Текст книги "Виски со льдом (СИ)"

Автор книги: Байки Седого Капитана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

XXXVIII
ИСТОРИЯ ЖЕНЩИНЫ

В десять часов вечера старик проводил меня в комнату, которая была мне приготовлена; на столе около кровати я увидел рукопись, чернила и перья.

– Послушайте, – сказал мне Жак, – вы просили меня рассказать об оползне, случившемся в Гольдау, но я не хотел говорить при моей дочери об этой трагедии, которая напомнила бы ей о смерти матери, да еще теперь, когда у бедняжки и так разбито сердце; но вот подробнейший рассказ об этой катастрофе, написанный отцом Марианны, моим старым другом, Йозефом Вигельдом. Вы можете переписать этот рассказ, и тогда вам станет ясно, что это Господь Бог в своем милосердии спас мою бедную Марианну, чтобы однажды она стала утешением для старика, потерявшего сына.

Я поблагодарил хозяина, но в этот вечер мне довелось наслушаться уже столько всяких воспоминаний, что я отложил эту работу на следующее утро.

Меня разбудил луч солнца, так весело танцевавший на моих смеженных веках, что мне волей-неволей пришлось открыть глаза. Сначала я решил, что мне привиделись какие-то странные и бессвязные сновидения: Пьеро, Массе-на, Франсуа, Верный, Жак, Марианна и орлы – все настолько перепуталось в моем сне, что мне стоило немалых усилий навести порядок в этих воспоминаниях и внести ясность в эту путаницу. Справившись со столь трудной задачей, я вспомнил, что мне осталось сделать запись еще об одной, не менее ужасной катастрофе, постигшей это семейство, а именно, об обрушении горы Россберг. Рассказ об этом бедствии я передаю здесь во всей его незатейливой простоте, ибо я списал его из рукописи моего хозяина, а точнее, слово в слово перевел. Возможно, он заинтересует читателей, ведь в настоящее время, благодаря таланту г-на Дагерра, в Диораме представлено живописное полотно, во всех подробностях передающее драматизм этой катастрофы.

«Лето 1806 года выдалось грозовым, и непрекращающиеся дожди размыли гору; но, тем не менее, вплоть до 2 сентября ничто не предвещало грозившей нам опасности. Около двух часов дня я попросил Луизу, старшую из моих дочерей, набрать воды в роднике; она взяла кувшин и ушла, но вскоре вернулась, сказав, что воды в роднике больше нет. Поскольку мне надо было всего лишь пройти через сад, чтобы самому удостовериться в ее словах, я отправился туда сам и убедился, что источник действительно иссяк; я уже намеревался нанести три или четыре удара заступом в этом месте, чтобы разобраться в причине этого необычного явления, как вдруг мне показалось, что земля задрожала у меня под ногами, и я выпустил из рук заступ, оставив его вонзенным в землю. Но каково же было мое удивление, когда на моих глазах он стал двигаться сам. В тот же миг, издавая пронзительные крики, в воздух взмыло множество птиц. Я поднял глаза и увидел, что от горы отделились огромные обломки скалы и катятся вниз по склону; я подумал, что у меня помутилось в голове, и повернулся назад, чтобы вернуться домой. Но за моей спиной образовалась трещина, глубину которой невозможно было измерить глазом. Я перепрыгнул через нее, словно во сне, и бросился к дому; мне казалось, что гора преследует меня, соскальзывая со своего основания. Добежав до двери, я увидел своего отца, только что закончившего набивать трубку; раньше он не раз предсказывал такую природную катастрофу. Я сказал ему, что гора качается, словно пьяный человек, и вот-вот упадет на нас; он, в свою очередь, посмотрел вверх.

«Ба! – произнес он. – Мне еще хватит времени выкурить трубку».

И он вернулся в дом.

В эту минуту в воздухе что-то пронеслось, отбрасывая на землю тень. Я поднял глаза: это был огромный осколок скалы, пущенный, словно ядро из пушки, и упавший на дом, который стоял в четырехстах шагах от деревни. И тут из-за угла улицы появилась моя жена с тремя нашими детьми; я бегом бросился к ней, подхватил двоих из них на руки и крикнул ей, чтобы она следовала за мной.

