Текст книги "Виски со льдом (СИ)"

Автор книги: Байки Седого Капитана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Александр Дюма
Путевые впечатления. В Швейцарии. Часть вторая

XXIX
ВЕРНЕР ШТАУФФАХЕР

Минул год, с тех пор как я расстался на берегах Ройса с моими читателями, совершив перед этим вместе с ними переход по Чёртову мосту и мосту у Прыжка монаха. Помнится, мы остановились напротив селения Аттингхаузен, за колокольней которого виднелись развалины дома Вальтера Фюрста, одного из трех освободителей Швейцарии. За это время я успел совершить дальнее и длительное путешествие к иным народам, в иные страны и привез оттуда новые впечатления и яркие воспоминания, которые тоже хотят появиться на свет, но, будучи почтительными братьями, вынуждены, однако, уступить место тем, кто старше их по возрасту. Так что мы вернемся вместе с вами в Швейцарию, но уже не в нашу Гельвецию ледников и горных вершин, а в Швейцарию озер и равнин, не на землю сказочных преданий и легенд, а на историческую почву, ибо нам достаточно было лишь подняться на невысокий холм, стоящий у нас на пути, и миновать крохотное кладбище, засаженное кустами роз, чтобы оказаться перед входом в небольшую часовню, которая построена по левую сторону от церкви, на месте того самого дома, где родился Вильгельм Телль, и за ключом от которой по нашей просьбе тотчас отправился ризничий.

И хотя история только что упомянутого нами национального героя широко известна и почти все мы с ней хорошо знакомы, я счел необходимым, оказавшись здесь и намереваясь осмотреть памятные места, лежавшие у нас перед глазами, достаточно подробно рассказать об отдельных эпизодах швейцарской революции и проследить за тем, как развивался союз, давший рождение республике, которая является не только самой старой из всех существующих в нынешнюю эпоху, но и из всех, существовавших в давние времена. А кроме того, мои заметки адресованы не только читателю-домоседу, который знакомится с ними, устроившись у огня, поставив ноги на подставку для дров и закутавшись в домашний халат, но и отважному путешественнику – тому, кто, подобно мне, в широкополой соломенной шляпе, с походным мешком за плечами и с альпенштоком в руках отправится однажды по пройденному мною маршруту, который я проложил для него. И вот он-то, кому я посылаю теперь свое братское приветствие, с удовольствием сядет на вершине этого небольшого холма, поросшего кустами роз, возле этой церкви и напротив часовни, куда мы вошли, прочтет на этих страницах краткое, но, тем не менее, точное изложение исторических событий, произошедших более шести веков тому назад, и сможет окинуть взглядом почти всю необъятную панораму местности, на которой они происходили и которая лежала теперь у наших ног, словно географическая карта.

Альбрехт Австрийский, принадлежавший к роду Габсбургов, взошел на императорский трон в 1298 году. В то время в Гельвеции[1]1
  Гельвеция стала называться Швейцарией только после образования конфедерации. (Примеч. автора.)


[Закрыть] не существовало ни союза, ни кантонов, ни собрания выборных. Что же касается императора, то он по праву старшего в роду графов Габсбургов всего лишь владел в этих краях значительным числом городов, крепостей и земель, ныне входящих в состав кантонов Цюрих, Люцерн, Цуг, Ааргау и многих других. Остальная часть страны находилась под властью графов Савойских, Нёвшательских и Рапперсвильских.

Было бы крайне трудно описать историю жизни отдельных представителей этой знати, несметно богатой, распутной и беспокойной, беспрерывно занятой то войной, то увеселениями, растрачивавшей кровь и золото своих вассалов, выстроившей на каждой вершине сторожевые башни, замки и крепости, откуда эти знатные особы, словно орлы из своих гнезд, обрушивались на равнину, чтобы завладеть вожделенной добычей, а затем надежно укрыть ее за стенами своих замков. Но не следует думать, что лишь мирская знать предавалась подобным грабежам и бесчинствам: могущественные епископы Базеля, Констанца, Кура и Лозанны вели себя точно так же, а богатые аббаты Санкт-Галлена и Айнзидельна следовали примеру своих увенчанных митрой начальников, подобно тому как мелкая знать во всем подражала крупным баронам.

