Текст книги "Сумасшедшие двадцатые (СИ)"

Автор книги: Kath1864

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 63 страниц)

Покидая могилу Лилит Сальветоре на которой выбито » Верная жена и любящая мать. Сейчас прибывает в Раю.« Ребекка понимает, что появилась здесь, чтобы в последний раз убедиться в простой истине: их семья разрушена. Половину разворовали, что пытались удержать ее братья мало и уже не сравниться с бриллиантами и роскошью, автомобилями, особняками, о которых ходили легенды. Словно богатства оказалось вымышленным, а роскошный особняк уже сколько лет закрыт на замок. Они ведь непобедимы.

Они Майклсоны.

Каждый из них любил ходить по острию ножа, и было удивительно, что они до сих пор не перерезали друг другу глотки, не застрелили друг друга.

Сложно было назвать всех этих людей одной семьей. Они ненавидели, презирали, лгали, кричали – все, что угодно, но только не любили.

Любовь – то чувство, которое было чуждо каждому из них. Или же они могут любить?

Любить ненавидя.

Кто из вытащит из этого омута?

Их нет.

Нет непобедимых Майклсонов.

Больше нет любящего и заботливого Ника, который рисует с дочерью, прятал от нее окровавленные руки, чтобы та не знала о крови и жестокости. Нет Клауса, который отвергая любовь полюбил и Керолайн стала его спасением.

Нет вечно улыбающегося Кола, и кажется, пьяного в обнимку с какой-нибудь симпатичной девушкой. Сейчас он отец, в его голове больше нет того ветра и Дефне остепенила его, исправила нрав. Невозможно было даже предположить, что тот станет таким примерным отцом. Он понимал свою жену, заботился и переживал, узнал о ее состоянии здоровья. Лучше бы она рассказала сразу, но теперь он знает, и будет беречь ее. Дефне – его жизнь и все же любовь меняет человека. Так меняет, что вы и не узнаете его.

Нет строгого и занудного Финна – спустя столько лет глупо было надеяться, когда-нибудь вернуться к привычной жизни. У Кола подрастает сын, Финн же изо всех сил старается поддерживать не только младшего брата, но и каждого члена семьи и похоже Сейдж смирась. Смирилась, потому что любит его. Смирилась, ведь женщина должна позволить себя убить, или смиренно оплакивать того, кого любит. Она и оплакивала Финна Майклсона, которого когда-то полюбила, а сейчас отдав ему все: сердце, молодость, подарила детей. Что она получила в замен? Мнимое счастье? Финн понимал это и чаще старался быть рядом, спрашивать, как она себя чувствует, они готовят вместе и этого ей хватает. Это проявление его любви и заботы.

Нет больше Элайджи – старшего брата, который взял на себя обязанности главы семьи, когда ушел Финн. Нет того, кто готов на все, только, чтобы защитить семью, того Элайджи взгляда которого так боялись враги. Нет, потому что впервые он выбрал любовь, а не семью. Выбрал любовь, которую искал столько лет. Искал среди стольких душ родственную, и нашел. Нашел в лице Катерины и сейчас, после стольких лет они ожидают появление первенца.

Не было Ребекки Майклсон, которая с детства мечтала об огромном в доме, взаимной любви и детях. Она стоит на кухне, будет готовить ужин на всю семью, ее муж, который пристроился сзади целует ее в шею, а иногда ругаясь на мешающегося под ногами сына.

Все так и было, вот только почему Ребекка Майклсон не счастлива?

Она не счастлива, потому что трава не станет зеленее, а облака они ведь серые, а не голубые. Серый мир, в котором реальность была страшнее и проливалась кровь. Мир серый. Время остановилось. Забыть. Она все оставила в детских фантазиях.

Вернувшись в автомобиль, она прижалась к сыну, утыкаясь лицом, вдыхая запах. С ним было спокойнее. С ним было не так страшно терять себя и признавать суровую жестокость настоящего серого мира.

Сжимает смуглую руку своей сына своей белой, и на ее глазах слезы.

Она ведь не одна. Она знает это, как и то, сколько душ она бесследно спалила, дотла, бросила в огонь или отправила в Ад.

Красное в огонь. Бросить в огонь навсегда.