«А Марианна?! – воскликнула она, устремляясь к дому. – Ведь Марианна осталась в доме с Франциской!»

Я удержал ее за руку, так как в это мгновение дом повернулся вокруг своей оси, словно катушка. Моего отца, занесшего ногу над порогом, отбросило к противоположной стороне улицы. Я подтащил жену к себе и заставил ее следовать за собой. Внезапно раздался жуткий грохот, и долину накрыло облако пыли. Какая-то сила вырвала у меня руку жены; я обернулся и увидел, что она исчезла вместе с ребенком; в этом было нечто немыслимое, нечто дьявольское. Земля разверзлась у нее под ногами и снова сомкнулась; я никогда не узнал бы, куда провалилась жена, если бы одна ее рука не осталась над поверхностью земли. Я кинулся к этой руке, но земля держала ее, словно в тисках; я был не в силах покинуть это место, но мои дети кричали и звали на помощь; как безумный, я вскочил, бросился к ним, подхватил их на руки и побежал. Трижды земля дрожала у меня под ногами, и я падал вместе с детьми, а затем трижды вставал; однако настал момент, когда устоять на ногах мне уже не удавалось; я хотел ухватиться за деревья, но деревья падали; я хотел опереться о скалу, но скала уклонилась в сторону, как если бы она была живой. Тогда я положил детей на землю и лег на них, заслонив их своим телом, и через секунду пришел, казалось, конец света: гора целиком рухнула.

Я пролежал так с моими детьми весь день и часть ночи; нам казалось, что в этом светопреставлении выжили лишь мы, как вдруг в нескольких шагах от нас кто-то закричал: это был молодой человек из Бюзингена, который в тот день женился и со свадебной процессией возвращался из Арта. Когда они входили в Гольдау, он отстал, чтобы нарвать в саду букет роз своей невесте. Внезапно все исчезло: селение, свадебная процессия, новобрачная, и он метался, словно призрак, среди руин, держа в руке букет роз, и звал: ' КатаринаГ Я окликнул его; он подошел, взглянул на нас и, не увидев среди нас той, кого искал, пошел прочь как безумный.

Поднявшись на ноги и осмотревшись, мы заметили в лунном свете высокое распятие, которое уцелело и стояло на прежнем месте, и направились к нему; около распятия спал старик; узнав в нем своего отца, которого я считал погибшим, я бросился его обнимать, и лишь тогда он проснулся: старость беспечна.

Я стал спрашивать отца, известно ли ему что-нибудь о том, что произошло в нашем доме, куда он входил в момент катастрофы; но он видел лишь, что Франциска, наша кухаркау схватила малышку Марианну за руку и закричала:

«Это день Страшного суда, спасайтесь, спасайтесь!»

Однако в этот миг все перевернулось, а сам он оказался выброшен на улицу; больше отцу сказать было нечего: от сильного удара головой о камень он потерял сознание, а очнувшись, вспомнил о распятии_у пришел сюда и_у помолившись, уснул; я поручил ему присматривать за моими двумя детьми , а сам отправился бродить среди развалин_у стараясь угадать то местоу где стоял наш дом.

Наконец, сориентировавшись по распятию и по вершине горы Россберг_у я решил, что мне удалось найти его_у и поднялся на небольшой пригорок, который образовался из земли_у покрывавшей развалины дома. Я наклонился_у как это делают, когда хотят заговорить с рудокопами в шахте, и во всю силу подал зов. В ответ тотчас раздался детский плач, и я узнал голос Марианны. У меня не было с собой ни кирки, ни лопаты, и я стал расчищать завал руками. Земля была рыхлойу и вскоре мне удалось выкопать яму глубиной в четыре или пять футов; я на ощупь понял, что подо мной находится сломанная крыша, и сорвал черепицу, которой она была покрыта. Когда размеры отверстия позволили мне пролезть в негОу я проскользнул вниз вдоль балки и, поскольку потолок был разрушен, сразу же оказался внутри дома, заваленного камнями и обломками досок. Я снова подал зов и в ответ услышал плачу доносившийся со стороны кровати: ребенок лежал под кушеткой. Я нащупал голову Марианны и ее плечи и потянул их к себе_у намереваясь вытащить девочку, но она оказалась зажата между деревянным каркасом кровати и полом. Крыша, рухнув, сломала кровать, и та раздробила ребенку ногу.

