Текст книги "Виски со льдом (СИ)"

Автор книги: Байки Седого Капитана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)

Герцог Сигизмунд, получив такие известия, принял деньги, предложенные ему от имени короля Франции городами Страсбург и Базель, известил герцога Карла, что он имеет в своем распоряжении средства, необходимые для возмещения долга, и, не дожидаясь ответа, направил Германа фон Эптингена с двумя сотнями конников в Фер-ретт, чтобы вновь вступить во владение своими землями. Новый ландфогт был принят с радостью, и весь край немедленно перешел под власть своего прежнего сеньора. Все эти события произошли перед Пасхой, так что здешние жители отпраздновали вместе освобождение своих земель и воскресение Иисуса Христа.

Тем временем тот, из-за кого произошла вся эта смута, Петер фон Хагенбах, был переведен из дома бургомистра в башню. Едва стало известно об этом аресте, как во всех городах единодушно зазвучали громкие голоса, требующие суда над Хагенбахом. Эрцгерцог обещал, что такой суд состоится, и, чтобы провести его по всем правилам, решил, что судьи, избранные из самых достойных и мудрых граждан, посланцы Страсбурга, Кольмара, Шлетт-штадта, Фрайбурга-им-Брайсгау, Базеля, Берна и Золотурна, соберутся в Брайзахе, где будет рассматриваться дело; к этим судьям, представляющим буржуазию, он прибавил шестнадцать дворян, представляющих знатное сословие.

Слух об этом суде разнесся повсюду, и названные нами города послали не только двух судей, которым предстояло судить обвиняемого, но и часть своего населения: эти посланцы должны были присутствовать на судебном разбирательстве. Из своей тюремной камеры, расположенной под сводами ворот, узник слышал, как они проходили, и спросил, кто эти люди. Тюремщик ответил, что это довольно плохо одетые рослые мужчины, очень сильные на вид, сидящие верхом на лошадях с короткими ушами; при этих словах Хагенбах воскликнул:

– О Господи, Боже мой, это швейцарцы, с которыми я так дурно обращался! Господи, Боже мой, сжалься надо мной!

Четвертого мая за Хагенбахом пришли, чтобы подвергнуть его пытке; наместник выдержал ее, будучи сильным и храбрым человеком, и ничего не сказал, помимо того, что он был лишь исполнителем полученных приказов и что, поскольку его единственным судьей и единственным повелителем был герцог Карл Бургундский, он не признает другого.

Когда допрос с пристрастием был окончен, обвиняемого повели на площадь, где заседали судьи; помимо самих судей, там находились также обвинитель и защитник; на вопросы судей Хагенбах отвечал то же, что он говорил тем, кто его пытал; тогда обвинитель поднялся и потребовал смертного приговора. В ответ защитник выступил за сохранение ему жизни; затем, когда были проведены допросы и выслушаны речи обвинителя и защитника, его снова увели; после этого судьи двенадцать часов продолжали совещаться. Наконец, в семь часов вечера они велели снова привести его, и на городской площади, перед тридцатью тысячами слушателей, под сводом неба и взором Господа, суд огласил приговор, осуждающий Петера фон Хагенбаха на смертную казнь. Подсудимый выслушал приговор, не дрогнув ни одним мускулом лица, и попросил о единственной милости – чтобы ему отсекли голову. Совершить эту казнь вызвались восемь заплечных мастеров, ведь города посылали не только зрителей и судей, но и палачей. Суду надо было лишь сделать выбор: предпочтение было отдано палачу из Кольмара, так как он был самым умелым.

Тогда в свою очередь поднялись шестнадцать дворян, и самый старый и самый безупречный из них потребовал от имени ордена и ради его чести, чтобы мессира Петера фон Хагенбаха лишили рыцарского достоинства и соответствующих почестей. Тотчас же Каспар Хуртер, герольд империи, подошел к краю помоста и сказал:

– Петер фон Хагенбах, мне чрезвычайно горестно, что вы так плохо распорядились своей земной жизнью, а потому сегодня вам придется во имя чести нашего ордена лишиться рыцарского достоинства; ибо ваш долг состоял в том, чтобы вершить правосудие, ибо вы дали клятву защищать вдов и сирот, ибо вы обязались уважать женщин и девушек и чтить святых отцов, а вместо этого, напротив, умножая скорби Господа и губя свою душу, вы совершили все те преступления, каким вы должны были воспрепятствовать или, хотя бы, за какие вы должны были покарать.

