Текст книги "Виски со льдом (СИ)"

Автор книги: Байки Седого Капитана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

LVIII
ПРОДОЛЖЕНИЕ И РАЗВЯЗКА ИСТОРИИ АНГЛИЧАНИНА, ПЕРЕПУТАВШЕГО СЛОВА

После завтрака я попрощался с госпожой герцогиней де Сен-Лё и в Штекборне нашел Франческо, посланного мной за коляской: он уже ждал меня, мы тут же выехали и к восьми часам вечера прибыли в гостиницу «Корона» в Шаффхаузене.

На следующий день, едва поднявшись с постели, я отправился бродить по городу. Первым, что предстало моему взгляду, была стоявшая прямо на площади у гостиницы статуя: она изображала человека с отрубленной по запястье правой рукой, жившего, судя по всему, в конце XV века; это обстоятельство, как можно догадаться, тотчас пробудило мое любопытство. Было очевидно, что с этим увечьем непременно связана какая-то легенда. Я стал искать глазами кого-нибудь, кто мог бы рассказать мне историю изображенной личности, и вдруг заметил гостиничного слугу, стоявшего у порога и безучастно покуривавшего с помощью пенковой трубки листья какой-то травы, проданной ему под видом табака. Я подошел к нему, полагая, что невозможно сделать ничего лучше, чем обратиться к соседу, и спросил его, знает ли он, какое обстоятельство стало причиной замеченного мною увечья руки у человека, жизнеописание которого мне хотелось бы узнать. Курильщик неспешно вынул трубку изо рта, протянул руку в сторону статуи и ответил мне:

– Эта история описана.

Доверившись полученному указанию, я вернулся к однорукому и оглядел его с ног до головы, но не заметил на памятнике ни малейшей надписи; решив, что слуга захотел подшутить надо мной, я вернулся к нему с намерением поблагодарить его за любезность.

– Ну что, – с тем же спокойствием спросил он меня, – прочитали?

– А как, по-вашему, я мог сделать это? – ответил я ему – Там ведь ничего не написано.

– А вы посмотрели сзади?

– Нет.

– Ну так посмотрите.

Я вернулся, чтобы поискать надпись, и в самом деле, обойдя пьедестал, обнаружил наполовину стершиеся буквы; к счастью, разобрав первое слово, я угадал остальное – это был стих из Вергилия:

Auri sacra fames, quid non mortalia pectora cogis![56]56
  О, на что только ты не толкаешь Алчные души людей, проклятая золота жажда!
  ("Энеида", III, 56–57. Перевод С.Ошерова.)


[Закрыть]

Это было прекрасное изречение, справедливость которого я признавал, но его можно было приложить ко многим обстоятельствам, и оно совершенно не проясняло то, что мне хотелось узнать; так что я снова вернулся к курильщику.

– Ну? – спросил он.

– Я прочитал.

– Теперь вы довольны?

– Вовсе нет.

– Вы не нашли надпись?

– Конечно, нашел, но она не объяснила мне, почему у вашего парня отрезана рука.

– Значит, – пренебрежительно ответил мне курильщик, – вы просто не знаете латыни.

Ничего другого добиться от него я не смог, так что мне поневоле пришлось удовлетвориться этим ответом, несколько оскорбительным для человека, наизусть знающего Вергилия.

Ну а так как статуя, по словам все того же чичероне, была единственной достопримечательностью Шаффхаузена, я вернулся в гостиницу, надеясь уехать оттуда сразу после завтрака; лакей воспользовался этим моментом и принес мне регистрационную книгу гостиницы, чтобы я в ней расписался. Машинально просмотрев предпоследнюю страницу, я обнаружил там имя сэра Уильямса Бландела: он проезжал через Шаффхаузен двенадцать дней назад. Не слишком рассчитывая на сообразительность лакея, я велел ему передать хозяину гостиницы просьбу подняться в комнату француза, который только что расписался в регистрационной книге и теперь хотел бы с ним поговорить. То, как сэр Уильямс покинул меня в Цюрихе, вызывало у меня некоторое беспокойство: у людей с таким застенчивым и замкнутым характером, с привычкой все таить в себе, печаль бывает тем более глубокой, что она похожа на спокойствие, а отчаяние тем более смертельным, что оно не проявляется ни в криках, ни в слезах; в итоге душевные раны кровоточат внутри, и человек почти всегда задыхается, переполненный болью. Потому я и хотел узнать, как выглядел мой спутник, что он делал, пока оставался в Шаффхаузене, и по какой дороге направился дальше.