Со сверхчеловеческим усилием я приподнял кровать, и ребенок выполз из-под неву помогая себе руками. Я взял Марианну на рукиу намереваясь унести ее_у но девочка сказала, что она не одна здесь и что где-то рядом должна быть Франциска. Я позвал Франциску по имени, однако бедняжка лишь застонала в ответ. Положив ребенка на пол_у я стал искать Франциску. Оторванная резким толчком от Марианныу которую она схватила за руку в минуту катастрофы, Франциска висела теперь вниз головойу с ушибленным лицом, застряв между обломков у со всех сторон сдавивших ее тело. С неимоверными усилиями ей удалось высвободить одну руку и вытереть залитые кровью глаза. Находясь в этом ужасном положении, Франциска услышала жалобные стоны малышки Марианны. Она окликнула ее по имени, и та отозвалась; Франциска спросила, где Марианна находится. Ответив, что она лежит на спине, придавленная кушеткой, но руки ее свободны, а щель в завале ей видны дневной свет и даже деревья, девочка, в свою очередь, спросила у Франциски, долго ли им придется пробыть в таком положении и придет ли к ним помощь; однако Франциска вернулась к своей первоначальной мысли о том, что настал Судный день, что на свете, кроме них, никакого не осталось и что скоро они умрут и обретут счастье на небесах; и тогда ребенок и девушка стали молиться в два голоса. Но в это время послышался колокольный звон, призывавший к «Ангелусу», и часы пробили семь раз; по звуку Франциска узнала колокол и часы Штайнерберга. Это значило, что остались еще живые люди и уцелевшие дома и можно было надеяться на помощь. Поняв это, Франциска принялась утешать Марианну, но та стала ощущать голод и, плача, просить еду; вскоре ее жалобные стоны затихли, и Франциска, не слыша их больше и решив, что бедный ребенок умер, стала просить ангельскую душу, только что покинувшую землю, вспоминать о ней на небе. Так прошло много часов. Франциска испытывала невыносимый холод; кровь, которая не могла циркулировать в сдавленном теле, скопилась в области груди и не давала девушке дышать: Франциска чувствовала, что она тоже умирает.

Но в этот момент Марианна, которая всего лишь спала, проснулась и вновь заплакала; звук человеческого голоса, каким бы слабым и беспомощным он ни был, придал бедной Франциске сил и вернул ее к жизни; сделав неимоверное усилие, она высвободила одну ногу и почувствовала облегчение. Однако тут ее тоже охватила сонливость, и она впала в дремоту как раз в ту минуту, когда малышка Марианна услышала мой голос и ответила мне. В конце концов я нашел Франциску, и с невероятным трудом мне удалось освободить ее. Ей казалось, что у нее сломаны руки и ноги, и она все время просила пить, так как, по ее словам, самые большие страдания приносила ей жажда. Я отнес ее к Марианне и положил под отверстие, проделанное мною в крыше и позволявшее видеть небо. В ответ на мой вопрос, видит ли она звезды, Франциска сказала, что, по-видимому, она утратила зрение. Тогда я велел ей оставаться на месте и пообещал, что вернусь за ней, но она стала умолять меня не оставлять ее и вцепилась в мою руку. Я ответил, что ей нечего бояться, что все успокоилось и что сначала я вытащу наружу Марианну, а потом сразу же вернусь за ней и принесу ей воды; на это она согласилась и отпустила меня.

Тогда я снял с нее фартук, повязал его себе на шею, положил Марианну в фартук, взял два его противоположных конца в зубы и, благодаря этой выдумке, оставлявшей мои руки свободными, сумел подняться вверх по той самой балке, по какой недавно спустился в дом. Я побежал к подножию креста, но по дороге заметил несчастного молодого человека, по-прежнему искавшего свою невесту: он был похож на тень и все еще держал в руке букет роз.

