Текст книги "Виски со льдом (СИ)"

Автор книги: Байки Седого Капитана

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

XLVI
ЦЮРИХ

На следующий день я довольно рано вошел в комнату сэра Уильямса и нашел его глубоко опечаленным. Вчерашнее лекарство произвело действие, прямо противоположное тому, какого я ожидал. У сэра Уильямса пунш вызвал грусть, и мне ничего не оставалось, как оставить его в покое, не мешая ему погибать от тоски.

– О! – воскликнул он, заметив меня и протягивая ко мне руки. – Это вы, дорогой друг, так вы не покинули меня?

– Как это покинул? Мне кажется, что я, напротив, вытащил вас из-под стола, когда от переизбытка ваших несчастий вы свалились со стула, а затем осторожно уложил на кровать и пожелал вам на эту ночь приятных снов, которым суждено было бы сбыться. Большего я сделать не мог.

– Нет, вы могли сделать больше и вы это только что сделали: вы могли вернуться сегодня утром, чтобы навестить меня, и вы вернулись. Согласны ли вы продолжить путешествие вместе со мной?

– Что значит, согласен ли я?! Да вне всякого сомнения. Прежде всего, у вас великолепная коляска; кроме того, когда вы не стесняетесь, вам свойственно бывать довольно остроумным, и, наконец, во всех других отношениях вы представляетесь мне превосходным спутником в дороге. Мы будем ехать столько времени, сколько нас выдержит земля, а когда она уже не сможет больше этого делать, что ж, нам придется сесть в лодку.

– Спасибо! Если и есть человек, способный спасти мне жизнь, то это вы!..

– Ни о чем другом и не мечтаю.

– Так мы уезжаем из Люцерна сегодня?

– Да, договорились, однако нам придется расстаться на некоторое время.

– Почему?

– Мне надо нанести визит.

– Я пойду с вами.

– Исключено, друг мой: я должен навестить славного парня, недавно дравшегося с одним из ваших соотечественников, который всадил ему две пули в грудь и которого он убил; так что, видите ли, в его нынешнем положении, заметив англичанина, он вполне способен, с учетом того, что вы довели до смерти его императора, натворить всяких бед.

– Понимаю.

– Так что поезжайте в Цуг; завтра я к вам там присоединюсь и останусь в вашем распоряжении на все время путешествия, если только вы поедете туда, куда я захочу.

– Я поеду куда угодно, ведь мне по сути никуда ехать не надо.

– Итак, решено, завтра встретимся в Цуге.

– А вы не выпьете со мной чаю?

– Конечно, но с условием, что я вас угощаю.

– Послушайте, – сказал мне сэр Уильямс, – я понимаю, что вы считаете необходимым, чтобы мы платили по очереди.

– Да, я придаю этому большое значение.

– Но у меня есть превосходный караванный чай, которого вы не найдете во всей Швейцарии.

– Против этого мне нечего возразить – давайте пить чай!

После того как мы выпили чай, сэр Уильямс проводил меня к гавани, и там мы в последний раз условились о встрече в Цуге; затем я и Франческо прыгнули в ожидавшую нас лодку. Двумя часами позже мы были в Кюс-нахте.

Я осведомился у хозяина гостиницы о здоровье раненого и выяснил, что тот был на пути к полному выздоровлению. Мне сказали, где его комната, я поднялся и, осторожно толкнув дверь, бесшумно вошел: Жолливе спал, лежа на кровати и опустив голову на руку сидевшей рядом с ним Катарины, бледность которой свидетельствовала о ее печали и бессонных ночах; я знаком попросил ее не будить больного и присел к столу, чтобы черкнуть записку. В это время он открыл глаза и узнал меня.

– Как, тысяча чертей! – воскликнул он. – Это вы, и меня не разбудили?! О чем ты только думаешь, Катарина? После моего отца и брата это мой лучший друг, поняла? Расцелуй его вместо меня, девочка моя, подведи к моей кровати и дай нам поговорить с минуту наедине, а потом, когда вернешься, не забудь принести чашку куриного бульона. Аппетит начинает возвращаться.

Катарина, скрупулезно исполняя приказы Жолливе, подставила мне свою щечку, подвела к возлюбленному и вышла.

– Значит, вы вспомнили обо мне? Это хорошо, благодарю вас за это, – произнес Жолливе. – Как видите, дело идет на поправку. Послушайте! А вы не останетесь здесь до свадьбы?

– До свадьбы? И кто же здесь женится?

– Я.

– И на ком?

– На Катарине.

– Что ж, примите мои поздравления, вы славный человек.

– Это самое меньшее, что я обязан сделать для нее после всех забот, которыми она меня окружила. Вы только представьте себе: она не ложилась в постель ни на одну ночь. Она спит прямо здесь, сидя в кресле, которое вы сейчас заняли, и опустив голову на мою подушку. Однако напрасно я говорю, что Катарина спит, это вовсе не так, потому что всякий раз, проснувшись, я застаю ее сидящей с открытыми глазами.

– А она счастлива, что вы приняли такое решение?

– Я пока еще ничего не сказал ей и все оставил при себе. Так вот, послушайте: через две недели, по словам врача, я встану на ноги, и через три недели можно будет устроить свадьбу. Останьтесь здесь до тех пор или возвращайтесь сюда к этому времени. Если надо подождать вас, мы подождем.