В этом краю рабов и угнетателей свою свободу сохранили три небольшие общины: Ури, Швиц и Унтервальден, которые в 1291 году, предвидя грядущие беды и таящиеся в будущем опасности, заключили союз, взяв на себя обязательство вместе защищать против всех и вся свои жизни, свои семьи и свое добро и, в случае необходимости, помогать друг другу советом и оружием. Давших эту клятву стали называть Eidsgenossen[2]2
  Отсюда происходит слово гугенот. (Примеч. автора.)


[Закрыть], то есть «соединенные клятвой». Альбрехт, встревоженный этим первым проявлением враждебности, решил вынудить их отказаться от покровительства императора, их единственного сюзерена, и подчиниться прямо и непосредственно господству находившихся ближе к ним графов Габсбургских, дабы, если никто из его сыновей не будет после него избран на императорский трон, они сохранили верховенство над этим краем, который в противном случае ускользнул бы из-под власти знатного рода герцогов Австрийских.

Но жители Ури, Швица и Унтервальдена слишком хорошо видели, какой гнусный разбой царит вокруг них, чтобы поддаться на подобную приманку. И потому они отвергли все предложения, сделанные им в 1305 году посланцами Альбрехта, и умоляли не лишать их покровительства правящего императора, или, как говорили в ту эпоху, не отчуждать их от Империи.

Альбрехт велел передать им, что он желает принять их как детей в свою королевскую семью, предложил ввести самых знатных горожан во владение ленными поместьями и заявил о своем намерении посвятить в рыцари по десять человек от каждой общины. Но эти издавна привыкшие к свободе горцы ответили, что единственное их желание – сохранить свои прежние права, а не получить взамен них новые привилегии. И тогда Альбрехт, поняв, что этих людей невозможно подкупить, решил проверить, смогут ли они выстоять против тирании. Он назначил в их край двух австрийских наместников, чей свирепый и необузданный нрав был ему хорошо известен: это были Герман Гесслер фон Брунег и рыцарь Берингер фон Ланденберг. Оба новых наместника водворились непосредственно на землях конфедератов, чего не позволял себе ни один их предшественник: Ланденберг обосновался в королевском замке Зарнен в Верхнем Унтервальдене, а Гесслер, не найдя для себя достойной резиденции в бедном краю, доставшемся ему при разделе, приказал построить крепость, которой он дал имя Урийох, то есть Урийское иго. Затем он приступил к выполнению замысла Альбрехта, надеявшегося, что проявления этой тиранической власти заставят конфедератов самих принять решение об отделении от Империи и вынудят искать покровительства Австрийского дома; в итоге были подняты пошлины, за малейшую провинность налагался огромный штраф, а к жителям края власти стали относиться с высокомерием и презрением.

Однажды, когда Герман Гесслер объезжал земли кантона Швиц, он остановился перед новым домом, строительство которого близилось к завершению. Дом этот принадлежал Вернеру Штауффахеру.

– Ну разве не возмутительно, – сказал Гесслер, обращаясь к сопровождавшему его конюшему, – что презренные рабы строят такие дома, тогда как и хижины слишком хороши для них?

– Дайте им закончить, ваша светлость, – ответил конюший, – а когда они его достроят, мы прикажем вырезать над входом герб династии Габсбургов и тогда посмотрим, отважится ли хозяин потребовать вернуть ему дом.

– Ты прав, – сказал Гесслер.

И, пришпорив коня, он продолжил путь.

Жена Вернера Штауффахера, стоявшая на пороге дома, слышала весь разговор; она тут же велела строителям прекратить работу и отправляться по домам. Они повиновались.

Вернувшись, Вернер Штауффахер с удивлением посмотрел на опустевшую стройку и спросил у жены, почему ушли рабочие и кто отдал им такое распоряжение.

– Я, – ответила она.

– Но почему, жена?

– Потому что вассалам и рабам следует довольствоваться хижиной.

Вернер тяжело вздохнул и вошел в дом. Он был голоден, хотел пить и рассчитывал, что его ждет приготовленный ужин. Он сел за стол; жена подала ему хлеб, поставила перед ним воду и села рядом.

– Разве больше нет вина в погребе, нет серн в горах, нет рыбы в озере, жена? – спросил Вернер.