И поскольку вы таким образом отступились от благородного рыцарского ордена и принесенных клятв, присутствующие здесь сеньоры поручили мне лишить вас всех знаков отличия; но, не видя их на вас в настоящую минуту, я ограничусь тем, что объявлю вас недостойным звания рыцаря Святого Георгия, во имя которого вы были приняты в орден и удостоились чести носить рыцарскую перевязь.

Затем, после минуты молчания, Герман фон Эптинген, наместник эрцгерцога, в свою очередь приблизился к приговоренному и сказал ему:

– На основании решения, только что лишившего тебя звания рыцаря, я срываю с тебя орденское ожерелье, золотую цепь, забираю у тебя кольцо, кинжал и латную рукавицу; я ломаю твои шпоры и бью тебя по лицу, как подлеца.

При этих словах он дал ему пощечину, а после этого, обернувшись к суду и присутствующим, продолжил:

– Рыцари и все те, кто желает обрести рыцарское достоинство, храните в памяти это прилюдное наказание: пусть оно служит для вас примером, а потому живите благородно и мужественно, опасаясь гнева Божьего, храня рыцарское достоинство и оберегая честь вашего имени.

После этого Герман фон Эптинген вернулся на свое место; Томас Шютц, судья из Энзисхайма, в свою очередь поднялся и, обратившись к палачу, сказал:

– Этот человек – ваш; поступайте с ним так, как решил суд.

После того как эти слова были произнесены, судьи и рыцари сели на коней и народ последовал за ними. Впереди всего этого эскорта, между двумя священниками, шагал Петер фон Хагенбах; он шел навстречу смерти как солдат и христианин – со спокойным лицом и обращенным к Господу сердцем. Подойдя к тому месту, где должна была состояться казнь (этим местом был большой луг у городских ворот), он твердой поступью поднялся на эшафот, знаком попросил палача подождать, пока все займут свои места, чтобы лучше видеть происходящее, а затем в свою очередь возвысил голос и произнес:

– Мне не жаль ни моего тела, которое сейчас умрет, ни моей крови, которая сейчас прольется; я сожалею лишь о несчастьях, которые принесет моя смерть, ибо я знаю монсеньора Бургундского: он не оставит этот день без отмщения. Что же касается вас, чьим управителем я был в течение четырех лет, забудьте то, что я заставил вас выстрадать из-за недостатка мудрости или по злобе; помните лишь, что и я был человеком, и помолитесь обо мне.

С этими словами он поцеловал крест, протянутый ему священником, и подставил голову палачу, который отсек ее одним ударом.

После того как казнь свершилась, эрцгерцог Сигизмунд, маркграф Баденский, города Страсбург, Кольмар, Хагенау, Шлеттштадт, Мюльхаузен и Баден вступили в переговоры со Швейцарской лигой и, объединившись против общей опасности, заключили союз на десять лет.

А затем вельможи империи, пересекая в качестве союзников ту самую Швейцарию, врагами которой они были на протяжении ста пятидесяти лет, верхом доехали до Цюриха, переплыли на лодке озеро и среди стечения огромной толпы людей, примчавшихся из городов и спустившихся с гор, с благоговением отправились помолиться в Айнзидельн, в монастырь Богоматери отшельников.

Вот какие новости узнал герцог Бургундский в Нанси, а король Людовик – в Лионе; первому принес их Стефан фон Хагенбах, прибывший туда, чтобы просить герцога отомстить за брата, а второму – Никлаус фон Дисбах, приехавший просить помощи от имени Лиги.

LXII
ЗАХВАТ ЗАМКА ГРАНСОН

Король Франции поспешил заключить договор со швейцарцами: он обязался оказывать им помощь и поддержку в их войнах против герцога Бургундского и выплачивать им в своем городе Лионе двадцать тысяч ливров в год; швейцарцы, со своей стороны, отдавали в его распоряжение определенное количество солдат.

