Текст книги "Факелы на зиккуратах (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)
Она была организована Консулатом, а значит с присущей ему помпезностью. Огберт дал интервью центральному инфоканалу, в котором отозвался неодобрительно об этом желании Консулата перетянуть одеяло на себя. Дармшедт тут же отозвался в интервью тому же инфоканалу, что Содегберг был фигурой, значимой для политической жизни всей республики, а не только Канцелярии, и желание Консулата воздать ему должные почести на государственном уровне вполне объяснимо. Велойч тоже немного пошипел в адрес Огберта; Фабиан от интервью отказался, но пригласил Огберта на ужин и развлек его незатейливыми историйками о болезненно раздутом самолюбии некоторых государственных деятелей.
По забавной иронии судьбы презентация книги совпала с отставкой Армушата и еще пары людей – из тех, связанных с отставкой Альбриха. Но публикация освещалась широко, а отставка Армушата и иже с ним не интересовала практически никого. Оппенгейм сотрясал кулаками, обвиняя и в этом самоуправстве Фабиана; но Фабиан снизошел до семейного ужина с Оппенгеймами – и хоть бы слово было произнесено об этом. Оппенгейм вел себя тише воды, ниже травы: потому что Огберт, о чьем приятельстве с Фабианом не шептался только ленивый, лично курировал проверку Госканцелярии в транспортном совете Магистрата. Армушат, ушедший в отставку не в последнюю очередь из-за этой проверки, предпочитал проводить как можно больше времени за границей, чтобы, если что, остаться там навсегда.
Презентация была чуть ли не событием месяца: на нее жаждали попасть многие и многие люди, те билеты, которые поступили в продажу, были раскуплены в мгновение ока; Консулы и высшие чиновники Госканцелярии воспользовались своим правом приглашать людей не по списку, и гостей набилось, как селедок в бочке. Валерия скучала рядом с Фабианом; он сам просто скучал. Чтобы хотя бы ей скрасить досуг, он познакомил ее со своими знакомыми, занимавшимися разработкой каких-то невероятных проектов и с чувством выполненного долга отправился в свободное плавание.
О, как был удивлен Фабиан, когда к нему подошел Альбрих.
– Читал, удивлен, как ловко ты обыграл мою отставку, даже благодарен, – сказал он. – Хотя сделать из записок этого чокнутого зануды что-то удобочтимое – для этого нужна невероятная ловкость.
– Позволь обратить твое внимание, что я угробил на это почти год, и еще пару месяцев – редакторы из лучших, – усмехнулся Фабиан. – Рад, что ты не ощутил себя оскорбленным.
– Можно подумать, тебе было до этого дело, – хмыкнул Альбрих, глядя на него. Фабиан вспомнил, сколько их было, таких странных, обжигающих, требовательных взглядов в свое время.
– Не то чтобы было, – признался он. – Но… хм. Но. Да, было.
Альбрих молчал. Смотрел на него, улыбался поверх бокала, ласкал его взглядом, черт побери, и молчал.
Фабиан поинтересовался, как он живет. Правда ли, что собирается жениться. Как ему работается там, где он работает. Альбрих охотно отвечал, сам спрашивал Фабиана, чем он жив, отпускал комплименты в адрес Валерии, хвалил Фабиана за достойный выбор – и смотрел на него, не сводя глаз.
Это было странно – смотреть на Альбриха как на равного, вспоминая то свое увлечение, граничившее с одержимостью, начинавшееся неторопливо и внезапно закончившееся. Фабиан понимал, что им двигало тогда, потому что Альбрих говорил с ним, как если бы соблазнял. Не соблазнял на самом деле, просто не мог ничего с собой поделать – для него это было даже не инстинктом, а чем-то большим.
– Я рад, что та херня с моей отставкой не отразилась на твоей карьере, – наконец признался Альбрих. – Хотя помнится мне, я отчаянно хотел поначалу, чтобы и тебя швырнули в бездну. – Он упрямо удерживал улыбку на своем лице, но на секунду она превратилась в кровожадный оскал. – Я был зол на тебя, Фабиан, отчаянно зол. Но, наверное, оно и к лучшему, что… – он облизал губы, подбирая слова.