– Надо жить соответственно своему положению: хлеб и вода – вот ужин вассалов и рабов.

Вернер, нахмурив брови, съел хлеб и выпил воду.

Наступила ночь, и они легли спать. Перед тем как уснуть, Вернер обнял жену и хотел ее поцеловать, но она оттолкнула его.

– Почему ты отталкиваешь меня, жена? – спросил Вернер.[3]3
  Надеюсь, читатель позволит мне донести до него эту швейцарскую легенду во всей ее наивной простоте, ибо это единственное средство сохранить ее колорит. (Примеч. автора.)


[Закрыть]

– Потому что вассалы и рабы не должны мечтать о том, чтобы дать жизнь детям, которые будут вассалами и рабами, как и их отцы.

Вернер вскочил с кровати, молча оделся, снял со стены висевший там длинный меч, забросил его за спину и вышел из дома, не произнеся ни слова.

Мрачный и задумчивый, он направился в Бруннен. Придя туда, он договорился с рыбаками, и они перевезли его через озеро; за два часа до рассвета он был уже в Аттингхаузене и стучал в дверь дома Вальтера Фюрста, своего тестя. Старик сам открыл ему, и, хотя его удивило появление зятя в столь неурочный час, он не стал расспрашивать его о цели визита, а велел слуге подать на стол большой кусок мяса серны и вино.

– Спасибо, отец, – поблагодарил его Вернер, – но я дал обет.

– Какой же?

– Есть только хлеб и пить только воду, пока не наступит долгожданный час, до которого, возможно, еще очень далеко.

– Какой же?

– Тот, когда мы обретем свободу.

Вальтер Фюрст сел напротив Вернера.

– Ты хорошо сказал, но хватит ли у тебя мужества повторить эти слова перед остальными, а не только перед стариком, которого ты называешь своим отцом?

– Я повторю их перед лицом Господа на небесах и перед лицом императора, его наместника на земле.

– Хорошо сказано, сын мой. Давно я жду от тебя подобного визита и похожего ответа, и мне уже стало казаться, что ты никогда не отважишься ни на то, ни на другое.

В эту минуту в дверь снова постучали, и Вальтер Фюрст пошел открывать. На пороге стоял молодой человек, вооруженный палкой, которая напоминала скорее дубину; в лунном свете было видно его бледное взволнованное лицо.

– Мельхталь! – в один голос вскричали Вальтер Фюрст и Штауффахер.

– Что привело тебя сюда и чего ты просишь? – промолвил Вальтер Фюрст, испуганный бледностью молодого человека.

– Убежища и отмщения! – мрачно воскликнул Мельхталь.

– Ты получишь все, что просишь, – ответил Вальтер Фюрст, – если только отмщение в моей власти так же, как и убежище. Что же случилось, Мельхталь?

– А вот что! Я запряг в плуг двух лучших быков из своего стада и пахал землю, а в это время мимо проезжал слуга Ланденберга. Он остановился, минуту разглядывал моих быков, а затем сказал, приблизившись к упряжке:

«Эти быки слишком хороши для простого вассала: им нужно сменить хозяина».

«Эти быки мои, – ответил я, – они мне нужны, и потому я не собираюсь их продавать».

«А кто тебе сказал, деревенщина, что речь идет о покупке?»

Сказав это, он вытащил из-за пояса нож, которым на охоте снимают шкуру с убитого зверя, и обрезал постромки.

«Но если вы у меня отберете этих быков, то на ком же мне пахать землю?»

«Такие мужланы, как ты, могут сами тянуть плуг, если им хочется есть хлеб, которого они недостойны».

«Послушайте, – сказал я ему, – еще не поздно; поезжайте своей дорогой, и я прощу вам обиду».

«Разве у тебя есть лук или арбалет, чтобы столь дерзко говорить со мною?»

Я сломал стоявшее около меня молодое дерево.

«У меня нет надобности ни в том, ни в другом; вот мое оружие», – сказал я ему.

«Если ты приблизишься ко мне хоть на шаг, я вспорю тебе брюхо, как серне».

Одним прыжком я подскочил к нему, высоко подняв палку.

«Ну а я, если вы коснетесь моей упряжки, уложу вас на месте, как быка».