Белой ладонью сжимать руку сына и не отпускать.

Ей кажется, что сегодня она сожгла последний мост, соединяющий ее с семьей, с братьями и сестрой, которые уже давно выбрали свой путь, также, как и она.Они остались где-то там, позади, в кровавом Чикаго, где блеск затмил людям глаза и обесценил жизнь. Они остались в Новом Орлеане, где порт и земля, на которой они родились и выросли, где их дом, где осталась их счастье и надежда. Они остались в Техасе, где могли жить, так как пожелают, жить обычной жизнью и растить детей и быть абсолютно счастливыми. Остались в Нью-Йорке, где сконцентрировался самый крупный промышленный центр, и было столько людей, которые стремились к лучшей жизни, но если бы они посмотрели в глаза Ребекки Майклсон, то осознали бы, что нет никакой лучшей жизни и они слепы. Слепы и глупы, ведь все уже осталось в прошлом и хорошо, что ее сын не смотрит в напиленные слезами глаза матери.

Красный, как огонь.

Белый, как вода.

Любив вещи с огнем, Ребекка Майклсон сгорела, спалила свою душу и перегорела. Перегорела сейчас, чтобы словно птица феникс, возродиться из пепла и жить дальше. Жить ради ее собственной семьи.

Новый Орлеан. 1934 год.

Я здесь останусь ждать тебя,

Корабли уходят, чтоб вернуться.

Дмитрий Колдун – Корабли.

Многие жители Нового Орлеана сейчас считают, что Хейли Кеннер-Маршалл являлась одной из самых богатых, счастливых женщин города. Она имела все: красоту, молодость, любящего супруга, двое прекрасных детей. Дочь, от самого Никлауса Майклсона – Хоуп и сын от Джексона – Остин. Хейли очаровывала взглядом орехово-карих глаз, кудри спускались ниже плеч. Она являлась обладательницей той опасной и притягательной красоты, которая сводит с ума мужчин. Женщины завидовали ей, когда та с мужем и детьми шла по улицам города или парку, появлялась в доках. Джексон укрепил свои позиции в бизнесе и Никлаус Майклсон научил его одной важной вещи – проявлять жестокость, когда это необходимо. Теперь он так и поступает. Джексон счастлив, что рядом с ним жена, у них есть собственный дом, у него подрастает наследник, которого он желает достойно воспитать.

Джексон не знает и не видит пустоты скрывавшейся внутри его жены. Ведь мечтая о любви, от судьбы она получила в подарок – разбитую вдребезги мечту и неразделенную любовь к Элайджи Майклсону.

Джексон знал это, когда женился на ней. Знал, что она не будет любить его также сильно, как он любит ее. Знал.

Она знала, что никогда не будет свободной и от этого хотелось кричать, нечеловеческим криком. Она кричала каждый день неслышно. Ее не должны были слышать, ведь для всех она счастливая жена и примерная мать.

Внутренняя свобода стала ее мечтой, но она никогда не будет свободна от Майклсонов и не сможет, даже если каждый раз сжигает письма, которые Клаус присылал дочери.Хейли забирала только деньги, не отвечала на звонки из Нью-Йорка, и даже, в один день, не пусти Фрею на порог дома, когда та пришла вместе с дочерью – Тианой, Люсьеном. Хейли сослалась на то, что Хоуп больна и сейчас ей нужно побыть в одиночестве, набраться сил. Хейли не сможет заново возродиться для жизни, для любви, для счастья.

Не сможет освободиться от оков, которыми она связана с Майклсонами.

Но время шло.

Год сменялся годом.

Хейли никогда не будет свободной.

Хейли начала винить во всем Майклсонов. Винить за свою сломанную жизнь.

Обвинять во всех бедах Клауса было бы глупо, как и только ее. Ни один из них не был виновен в том, что они оказались слишком расчетливы, слишком холодны и думали только о себе не почувствовал себя семьей, которой их мечтали видеть их матери. Даже рождение дочери не повлияло, хотя стоит признать, что в их были счастливые моменты и Хоуп вправду удалось объединить семью, стать надеждой для Майклсонов.