Почти одновременно с посольством к Людовику Французскому швейцарцы направили послов к Карлу Бургундскому, но, в отличие от короля, герцог принял посланцев крайне дурно и заявил швейцарцам, что они должны быть готовы встретить его, ибо он собирается пойти на них войной, используя всю свою мощь. Выслушав эту угрозу, старейший из послов спокойно поклонился и сказал герцогу: – Вы ничего не выиграете, выступив против нас, ваша светлость: наша страна сурова, бедна и земля ее неплодородна; те из нас, кто попадет к вам в плен, не смогут заплатить богатый выкуп, ведь на ваших шпорах и сбруе ваших лошадей золота и серебра больше, чем вы соберете по всей Швейцарии.

Но герцог уже принял решение, и 11 января он покинул Нанси, чтобы встать во главе своей армии; это было войско, достойное короля, и мощь его заставила бы затрепетать любого европейского монарха, которому вздумалось бы объявить войну Карлу Бургундскому: герцог привел с собой тридцать тысяч человек из Лотарингии, граф де Ромон присоединился к нему с четырьмя тысячами савояров, а шесть тысяч солдат, прибывших из Пьемонта и Миланского герцогства, дожидались его у границ Швейцарии; вместе с теми, кто пришел из других краев и говорил на других языках, войско герцога насчитывало, по словам Коммина, пятьдесят тысяч человек, и даже больше. Под командованием Карла Бургундского находились сын короля Неаполя, Филипп Баденский, граф де Ромон, герцог Клевский, граф де Марль и сир де Шатель-Гийон; за ним следовали обозы, которые своим великолепием напоминали те, какие были у древних азиатских царей, шедших уничтожать спартанцев, этих швейцарцев древнего мира. В обозах герцога везли его походную часовню и его шатер; все священные сосуды этой часовни были из золота, в ней находились двенадцать серебряных скульптур, изображающих апостолов, хрустальная рака святого Андрея, великолепные четки герцога Филиппа Доброго, часослов, украшенный драгоценными камнями, а также остенсорий изумительной работы и неисчислимой стоимости; что же касается шатра, то он был украшен гербом герцога, выложен мозаикой из жемчуга, сапфиров и рубинов, обтянут красным бархатом, расшитым узорами в виде вьющегося плюща с золотыми листьями и жемчужными ветвями, а свет попадал туда сквозь расписные витражи в обрамлении из золота. Именно в этом шатре хранились доспехи герцога, его мечи и кинжалы, эфесы которых сверкали сапфирами, рубинами и изумрудами, его копья, наконечник которых был из золота, а рукоять – из слоновой кости и черного дерева, вся его столовая посуда и его драгоценности, его печать, весившая две марки, его цепь ордена Золотого Руна, его собственный портрет и портрет его отца; именно в этом шатре, где днем герцог принимал королевских послов, восседая на троне из чистого золота, по вечерам, возлежа на львиной шкуре, он слушал, как ему читают по великолепной рукописи историю Александра Македонского, и при этом он сам и вельможи его двора словно становились на место победителя Пора и полководцев, которым предстояло после смерти македонского царя разделить между собой созданную им державу. Однако любимым героем герцога был Ганнибал, и если, по его словам, он не положил сочинение Тита Ливия в золотую шкатулку, как это сделал Александр Македонский с поэмой Гомера, то лишь потому, что все рассказанное Титом Ливием он хранил в своем сердце, а оно было самым достойным дарохранилищем из всех существующих в христианском мире.

Вокруг часовни и королевского шатра, в котором службу несли оруженосцы, пажи и лучники в блистающих позолотой одеждах, выстроились четыреста палаток, где жили все его придворные и все его слуги; далее расположились солдаты, которым пришлось встать лагерем, а так как их было очень много и погода еще стояла суровая, они, чтобы согреться, предавали огню соседние деревни; наконец, чтобы удовлетворять нужды и похоть этого множества людей, за ними следовали в количестве шести тысяч торговцы провизией, вином и гипокрасом, а также продажные девки. Слух об этом несметном войске, распространившийся по долинам Юры, очень скоро достиг и Альпийских гор. Старый граф Нёвшательский, маркграф Рудольф, сын которого, Филипп Баденский, находился в армии герцога и который был союзником швейцарцев, с высоты Хазенматта и Рётифлуэ увидел, как продвигается вперед вся эта мощь; он немедленно собрал пятьсот своих подданных, разместил гарнизоны в замках, господствующих над горными проходами, передал свой город Нёвшатель в руки участников Лиги и отправился в Берн, где конфедераты создали штаб совместных действий. Жители Берна, услышав новости, которые доставил им граф Нёвшательский, поняли, что нельзя терять время: они тут же отправили послания своим союзникам по Швейцарской лиге и своим новым сторонникам в Германии, обращаясь к ним с просьбой о помощи и подкреплении.