«Вы не видели Катарину?» – спросил он.

«Идемте со мной к распятию», – предложил я ему.

«Нет, – ответил он, – я должен ее найти».

И он исчез среди развалин, продолжая звать свою невесту.

У подножия распятия я обнаружил не только своего отца и двоих своих детей, но еще трех или четырех человек, которым удалось выжить во время этого бедствия и которые по наитию пришли искать там убежище. Положив возле них Марианну, я поручил присматривать за ней ее брату и сестре, которые были постарше, чем она. Взрослым же я рассказал, что в развалинах осталась Франциска и что мне непонятно, как извлечь ее оттуда. В ответ они сказали, что рядом уцелел дом, стоявший в стороне, и в нем, наверно, можно найти лестницу или веревки. Я бросился к этому дому; дверь его была распахнута настежь, и он был пуст: его хозяева убежали; внезапно над головой у меня послышался какой-то шум, и я подал голос.

«Это ты, Катарина?» – послышалось в ответ, и я узнал голос жениха.

Этот голос разбивал мне сердце, и я вошел во двор, чтобы не встречаться с этим несчастным молодым человеком. В доме мне удалось найти лестницу и фляжку. Взвалив лестницу на плечи и наполнив фляжку водой, я отправился спасать Франциску.

Свежий воздух придал ей немного сил, и она ждала меня, стоя на ногах. Я опустил в отверстие лестницу; она оказалась достаточно длинной и доставала до пола. Спустившись к Франциске, я дал ей фляжку, и она с жадностью опустошила ее; затем я помог бедняжке подняться по лестнице, поддерживая и направляя ее, так как она ничего не видела, и в конце концов сумел вывести ее из этой могилы, в которой она пробыла четырнадцать часов. Зрение вернулось к ней лишь через пять дней, и весь остаток жизни она была подвержена внезапным приступам страха и страдала от эпилепсии.

Настал рассвет. Ничто не может передать то зрелище, какое открылось при дневном свете. Три селения исчезли, две церкви и сто домов были засыпаны землей, четыреста человек погребены заживо, часть горы рухнула в Лауэрцское озеро и частично заполнила его, отчего поднялась волна высотой в сто футов и протяженностью в целое льё, которая прошла над островом Шванау, смыв дома и их жителей.

Часовня из Ольтена, построенная из дерева, каким-то чудом плавала по волнам; колокол из Гольдау подняло в воздух, и он упал в четверти льё от церкви.

Лишь семнадцать человек выжили в этой катастрофе.

Написано в Арте, в честь Пресвятой Троицы, 10 января 1807 года и передано моей дочери Марианне, дабы она не забывала, когда меня уже не будет рядом и я не смогу ей напомнить об этом, что Господь, карая нас одной рукой, поддерживает другой.

Йозеф Вигельд"

Хозяин вошел в комнату, когда я переписывал последние строки из рукописи его свояка; он пришел с известием, что завтрак готов.

Это был вчерашний ужин, к которому никто из нас даже и не подумал притронуться.

XXXIX
ЗНАКОМСТВО С ГОСТИНИЦЕЙ

День прошел чудесно. При всем моем желании как можно дольше не покидать это милое семейство, настало время расставания: мне пора было отправляться в путь. Я навестил Пьеро, угостив его на прощание куском хлеба, затем простился с Верным, пообещав прислать ему ошейник, пожал руку старику, который во что бы то ни стало хотел проводить меня до Шёненбуха, и попросил Марианну не забывать меня в своих молитвах.