Он протянул руку и дотронулся до ярма. Да, мне кажется, он коснулся его пальцем.

Моя палка опустилась, и слуга Ланденберга рухнул на землю. Я сломал ему руку, будто это был ивовый прут.

– Ты поступил правильно, по справедливости! – в один голос вскричали Вальтер Фюрст и Штауффахер.

– Я это знаю и ни в чем не раскаиваюсь, – продолжал Мельхталь, – но, тем не менее, я вынужден был бежать, спасаясь от расправы. Я бросил моих быков и весь день прятался в Ротштокском лесу, а когда наступила ночь, решил, зная вашу доброту и гостеприимство, отправиться к вам; я перешел через Зуренен, и вот я здесь.

– Я рад тебя видеть, Мельхталь, – сказал Вальтер Фюрст, протягивая ему руку.

– Но это еще не все, – продолжал юноша, – нам нужен смышленый человек, которого можно было бы отправить в Зарнен, чтобы он, вернувшись, рассказал нам о том, что произошло там после вчерашнего, и какую месть придумал для меня Ланденберг.

В эту минуту снаружи послышались тяжелые шаги уставшего человека; мгновение спустя в дверь постучали и послышался мужской голос:

– Откройте, это Рудер.

Мельхталь открыл дверь и бросился обнимать слугу своего отца; но вошедший был так бледен и подавлен, что юноша в ужасе отступил.

– Что случилось, Рудер? – дрожащим голосом спросил он.

– Горе вам, мой молодой хозяин! Горе краю, спокойно взирающему на подобные преступления! Горе мне, принесшему вам это роковое известие!

– С моим отцом ничего не случилось?! – вскричал Мельхталь. – Они пощадили его почтенный возраст и его седые волосы? Ведь старость священна!..

– Разве они уважают хоть что-то? Разве они хоть кого-то щадят? Разве для них есть хоть что-то святое?

– Рудер! – вскричал Мельхталь, стиснув руки.

– Они схватили его, они хотели заставить его сказать, где вы прячетесь, но он не знал… Бедный старик! Они выкололи ему глаза!

Мельхталь страшно закричал. Вальтер Фюрст и Вернер переглянулись, и от ужаса у них волосы встали дыбом на голове, а на лбу выступил пот.

– Ты лжешь! – воскликнул Мельхталь, схватив Рудера за ворот. – Ты лжешь! Невозможно, чтобы люди совершали подобные преступления! О, ты лжешь! Скажи мне, что ты лжешь!

– Увы! – ответил Рудер.

– Они выкололи ему глаза, сказал ты? И это потому, что я, спасаясь, бежал, словно трус! Они выкололи глаза отцу, потому что он не хотел выдать сына! Они вонзили железное острие в глаза старика, и это при свете дня, при свете солнца, перед лицом Господа! И наши горы не обрушились на их головы! Наши озера не вышли из берегов и не поглотили их! Гром небесный не поразил их!.. Им недовольно наших слез, и они заставляют нас плакать кровью! О Господи, Господи! Сжалься над нами!

И Мельхталь рухнул, как срубленное дерево, и стал кататься по земле, грызя ее. Вернер подошел к Мельхталю.

– Хватит плакать, словно ребенок, хватит кататься по земле, словно дикий зверь. Встань и веди себя, как мужчина; мы отомстим за твоего отца, Мельхталь!

Молодой человек вскочил на ноги, будто подброшенный пружиной.

– Мы отомстим за него?! Я не ослышался, Вернер?

– Мы отомстим за него, – повторил Вальтер Фюрст.

– О! – воскликнул Мельхталь, и этот его возглас был похож на смех безумного.

В эту минуту неподалеку послышался припев веселой песни, и из-за поворота дороги, на которую падали первые рассветные лучи солнца, показался новый персонаж.

– Прячься! – воскликнул Рудер, обращаясь к Мельхталю.

– Останься, – промолвил Вальтер Фюрст, – это друг.

– И он может быть нам полезен, – добавил Вернер.

Мельхталь в изнеможении опустился на скамью.