– Угу, – скрипнул зубами Фабиан. – Попробуй-ка, подбери слово. Расстались, – напыщенно произнес он, криво усмехаясь.
– Я… – Альбрих запнулся, отвел от Фабиана глаза. – До сих пор представляю себе, что было бы, если бы я смог удержать тебя. Если бы ты решил остаться со мной. Тысячу раз хотел послать за тобой Никоса с наказом не возвращаться без тебя. До сих пор хочу, – он смог улыбнуться Фабиану. – До сих пор. Наверное, если понадобилось бы отдать все, что у меня есть сейчас, отдал бы. – Альбрих невесело засмеялся. – Нет, едва ли. После всей круговерти в нынешнем Консулате, дьявол раздери, Фабиан. Как я рад, что у меня больше нет на тебя никаких прав.
Фабиан видел его в компании других людей, в центре внимания, очаровательного, довольного жизнью Альбриха, не смотревшего на него, но знавшего, знавшего до миллиметра, где стоял и что делал Фабиан. И Велойча, недобро следившего за ними обоими.
Жизнь продолжалась. У Альбриха. У Фабиана. И словно в насмешку – у Валерии. Оппенгейм попросил о встрече, и он выглядел старым, жалким, съежившимся.
– Валерия выходит замуж, – сразу же, даже без приветствия сказал он.
========== Часть 29 ==========
Не рискнув брать отпуск, Фабиан придумал себе какой-то невнятный повод для посещения очередной строительной площадки промышленного корпуса нового поколения, которая по несчастливой случайности располагалась в жалких сорока километрах от поселка, в котором размещались ученые, инженеры и строители, в котором же, по утверждению папы Оппенгейма Валерия выходила замуж. И если пилот самолета был удивлен неожиданным решением десятого консула отправиться на инспекцию, совершенно ненужную никому, кроме людей, которых он желал наказать, то виду не подал. Терпеливо дожидался господина десятого консула, стараясь не зевать. Фабиан кивнул ему, прошел в салон, тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Разрешение на вылет в любом, даже самом экстренном случае поступало не сразу, поэтому у него было время подумать, позлиться – посмеяться.
Когда этот старый образина вывалил на него известие о твердом и непреклонном желании Валерии выйти замуж, Фабиан не поверил. Подумал еще, о какой такой Валерии идет речь и почему этот дурак решил, что Фабиан непременно должен быть поставлен в известность об этом. До него не сразу дошло, что речь идет о его Валерии; куда медленнее, если уж на то пошло, чем о том, почему Оппенгейм прискакал к нему. Этот старый лис ведь был близок с Армушатом в прошлом; в последнее время – куда меньше, смотрел издали, как Госканцелярия все энергичней изучала документацию совета, в котором Армушат был главным, посылала на ревизию один за одним проекты, в которых он принимал участие, и не вмешивался. Поначалу пытался, говорил с Фабианом, осмеливался кричать на него, требовать. Магистр – у консула – требовать. Государственный канцлер Огберт поинтересовался однажды на расширенном заседании Магистрата, так ли хороша отчетность по новому комплексу линий сообщения, как доклады господина магистра Оппенгейма. Фабиан задумчиво смотрел в окно и совершенно не интересовался происходящим. В отличие от Велойча – тот-то был захвачен происходящим. Отчетность была так себе; Госканцелярия нашла возможность удовлетвориться ею, но не безусловно. Оппенгейм начал относится к Фабиану с куда большим уважением. Армушат – тому было почти все равно. Он пытался найти себя в каких-то заграничных фондах, все больше общественных; политические многозначительно кивали головой в сторону Альбриха и посмеивались. Дорога в Республику была ему заказана, а Фабиан бросил в одном из разговоров на семейном ужине с Оппенгеймами, что не исключена возможность заведения уголовного дела, и если подобрать прокуроров половчее, то речь может пойти и о государственной измене: некоторые поступки Армушата предоставляют возможность очень и очень неоднозначных трактовок. Мама Оппенгейм долго молчала, а затем резко начала предлагать десерт. Очевидно, памятуя обо всем этом, а помимо этого и о многом, многом другом, Оппенгейм и решил как-то обелить себя. Мол, ничего не знал, ни сном, ни духом, искренне расстраиваюсь, прошу учесть это при твоих дальнейших действиях, но контрактец, который ты подписал с Валерией, был подписан все-таки с Валерией, мы к нему непричастные, она девочка взрослая, дееспособная, с нее все и взыскивай. И если до этого Фабиан относился к будущему тестю с каким-то подобием уважения, а если быть точнее, не брезговал высказывать оное публично, то отныне и это не считал должным демонстрировать. Он начал допрашивать Оппенгейма о том, как, что и когда, что за очкарика Валерия выбрала для своих любовных игрищ, и все – откинувшись назад, глядя на бывшего будущего тестя свысока, задавая краткие вопросы, не утруждая себя милыми формальностями.