Перед тем как завернуть за угол в том самом месте, где накануне мы повстречали Верного, я обернулся и бросил прощальный взгляд на этот крохотный домик, белеющий на зеленой лужайке. Старик сидел на своей деревянной скамейке; Марианна, стоя на пороге, провожала меня взглядом; Верный лежал на земле, греясь в лучах утреннего солнца. Эта мирная картина четко вырисовывалась в прозрачном воздухе, и от нее настолько веяло покоем и безмятежностью, что казалось, будто несчастья должны обходить стороной этот уголок земли. Разумеется, и я пребывал бы в этом заблуждении, если бы, подобно остальным, прошел лишь рядом с этим домом, но я вошел в него, и мне открылась подлинная жизнь его обитателей, со всеми их горестями и радостями. В хижинах переживают те же трагедии, что и во дворцах, однако в деревне горе молчаливо, в городе же оно заявляет о себе во весь голос; сельские жители плачут в церкви, а горожане выплескивают свои слезы на улицу; бедняки жалуются Господу на людей, а богачи – людям на Господа.

В Швице мы остановились лишь на то время, какое занял у нас завтрак, ибо в этом городе, помимо того, что он удостоился чести дать свое имя Конфедерации, а две горы, у подножия которых он расположен, имеют причудливую форму, нет ничего примечательного; позавтракав, мы снова отправились в путь и в Зеевене наняли лодку; после примерно часа плавания, оставив слева замок Шванау, сожженный в 1308 году Штауффахером, мы пристали к берегу в том месте, где часть горы обрушилась в озеро. При виде обломков Россберга я загорелся желанием пройти среди них, и издали это представлялось мне весьма легким делом, поскольку в Альпах нельзя правильно судить ни о расстоянии, ни о размерах предметов. Лодочники предупреждали меня, что мне придется пожалеть о своей затее, но я не хотел им верить, так что, когда мы подплыли к берегу, только ложный стыд не дал мне повернуть назад, и я углубился в самое сердце этих гигантских природных руин.

Необходимо видеть воочию этот ужасный хаос, чтобы составить себе верное представление о нем: это всего лишь каменные глыбы, оторванные от своего основания, деревья, выдранные с корнем из земли, и бесформенные холмы, лишенные всякой растительности. Все то время, пока мы шли там по причудливым теснинам, которые внезапно заканчивались провалами, меня преследовала мысль, что, подобно Каину Байрона, мы попали в царство смерти. Среди этого развороченного мира нельзя было выбрать дорогу, наметить цель, определить направление; нам постоянно приходилось обходить нагромождения отвесных скал, преодолеть которые было невозможно, цепляться руками за ветви и корни деревьев, сворачивать, не зная, что ждет нас за поворотом и не заведет ли нас новая дорога в тупик. Временами, испытывая удушье при виде скопления этих громад, у самого основания которых нам приходилось словно ползти, мы подходили к одной из них, взбирались на ее вершину и за пустынной местностью, со всех сторон окружавшей нас, вновь видели полную жизни и радости природу равнин, озер и гор; и тогда, глубоко вобрав в себя воздух, мы снова погружались в глубины этих земляных волн, поглотивших три деревни, которые вместе с их заживо погребенными жителями лежали теперь у нас под ногами. Франческо никак не мог понять, что за прихоть заставила меня идти среди этого скопления обломков, тогда как вполне можно было воспользоваться дорогой, ведущей в Арт, и, признаться, мне и самому, как уже не раз бывало в подобных обстоятельствах, начинало казаться весьма глупым свойственное мне любопытство, имеющее обыкновение заводить меня туда, где впереди подстерегают самые большие трудности.

Наконец, потратив четыре часа на то, чтобы преодолеть эту вздыбившуюся в судорогах землю, мы добрались до ее края и увидели в четверти льё от себя прелестную колокольню Арта, силуэт которой выделялся на фоне Цугско-го озера и которую отделяла от нас чудесная поляна, покрытая манящей зеленью.

Нетрудно догадаться, с каким наслаждением мы ступили на этот мягкий пушистый ковер после того, как в течение пяти или шести часов нам приходилось преодолевать подъемы и спуски, поворачивать то налево, то направо, блуждать среди нагромождения скал, деревьев и земляных завалов. И потому, придя в Арт, я попросил приготовить мне вовсе не обед, а постель и дал распоряжение не будить меня ни под каким предлогом.