Трактирщик вошел; это был толстяк, лицо которого, должно быть, обычно светилось радостью; однако в данную минуту он придал своим чертам выражение показной скорби, настолько не вязавшееся с его физиономией, которой в минуту веселости наградила его природа, что я приготовился услышать от него известие о каком-то несчастье.

И в самом деле, еще до того, как я открыл рот, он сказал мне:

– Ах, сударь, если бы мне вчера было известно ваше имя, я бы тут же поднялся к вам. Мне надо передать вам письмо от вашего друга.

При этих словах трактирщик издал стон, представлявший собой нечто среднее между иканием и рыданием.

– От какого друга? – спросил я.

– О сударь, – продолжал он, все более искажая черты своего лица, – это был очень достойный молодой человек, если не считать его безумия.

– Но кто же этот безумец? – перебил я трактирщика.

– Увы! Увы! – продолжал толстяк. – Теперь он здоров. Смерть – великий лекарь.

– Да скажете вы, наконец, кто умер? Говорите.

– Как! Вы не знаете? – удивился трактирщик.

– Я ничего не знаю, любезный. Говорите же!

– Вы не знаете, что даже тела его не нашли?

– Да о чьем теле идет речь, в конце концов?

– Другой мне безразличен, как вы понимаете: он здесь не жил, он остановился в "Золотом соколе", и его тело может отправляться к дьяволу; но вот тело этого бедного господина Уильямса, выглядевшего так молодо…

– Как! – воскликнул я. – Сэр Уильямс умер?

– Умер, сударь мой.

– И как же он умер, о Господи?..

– Утонул, несмотря на все мои предостережения.

– Утонул?!

– Увы, да! И вот письмо, которое он вам написал.

Я машинально протянул руку и взял письмо, но не стал читать его, настолько меня подавила эта неожиданная новость.

– Напрасно ему твердили, что это безумие, – продолжал трактирщик. – Да какое там! Чем больше его предупреждали об опасности, тем упорнее он стремился к этому.

– Но все же, – произнес я, придя в себя, – как случилась с ним такая беда? Ведь он погиб от несчастного случая, а не покончил с собой, не так ли?

– Гм-гм!.. Господь, как вы понимаете, знает истину, но что касается меня, то я боюсь, как бы у сэра Уильямса и в самом деле не было дурных намерений в отношении себя. Если сказать по правде, то мне кажется, что у него на сердце было большое горе.

– Вы не ошиблись, друг мой; но сообщите мне, наконец, некоторые подробности. Как он умер? Утонул, говорите вы? Так что, его лодка опрокинулась, или он утонул во время купания?

– Нет, сударь, ничего подобного; представьте себе… Знаете, это целая история.

– Ну, так расскажите ее мне.

– Да будет вам известно… Позвольте мне присесть.

– Садитесь, садитесь! Я в таком нетерпении, что забыл предложить вам сделать это.

– Итак, да будет вам известно, как я уже имел честь сказать вам, что примерно три недели назад двое благородных молодых англичан приехали в Шаффхаузен и остановились… уж не знаю, почему, в "Соколе", хотя "Корона", и дело тут не в моем самолюбии, ничуть не хуже "Сокола"; но мой собрат по ремеслу – интриган: вы не поверите, но он поджидает путешественников у въезда в Констанц и там…

– Вернемся к нашему делу, друг мой; итак, вы сказали, что двое молодых англичан остановились в "Золотом соколе"; и что дальше?..

– Так вот, сударь. В Шаффхаузене смотреть особенно нечего, но на расстоянии льё или полутора льё отсюда у нас есть знаменитый Рейнский водопад, о котором вы наверняка слышали: поток воды с высоты в семьдесят футов устремляется в пропасть…

– Хорошо, друг мой, мне это известно; вернемся к нашим англичанам.