Слишком эгоистична была и холодна Хейли к Джексону, который готов был на все, готов был бросить весь мир к ее ногам, его, в отличии Клауса, не держал с ней с ней ребёнок в утробе или деньги. Джексон просто любил ее. Для него она не была красивой куклой или развлечением на ночь, как для Клауса.

Джексон верил в свет. Верил, что в этом жестоком и темном мире есть свет. Верил в то, что она может стать свободной и Хейли обязательно будет свободна. Она чувствует себя свободной каждый раз, когда ступает на палубу корабля своего отца.

Сейчас она свободна, а ее трехлетний сын прижимается к ее груди, ведь Хейли держит его на своих руках.

Ветер растрепывает вьющееся локоны и она улыбается смотря на дочь, которая крепко удерживается за канат.

Сейчас Хоуп свободна.

Ей тринадцать и она подросток полный сомнений. Она не знает, кому доверять, закрылась от всего мира злясь на отца и мать, а она ведь помнит тот день, когда ее мать желала убить себя и еще не рожденного ребенка, тем самым впустила в их дом пустоту. Впустила пустоту, когда открыла настежь окно.

Холодный, леденящий душу ветер и пустоту. Тогда Хоуп чувствовала тревогу, которая завладела ее с головы до ног. Она дрожала от страха. Ее мать спасли и непоправимого не произошло. Тогда Хоуп впервые испугалась, ее руки дрожали. Она боялась, что настанет тот день, когда Хоуп Майклсон потеряет всех и останется в этом мире одна. Хоуп боялась одиночества и от этого ее тело дрожало и покрывалось мурашками. После того дня Хоуп Майклсон изменилась: она мало ела, плохо спала по ночам, много рисовала и порой отказывалась от уроков танцев или каких-либо других уроков, сбегала из дому в госпиталь к тети или же могла забраться на крышу, чтобы наблюдать за звездами. Хейли злилась, но с возрастом ее дочь становилась все больше на своего отца. Устала бороться с выходками Хоуп, но состояние дочери ее волновало. Хоуп могла взорваться, кричать и доказывать матери свою правоту.

Хоуп преподаст матери еще много уроков.

У Хоуп мятежная душа, такая же, как у матери, которую, впрочем, можно было назвать флэппером. Хоуп такая же как и она, даже не подозревает, чего в реальности биться ее мать. Хейли боится, что когда Надя вырастит она будет „богатой“ наследницей, и у нее не просто неё будут деньги или амбиции в будущее. В неё Элайджа вложит всё достояние Майклсонов. И снова Хейли думает, что Надя и ее мать, которая отняла у нее любовь, получает большее, чем Хоуп. Возможно, так оно и есть. Но Хоуп это не волнует. У неё есть весь Новый Орлеан. Она любит этот город, так же сильно, как и отец, которого она ждет. Ждет уже столько лет.

Хоуп бунтарка. Хоуп прежде всего – Майклсон и не подчиняется никаким правилам.

Хоуп флэппер, пусть сейчас это понятие уходит в прошлое, но глядя на дочь сердце Хейли сжимается и старые раны кровоточат.

Флэппер в переносном смысле – молодая, „расправляющую крылья“ девушка либо девочку-подростка, которая ещё не носит высокую причёску, так что собранные в конский хвост волосы „шлёпают“ её по спине.

Флэппер – это юная леди, которая в силу возраста еще не носит длинных платьев и не убирает волосы в высокую причёску», то есть юная девушка-подросток или только-только вышедшая из подросткового возраста.

Ещё шире оно употребляется в годы Первой мировой войны, когда участие женщин в общественной жизни заметно увеличилось из-за массового отбытия мужчин на фронт; вероятно, в этот период и происходит трансформация смысла этого слова, «флэппер» превращается из условной «девочки-подростка» в современную и независимую девушку. Уже в самом начале 1920-х годов слово «флэппер» однозначно ассоциировалось с определенным имиджем и стилем жизни.

Флэпперов можно было увидеть не только ночью на дансингах и вечеринках, но днем – во время морских прогулок под парусов, еще одно крайне модное развлечения « золотой молодёжи». Хейли ведь помнит, как в свои шестнадцать забиралась под парус, сжимала канат, подставляла волосы потоку теплого ветра и чувствовала себя свободной.