Когда же, проснувшись, я открыл глаза, лунный свет так мягко освещал мою комнату, что я не устоял перед желанием встать и подойти к окну. Оно выходило на Цугское озеро, сверкавшее серебром словно зеркало; слева величественно высилась почти отвесная гора Риги, достававшая до самых звезд, которые, мерцая, казались цветами, трепещущими на ее вершине; справа, на берегу, под защитой Цугских гор спали дома Санкт-Андриана и Вальхвиля. В небе не было ни облачка, в воздухе не чувствовалось ни единого дуновения ветра, вокруг не слышалось ни одного звука: сонный мир плыл в эфире, будто корабль в море, и по его спокойной уверенности чувствовалось, что Господь взирает за его движением.

И тут в голову мне пришла мысль, роковая для Франческо, а именно, тотчас отправиться в путь, воспользовавшись этой чудесной ночью и этим ясным светом луны, чтобы прибыть в Люцерн ранним утром. Осуществлению этого замысла мешало лишь одно обстоятельство: у меня начало пробуждаться чувство голода. Я вернулся в кровать, чтобы попытаться снова заснуть, но, поскольку мое тело не нуждалось более в отдыхе, мне уже не удалось сомкнуть глаз; к тому же этот волшебный свет луны, окрасивший весь пейзаж в голубоватые тона, неудержимо манил меня. Во второй раз встав с кровати, я в своем более чем легком одеянии отправился бродить по лестницам гостиницы в поисках комнаты хозяина. Я стучал во все двери подряд, надеясь, что таким образом наверняка сумею найти среди них ту, которая была мне нужна. Однако мои поиски долго оставались тщетными – то ли потому, что комнаты были незаняты, то ли потому, что постояльцы в них спали крепким сном. Наконец, когда я уже стал сомневаться в успехе своей затеи, из-за последней двери, в которую я стучался, мне ответили по-немецки:

– Varten sie da bin ich.[15]15
  Подождите, я уже иду. (Примем, автора.)


[Закрыть]

Я и не собирался поступить иначе, ибо язык, на котором со мной заговорили, родной для моего хозяина, необычайно приятно отозвался в моих ушах; так что я остался стоять на лестничной площадке, ожидая, когда откроется дверь. Ждать мне пришлось недолго, и на пороге комнаты показался высокий молодой блондин, который тер себе глаза и спрашивал, не пора ли уже отправляться в путь.

– Мне, да, – с улыбкой ответил я, – но вам, возможно, нет, сударь. Мне кажется, что мы оба ошиблись: я принял вас за хозяина гостиницы, а вы меня – за вашего проводника. Так что почтительно прошу вас извинить меня за беспокойство.

И я хотел было удалиться.

– Извините, – остановил меня незнакомец, – но могу ли я хотя бы узнать, кто оказал мне честь своим визитом?

– Господин Александр Дюма.

– Поверьте, сударь, я чрезвычайно рад нашему знакомству.

– Вы позволите мне задать вам тот же вопрос?

– Господин Эдуард Виклерс, адвокат из Брюсселя.

– Весьма рад, сударь, что мне выпала такая честь…

И мы раскланялись, как если бы наше знакомство состоялось в какой-нибудь гостиной, однако выглядела эта картина весьма странно, принимая во внимание наши ночные одеяния, настолько похожие, что их можно было принять за форменную одежду.

– А теперь, сударь, – продолжал я, – мне хотелось бы набраться смелости и, если позволите, спросить вас еще кое о чем.

– Слушаю вас.

– Вы, случайно, не голодны?

– Гм! – промолвил славный житель Брюсселя, обдумывая мой вопрос. – Мне думается, что да.

– Дело в том, что я вчера лег спать, не поужинав, настолько по прибытии сюда меня тянуло в сон.

– А я, сударь, вчера прибыл очень поздно, и мне не смогли предложить в гостинице ничего другого, кроме яиц.

– А вы, кажется, не слишком жалуете яйца?

– Я терпеть их не могу.

– То есть у вас тоже во рту не было ни крошки?

– Как и у вас.

– Ну что ж, надо поесть.

– Согласен.

– А потом, если не возражаете, мы воспользуемся этой чудесной ночью и продолжим наш путь.

– Охотно, но что же мы будем есть?