– Итак, они отправились посмотреть водопад и для этого с утра наняли проводника, хотя в нем не было никакой надобности, ведь туда ведет проезжая дорога в двадцать четыре фута шириной; но хозяин "Золотого сокола" сказал им:

"Милорды, вам надо взять проводника!"

Как вы понимаете проводник платит комиссионные тому, кто находит для него работу.

– Отлично, друг мой, я знаю, как вести себя с хозяином "Золотого сокола", и доказательство этому – то, что я остановился у вас; однако должен вас предупредить, что если вы не изложите всю эту историю покороче, я буду вынужден отправиться к вашему коллеге и попросить его рассказать мне о случившемся.

– Да, сударь, да; вот только, не в обиду будет вам сказано, позвольте заметить, что он не расскажет вам все это так хорошо, как я, ведь он болтун, каких…

Я поднялся в нетерпении; трактирщик оценил это проявление моего недовольства и, жестом руки заверив меня, что он подходит к сути рассказа, продолжил:

– Итак, двое наших англичан стояли у Рейнского водопада, ниже замка Лауфен; какое-то время они смотрели на реку, которая внезапно преображается в каскад и низвергается с высоты в восемьдесят футов. Они еще и рта не раскрыли и бровью не повели от удовольствия или неудовольствия, как вдруг тот, что помоложе, говорит старшему:

"Держу пари на двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, что я спущусь на лодке по Рейнскому водопаду".

Старший пропустил вызов мимо ушей, словно ничего не услышал, достал свой монокль, взглянул на бурлящую воду, спустился на несколько шагов, чтобы рассмотреть пропасть, куда низвергался водопад, затем вернулся к приятелю и с тем же хладнокровием спокойно сказал ему:

"Держу пари, что вы этого не сделаете".

Через два часа приятели вернулись в Шаффхаузен и велели подать им обед, будто ничего не произошло.

После обеда тот англичанин, что помоложе, попросил хозяина гостиницы подняться к нему и спросил, где можно купить лодку.

На следующий день хозяин "Сокола" провел англичанина по всем верфям, но тот не нашел ничего подходящего и заказал новую лодку. По указаниям, которые он давал по поводу ее изготовления, и нескольким словам, которые у него вырвались, лодочный мастер догадался, с какой целью заказывают у него эту лодку, и, в свою очередь, стал расспрашивать явившегося к нему странного клиента.

Сэр Артур Мортимер, так звали англичанина помоложе, не видя никаких причин скрывать свой замысел, рассказал ему о пари. Надо отдать должное Петеру, он, как мог, старался переубедить молодого человека, но сэр Артур, потеряв терпение, встал, чтобы пойти и заказать лодку на другой верфи; и тогда Петер понял, что решение принято и, поскольку ничто не может его изменить, им все равно воспользуется кто-нибудь другой; поэтому он взял чертеж, сделанный для него сэром Артуром, и пообещал изготовить лодку к следующему воскресенью.

В тот же день кругом распространился слух, что англичанин собирается на пари спуститься по Рейнскому водопаду, но никто не мог в это поверить, настолько безумной казалась такая затея. Все приходили к Петеру, чтобы узнать правду, а он в ответ показывал строящуюся лодку, уже начавшую обретать очертания. Англичанин являлся каждый день, чтобы взглянуть, как продвигается дело, и спокойно делал замечания: все шло как нельзя лучше.

Тем временем в Шаффхаузен приехал сэр Уильямс Бландел и остановился у меня. Выглядел он печальным и подавленным; я поинтересовался, какие у него будут распоряжения, но в ответ он пробормотал несколько слов, которые мне не удалось расслышать; как бы то ни было, я велел проводить его в самую красивую комнату и подать такой обед, какого, ручаюсь вам, он не смог бы получить в "Золотом соколе". Когда его камердинер спустился, я стал расспрашивать его, желая узнать, надолго ли милорд приехал в Шаффхаузен. Как выяснилось, он намеревался уехать на следующий день. И меня тотчас осенила идея, как задержать сэра Уильямса до воскресенья: мне показалось, что сделать это совсем просто, достаточно будет рассказать ему, что должно произойти здесь в этот день.