Закончив допрос Оппенгейма и выставив его за дверь, Фабиан начал отдавать распоряжения: своему помощнику – начать подготовку срочного полета, руководителю конструкторского центра – требование предоставить ему документы за последний период и выделить сопровождающего, еще паре человек – требование выяснить, когда должна состояться свадьба некоей Валерии Оппенгейм и Габриэля Эрггольца и все, вплоть до мельчайших, детали, связанные с ней. Если первые два человека не были удивлены: помощник – потому что такие неожиданные авантюры были вполне в духе неуемного Равенсбурга, руководитель конструкторского центра – потому что Равенсбург давно приучил его быть готовым к сюрпризам, то последние были удивлены: Валерия Оппенгейм – выходит замуж не за Равенсбурга? Не может быть. Могло.
И помощник сообщил ему, что самолет ждет, команда находится в боевой готовности, время отбытия-прибытия согласовано, служебная квартира, транспорт и сопровождающий готовы к принятию очень важного гостя, директор центра связался, чтобы уведомить Фабиана о том, с каким нетерпением его ждет не только он, но и все его коллеги, а пара людей из службы безопасности сообщали информацию по мере поступления. Ее было мало, но она была: свадьба запланирована в администрации поселка на полдень, потому что до нее администрация была по каким-то причинам закрыта, потом и у Оппенгейм, и у Эрггольца запланированы какие-то испытания, господин консул может ознакомиться с ними, буде у него возникнет желание; досье на Эрггольца, включая сведения из всевозможных реестров, выглядит – нормально выглядит. Мужик был задротом в свое время, не раз попадал в полицию, потому что имел глупость покуривать разные субстанции, участвовать в демонстрациях за права животных, аборигенов Крайнего Севера, мангровых лесо крайнего юга – интересы не поддаются систематизации, помимо инженерных. Ибо когда его то ли наперекор собственным желаниям, то ли в расчете на то, что парниша обладает достаточным благоразумием и ухватится за возможность выбиться в люди, а может, и просто потому, чтобы загрузить по самую маковку, его засунули в чахлый инженерный институт, Эрггольц неожиданно нашел себя в совершенно несвязанной с прежними интересами сфере. И с тех пор разве что пару раз попадался на глаза полиции за превышение скорости. Наверное, и дальше покуривал – от этой привычки так просто не отказываются, но никто не делал из этого ни трагедии, ни перформанса. Этот Эрггольц был высоким, сутулился, носил очки, стригся очень коротко, что с учетом его лысины было вполне оправдано, предпочитал джемперы – и ему было сорок четыре года. Фабиан еще раз изучил его биографию, прикидывая, когда и где Валерия могла с ним столкнуться. Несколько событий допускали такую возможность, скорее всего, Валерия проходила стажировку рядом с ним, а когда подвернулся ее первый долгосрочный самостоятельный контракт, да еще в его близи, все и случилось. Это ничего не объясняло; Фабиану и не нужны были объяснения. Но крови он хотел и еще не определился, чьей крови он хотел.