– Господь позаботится об этом; но прежде наденем брюки.

Предложение было более чем уместным, и потому оно было принято без возражений. Несколько минут спустя мы выглядели вполне прилично, по крайней мере, наполовину, а большего в тех обстоятельствах и не требовалось.

– Теперь, – сказал я, – мой дорогой адвокат, поскольку вы говорите по-немецки, как Лютер, возьмите на себя труд разбудить нашего хозяина и узнайте у него, нельзя ли каким-нибудь образом раздобыть тех кур, что снесли эти яйца; это, во всяком случае, обеспечит нам фрикасе. Ну а я пойду потревожу сон моего проводника и выясню, не окажется ли он нам полезен в этом деле.

Я отправился в комнату, предназначавшуюся для слуг; Франческо легко было вычислить по тем торжествующим руладам, какие он издавал во сне. Я дернул его за ноги: он проснулся и узнал меня.

– Ах, ваше сиятельство! – сказал он, потягиваясь. – Я видел такой чудесный сон!

– Какой же, мой мальчик?

– Мне снилось, будто вы позволили мне выспаться.

Упрек ранил меня в самое сердце, и если бы Франческо, произнеся эти слова, не соскользнул с кровати, то, полагаю, жалость взяла бы верх над моим эгоизмом, но бедный малый чересчур быстро повиновался и был наказан за свою поспешность.

Вернувшись, я увидел, что мой новый знакомый вступил в переговоры с нашим хозяином. Полученные сведения оказались крайне неутешительными: во всем доме не было решительно никакой провизии, кроме яиц.

– Так, значит, – обратился я к адвокату, – вы питаете непреодолимую неприязнь к омлету?

– Я его ненавижу до тошноты.

– А к рыбе?

– Рыба – совсем другое дело, я ее обожаю.

– Но в гостинице нет рыбы, – вмешался в наш диалог хозяин.

– Как это нет? Послушайте, что написано по этому поводу в моем путеводителе:

"Арт, красивое и большое селение в кантоне Швиц, расположенное на берегу Цугского озера, между вершинами Риги и Россберг; здешняя гостиница называется "Черный орел^": прекрасное место, великолепная рыба!"

Вот видите, «великолепная рыба», так и написано.

– О да! В озере, вероятно, хотели они сказать. О! В нем водится изумительная форель, голец и фера.

– Хорошо, тогда мы отправимся на рыбную ловлю.

– У меня нет сетей.

– Без сетей.

– У меня нет удочки.

– Без удочки.

– А с чем же вы пойдете?

– С карабином.

– Вы разбудили меня, чтобы рассказывать эти небылицы? – поинтересовался хозяин.

– Да, мой друг. И вот что еще я вам скажу: приготовьте все необходимое для хорошего матлота. Возьмите на себя лук, вино и масло, а я возьму на себя рыбу.

– Ну что ж, поглядим! – сказал хозяин, доставая кастрюлю.

– В добрый час! Скажите, любезный, та небольшая лодка, что стоит возле берега, принадлежит вам?

– Да.

– Вы позволите мне ее взять?

– Да.

– Вы одолжите мне глиняную переносную печку, на которой сидит мой проводник?

– Да.

– Ну вот, это все, что мне нужно, спасибо! Теперь, Франческо, разожги огонь в печке, набери еловых веток, захвати веревку – и в путь!

– Удачной рыбной ловли! – насмешливо пожелал нам трактирщик.

Я взял свой карабин, жестом пригласил адвоката следовать за мной, и мы покинули гостиницу.

Через несколько минут мы вышли на берег озера. С помощью веревки я закрепил печку на носу лодки и подбросил в нее еловых веток; Франческо сел на скамейку посередине, держа в обеих руках по веслу, а г-н Виклерс отсоединил цепь, удерживавшую лодку возле берега, и присоединился ко мне. Я знаком велел нашему гребцу приниматься за дело, и лодка заскользила по поверхности озера.