"Подумайте, – взывали они к немцам, – мы говорим на одном языке и являемся частью одной империи, ибо, хотя и сражаясь за нашу независимость, мы не считаем себя отделенными от императора; к тому же, в настоящую минуту у нас общая цель: речь идет о том, чтобы оградить Германию и империю от человека, у которого ум не знает никакого покоя, а желания не имеют никакого предела. Если мы окажемся побежденными, он захочет подчинить себе и вас. Так пришлите нам конников, аркебузиров, лучникову пороху пушки и кулевринЫу чтобы мы могли избавиться от него. Впрочем, у нас есть сильная надежда, что дело не затянется и все закончится благополучно".

Когда письма были отправлены, Никлаус фон Шарнах-таль, бургомистр Берна, направился в Муртен с десятью тысячами человек: это были все силы, какие к тому времени сумели собрать швейцарцы.

Тем временем граф де Ромон вступил на земли Конфедерации, следуя через Жунь, который швейцарцы оставили без обороны; затем он тотчас двинулся на Орб, откуда швейцарцы тоже добровольно отступили еще до его появления; наконец, дойдя до Ивердона, он осадил этот город, расположенный на юго-западной оконечности Нёвшательского озера, и готовился взять его на следующий день штурмом, как вдруг ночью к нему в палатку привели мо-наха-францисканца: явившись от имени сторонников герцога Бургундского и тех горожан Ивердона, которые сожалели о том, что им пришлось оказаться под швейцарским владычеством, он предложил графу способ проникнуть в город. Этот способ легко было объяснить, а еще проще осуществить: два дома сторонников бургундцев прилегали к крепостному валу, а их подвалы примыкали к городской стене, так что достаточно было пробить в ней дыру и через эту дыру провести людей графа де Ромона.

Предложение было принято, и в ночь с 12 на 13 января, в то время, когда весь гарнизон, за исключением часовых и стражников, спал крепким сном, солдат графа де Ромона провели в город, и они тут же разбежались по улицам, крича:

– Бургундия! Бургундия! Город взят!

Под эти крики и сопровождавшие их звуки труб город наполнился смятением: швейцарцы полуголыми выбегали из домов, а бургундцы стремились ворваться туда; на улицах, на порогах домов и внутри жилищ происходили стычки. Наконец, благодаря ночному паролю, громко повторенному на языке, который враги не понимали, швейцарцам удалось собраться на площади, и оттуда, под предводительством Ганса Шюрпфа из Люцерна, длинными копьями прокладывая себе путь сквозь ряды бургундцев, они отступили к замку, куда их впустил командовавший там Ганс Мюллер из Берна.

Граф де Ромон преследовал их по пятам; он приступил к осаде замка, в котором вскоре должен был начаться голод, ибо, помимо того, что там и так было довольно плохо с провизией, а пополнить ее запасы солеными продуктами не хватило времени, новое подкрепление гарнизона, только что вошедшее в крепость, должно было быстро израсходовать то немногое, что там оставалось. Однако швейцарцы не утратили мужества: они сломали те здания, без которых в крепости вполне можно было обойтись, перетащили их обломки на крепостные стены и, когда граф де Ромон решил предпринять штурм, обрушили на солдат этот смертоносный град, подобный тому, какой Господь наслал на аморреев. Тогда граф де Ромон, увидев, что взобраться на стены невозможно, дал приказ до краев наполнить рвы соломой, фашинами и целыми соснами, а затем, когда крепость оказалась окружена этими горючими материалами, велел поджечь их, и менее чем через полчаса крепость была опоясана пламенем, над которым едва возвышались верхушки самых высоких башен.