Характерный стиль одежды флэпперов повлияла быстро развивающаяся новая французская мода, в особенности Коко Шанель, а также рост популярности джаза и джазовых танцевальных вечеринок. Флэпперский идеал красоты ассоциировался с юностью и энергичностью, в моде были короткие стрижки, худощавое, мальчишеское сложение, юбки до колена. Флэпперы отказались от корсетов и предпочитали платья с прямым силуэтом и заниженной талией. В то же время, среди них была распространена мода на высокие каблуки и яркий макияж в стиле Полер с акцентом на глаза и губы. При флэпперах вошли в моду шляпки-клош и кепки-восьмиклинки.

Девушка-флэппер была противоположностью идеала викторианской женщины – скромной, трудолюбивой и набожной. Флэпперы изображались как мятежные и бесшабашные любительницы развлечений, завсегдатайки джазовых клубов, которые танцуют такие «новомодные» и «малопристойные» танцы, как чарльстон и шимми, без смущения употребляют алкоголь и курят сигареты, занимаются спортом, ездят на велосипедах и водят автомобили и свободно встречаются с мужчинами. У флэпперов был свой сленг, многие слова из которого по сей день остаются в употреблении. Флэппере не боялись жить, любить и чувствовать.

На лице горькая улыбка, ведь прошлого не вернуть, но Хейли словно вернулась в свою юность благодаря своей дочери. Ее дочь, та, кто открывает ее душу, та, кто придает ей силы, благодаря которой она не забывает прошлое и в Хоуп видит свое отражение. Видит отражение в рыжеволосой девочки, волосы который прикрывают шею, да и Хоуп сама не желала носить длинные волосы. Для времяпровождения на корабле требовался более удобный и спортивный наряд: белое-зеленое легкое платье, колготки в том и двухцветные туфли, на маленьком каблуке и завязках.

Хейли видит в дочери себя.

Хейли чувствует себя свободной, ведь рядом с дочерью оживает ее прошлое, юность, все это оживает, когда Кеннер – Маршалл закрывает глаза и представляет себя на месте дочери. Она ведь была такой же живой бунтаркой, которая плевала на все ограничение.

Хоуп придает ей силы и держит ее в этом мире.

Хоуп, как и она любит ветер и находит в ветре вечную и такую желаемую свободу.

С опаской осматривается выйдя из автомобиля, ведь Клаус Майклсон столько ждал, чтобы вернуться и обнять свою дочь. Жизнь преподаст ему много уроков, а пока Керолайн сжимает его руку, как будто говоря, что она здесь рядом с ним и теперь, когда они вернулись, все будет хорошо и Хоуп простит ее, он восстановит связь с дочерью. А ему хочется кричать, звериный, наполненный болью и отчаянием криком, когда ступив на палубу Клаус видит юную худощавую девушке облаченную в бело-зеленое платье.

Он здесь.

Он вернулся.

– Отец…

Хоуп отпускает канат, больше не улыбается, когда спрыгивает на палубу. Ее отец ушел, чтобы вернуться, а на глазах слезы ведь, она вновь может коснуться его лица. Он вернулся, пусть остальные и не верили в это, а мать говорила Хоуп, что Клаус не вернется, ведь Хейли считала, что ломая и руша Майклсоны уходят, прячутся за свои деньги. Хоуп вспоминает ласковые руки и глаза цвета моря отца.

Вспоминает, как в тайне от матери смотрела семейные фотографий, затирая их до царапин, от своих ногтей и плакала закрываясь в своей комнате, ходила к особняку, к которому впрочем не подпускали люди Джоша.

Ей оставалось только надеяться и ждать.

– Хоуп…

И сердце щемит от осознания того, что-то, не один, не забыт и его дочь любит и помнит его. Он не закрыл свою душу для нее, пусть и причинил боль. Ночами всплывают образы, подсвечивая в памяти ворох волос и улыбку дочери – самую счастливую, лучистую и светлую из всех, что он видел.