Как я уже говорил, гладь его напоминала зеркало; вода была неподвижна и так прозрачна, что мы отчетливо видели, что происходит на глубине около двадцати футов. На зеркальной поверхности воды, дрожа, отражался огонь нашей печки, и казалось, что он чудесным образом горит в той среде, которая должна была бы загасить его пламя; время от времени мы замечали серебристые отблески, мелькавшие под дном лодки, и я указывал пальцем моему спутнику на этих предвестников нашей удачи, ведь это сверкала чешуя обитателей озера: разбуженные непривычным сиянием, они устремлялись в круг света, отбрасываемого впереди лодки огнем нашей печки. Мало-помалу рыбы, казалось, привыкли к нам и, даже более того, влекомые любопытством, на наших глазах всплывали из глубины озера, останавливались в нескольких футах от поверхности воды и неподвижно замирали, будто уснув. Мы могли рассмотреть, как они выглядят и определить их вид, но ни одна из них еще не подплыла к нам настолько близко, чтобы я мог быть уверен, что моя пуля не пропадет даром. Знаком я велел Франческо перестать грести, а сам снова подбросил веток в печку: пламя усилилось. Рыбы, словно заколдованные, поднимались к поверхности воды, но с помощью настолько неуловимого движения плавников, что мы замечали их приближение лишь по тому, как они увеличивались в размерах; наконец, они появились в круге света, отраженного водой, переливаясь и сверкая, будто каждая их чешуйка была бриллиантовой; теперь мы могли выбирать добычу, исходя из своих пристрастий и своего вкуса. Мой спутник указал мне на изумительную форель, но я остановил свой выбор на великолепном экземпляре сига. Мне был знаком этот вид рыбы, так как я уже имел с ним дело на берегах Женевского озера, и должен сказать, что это знакомство оставило о себе самую приятную память. Так что именно на сига я и направил дуло моего карабина; адвокат следил за моими движениями, затаив дыхание. Франческо на четвереньках подполз к нам и с явным интересом ждал, что же произойдет дальше. И только сиг, похоже, даже не подозревал, что он стал предметом всеобщего внимания. Он незаметно поднимался все выше и выше, словно намереваясь преодолеть первый светящийся круг, который был всего лишь отблеском пламени на воде, и добраться до настоящего огня, пылавшего в воздухе; наконец, посчитав, что он всплыл на нужную высоту, я нажал пальцем на курок, и грянул выстрел.

Мы сами не смогли сдержать дрожь при звуке раздавшегося выстрела, как если бы он явился для нас полной неожиданностью: все горы до самых своих недр пробудились от сна; казалось, что на склонах Риги и Россберга звучат раскаты грома; было слышно, как он многократным эхом удалялся в направлении Цуга, пока не смолк совсем. Лишь тогда мы перевели наши взгляды на озеро: все наши любознательные гости исчезли, однако в самой глубине была заметна серебристая точка, и я указал на нее своим спутникам: это был наш сиг, кверху брюхом всплывавший со дна. Несколько секунд спустя он услужливо плавал на поверхности воды, так что нам оставалось лишь протянуть руку, чтобы взять его; как выяснилось, пулей ему снесло полголовы.

Мы с триумфом вернулись в гостиницу. Хозяин ждал нас возле плиты, однако он даже не подумал приступить к приготовлению матлота.

– Ну, – произнес я, показывая ему наш улов, – что вы скажете на это, любезный?

– Скажу: век живи, век учись, – с крайне смущенным видом ответил хозяин, разглядывая великолепную рыбину, которую мы ему принесли.

– Вот то-то же! А теперь, пока мы с моим товарищем завершим наш туалет, займитесь фрикасе и постарайтесь не добавлять туда злости в качестве приправы.

Не знаю, пригодился ли мой совет, но скажу без преувеличения: матлот оказался великолепен. Сиг же был настолько крупный, что его хватило всем, даже проводнику моего нового приятеля, появившемуся во время трапезы.

Когда с ужином было покончено, мы расплатились с хозяином, а затем, увидев, что вершина Россберга стала понемногу окрашиваться в едва заметный оранжевый цвет, решили, что нам пора отправляться в путь. У порога гостиницы мой товарищ повернул налево, а я – направо.