Несостоявшаяся теща, мама Оппенгейм, попыталась связаться с Фабианом. Такой глупости он не понял, с огромным удовольствием сообщил ей, что с учетом обстоятельств считает возможным, допустимым и даже ожидаемым ее добавление в черный список, что и сделал в ближайшие две минуты. Он бы и от команды на борту избавился, но о такой роскоши можно было только мечтать – пассажирские самолеты-беспилотники пока находились в стадии бета-тестирования, а посему приходилось терпеть пилота, который считал своим долгом лично проводить Фабиана к его месту, лично отчитаться о том, как прошел взлет и лично поинтересоваться, как обстоят дела у Фабиана. Приходилось пить дурацкий кофе, улыбаться, вести беседу, отшучиваться на пошловатые шутки о жажде увидеть невесту и удерживать свое желание заорать на него, выгнать в кабину и запереть в ней. Еще и стюард горел желанием задушить Фабиана сервисом высшего класса, не меньше. И стервец такой, видел, что Фабиан зол, готов вцепиться в первую попавшуюся на его пути глотку, и в пику инстинкту самосохранения, потакая совершенно иному инстинкту, предлагал Фабиану то еще чашечку кофе, то ужин, то разложить кресло, то еще какую-нибудь дрянь. Фабиан не сдержался, неторопливо встал, ухватил его за грудки, тряхнул как следует и прошипел: «Пшел вон». По телу стюарда пробежала волна дрожи, а ресницы затрепетали, а ноздри алчно расширились, и Фабиан вышвырнул его из салона от греха подальше.
Ему нужно было сделать бесконечное множество дел. Потребовать от помощников отчета о том, какие встречи удалось перенести, какие еще нет. Потребовать у сотрудников службы безопасности дополнительных сведений об Эрггольце. Потребовать от стюарда еще кофе и рявкнуть на него, не в последнюю очередь, чтобы спустить пар. И думать, думать, думать, было ли в поведении Валерии что-то, что указывало: не откровенна она с ним, утаивает что-то. Думать, мог ли он распознать по каким-то признакам такой поворот. И да, когда он оглядывался назад, многое в ее поведении говорило: ее сердце не там, где она сама. Это были детали, вроде излишней рассеянности. Валерия была то излишне отстраненной, то словно спохватывалась и начинала демонстрировать отвратительную внимательность, граничившую с угодливостью. Она проводила много времени вне столицы, далеко от Фабиана – но это было скорее удачей с точки зрения общественного портрета: мол, политический деятель новой формации, который происходит из отличной семьи, получил отличное образование и прошел отличную школу у старых и проверенных политиков, а теперь строит нечто новое, вон даже не погнушался связаться с независимой женщиной, которая явно не собирается сводить свои интересы к заботам о светской жизни мужа. Это можно было здорово обыграть, и Фабиан нещадно пользовался этой возможностью, чтобы заработать себе еще одно очко, еще один бонус – и воспользоваться ее отсутствием на полную катушку. Этот стюард, притаившийся за перегородкой, был в курсе – и Фабиан не мог вспомнить его имени.
Чем ближе они приближались к аэропорту назначения, хотя так называть это сооружение со средней длины взлетной полосой и небольшой вертолетной площадкой язык поворачивался не у всех, тем беспокойней становился Фабиан. Он так и не мог определить, что он испытывает, что за чувства его гложут – и что делать дальше. Для начала завтракать. В три часа утра. Стюард преданно смотрел на него – он-то был готов еще на одну смену, на две, на круглосуточное обслуживание; Фабиан подумал секунду-другую, поразвлекал себя мыслью о том, как это выглядело бы – он уединяется в служебной квартире с этим сучонком. То ли в его взгляде что-то такое проскользнуло, то ли стюард не сомневался, что клиент воспользуется своей возможностью, даже не так – властью – и попользует его, но сучонок подобрался, изменил свою позу самую малость, Фабиан так и не понял: в пояснице он выгнулся, голову чуть склонил, глазищами своими повел этак многозначительно, что ли, но по Фабиану прошла легкая, пока ненастойчивая волна жара. Фабиан переступил через нее, посмотрел на него иначе, представляя, как сдавливает его череп, дробит шейные позвонки, разрывает грудную клетку – сучонок сжался и отскочил в сторону и осмелился перевести дыхание, только когда он вышел из самолета. Фабиан прошел к выходу.