Даже сами бургундцы смотрели на это зрелище с некоторым страхом, как вдруг ворота крепости открылись, подъемный мост опустился прямо посреди пламени, словно образовав проход через Тартар, и весь гарнизон ринулся на зрителей, которые, нисколько не ожидая этой вылазки, обратились в беспорядочное бегство, унося с собой раненого графа де Ромона. И тогда одна часть осажденных, не теряя времени, принялась гасить пламя, а другая устремилась в город: солдаты заходили в дома и поспешно подбирали продовольствие, оставленное врагами; в крепость они вернулись с пятью пушками и тремя повозками пороха. На следующий день бургундцы, еще не оправившиеся от этого внезапного нападения, услышали, как осажденные громко кричат от радости, и в то же самое время увидели, как по дороге из Муртена подходит подкрепление, которое Никлаус фон Шарнахталь отправил на помощь гарнизону. Они решили, что эти люди – авангард армии конфедератов, и, опасаясь оказаться зажатыми между двух огней, покинули Ивердон. Жители города, которые сердцем были с бургундцами, последовали за армией. На следующий день весь город был предан огню, и при свете этого огромного пожара швейцарцы с их артиллерией, развевающимися знаменами и трубачами впереди отступили в замок Грансон, который решено было защищать до последней крайности.

Едва они заперлись там, как прибыла армия герцога Бургундского: он покинул Безансон 6 февраля, 11-го прибыл в Орб и задержался там на несколько дней, а утром 19-го встал лагерем под Грансоном, решив осадить замок. В тот же день герцог предпринял штурм, в ходе которого он был отброшен и потерял двести человек; через пять дней он приказал вновь идти на приступ и продвинулся, несмотря на то, что осажденные использовали метательные орудия, до подножия крепостной стены, к которой по его приказу уже стали приставлять лестницы, как вдруг швейцарцы открыли ворота, выскочили оттуда, как они это сделали в Ивердоне, опрокинули лестницы и убили четыреста бургундцев. После этого герцог изменил план: он разместил на окружающих высотах батареи и подверг замок сокрушительному обстрелу. В этих бедственных обстоятельствах командующий гарнизоном Георг фон Штайн тяжело заболел; командир артиллерии Иоганн Тиллер был убит возле кулеврины, которую он лично нацеливал, а пороховой склад, то ли вследствие неосторожности, то ли в результате предательства, загорелся и взорвался; в итоге гарнизон оказался в таком отчаянном положении, что два человека, проявляя самопожертвование, ночью вышли из крепости, вплавь, среди бургундских лодок, перебрались через озеро и примчались в Берн, чтобы просить помощи от имени гарнизона Грансона.

Но они прибыли слишком рано: члены старых лиг еще не откликнулись на призыв собратьев, а помощь от империи еще не пришла. В Берне оставалось лишь небольшое ядро армии, командовать которым назначили Никлауса фон Шарнахталя. Малейшая неосторожность могла разбить всякую надежду, опиравшуюся на это маленькое войско, готовое принести себя в жертву, но не для защиты замка, а во имя спасения родины. Так что власти Берна ограничились тем, что снарядили обоз с продовольствием и боеприпасами. Этот обоз прибыл в Эставайе; однако город Грансон был блокирован как со стороны озера, так и со стороны суши, и Генрих Диттлингер, командовавший этой бесполезной операцией, издалека увидел наполовину разрушенную крепость, заметил сигналы бедствия, но, располагая лишь слабым эскортом, не решился оказать какую бы то ни было помощь осажденным.

Гарнизону, на короткое время вновь обретшему мужество, такое бессилие братьев, неспособных поддержать их, нанесло страшный удар. После этого среди военачальников начались разногласия: Иоганн Вилер, сменивший Георга фон Штайна, требовал сдаться, тогда как Ганс Мюллер, комендант Ивердона, который все еще командовал своим отважным гарнизоном, так успешно державшим оборону, отдал категорический приказ не открывать без согласия союзников ни ворот, ни потерну.