Так что, выбрав минуту, когда, по моему мнению, постоялец уже должен был приступить к десерту, я поднялся наверх и незаметно и бесшумно вошел в его комнату. Англичанин держал в руке, упершись в нее лбом, лоскуток зеленой вуали и, казалось, был погружен в такую глубокую печаль, что не обратил на меня никакого внимания; я трижды поклонился ему, но так и не сумел вывести его из состояния задумчивости; тогда, понимая, что пантомиму следует дополнить речью, я спросил сэра Уильямса, доволен ли он обедом.

Услышав мой голос, он вздрогнул, поднял голову и, увидев, что я стою перед ним, тут же спрятал вуаль под одеждой и ответил мне:

"Да, доволен, очень доволен".

В эту минуту я заметил, что он не прикоснулся ни к чему из того, что было ему подано; мне стало понятно, что у него хандра, и мое желание развлечь его лишь возросло.

"Камердинер милорда сообщил мне, что его светлость уезжает завтра?" – спросил я англичанина.

"Да, таково мое намерение".

"Милорду, должно быть, неизвестно, что здесь происходит?"

"Нет, я этого не знаю".

"Если милорд это узнает, он непременно останется".

"Так что же здесь такое происходит?"

"Пари, милорд: один соотечественник вашей светлости поспорил, что он спустится на лодке по Рейнскому водопаду".

"Ну, и что тут удивительного?"

"Удивительно то, милорд, что на девяносто девять шансов из ста он погибнет".

"Вы в этом уверены?" – пристально взглянув на меня, спросил сэр Уильямс.

"Уверен, милорд".

"Как зовут моего соотечественника?"

"Сэр Артур Мортимер".

"Где он поселился?"

"В гостинице "Золотой сокол"".

"Велите проводить меня к нему: я хочу с ним поговорить".

На секунду я испугался, подумав, что сэр Уильямс, недовольный обедом, к которому он не притронулся, желает сменить гостиницу, и вы понимаете, что переживания у меня были не по поводу выручки, а из-за унижения; так что я приказал самому толковому из моих слуг, тому, кто давал вам все разъяснения относительно статуи с недостающей рукой, вы его помните?..

– Да, конечно.

– Так вот, я приказал ему, поскольку он говорит по-английски, проводить сэра Уильямса в гостиницу "Золотой сокол" и вовсю присматриваться там и прислушиваться.

Мне не понадобилось дважды повторять ему одно и то же: он не только проводил сэра Уильямса до комнаты сэра Артура, но и стал подслушивать у двери.

Сэр Артур в это время обедал; но, видимо, аппетит у него был получше, чем у сэра Уильямса, – так, по крайней мере, по позвякиванию вилок рассудил мой посыльный. Сэр Артур принял соотечественника чрезвычайно учтиво, встал, пододвинул ему кресло и предложил разделить с ним трапезу. Сэр Уильямс согласился присесть, но от обеда отказался. Это обстоятельство я воспринял с удовольствием, поскольку оно доказывало, что мой постоялец пренебрег моим обедом вовсе не из презрения.

"Милорд, – сказал сэр Уильямс, помолчав секунду, – прошу прошения за мою бестактность, но я только что узнал от почтенного хозяина гостиницы "Корона", что вы заключили пари".

"Да, это правда, сударь", – ответил сэр Артур.

Англичане поклонились друг другу; ведь надо вам сказать, что мой слуга, чрезвычайно толковый парень, хотя вы, кажется, в этом сомневаетесь, не только подслушивал у двери, но еще и подглядывал в замочную скважину, так что ни одна подробность этой сцены от него не ускользнула. Стало быть, как я сказал, англичане поприветствовали друг друга.

– Прекрасно, – заметил я, – но разговор, полагаю, на этом не закончился?

– Ну, конечно! Вы сейчас увидите.

"Это пари, – продолжал сэр Уильямс, – состоит, как мне сказали, в том, что надо на лодке спуститься по Рейнскому водопаду".