Он должен был сделать ее самой счастливой, а сделал несчастной и от этого на глазах слезы. Сделал несчастной, когда отпустил пуку и ушел. Он сделал несчастной даже своего ребенка, свою кровь. Может уже сейчас и поздно что-то менять, но он вернулся, обнимает ее и тогда Хоуп поймет, что он здесь, вернулся к ней, то поймет, что ее отец любит ее.

Клаус Майклсон ушел, чтобы вернуться.

Хоуп Майклсон ждала его возвращения.

========== Глава 59. Финал. Часть II. Добро пожаловать, в вечность. ==========

Пириж. 1929 год.

Керолайн Майклсон– Форбс сейчас ненавидит то, что любила раньше.

" Дорогой дневник, сегодня прошло ровно пять лет с момента моей записи…

Я все еще не знаю, кто мы друг другу.

Сегодня Клаус не писал, ведь почтальон не вручил мне письмо, и мне стало больно. За это время, я привыкла к его письмам, к нашим… Неужели грустные письма все, что нам осталось? Разговоры обо всем, в письмах? Письма… В письмах Клаус заботливо спрашивает, как прошел мой день, и как я себя чувствую и вообще, о том, чем я занималась… А сегодня это рухнуло. Боль, которую я не чувствовала это время, опять вернулась. Боль вернулась и мне даже страшно подумать, что могла пролиться его кровь. Кровь мужчины, которого я люблю и верна столько лет. Привыкла спать на краю холодной постели.

Будто в один миг у меня вырвали сердце. Что со мной происходит? Я люблю его. От одной мысли, что с ним что-то случилось, мое сердце сжимается от боли и мне хочется кричать. Кричать на всю квартиру, на весь Париж.

Если его убили, то мертва и я."

Дописав последнюю строку Керолайн закрывает тетрадь, в кожаном переплете, прячет ее в тумбочку стола и смотрит на книжный шкаф. За эти года она перечитала столько романов, драм, ужасов. Она прочитала некоторые книги по нескольку раз. Читала, несмотря на то, что уже знала сюжет. Читала книги с хорошим и трагичным финалом. Читала и не верила, что у них возможен счастливый финал. Сможет ли она простить его?

Не заплачет.

Не закричит.

Керолайн Майклсон когда-нибудь простит его. Простит за все.

Сегодня она не будет сидеть до полуночи, писать ему письмо, в котором поведает обо всем.

Сегодня она возьмет в руки, какой-нибудь французский роман, свернется клубком читая книгу, будет переживать историю жизнь и любви вымышленных персонажей.

Она засыпала и ей всегда снились его глаза так близко, как она их видела в последний раз. Только его взгляд не был обжигал желанием, и она готова была сгореть без остатка, полностью подчинившись ему. Сон был настолько реален, что она чувствовала его горячее дыхание на лице, запах сводил с ума. Настолько яркий сон был для блондинки чем-то новым: раньше она видела лишь размытые картинки и или просто падала во тьму. Но ведь она спала? Она не могла спутать свой сон с реальностью. Это сон, в котором они идут по полю, солнце ослепляет ее и ей хочется бежать, босыми ногами по траве, сколько хватит сил. Красивый сон со счастливым финалом, ведь Керолайн улыбнулась ему и притянула к себе, впиваясь в его губы со всей страстью, которую испытывала к нему. Это был не нежный поцелуй, скорее грубый, неистовый и неудержимый, в котором она хотела раствориться целиком и полностью, показать ему всю ту страсть, которую могла ему давать вечно. Клаус запустил руку в её волосы.

Это всего лишь сон…

Сон со счастливым завершением, как и книжка о любви.

Керолайн ведь проживала свою жизнь пропуская не только абзацы, но и главы. Пропускала те главы жизни, которых должна была быть счастлива.

Книги о любви тоже лгут и в них мало правды.

Ее сон ведь тоже ложь.

Тело била мелкая дрожь, и она вздрогнула, открыла глаза и поняла, что уснула за столом. Уснула и только сейчас понимает, что в квартире она одна: Ирма ушла с дочерью на прогулку и, видимо, охранники увязалась за ними. Уснула днем, что не свойственно ей. Она не могла спать днем, не свойственно ее организму. Она могла спать днем только если ей было очень плохо, теряла сознание. Видимо ее расстроило, что в этот раз не было письма, разволновалась, вот и упала бездну и тьму.