Он на ходу сообщил пилоту, что задержится на пару дней, не более; спрыгнул на землю и огляделся. Они были одни на летном поле; отчаянный маневр, однако, вылетать за полночь, лететь при сильном ветре, приземляться за несколько минут до шторма. Фабиан поднял лицо к небу. Темному, низкому, напитанному водой так, что казалось: дунь на него, и на землю обрушится океан, не меньше. И огни – отчетливые на периферии зрения, кроваво-красные, ржаво-желтые, беспокойно-багровые.
У Фабиана гулко билось сердце. Он почти успокоился, почти остыл, снова обрел способность улыбаться очаровательно, естественно, что проверил на встречавшей его женщине: ее лицо было знакомо, пару лет назад она была чем-то непримечательным, то ли салфетки раскладывала, то ли карандаши затачивала. Она держала в руках планшет с его именем, словно Фабиану нужен был такой костыль; она-то его узнала сразу и скорее всего для нее это было одновременно и боевым крещением, и обременительнейшей необходимостью. Фабиан подошел к ней, склонил голову, скупо улыбнулся.
– Мы определенно встречались раньше, Сладьяна, – произнес он. – Миронов решил поднакопить силы к полудню?
– Господин Миронов счел возможным доверить мне почетную обязанность встретить вас, – широко улыбнулась она.
– Обязанность бесспорно почетная, – усмехнулся Фабиан. – Так я не ошибся? Сладьяна?
– Совершенно верно, господин консул. Я бесконечно польщена, что вы не просто обратили на меня свое внимание, но и сочли необходимым запомнить мое имя.
«Бред какой», – подумал Фабиан и угукнул, чтобы ответить хоть что-то.
Фабиан лениво интересовался тем, как она из простого служащего добралась до уровня, открывающего ей личный доступ к консулу. Она отвечала на его вопросы охотно, обстоятельно, Фабиан развлекался, слушая ее ответы; она казалась бодрым, энергичным человеком, несмотря на жутко раннее утро, прямолинейным и непосредственным. Скучным, в общем. Она уверенно вела машину, Фабиан смотрел перед собой и молчал.
Директор центра изо всех сил изображал радость от очередной встречи с Фабианом. И чем усерднее он ее изображал, тем больше Фабиан хотел спросить, подготовился ли и этот хороший человек к поспешному бегству за границу, и если Фабиан неторопливо заговорит по коммуникатору с государственными аудиторами и потребует, чтобы они немедленно отправились на проверку, насколько велики будут неправомерные растраты. Но директор был неплохим по сути человеком, и Фабиан делал вид, что его в принципе устраивает то, что он видит. За исключением некоторых мелочей. Но о них можно поговорить и позже, а пока он хотел бы воспользоваться возможностью прогуляться в соседний поселок, сделать сюрприз своим знакомым, и не будет ли господин Миронов против, если Фабиан воспользуется машиной. Тот был не против, он только что не засиял от радости и облегчения, попытался всучить Сладьяну в попутчики, но Фабиану только компании и не хватало. Он неторопливо покачал головой, улыбнулся Сладьяне и потребовал ключи. Времени оставалось аккурат добраться до поселка.
Администрация поселка располагалась в одном из самых старых зданий. К нему вплотную примыкала экуменическая часовня, и Фабиан лениво удивился: не в ней, хоть немного украшенной? В убогоньком помещении с тремя дохлыми фикусами? Он стоял, смотрел на часовенку, на администрацию, снова на часовню и не заходил. Если верить часам, времени было полдень и еще две минуты. Фабиан потянул на себя дверь, вошел.
