чашку. – Это интересное предложение. Это очень перспективное предложение. Особенно учитывая амплитуду перестановок в консулате. Меня интересует другое: что ты потребуешь взамен.
Велойч уверил его, что ничего сверхъестественного, ничего противозаконного или криминального. Всего-лишь подтверждение лояльности. Не самое большое требование. Это не фунт плоти.
Фабиан поговорил с ним о мелочах, поинтересовался здоровьем Содегберга, получил в ответ томный взгляд и меланхоличную улыбку, которая не вязалась с бодрым «все хорошо»; ему показалось, что Велойч хочет сказать куда больше, но сдерживается. Возможно, через несколько недель. Может, раньше. Возможно, тогда и Фабиан что-нибудь ему да расскажет. Пока же нет никакого смысла ни лезть с откровениями, ни предпринимать что-то самостоятельно.
Фабиан позвонил Александре Рушити. Предложил встретиться скучным, невыразительным голосом. Она, обрадовавшись поначалу, насторожилась, но согласилась. Фабиан предложил встретиться в одном укромном ресторанчике в деловом квартале. Людей в этом квартале было невероятно много, они суетились, перебегали от здания к зданию, что-то печатали на коммуникаторах, даже стоя в ожидании автобуса, и едва ли бы кто-то обратил внимание на него – на них.
Он поджидал ее за столиком, листал газету, пил кофе. Александра долго стояла у входа, глядя на него, пока он не ощутил на себе ее взгляда, не поднял голову и не посмотрел на дверь. Она пошла к столу.
Фабиан встал, помог Александре снять пыльник, отодвинул ей стул – и все не касаясь ее. Затем отложил газету и подозвал официанта.
Они долго говорили о разных мелочах, о более серьезных вещах; Фабиан развлек ее парой историй из своих будней, Александра охотно посмеялась, и у нее на лице было написано большими буквами: ты действительно пригласил меня на ужин, чтобы рассказать эти сплетни?
Фабиан взял стакан с водой, сделал глоток, оглядел зал, словно чтобы убедиться, что в нем не появились журналисты, инсектоиды из далекой галактики или кто-то не менее ужасный, и поинтересовался, как обстоят дела в ее фонде. Он перевел на Александру внимательный взгляд, и она помимо воли подобралась, подозревая, что это как-то связано с причиной приглашения.
В фонде дела шли как обычно – ни шатко ни валко. Финансирование было недостаточным, спонсоры не спешили заводиться, программ, в которые можно было бы пристроить детей, было много, но и других, более удачливых детей хватало – им и доставались места. И снова проверки, комиссии, которые очень любят их фонд, потому что знают: есть чем поживиться.
– А эта, как ее. Аглая Колмогорова. Директор вроде она? – безразлично спросил Фабиан.
– Агния, Фабиан. Почему ты упрямо делаешь вид, что не можешь запомнить ее имя? Или у тебя на него идиосинкразия? – засмеялась Александра. – Какой из нее директор. Смех один, – поморщилась она.
– Вы друг другу симпатизируете примерно так же, как я симпатизирую ее имени? – усмехнулся Фабиан, внимательно следя за ней.
– Очень трудно симпатизировать человеку, который любит предавать, подставлять и разносить сплетни, – поморщилась Александра.
– Ты с ней откровенничала? – сухо спросил Фабиан.
Александра замерла.
– О чем? – осторожно поинтересовалась она.
– О том, – ровно ответил он. И пригвоздил ее взглядом, под которым сделать вид, что она не понимает, о чем речь, было бы самоубийством.
– Я не откровенничаю с ней ни о чем, – раздельно, медленно и отчетливо ответила Александра.
Фабиан кивнул.
– А она откровенничает. О тебе. С Валерией. – Безразлично признался он.
– Я ничего ей не говорила, – Александра только что зубами не скрежетала. Она вцепилась в стол и подалась вперед; она сверлила взглядом Фабиана, не требуя, чтобы он поверил ей – требуя, чтобы он поверил, что она говорит правду. Она была зла, и это убедило Фабиана.
– Охотно верю, – задумчиво отозвался он. – Скажи мне на милость, у тебя есть возможность сменить место работы?
Александра вскинула голову.
– Кажется, я не понимаю тебя, – величественно ответила она на это.
Фабиан посмотрел на нее, улыбнулся краешком рта.
– Я могу помочь с его поисками. Но я настоятельно рекомендую тебе сменить место работы. Скажем, в ближайшие две недели. Потом будет поздно. Поинтересуйся, к примеру, в финотделе городской социальной службы. Им, кажется, очень нужны толковые и преданные делу люди.
– Ты собираешься из-за какой-то дуры с длинным языком топить весь фонд? – почти беззвучно спросила Александра, недоверчиво улыбаясь.
– Отнюдь, – успокаивающе покачал головой Фабиан. – Он держится на плаву только благодаря тебе и еще паре энтузиастов, но вам становится все сложней. Это и без меня произойдет. Но я поспособствую. И Алекс, мое предложение остается в силе. Я могу замолвить за тебя словечко, если хочешь.
– Я не нуждаюсь в…
– Подачках, благотворительности, призрении, бла-бла-бла, – перебил ее Фабиан. – Позволь не согласиться. У меня и в мыслях не было так тебя оскорблять, но я могу понять и такой выверт твоей логики. Я всего лишь познакомлю тебя с несколькими людьми, которые изначально будут относиться к тебе чуть более дружелюбно. Что ты с этим сделаешь – решать тебе. Тем более ты уже заработала себе определенную репутацию.