Упала, что и не помнит, сколько прошло времени. Голова кругом, перед глазами все расплывается, не может стоять на ногах, когда встает на ноги.

Словно Керолай тихо похоронили.

Она ведь лично распоряжалась средствами мужа и порой, милосердная Керолайн ущемляла себя, чтобы накормить людей в это страшное время. Время безработицы, трагедий и великой депрессии. Когда вся Европа погрузилась в депрессию, Керолайн не могла сидеть на кухне, в шикарной квартире расположенной в центре Парижа, пить кофе и кушать свежую выпечку, ягоды, пробовать различные виды сыров или блюда местной кухни. Кусок в горло не лез, когда мимо окон квартиры проходили нищие, грязные, в лохмотьях, мать с плачущем ребенком, которая вот-вот рухнет на асфальт, ведь она готова последнее отдать своему ребенку. Керолайн теряла дар речь, и именно тогда она наплевала на свои страхи и вышла на улицу, чтобы раздавать еду нуждающемся. Несколько раз в неделю каждый бедняк и голодный, где найти эту лучезарную блондинку, солнце во всей этой тьме.

Милосердна.

У нее доброе сердце.

Тогда она недоедала сама, отказывала себе в новых нарядах, даже продала несколько украшений, в тайне от охранников и мужа.

Нечего терять.

Настойчивый звонок в дверь, на которой Керолайн предпочла не реагировать, а просто взяла в руки пыльную книгу с книжной полки и желала отправиться на кухню.

– Проклятье! – позволила себе выругаться направляясь к входной двери, чтобы открыть ее и прекратить этот звук, который так раздражает, давит на слух.

Повернула ключ и оттолкнула дверь. Честно, Форбс даже не желал смотреть на стоявшего на пороге мужчину. Керолайн думала, что вернулась Ирма или охранники, ведь за столько лет их никто не потревожил.

– Керолайн, – услышала она именно его голос, который сейчас был с хрипотцой. Керолайн окончательно проснулась и открыла глаза, выронила книгу, а Клаус стоял и держал в руках рисунок и оружие.

Ее собственный пистолет, как понимает Форбс прочитав гравировку, Майклсон вкладывает в дрожащую руку блондинки. Она некрепко сжала его и с недоумением посмотрела на рисунок Клауса: Эльфиева башня и уличное кофе с плетеной мебелью, зонтиками, Триумфальная арка на площади Шарля де Голля. Там, где спокойно и покой.

В ее глазах он видел свет, который Только под утро Кэролайн решила для себя, что будет выражать к нему такую же холодность и пренебрежительность, как и он к ней, так сказать, обратный эффект вчерашней необдуманной выходке.

– Клаус…

Клаусу на секунду улыбнулся, глядя как неумело она держит оружие. Она была так чиста и наивна, что казалась совсем не разбирается в настоящей жизни. Жизни, которая смешана с грязью.

– Если ты не простишь, меня, то застрелили. Выпусти пулю в лоб, – Клаус рассказывал это так, словно в этом не было ничего особенного. Он чувствовал, как ее тело напряглось под его руками.

Форбс сейчас бы рухнула бы на пол. Ноги совсем не слушались ее, а руки сжимали оружие, которое она так и не решалась поднять.

Она верила Клаусу, любила всю свою жизнь и ждала. Зачем он говорит ей такие страшные слова? Зачем желает, чтобы его белоснежная рубашка окрасилась в красный?

Она ведь готова ждать его всегда.

– Ник, что за ужасные вещи ты говоришь? – она хочет, чтобы он сейчас сказал, что все это было неправдой.

– Теперь, любимая, ты можешь принять свое решение, – начинает тот. – Я знаю о твоей благодетели, проданных украшениях, которые, кстати мне с трудом удалось вернуть. В мире нет добра, Керолайн. Ты заботишься о других, но кто позаботится о тебе? Этот мир ужасен и мерзок. Этот мир не делится: на добро и зло. Когда ты запомнишь это? Когда нужно, то даже я проявляю милосердие. Когда, Керолайн ты поймешь… Если я зло, то убей и меня. Ты станешь богатой вдовой и можешь пустить все деньги на благотворительность? Этот мир жесток и если ты желаешь жить в нет, то должна стать жестокой и сильной, чтобы нести на своих плечах, всю тяжесть мира.