Если те орлы из службы безопасности не врали насчет остального, а они едва ли врали, то и чертеж помещения один достали правильный, и в соответствии с ним браки регистрировались прямо в кабинете главы. В нем должно было хватить места и для пары друзей, если этот Эрггольц и Валерия их позовут. Возможно, и это возможно. Фабиан подошел к открытой двери, прислушался, заглянул внутрь. Кажется, свершилось. Кажется, его невеста вышла замуж за какого-то чувака с сомнительной карьерой. Фабиан подождал еще пару секунд для надежности, осторожно зашел в помещение, стал у двери, прислонился к стене. Валерию поздравляли, этот Эрггольц смотрел на нее, и только на нее, она пыталась не смотреть на него, приличная, благовоспитанная Валерия, но улыбалась ему, как, наверное, считанный десяток раз Фабиану. И этот Эрггольц держал ее за руки, мелодраматично молчал и мечтательно улыбался. Сделать бы картину из этого кадра, повесить на стену и смотреть, когда на душе хорошо – сразу станет мерзотно.
Валерия почувствовала что-то – гробовое молчание вокруг, растерянное э-э-эканье главы администрации, повернулась к двери, выпрямилась и – восхитительная амазонка – попыталась заслонить собой Эрггольца.
– Добрый день, – вежливо сказал Фабиан и ослепительно улыбнулся. – Лери, дорогая, я не мог отказать себе в удовольствии и поздравить с таким знаменательным днем. Вы ведь не будете возражать? – обратился он к Эрггольцу. – Я в некотором роде имею право.
Эрггольц положил руки Валерии на плечо и прижал к себе.
– Твой отец не смог удержать радость от твоего решения и не преминул поделиться ею со мной, – ответил Фабиан на ее немой вопрос. – И вот я здесь. Господин ваан Эйзенберг, господа, позвольте представиться. Фабиан Фальк ваан Равенсбург.
Он замолчал, внимательно глядя на Эйзенберга, перевел взгляд на Эрггольца, затаившего дыхание, снова на Эйзенберга. Ему-то достаточно было заявить свои права на нее, и брак, уже заключенный брак был бы признан недействительным. Контракт о помолвке тоже был у него, один из двух оригинальных вариантов, его развернуть перед носом у этого Эйзенберга – он бы своими ногтями выскреб запись из книги, рыдая, побежал бы в Центральный статистический центр, чтобы эта запись была аннулирована. Но Фабиан сказал:
– Давний приятель Валерии.
Он перевел взгляд на нее.
– Я по делам в промцентре на северо-востоке, – пояснил он, улыбаясь. – Решил заглянуть. Поздравить. Лери, дорогая, наверное, я рад за тебя, – продолжил он, подошел к ней, поцеловал в щеку, протянул руку Эрггольцу. Тот молча пожал ее.
Эйзенберг выскочил из-за стола, подбежал к Фабиану, начал говорить, что рад, просто счастлив познакомиться с ним, и прочее, прочее; Фабиан слушал его и криво усмехался. Эрггольц обнимал Валерию, и они оба ждали, что Фабиан будет делать дальше. Он же прикидывал, послать ли этого назойливого бургомистеришку к чертям или элегантно сломать ему нос.
Фабиан спросил у молодоженов, какие планы они строят на ближайшее будущее, в частности, на медовый месяц. Валерия пожала плечами; Эрггольц такими глубокими вопросами не озадачивался вообще. Фабиану даже показалось, что он и не слышал его – стоял, прижав ее к себе, глядя на нее, старомодно любуясь, и ему было совершенно безразлично все, что происходило кругом, включая присутствие бывшего жениха его настоящей жены. Валерия пыталась убедить себя, что Фабиан действительно не собирается устроить скандал, у нее получалось, пусть и не очень хорошо, и она смогла расслабиться, даже улыбнуться в ответ на какую-то беспечную фразу Фабиана. У них не было никаких планов на ближайшее время, Габриэль был занят в проекте, завяз в нем по самые уши, Валерия мечтала о том времени, когда разработки, в которых она принимала участие, будут приняты советом магистратуры, а более далеко идущих планов они не строили. Наверное, подумать о своем жилье. Возможно, Валерия начнет работу над своей докторской диссертацией, но это будет очень далеко. Фабиан предложил им посидеть в кафе, но и Эрггольцу, и Валерии пора было на работу, и он протянул им конверт.