Тем временем, пока шли эти споры, в крепость явился от имени маркграфа Филиппа Баденского некий бургундский дворянин, предложивший гарнизону почетные условия капитуляции; этот человек был местного происхождения, говорил по-немецки, и общность языка расположила гарнизон в пользу посланца; когда он изложил свои доводы, беспокойство, вызванное его появлением, переросло в страх. По его словам, Фрайбург был предан огню и мечу и всех горожан, от стариков, стоявших на пороге могилы, до младенцев, спавших в колыбели, беспощадно вырезали, а вот жителей Берна, которые смиренно попросили у монсеньора пощады и на серебряном блюде преподнесли ему ключи от своего города, напротив, не тронули; что же касается немцев с берегов Рейна, то они разорвали союз с конфедератами, и потому рассчитывать на них больше не стоило. Солдаты гарнизона, безусловно, многое совершили в Ивердоне и в Грансоне для своей личной славы и для блага своего отечества, которое им так и не удалось спасти; монсеньор глубоко восхищен мужеством защитников крепости и, вместо того чтобы наказать их за это, обещает им награды и почести. Все эти обещания обеспечены словом чести монсеньора Филиппа Баденского.

И тогда среди осажденных началось сильное брожение: Ганс Мюллер отстаивал свое мнение, заявляя, что лучше погибнуть под обломками замка, чем сдаться; он напоминал о Брие, лотарингском городе, где герцог давал такие же обещания и не сдержал их. Но его противник Иоганн Вилер отвечал ему, что на этот раз за выполнение условий договора ручается монсеньор Филипп; он доказывал, что невозможно сопротивляться такой огромной военной мощи, необозримо далеко заполнившей все поля, лощины и долины.

В это время несколько солдат, которых подговорили распутные девки, пробравшиеся из бургундского лагеря в город, взбунтовались и стали кричать, что пришло время сдаваться, ибо все средства обороны исчерпаны. Ганс Мюллер хотел было ответить им, но его голос перекрыл и заглушил ропот собравшихся. Вилер воспользовался этим моментом, чтобы добиться капитуляции: парламентеру выдали сто флоринов в надежде на его поддержку, и под его предводительством гарнизон, оставив оружие, вышел из замка и направился в лагерь, целиком положившись на милость герцога Бургундского.

Карл, услышав громкий шум в своем войске, тут же вышел на порог шатра и увидел, что к нему направляются восемьсот человек из Грансона.

– Святой Георгий! – воскликнул герцог при виде этого зрелища, которого он вовсе не ожидал. – Кто эти люди? Зачем они пришли и с какими вестями?

– Монсеньор, – произнес посланник, столь успешно исполнивший свою роковую миссию, – это гарнизон замка, явившийся для того, чтобы сдаться на вашу волю и вашу милость.

– Что ж, – ответил герцог, – воля моя состоит в том, что их повесят, а милость – в том, что им дадут время испросить прощения у Господа за их грехи.

Произнеся эти слова, он сделал знак, после которого пленников окружили, распределили по десять, пятнадцать и двадцать человек, связали им руки за спиной и разделили всех на две группы: одну – для повешения, другую – для утопления. Гарнизон Грансона ожидала веревка, а гарнизон Ивердона должны были утопить.

Швейцарцам объявили приговор; они выслушали его спокойно, но едва он был произнесен, как Вилер упал на колени перед Мюллером и попросил у него прощения за то, что обрек его на смерть; Мюллер поднял его, поцеловал на глазах у всей армии, и никто больше не думал упрекать другого в своей смерти.

Вскоре появились жители Эставайе, с которыми швейцарцы очень плохо обошлись за три года до этого, а также жители Ивердона, чей город они недавно сожгли; эти люди пришли просить, чтобы им разрешили исполнить работу палачей, и их просьба была удовлетворена. Через час началась казнь.

Ушло шесть часов на то, чтобы повесить гарнизон Грансона на всех деревьях, окружавших крепость, и некоторые из них склонились под тяжестью десяти-двенадцати трупов; затем, когда расправа закончилась, герцог сказал:

– Топить будем завтра: нельзя получать все удовольствия в один день.

На следующий день, после завтрака, герцог сел в богато украшенное судно – на нем были ковры, бархатные подушки и расшитые паруса, а на его мачте развевался стяг Бургундии; оно находилось в центре большого круга, образованного сотней других лодок, которые были заполнены лучниками; в этот круг привозили пленников и одного за другим сбрасывали в озеро, а когда они всплывали на поверхность, их добивали ударами весел или стреляли по ним из лука.

Все они погибли мученической смертью, и ни один не попросил пощады; их было более семисот.