"Вы прекрасно осведомлены, сударь".

Англичане снова поклонились друг другу.

"Так вот, милорд, – промолвил сэр Уильямс, – я прошу вас взять меня в спутники".

"В качестве лица, участвующего в пари?"

"Нет, милорд, в качестве любопытствующего".

"Значит, вы хотите сделать это просто ради удовольствия?"

"Ради удовольствия", – ответил сэр Уильямс.

Англичане поклонились друг другу в третий раз.

"Должен вам заметить, – возобновил разговор сэр Артур, – что лодка заказана лишь для меня одного".

"А я прошу у вас разрешения, милорд, отправиться к Петеру и дать ему новые распоряжения; разумеется, затраты на изготовление лодки будут общими".

"Прекрасно, сударь, и, если вы согласитесь подождать, пока я кончу обедать, мы пойдем туда вместе".

Сэр Уильямс жестом дал понять, что он отдает себя в распоряжение своего соотечественника, и Франц, не испытывая больше опасений, которыми я с ним поделился, вернулся, чтобы передать мне их разговор.

Спустя два часа сэр Уильямс, возвращаясь, встретил меня у порога.

"Вы правы, – сказал он мне, – я останусь у вас до воскресенья".

С этого времени, – продолжал хозяин гостиницы, – сэр Уильямс выглядел намного спокойнее; он пил и ел так же, как это могли бы делать мы с вами, и каждый день ходил смотреть, как идет работа, продвигавшаяся прямо на глазах. Наконец, в субботу утром лодка была закончена и выставлена у двери Петера, так что никто не мог усомниться, что на следующий день испытание состоится.

Вечером, после ужина, сэр Уильямс попросил бумагу, чернила и перья и всю ночь что-то писал; на следующее утро, а это был день пари, он позвал меня, вручил мне два письма: одно для вас, то самое, что я передал вам, а другое для мисс Дженни Бардет, и это письмо, по его распоряжению, я отправил в Англию; затем он рассчитался со мной, заплатив мне вдвое больше той суммы, какая была указана в счете, оставил сто франков для прислуги и встал, чтобы пойти за сэром Артуром. В эту минуту вошли, обливаясь слезами, его камердинер и кучер: они в последний раз попытались отговорить хозяина, ибо, исходя из того, что им было сказано, они считали его смерть неминуемой; но сэр Уильямс был непреклонен. Напрасно они умоляли его, бросались к его ногам, целовали его колени – сэр Уильямс поднял их, положил в руку каждого договор на сто луидоров ренты, а затем, расцеловав их, как своих братьев, вышел, не желая более выслушивать их возражений.

Два других англичанина ждали его в "Золотом соколе", где был приготовлен завтрак. Три джентльмена сели за стол; сэр Уильямс пил и ел с большим удовольствием, без всякого позерства; завтрак длился два часа; за десертом приятель сэра Артура наполнил бокал шампанским и, подняв его, произнес:

"За проигрыш моего пари: чтобы сегодня вечером, за этим же столом, я смог отсчитать вам двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, которые, надеюсь, мне выпадет счастье потерять".

Двое его сотрапезников выпили за этот тост; затем, поднявшись из-за стола, они втроем вышли на балкон.

Площадь была запружена любопытными; люди приехали из Констанца, Аппенцелля, Цюриха и Великого герцогства Баденского. Едва англичане появились на балконе, как их встретили громкими возгласами; англичане поприветствовали собравшихся, а затем сэр Уильямс бросил взгляд на часы и произнес:

"Милорд, час скоро пробьет, не будем заставлять зрителей ждать".

Сэр Артур попросил задержаться, чтобы зажечь сигару, и, когда он раскурил ее, трое англичан сошли вниз.