– Мой подарок к такой знаменательной дате, – довольно улыбнулся он.
Валерия подозрительно посмотрела на него, ожидая подвоха, и взяла конверт, словно в нем находились споры сибирской язвы, не меньше. Ее настроение передалось, очевидно, и Эрггольцу, и он уставился на Фабиана поверх очков, угрожающе прищурился, настороженно покосился на конверт.
– Всего лишь билеты на самолет и бронь в одном милом уютном домике на берегу океана, Лери, – насмешливо пояснил Фабиан, которого эти их взгляды несказанно развлекли. Валерия, словно подстегнутая его насмешкой, вскрыла конверт. Его содержание было банальным – листы бумаги с указанием адреса и возможности самостоятельно определить время пребывания и рейсы, рекламные проспекты, еще какая-то мелочь, ничего сверхъестественного, ничего, что заставило бы ее тревожиться. И это было совершенно неожиданно: она ждала чего угодно от Фабиана, тем более последние события давали ей очень серьезные основания для опасений. Но Фабиан улыбался искренне, кажется, он не таил на нее злобы, и горечь, которая время от времени проскальзывала в его взгляде, в его интонации, словах, едва ли могла служить серьезным основанием для ее опасений. Скорее всего, и с ней, Валерией, эта горечь не была связана: Валерия могла сколь угодно долго считаться невестой Фабиана Равенсбурга, но доступ к его сокровенным мыслям она едва ли получила.
Валерия согласилась встретиться с Фабианом. Она приехала с Эрггольцем, и Фабиан не мог ничего поделать, его немилосердно веселила их степенность, почти юношеская неловкость в обращении друг с другом и какая-то щенячья радость. Эти двое появились, держась за руки; Эрггольц выглядел сдержанно-самодовольным, Валерия – та была приучена владеть собой куда лучше. Фабиан гордился ею: это ощущение возникало в нем непроизвольно, но оно было искренним, честным, насколько вообще это было возможно. Ради этой встречи он послал к чертям собачьим совещание с директором промцентра, отправил его и всех его помощников, вице-директоров и прочую шушеру по домам с наказанием вернуться в девять вечера, чтобы продолжить, и чу – они все сидели по своим конурам-кабинетикам и тряслись в ожидании наказаний, а Фабиан сидел в ресторанчике с Валерией и Эрггольцем, которого даже в мыслях отказывался называть по имени, и мирно беседовал о чуши, о которой в жизни бы не заговорил добровольно.
Этот Эрггольц мог что-то почувствовать; возможно, он обладал неплохо развитым чутьем, может, Валерия попросила его о возможности поговорить с Фабианом без свидетелей, но после ужина он сообщил, что посидит в баре, почитает газету, возможно, выпьет бокал вина. Фабиан не возражал. Он только весело улыбнулся, посмотрел вслед этому новобрачному и подмигнул Валерии – резко посерьезневшей, напрягшейся, повзрослевшей.
– Я думала, ты объявишься как минимум с бомбой малого радиуса действия. Или там антитеррористической командой, – сухо произнесла она, избегая глядеть на Фабиана.
– А смысл? – легкомысленно пожал плечами Фабиан.
– А каким был смысл в твоей травле Армушата? Содегберга? Смарсварда? Зеленко? Я слышала еще пару дюжин имен от отца, но не утруждала себя запоминанием. Думала, с тобой новые появятся как пить дать, – угрюмо объяснила Валерия.