Тем временем незнакомец подошел ближе; это был человек лет сорока, в странном одеянии коричневого цвета, доходившем ему только до колен и представлявшем собой нечто среднее между рясой монаха и одеждой мирянина; однако его длинные волосы, усы и борода, подстриженные, как у свободных горожан, свидетельствовали о том, что если он и имел какое-то отношение к монастырю, то самое отдаленное. К тому же, у незнакомца была походка скорее солдата, чем монаха, и его вполне можно было бы принять за воина, если бы на поясе у него не висела вместо меча чернильница, а из колчана, где не было ни одной стрелы, не виднелись свиток пергамента и перья. Его наряд дополняли голубые суконные штаны, обтягивающие ноги, и зашнурованные сверху башмаки; в руках у него была длинная палка с железным наконечником, без которой горцы редко отправляются в путь.

Заметив кучку людей, стоявшую перед дверью, он прекратил напевать и приблизился к ним, храня на лице открытое и радостное выражение, выдававшее его уверенность в том, что он встретит здесь знакомых. И в самом деле, вновь прибывший еще не успел подойти, а Вальтер Фюрст уже заговорил с ним.

– Рад тебя видеть, Вильгельм, – сказал он. – Куда ты идешь так рано?

– Храни вас Господь, Вальтер! Я иду взимать оброк в пользу монастыря Фраумюнстер¹ в Цюрихе, где, как вам известно, я состою сборщиком податей.

– Не мог бы ты задержаться у нас на четверть часа?

– Ради чего?

– Ради того, чтобы выслушать рассказ этого юноши…

Незнакомец, взглянув на Мельхталя, увидел, что тот плачет; тогда он подошел к юноше и пожал ему руку.

– Да осушит Господь ваши слезы, брат! – сказал он ему.

– Да отомстит Господь за пролитую кровь! – ответил Мельхталь.

И он рассказал незнакомцу о том, что случилось.

Вильгельм сочувственно и с глубокой печалью выслушал рассказ Мельхталя.

– И что же вы решили? – спросил Вильгельм, когда тот смолк.

– Отомстить за нас и освободить наш край, – ответили все трое.

– Право мстить за преступления и давать свободу народам Господь сохранил за собой, – сказал Вильгельм.

– А что же он тогда оставил нам, людям?..

– Возможность смиренно молиться, чтобы он скорее совершил то и другое.

– Вильгельм, не стоит быть таким доблестным лучником, если ты отвечаешь, как монах, когда к тебе обращаются, как к гражданину.

– Господь сотворил горы для ланей и серн, а ланей и серн – для человека. Вот почему он наградил дичь проворством, а охотника – ловкостью. Вы ошиблись, Вальтер Фюрст, назвав меня доблестным лучником: я всего лишь скромный охотник.

– Прощай, Вильгельм, и иди с миром!..

– Да пребудет с вами Господь, братья!

Вильгельм удалился. Трое мужчин молча смотрели ему вслед, пока он не скрылся за первым поворотом.

– Нам не стоит на него рассчитывать, – сказал Вернер Штауффахер, – а между тем он мог бы стать сильным союзником.

– Господь возложил на нас одних освобождение нашего края. Хвала Господу!

– А когда мы приступим к делу? – спросил Мельхталь. – Я сгораю от нетерпения… мои глаза плачут, а глаза моего отца кровоточат…

– Мы все из разных кантонов: ты, Вернер, из Швица; ты, Мельхталь, из Унтервальдена; я из Ури. Так давайте же каждый выберем среди наших друзей по десять человек, на которых мы могли бы положиться, и соберемся все вместе на Рютли… Все во власти Господа! А тридцать человек стоят целой армии, когда сплоченно, рука к руке, идут к одной цели.

– А когда мы соберемся? – спросил Мельхталь.

– В ночь с воскресенья на понедельник, – ответил Вальтер Фюрст.

– Мы будем там! – в один голос ответили Вернер и Мельхталь.

И трое друзей расстались.

XXX
КОНРАД ФОН БАУМГАРТЕН

В числе десяти жителей кантона Унтервальден, которым предстояло отправиться вместе с Мельхталем на поляну Рютли в ночь на 17 ноября, был юноша из Вольфеншиссена по имени Конрад фон Баумгартен; он только что женился по любви на самой красивой девушке из Альтцеллена и наслаждался своим счастьем, так что лишь стремление видеть свой край свободным заставило его присоединиться к заговорщикам.