Лодка была пришвартована в ста шагах от Шаффхаузена, на левом берегу Рейна; около лодки лакей второго англичанина держал под уздцы двух лошадей: одну – для своего хозяина, который должен был следовать за лодкой, другую – для себя, поскольку он должен был следовать за хозяином. Сэр Уильямс и сэр Артур спустились в лодку; лорд Мэрди, так звали третьего англичанина, сел на лошадь; как только был подан сигнал, Петер перерезал канат, удерживавший лодку. Громкий крик раздался с обоих берегов, заполненных зрителями; но, стоило людям убедиться, что пари состоится, они, вместо того чтобы следить за продвижением лодки, заранее бросились бежать к Рейнскому водопаду, чтобы не пропустить развязки драмы, начало которой только что было положено у них на глазах.

Что же касается сэра Уильямса и сэра Артура, то они вышли на середину реки и стали спускаться вниз со скоростью течения, не используя весел ни для ускорения, ни для замедления своего движения. Около десяти минут они плыли так медленно, что сэр Мэрди, сидевший верхом, следовал за ними шагом; затем послышался далекий рев водопада: сэр Артур одну руку положил на плечо сэра Уильямса, а другую протянул в ту сторону, откуда доносился шум, и, улыбнувшись, сделал своему спутнику знак прислушаться. Тогда какой-то лодочник, стоявший на берегу, крикнул им, что если они хотят вернуться, то еще есть время и он вплавь может добраться до их лодки и подтолкнуть ее к берегу. Сэр Артур порылся у себя в кармане, достал кошелек и со всей силы бросил его на берег; кошелек упал к ногам лодочника, который поднял его, покачав головой. Тем временем лодка стала ускорять движение, и, возможно, это осталось бы незамеченным, если бы лорду Мэрди не пришлось пустить лошадь рысью.

И чем дальше продвигалась лодка, тем ужаснее становился грохот водопада; за пол-льё от того места, где поток низвергался в бездну, было видно стоявшее над ней облако водяных брызг, которые, разбиваясь о скалы, поднимались к небу как дым. При виде этого сэр Уильямс достал из-за пазухи клочок зеленой вуали, который я уже видел у него в руках, и поцеловал его; видимо, с этим лоскутком была связана память о родине, матери или возлюбленной.

– Да, конечно, – перебил его я, – мне известно, что это за лоскуток; продолжайте.

– Близость водопада уже сказывалась на движении лодки. Чтобы не отстать, лорд Мэрди вынужден был погнать лошадь крупной рысью. Сэр Артур сел и начал покрепче устраиваться на скамье; что же касается сэра Уильямса, то он продолжал стоять, скрестив руки и устремив глаза в небо; порывом ветра сорвало его шляпу, и она упала в реку.

Тем временем лодка двигалась вперед со все возраставшей скоростью; чтобы следовать за нею, лорду Мэрди пришлось пустить лошадь в галоп, а те из зрителей, кто надеялся пешком сопровождать лодку, уже не могли догнать ее. Из-под воды уже начали показываться черные и блестящие вершины скал, и отважные участники пари неслись между ними, словно летящая стрела; сэр Артур время от времени наклонялся за борт лодки и вглядывался в глубину потока, потому что на пути встречались места, где скал не было и быстрая вода, прозрачная, как тончайшая пелена, позволяла увидеть дно русла. Что же касается сэра Уильямса, то он не отрывал глаз от неба.

В трехстах шагах от пучины движение лодки достигло такой скорости, что казалось, будто у нее выросли крылья. И как бы быстро ни мчалась лошадь лорда Мэрди, погнавшего ее самым быстрым аллюром, лодка опередила ее, как это могла бы сделать птица. Грохот водопада был настолько сильным, что он заглушал крики зрителей, а эти крики, скажу я вам, стали просто ужасными, ибо было невыносимо страшно наблюдать, как этих двух человек несет в бездну и они не пытаются удержаться, а если и попытались бы, то это им не удалось бы. Наконец, в тридцати шагах от водопада англичане и лодка стали казаться всего лишь видением; внезапно воды Рейна перестали поддерживать их, и лодка, низвергнувшись в бурлящую пену, ударилась о скалу; одного из пассажиров сбросило в бездну, другой продолжал цепляться за лодку, но его понесло вместе с ней, как листок; прежде чем достичь нижнего уровня водопада, лодка на мгновение появилась снова, переворачиваясь в воздухе, а затем было видно, как она скрылась под водой. Почти в ту же секунду поломанные доски всплыли на поверхность воды и, подхваченные течением, понеслись в сторону Кайзерштуля. Что же касается тел сэра Уильямса и сэра Артура, то о них никто и никогда ничего не слышал, и лорд Мэрди выплатил двадцать пять тысяч фунтов стерлингов наследникам того, с кем он заключил пари.