– Ничего необъяснимого, милая Лери. Я уверен, что у меня были причины, они согласны с этим, пусть и не считают травлю соразмерной. Я по этому поводу иного мнения, но позволь избавить тебя от скучных подробностей, – он пожал плечами, озорно улыбнулся ей.
– Вот за что я тебе благодарна, Фабиан, так это за твое желание избавить меня от этих скучных подробностей, – она выдавила из себя улыбку.
– Всегда пожалуйста, – усмехнулся он. Странной улыбкой, теплой, доброжелательной, немного грустной. Почти – но только почти искренней, словно хотел сказать что-то еще, что-то добавить, но не считал это нужным. А может, считал, что это как-то уронит его достоинство. Так казалось Валерии. И она отчетливо чувствовала этот ненавязчивый привкус горечи, легкий, едва уловимый, который Фабиан позволял ей почувствовать.
И он совершенно не взывал к ее совести. Вернул второй оригинал контракта, пообещал, что позаботится о его аннулировании, поинтересовался, чем привлек ее этот плешивый инженер. Валерия, выпившая вина, расслабившаяся в его присутствии, в порыве откровения призналась, что именно его обыденность, неамбициозность, беспретенциозность и многое другое «не-» и «без-» подкупили ее. Здоровый пессимизм, такое будничное недовольство начальством, удивительная, вдохновляющая любовь к простым жизненным радостям. Валерия никогда не бывала на банальных самодеятельных празднествах, а он заставил ее в них участвовать; она никогда не бродила по едва заметным тропинкам, а с ним – чуть ли не каждые два дня. И ее никогда не целовали так, как он, осторожно, просительно, трепетно, и чтобы поздним вечером, в полумраке рядом с ярко освещенными окнами, а потом не заглядывали в глаза с таким незнакомым щенячьим выражением.
Если это была романтика, то гори она гаром, подумал Фабиан. Он был почти рад за Валерию – наверное, при должном усердии мог бы даже понять ее. Она была влюблена в своего Эрггольца, он – отчаянно влюблен в нее. Скорее всего, помимо этой бесхитростной увлеченности он обеспечивал ей надежность, которой Валерии могло не хватать с ее родителями, с Фабианом, готов был разделить все, что творится в его лысой очкастой голове и поделить с ней ее треволнения – что никогда не считал нужным Фабиан. Он пожелал им обоим всего лучшего, истребовал у Эрггольца обещание воспользоваться поездкой, поцеловал на прощание Валерию в щеку – с облегчением, как ни странно, и с легкой душой отправился в директорат промцентра.
Почти в полночь он связался с пилотом, потребовал, чтобы он был готов к вылету через пять часов, вызвал к себе стюарда, якобы с требованием приготовить ему ужин. Стюард был готов услужить, что с самого начала было очевидно. Стюард был готов служить на первой подвернувшейся поверхности, что Фабиан изначально предполагал. Он и впоследствии был готов служить, на что намекал туманными фразами и о чем отчетливо говорили его глаза, все тело. Еще бы – к консулу-то любой дурак прилипнуть хочет.
Только когда Фабиан вернулся в столицу, он так и не помнил имени этого стюарда.
Работник службы по связям с общественностью – какая-то мелкая сошка – разослал информационным каналам сообщение о прекратившейся по обоюдному согласию помолвке Валерии Оппенгейм и Фабиана Фалька ваан Равенсбурга. Через некоторое время, приличествующее вроде как, Валерия и этот ее Эрггольц объявили о своем бракосочетании – совсем скромно, на одном-единственном локальном инфоканале. В одном из интервью Фабиана спросили, как он ощущает себя и что послужило причиной разрыва.
– Разрыва? – удивился Фабиан. – Я бы поостерегся такой драматичности. Возможно, мы были слишком молоды, когда приняли решение об этом союзе. Повзрослев, поняли, что не совсем верно оценили наши отношения. Я, пожалуй, рискну говорить только за себя. Что я принимал за любовь, оказалось на поверку очень устойчивым чувством, но куда более близким к дружбе. Я рад, что она познакомилась с человеком, обеспечивающим ей достойный ее комфорт.