Не желая волновать молодую жену, он скрыл от нее истинную причину своего ухода и, притворившись, что неотложное дело призывает его в Бруннен, вечером 16-го объявил ей, что ему предстоит уехать из дома и что он вернется только на следующий день. Молодая женщина побледнела.

– Что с вами, Розхен? – спросил Конрад. – Не может быть, чтобы столь незначительное событие произвело на вас такое впечатление.

– Конрад, – промолвила молодая женщина, – не могли бы вы отложить ваше дело?

– Это невозможно!

– Не могли бы вы взять меня с собой?

– Это невозможно!

– Ну что ж, тогда идите.

Конрад посмотрел на молодую жену:

– Ты ревнуешь, бедное дитя?

Розхен печально улыбнулась.

– Да нет, этого не может быть, – продолжал Конрад. – Наверно, что-то произошло и ты от меня это скрываешь?

– Возможно, мои опасения напрасны, – ответила Розхен.

– Но чего же ты боишься в этом селении, среди наших родных и друзей?

– Ты знаешь нашего молодого сеньора, Конрад?

– Да, разумеется, – ответил Конрад, сдвинув брови. – И что же?

– Так вот, он видел меня в Альтцеллене еще до того, как я стала твоей женой.

– И он влюбился в тебя?! – вскричал Конрад, сжав кулаки и пристально глядя на Розхен.

– Так он мне сказал.

– Тогда?

– Да. Я забыла об этом случае, но вчера я повстречалась с ним на дороге в Штанс, и он повторил мне то же самое.

– Так-так, – пробормотал Конрад. – Распутные сеньоры!.. Значит, одной моей любви к родине недостаточно? Вы хотите, чтобы к ней присоединилась еще и моя ненависть к вам? Поторопитесь же тогда совершить новые преступления, за которые вы поплатитесь головой: день отмщения близок.

– Кому ты грозишь? – обратилась к нему Розхен. – Разве ты забыл, что он хозяин этого края?

– Да, хозяин для своих вассалов, своих рабов и своих слуг, но я, Розхен, свободен по своему положению; я гражданин города Штанса, я хозяин своих земель и своего дома, и, хотя у меня нет права, как у него, вершить в них суд, я имею право на то, чтобы со мной обращались по справедливости.

– Теперь ты видишь, Конрад, что у меня есть причина для страха.

– Да.

– Значит, ты не покинешь меня?

– Я дал слово, и я должен его сдержать.

– Но тогда ты позволишь мне сопровождать тебя?

– Я уже сказал тебе, что это невозможно.

– Господи, Боже мой! – прошептала Розхен.

– Послушай, – произнес Конрад, – возможно, мы напрасно страшимся; я никому не говорил, что мне предстоит уйти, и, следовательно, никто об этом не знает. Уже завтра в полдень я вернусь. Все будут думать, что я рядом с тобой, и никто не осмелится оскорбить тебя.

– Да хранит нас Господь!

Конрад поцеловал Розхен и ушел.

Как уже говорилось, встреча состоялась на Рютли, и на нее явились все без исключения.

Именно там, на этом небольшом ровном участке земли, на этой тесной поляне, окруженной кустарником, у подножия скал Зелисберга, в ночь на 17 ноября 1307 года земля дала небесам одно из самых величественных своих представлений: три человека поклялись своей честью вернуть, рискуя жизнью, свободу целому народу. Вальтер Фюрст, Вернер Штауффахер и Мельхталь протянули руки и дали клятву перед лицом Господа, перед которым короли и народы равны, жить и умереть во имя своих братьев; браться за все и сносить все сообща; не терпеть более обид и насилия, но не допускать несправедливости; с уважением относиться к правам и собственности графа Габсбурга; не чинить никакого вреда имперским наместникам, но положить конец их тирании. Принеся клятву, они попросили Господа дать знать, угодна ли ему их клятва, сотворив в знак этого какое-нибудь чудо. В тот же миг три родника забили у ног трех вождей. И тогда заговорщики воздали хвалу Господу и, воздев все, как один, руку к небу, в свою очередь дали твердое обещание восстановить свободу. Свой замысел собравшиеся решили исполнить в ночь на 1 января 1308 года; затем, поскольку близился рассвет, они разошлись: каждый вернулся в свою долину и в свою хижину.