Вот как в точности все это произошло, причем совсем недавно – в прошлое воскресенье.

Я слушал рассказ, задыхаясь от волнения, и был совершенно подавлен развязкой истории. Когда сэр Уильямс так внезапно покинул меня в Цюрихе, я подозревал, что он задумал нечто дурное, но никак не предполагал, что его замысел осуществится так трагически и так скоро. Я упрекал себя за поездку в Гризон и охоту на серн, отвлекшую меня от моего пути. Если бы я придерживался своего первоначального маршрута, то прибыл бы в Шаффхаузен всего лишь на два-три дня позже сэра Уильямса и, не сомневаюсь, помешал бы ему ввязаться в безумную затею, в которой он нашел свою смерть. Впрочем, было совершенно очевидно, что в этих обстоятельствах у него не было иной цели, кроме желания уйти от самоубийства, воспользовавшись взамен несчастным случаем, и, если бы я не разгадал этого намерения сэра Уильямса, его письмо не оставило бы в том никаких сомнений; оно было простым и печальным, как и тот странный человек, который написал его; вот оно:

"Мой дорогой спутник!

Если я когда-нибудь и сожалел о том, что покинул Вас, не простившись с Вами более дружеским образом, так это теперь у когда наше расставание переходит в прощание. Я открыл Вам свою душу, Вы читали по ней, как по книге; я позволил Вам увидеть веемой слабости, надежды и мучения; только Бог и Вы знаете, что счастье на земле для меня возможно лишь в любви и обладании Дженни; поэтомуу когда Вы прочли, что она принадлежит другому, и поняли у что с этого времени всякая надежда утрачена для меняу то либо Вы плохо знали меня_} либо должны были сразу догадаться, что я не переживу этого известия. И действительно у каким бы беглецом и скитальцем я ни был у в глубине души у меня всегда оставалась та смутная и слабая надежда, какая поддерживает смертника до подножия эшафота. Эта надежда освещала фантастические и неведомые горизонты из числа тех, что открываются только в мечтах, но мне всегда казалось, что, продвигаясь по жизни, я, в конце концов, достигну их; и вот неожиданно замужество Дженни протянуло траурную завесу между мной и будущим: мое солнце угасло и мне уже не дано знать, куда я иду, а вокруг меня только мрак и отчаяние. Вы прекрасно понимаете, мой дорогой поэт_у что мне надо умереть, ибо что мне делать с такой одинокой и бесцветной жизнью?

Но поверьте_у это решение умереть вовсе не вызвано приступом жестокой и острой боли; не испытывая ненависти ни к людяму ни к обстоятельствам у я далек от тогоу чтобы проклинать Господа за то, что он создал меня столь неполноценным для жизни, и благодарю его за то, что на моем пути он отворил мне дверь, ведущую к Небу. Если бы я был счастлив, то не увидел бы ее и продолжал свой путьу но я несчастен, и эта дверь открывает мне единственный выход, обещающий покой: мне нужно найти тень, ибо мой взгляд не в силах созерцать солнце.

Прощайте! Запечатав это письмо, я напишу Дженни: моя последняя мысль о ней; ей станет известно, что под этой нелепой оболочкой, над которой она, наверное, столько раз смеялась, скрывается доброе и преданное сердце, способное умереть за нее. Быть может, было бы благороднее и по-христиански правильнее не омрачать ее счастья подобным известием, хотя, вне всяких сомнений, оно оставит ее равнодушной, но у меня не достало мужества покинуть ее навсегда, оставив в полном неведении о моей любви к ней, и унести мою тайну с собой.

Прощайте же еще раз. Если когда-нибудь Вы окажетесь в Англии, представьтесь ей; скажите ей, что знали меня; скажите ей, что, хотя она об этом не знала, я поклялся умереть в тот день, когда утрачу надежду обладать ею, и, когда этот день наступил, сдержал слово.