Словно обезумел, схватил за плечи и трясет. Слеза скатывается по нежной кожи щеки. Она больше всего на свете хочется сейчас обнять его, поцеловать или закрыться в своей комнате и рыдать.

– Я не могу, – голос похож на крик.

– Сможешь, любовь моя, если считаешь меня злом, – хватка сильнее, обхватил руками оружие и направляет на свою грудь пистолет, зажатый в ее влажных, от волнения, ладонях. – Нужно лишь нажать на курок… Но твоего бы добра не существовало без зла. Ангел и Дьявол. Свет и Тьма. Они не раздельные, как и мы.

Сейчас он желает встряхнуть ее, поднять над землей, чтобы она опомнилась, а в итоге прижимает ее к книжному шкафу, а Керолайн выпускает из своих рук оружие.

Мир и вправду не делится на добро и зло. Опускает руки на его плечи. Что это означает?

Он словно разъярённый зверь, а она птица в клетке, которую может убить или защитить этот дверь и с каждой пройденной минутой ожидание становилось невыносимей. Что она имела в виду? Им ведь гораздо лучше вместе.

Странная необходимость в прикосновениях всегда сопровождала эти отношения, потому что не было ничего притягательнее и восхитительнее, чем его губы скользящие по коже, оставляющие свой будоражащий, огненный след. След, который разжигал огонь внутри их. Огонь, который с поцелуем он передавал и говорил всему миру, что она всецело принадлежит лишь ему – Никлаусу

Майклсону.

Усмехнувшись, блондинка на миг прервала их поцелуй, поспешно сбрасывая с его плеч пиджак, тянясь к пуговицам рубашки, чтобы избавиться и от нее.

Клаус улыбается в своей привычной манере, лишь уголками губ, и та видит появившиеся ямочки на его щеках. Вжимает её своим телом в длинный стеллаж с книгами, и кажется некоторые экземпляры, которые так ценил Элайджа падают на пол. Скользнул ладонями по её бедрам, задирая ткань платья цвета Он слегка прикусил её нижнюю губу, зубами, сорвав тихий, но крайне чувственный стон, а затем обхватил ладонями её запястья, вынуждая её поднять руки над головой и ухватиться пальцами за книжную полку.

Форбс, тяжело дышала, продолжила наблюдать за его действиями. Видела лишь его привычную порочную ухмылку, с которой он встретил её движения, когда та обвила ногами его талию, и он поддержал ее, ощутила как его ладони медленно скользнули по её рукам, едва касаясь и умело распаляя в теле желание, огнём прошедшее по венам. Проведя мягко ладонями по её рукам, он скользнул ими на бедра, ведь сейчас его главная задача – удержать Керолайн, которая покрывает его лицо поцелуями.

– Клаус, – нетерпеливо выдохнула она, изогнувшись к нему навстречу, желая ощутить жар его тела своей кожей, желая ощутить куда более смелые прикосновения и сейчас ей плевать, что их могут достать.

Все же они одинаковые.

Все же они нужны друг другу и Керолайн доказывает свою значимость в ее жизни приникая к его губам в очередном поцелуе, сразу же углубляя его и вынуждая

Клауса в ответ на это довольно простонать.

Она только его и это не ошибка. Он ведь вернулся, стоял на пороге и теперь она его навсегда.

– Теперь я не потеряю тебя, – обхватив ладонями его лицо, прошептала Форбс.

Каждый участок её тела требовал его прикосновений. Кожа горела от возбуждения, а все мысли только о нем, как будто все выключилось и она желала только его.

Воздуха совсем не осталось в лёгких, когда тот срывал с нее платье, ведь Клаус Майклсон не станет возиться с пуговицами, а Керолайн больше не боится.

Если и гореть в Аду, то только с ним.

Сгорать от его прикосновений и поцелуев, которые сжигали её изнутри.

Если любоваться обнаженным телом закатанным в простыни, то только ее.

Идеальной отточенной фигурой, растрепанными белокурыми локонами.

Керолайн Форбс сгорела вместе с ним.