Как ни торопился Конрад, был уже полдень, когда он, выйдя из Далленвиля, увидел селение Вольфеншиссен и рядом с селением дом, где ждала мужа Розхен; все выглядело спокойным. Опасения Конрада тотчас утихли, его сердце перестало взволнованно биться, и он остановился, чтобы перевести дух. Но в этот миг ему почудилось, будто он услышал свое имя, донесшееся до него с дуновением ветра. Он вздрогнул и продолжил путь.

Несколько минут спустя ему во второй раз послышалось, что кто-то его зовет. Он задрожал: в голосе звучала мольба о помощи, и ему показалось, что он узнал голос Розхен. Звуки доносились со стороны дороги, и Конрад помчался к селению.

Не успел он сделать и двадцати шагов, как заметил, что навстречу ему бежит какая-то обезумевшая женщина с растрепанными волосами; едва увидев Конрада, она простерла к нему руки, произнесла его имя и без сил упала посреди дороги. Конрад одним прыжком подскочил к ней: он узнал Розхен.

– Что с тобой, любовь моя?! – воскликнул он.

– Бежим, бежим! – прошептала Розхен, пытаясь встать.

– Но почему мы должны бежать?

– Потому что он пришел, Конрад, он пришел, когда тебя не было…

– Он пришел!..

– Да… и, воспользовавшись твоим отсутствием и тем, что я была одна…

– Говори же! Говори!

– … он потребовал, чтобы я приготовила ему баню…

– Наглец!.. И ты повиновалась?..

– Что я могла поделать, Конрад? Он заговорил о своей любви… обнял меня… И тогда я убежала, призывая тебя на помощь… Я мчалась, словно безумная… А затем, едва я увидела тебя, силы мне изменили, и я вдруг упала, будто земля ушла у меня из-под ног.

– А где он?

– У нас дома… в бане…

– Безумец! – воскликнул Конрад, стремглав бросившись в сторону Вольфеншиссена.

– Что ты задумал, несчастный?..

– Жди меня, Розхен, я вернусь…

Розхен упала на колени, протянув руки вслед Конраду. Так она оставалась с четверть часа, неподвижная и безмолвная, словно статуя Мольбы; затем, внезапно вскрикнув, она вскочила: появился Конрад, он был бледен и держал в руках окровавленный топор.

– Бежим, Розхен! – в свою очередь воскликнул он. – Бежим, ибо мы будем в безопасности только на другой стороне озера. Бежим, держась в стороне от дорог и тропинок… обходя города и селения; бежим, если ты не хочешь, чтобы я умер со страха, но не за свою жизнь, а за твою!..

При этих словах он увлек ее за собой, и, сойдя с дороги, они помчались через луг.

Розхен не была тем хрупким и нежным цветком, что растут в наших городах; в ней текла кровь горцев, она с достоинством и бесстрашием умела смотреть опасности в лицо, ей были привычны и солнечный жар, и трудности дороги. Вскоре Конрад и Розхен добрались до подножия горы. Конрад хотел было передохнуть, но Розхен указала ему на красный от крови топор и спросила:

– Чья это кровь?

– Его… – ответил Конрад.

– Бежим! – вскричала Розхен и бегом бросилась дальше.

Они углубились в самую чащу леса, взбираясь на горные склоны по тропинкам, известным лишь охотникам. Еще несколько раз Конрад хотел остановиться, чтобы передохнуть, но Розхен тотчас возвращала ему присутствие духа, уверяя, что она не испытывает усталости. Наконец, за полчаса до наступления ночи, они добрались до вершины одного из продолжений Ротштокского хребта. Туда к ним доносилось блеянье овечьих стад, возвращавшихся из Зедорфа в Бауэн, а позади этих двух селений их взору открывалось лежащее в глубине долины Фирвальдштетское озеро, спокойное и ясное, словно зеркало. При виде этой картины Розхен хотела идти дальше, но ее воля превосходила ее силы: после первых же шагов она покачнулась на ногах. Тогда Конрад настоял, чтобы она отдохнула несколько часов, и приготовил ей ложе из листьев и мха, на котором она уснула, в то время как он бодрствовал возле нее, охраняя ее сон.