Прощайте, изредка думайте обо мне и не слишком смейтесь над этим воспоминанием".

Указание было излишним: две крупные слезы потекли из моих глаз и упали на пол.

И в самом деле, кто бы осмелился смеяться над несчастным человеком, таким слабым в жизни и таким сильным в смерти; с моей точки зрения, в этом одиноком и непонятом существовании было что-то нежное и трогательное, та долгая душевная мука, которую в большей степени, чем все физические муки, окружает ореол веры и святости, а также то доведенное до униженности смирение, которое становится выше гордости.

Я решил посвятить остаток дня памяти сэра Уильямса; рассчитавшись с трактирщиком и поручив Франческо отнести мою дорожную сумку к замку Лауфен, я взял свой альпеншток и наедине с собственными мыслями вышел из Шаффхаузена, медленно следуя по берегу Рейна, сегодня такому пустынному и тихому, а всего лишь несколько дней назад заполненному шумной толпой, собравшейся для того, чтобы посмотреть на двух человек, которые намеревались умереть.

Вскоре я подошел к тому месту, где была пришвартована лодка, и увидел вбитый в землю кол и конец веревки, плавающий в воде; выдернув подпорку из-под виноградного куста, я бросил ее в реку, чтобы проследить за течением. Как и говорил мне трактирщик, течение в этом месте было совсем не быстрым и ничто еще не указывало на близость водопада. Я продолжил путь.

Прошагав еще с четверть часа, я услышал глухой и непрерывный гул. Если бы мне не было известно о существовании большого водопада в трех четвертях льё от того места, где я находился, у меня могла бы появиться мысль, что где-то вдалеке разбушевалась гроза. Я продолжал идти вперед, и чем дальше я продвигался, тем сильнее становился шум; при любых других обстоятельствах этот грохот пробудил бы во мне только любопытство, но теперь он вызывал у меня настоящий ужас. В эту минуту порыв ветра сорвал с дерева, стоявшего у края дороги, несколько пожелтевших осенних листьев: они упали в реку, и поток подхватил их и понес так же быстро и так же беспечно, как он унес тех двоих людей.

Вскоре я увидел облако влажной пыли, образованное брызгами водопада: течение Рейна становилось все более быстрым; верхушки нескольких скал причудливой формы выступали из воды, как спящие кайманы; разбиваясь об них, вода словно настраивалась на то мощное падение, какое она собиралась совершить. То в одном, то в другом месте на поверхности реки были видны гладкие, как лед, участки спокойной воды изумрудного цвета, позволявшей разглядеть песчаное дно настолько ясно, что можно было посчитать камешки, которые его усеивали; наконец, я подошел к тому месту, где русло реки внезапно обрывается и она низвергается вниз сплошной массой в двадцать футов толщиной и триста – шириной на дно пропасти глубиной в семьдесят футов.

Или я плохо изобразил интерес, который внушал мне сэр Уильямс, или читатель должен представить себе, что я испытал при виде такого зрелища. Падение этого огромного потока воды, которое в любом другом случае вызвало бы у меня лишь любопытство, пробудило во мне тогда глубочайший ужас; мне казалось, что земля, на которой я стоял, стала вдруг зыбкой, что меня увлекает за собой неистовый поток, я приближаюсь к водопаду, слышу рев бездны, ощущаю ее дыхание, поток перестает меня поддерживать, меня бросает из пропасти в пропасть, я задыхаюсь, не могу кричать и, разбитый и переломанный, ловлю ртом воздух. Иногда мы видим подобные сны, а затем просыпаемся в тот самый миг, когда, кажется, нам предстоит умереть: мы приходим в себя, ощупываем свое тело и смеемся, пребывая в убеждении, что совершенно невозможно оказаться в подобной опасности. Но в такой невероятной опасности оказались два человека: они испытали такие ужасные страхи, они ощутили, как что-то уносит их, низвергает и уничтожает; они скатывались со скалы на скалу и задыхались, разбитые и переломанные, но им не дано было проснуться в миг смерти.