Сгорела в огне страсти и возродилась Керолайн Майклсон. Возродилась королевой достойной короля.

Если и гореть, то только с ним.

Керолайн проснется вспоминая его ласки, по привычке коснется рукой шеи, когда приподнимется на постели.

– Это ты зря, любовь моя, – послышался голос Майклсона и она заметила мужа стоящим за мольбертом, а из одежды на нем только брюки.

– Клаус! Ты что? Рисуешь меня? А как же приличия, Ирма с дочерью и охрана? Какая же я глупая, – закутывается в простынь, встает с постели.

– К черту приличия и о них я позаботился, – опускает испачканную кисточку в стакан с водой. – Мы возвращаемся домой и теперь все будет, как прежде. Мы вернет то, что потеряли.

– Ты уже закончил? Я могу посмотреть? – пристроилась сзади и поцеловала в щеку, сфокусировала свой взгляд на портрете. – Это превосходно…

– Теперь я знаю, что у тебя хороший сон, – произносит Майклсон оборачиваясь к ней, касается ее губами ее губ.

– Тогда, ты должен знать, что я всегда добиваюсь своей цели и хочу, чтобы ты закончил те рисунки, которые присылал мне с письмами, – улыбается, после того, как прерывает поцелуй. – Я хранила их, как и любовь к тебе в моем сердце.

– Я сделаю это для тебя, Керолайн, – шепчет тот, когда их лбы соприкасаются. – Ты спасаешь меня и заставила взглянуть на мир другими глаза. Ты меняешь меня…

– Нет, нас меняет любовь, – вздыхает та, одной рукой касаясь его лица, а другой придерживая простынь. – Теперь мы будем вместе: » Всегда и на вечно.»

– Тогда, добро пожаловать в вечность, Керолайн Майклсон, – отвечает, не выпускает из своих объятий, а наоборот, притягивает к себе, чтобы коснуться таких желаемых губ возлюбленной.

Чикаго. Квартира Элайджи и Кетрин. Осень. 1934 год.

Вечность.

Кетрин Пирс никогда не задумывалась о вечности.

Для нее этот мир не делмлся на плохое и хорошее. Она ведь не хорошая, скольких она убила и скольких бы убила, если не встреча с Элайджей. Он тоже не был хорошим, ведь готов пойти абсолютно на все ради защиты своей семьи, готов даже пожертвовать своей жизней.

Они не плохие, но и не хорошие.

По утрам они сидели на кухне, а вечерами она засыпала в его объятьях.

Ей было странно, когда Майклсог купил пианино и учил Надю играть на этом музыкальном инструменте. Он ведь вложит в эту малышку все достояние Майклсонов и Кетрин знала это, когда приходила и молча наблюдала за ними. Он смотрел на нее тем взглядом, которым мог смотреть на нее только он. Только этот мужчина смотрел на нее и внутри ее становилось горячо. Она смотрела на него так, как будто Элайджа и вправду что-то значил для нее, смотрела и он знал, что она только его, не ранит.Наверное, для них обоих так было легче – разделять тишину в этой квартире, передавать любовь взглядами. Не нужно было лишних слов, когда взгляд говорил гораздо лучше.

Тишину в этой квартире нарушали только звуки фортепьяно. Надя ладила с Элайджей, который заменил ей отца, заполнил ее пустоту и малышка со временем перестала быть замкнутой и напуганной. Потребовались годы, чтобы та заново начала улыбаться, вновь потянулась к людям и завела себе новых друзей, приняла учителей, который нанил для Элайджа. У их дочери должно быть лучшее воспитание и манеры. Элайджа вложит все в Надю, заполнит пустоту в ее пустоте и она точно знает, что больше не будет слез.

У них впереди вечность, чтобы стать счастливыми.

Они ожидают появления первенца, который станет их утешением, счастьем и в этом ребенке, в чертах лица они будут вместе, даже когда они умрут. Кетрин думала, что у малыша будут ее губы и глаза Элайджи. Майклсон же считал, что их ребенок – отражение истории их любви, всего того, что они пережили. Элайджа помнит, что обещал рассказать их ребенку историю о спасении и любви, семье. Элайджа обязательно расскажет, ведь правду должны знать.