Конрад слышал, как постепенно затихли все звуки в долине, видел, как один за другими погасли все огни, которые казались звездами, упавшими на землю. Затем гармоничные звуки природы сменили разноголосый людской гомон, а сверкающие россыпи звездной пыли, вздымающейся при каждом шаге Господа, – мимолетный свет, зажженный рукой смертных; горы, как и океан, обладают тысячами голосов, которые в ночной тиши внезапно исходят от поверхности озер, из чащи леса или из бездонных расселин ледников. В перерывах, когда эти голоса смолкают, слышен непрестанный шум водопадов или громовой грохот лавин. Природа говорит с горцем на том возвышенном языке, какой ему понятен, и на ее звуки он отвечает либо криками ужаса, либо благословениями – в зависимости от того, что они ему предвещают: покой или бурю.

И потому Конрад с беспокойством следил за тем, как туман, заставивший потускнеть гладь озера, начал подниматься от его поверхности и, медленно заполняя долину, стал густым облаком окутывать снежную вершину Аксенберга. Не раз уже он с беспокойством обращал взгляд к той точке небосвода, где должна была взойти луна, и вот она показалась, но тусклая, в белесоватой дымке, затмевавшей ее бледное сияние; время от времени задувал ветер, принося с собой влажные запахи земли, и тогда Конрад поворачивался к западу, втягивал их ноздрями, словно ищейка, и чуть слышно шептал:

– Да-да, я узнаю вас, вестники бури, и благодарю вас: ваше предупреждение не останется без внимания.

Наконец, очередной порыв ветра принес с собой первые испарения, поднявшиеся с поверхности Нёвшательского озера и с болот Муртена. Конрад понял, что настало время уходить, и наклонился к Розхен.

– Любимая, – прошептал он ей на ухо, – ничего не бойся: это я разбудил тебя.

Розхен открыла глаза и обвила руками шею Конрада.

– Где мы? – спросила Розхен. – Мне холодно.

– Надо идти, Розхен; надвигается буря, и у нас едва хватит времени, чтобы добраться до грота Рикенбах, где мы найдем укрытие; когда же она пройдет, мы спустимся в Бауэн, где кто-нибудь из лодочников согласится переправить нас в Бруннен или в Зиссиген.

– Но не потеряем ли мы драгоценное время, Конрад? Не лучше ли прямо сейчас отправиться на берег озера? Вдруг за нами идет погоня?!..

– С таким же успехом они могут искать след серны или орла, – пренебрежительно ответил Конрад. – Не беспокойся на этот счет, бедное дитя. Но вот и гроза! Бежим!

И в самом деле, вдали послышался удар грома; его раскаты отдались во всех изгибах долины и затихли на голых склонах Аксенберга.

– Ты прав, – сказала Розхен, – нельзя терять ни минуты. Бежим, Конрад, бежим!

С этими словами они взялись за руки и помчались так быстро, как это позволяли неровности почвы, к гроту Рикенбах.

Между тем ураган разразился, как только забрезжили первые лучи солнца, и теперь грохоча приближался. Каждые несколько минут молнии прорезали небо; облака, нависая прямо над головой беглецов, на мгновение закрывали от них долину, а затем стремительно скользили вдоль горы, обдавая их пронизывающим влажным холодом, от которого на лбу у них стыл пот. Внезапно, в один из тех коротких промежутков тишины, когда природа будто собирается с силами, чтобы продолжить начатую ею битву, вдали послышался лай охотничьей собаки.

– Напфт! – вскричал Конрад, внезапно останавливаясь.

– Он сорвался с цепи и, воспользовавшись свободой, охотится в горах, – откликнулась Розхен.

Конрад знаком велел ей замолчать и прислушался с напряженным вниманием горца и охотника, привыкшего по малейшему признаку предугадывать и спасение, и гибель. Лай раздался вновь, и Конрад вздрогнул.

– Да-да, Напфт вышел на охоту, – прошептал он, – но знаешь ли ты, какую дичь он выслеживает?

– А разве нам это важно?

– А разве не важна жизнь для тех, кто бежит, чтобы ее спасти? За нами гонятся, Розхен; верно, сам дьявол надоумил этих демонов: не зная, где меня отыскать, они отвязали Напфта и доверились его инстинкту.