– Это невозможно, дорогой друг. Откуда мне знать, где я буду через три недели? Мне осталось провести в Швейцарии не более полутора месяцев, поскольку дела настоятельно призывают меня во Францию. Ведь у меня все обстоит иначе, чем у вас, и я не выставляю образцы своих пьес за границей: свой товар мне приходится сбывать дома.

– Подумаешь! Двумя неделями раньше или позже, какая разница? Да как же это: вы согласились быть секундантом на моей дуэли и отказываетесь быть шафером на моей свадьбе? И это при том, что стоит вам подождать всего лишь каких-нибудь пять или шесть месяцев, и вы сможете стать еще и крестным отцом. Послушай, Катарина, – продолжал Жолливе, обратившись к своей возлюбленной, вошедшей с чашкой в руке, – поддержи меня.

– В чем? – спросила Катарина.

– В том, чтобы он остался здесь до свадьбы.

– Какой свадьбы?

– До свадьбы Катарины Франц и Альсида Жолливе, которая, если не будет препятствий со стороны невесты, состоится не позже чем через месяц, слово чести.

Катарина вскрикнула, уронила чашку и, чуть не потеряв сознание, упала на кровать Жолливе.

– Ну же, ну же, что случилось? Мы сошли с ума?

– О! – воскликнула Катарина. – О! Так у моего ребенка будет отец!.. – И, соскользнув на колени, она обратилась к Жолливе: – Да благословят тебя небеса, Альсид, за твою доброту ко мне! Бог свидетель, я никогда ни о чем подобном тебя не просила, но Бог свидетель тому, что, если бы ты уехал, я бы умерла! О Господи, как ты велик, как добр и милосерден!

Катарина произнесла последние слова с такой безграничной признательностью, с таким глубоким волнением и таким взволнованным голосом, что у меня навернулись слезы на глаза. Что же касается Жолливе, то он хотел выглядеть сильным мужчиной, но чувства оказались сильнее, и он, рыдая, заключил Катарину в свои объятия.

– Прощайте, дети мои, – промолвил я, приблизившись к ним, – вам надо сказать друг другу тысячу слов, и я вас отставляю; будьте счастливы!

– Черт побери! – воскликнул Жолливе. – Клянусь, если вас не будет на свадьбе, мне чего-то будет недоставать.

– О! Возвращайтесь, – обратилась ко мне Катарина, – вы уже принесли мне счастье, ведь это при вас он сказал мне то, что вы сейчас услышали; приезжайте, и вы снова принесете мне счастье.

– Исключено, друзья мои; все, что я могу – это провести с вами остаток дня.

– Хорошо, – сказал Жолливе, примирившись с моим отказом, – из несостоятельного должника приходится вытягивать все что можно. Закажи обед, Катарина, и проследи, чтобы он был хорошим.

– Но тогда у нас еще есть время, и я прогуляюсь; оставайтесь вдвоем, через час я вернусь.

– Что ж, идите, ибо вы правы: нам необходимо на минуту остаться наедине.

Я вернулся в условленный час и провел остаток дня с этими славными молодыми людьми; не знаю, бились ли когда-нибудь под небесами два таких счастливых сердца, как сердца тех, кого я оставил рядом в этой убогой деревенской гостинице.

Покинув Кюснахт, я был вынужден ехать по уже известной мне дороге и снова преодолевать зажатый между скалами путь Вильгельма Телля; в Иммензее я попрощался с колыбелью швейцарской свободы и на лодке отправился в Цуг, прибыв туда через час. Остановился я в гостинице "Олень", где у нас с англичанином была назначена встреча, но, поскольку ему пришлось огибать озеро, следуя через Хам, он еще не приехал.

В ожидании сэра Уильямса я поднялся на террасу гостиницы, откуда открывался великолепный вид: вначале взор охватывал все озеро, блистающее в полдень, словно море огня, затем уходил вправо, в сторону равнинной Швейцарии, простиравшейся необозримо далеко за Хам и Буонас, а слева упирался в колоссальные громады Риги и Пилата, которые казались двумя великанами, охраняющими ущелье; затем, скользя между их подножиями, он углублялся в долину Зарнен, запертую перевалом Брюниг, над которым белыми зубцами взметнулись в небо покрытые снегом острые вершины горной цепи Юнгфрау.

С чувством глубокого смирения переведя взгляд от этой великолепной картины на главную дорогу, я заметил приближающуюся карету сэра Уильямса, которая выглядела весьма внушительно: в нее были впряжены его собственные лошади и управлял ею кучер в ливрее. Я тотчас привязал носовой платок к концу своего дорожного посоха и стал размахивать им, подавая сигнал; вскоре его заметили, и сэр Уильямс ответил на него тем, что приказал гнать лошадей крупной рысью. Спустя несколько минут он уже стоял рядом со мной; вслед за ним поднялся трактирщик – якобы для того, чтобы спросить нас, когда мы пожелаем обедать, но на самом деле ему хотелось рассказать нам, если мы окажемся расположены слушать его, о катастрофе, вследствие которой озеро поглотило часть города. Поскольку мы горели нетерпением услышать этот рассказ ничуть не меньше, чем он – поведать его нам, все быстро уладилось.

Зима 1435 года была такая холодная, что, за исключением водопада Шаффхаузена, Рейн замерз полностью от Кура до самого моря. Все озера, в которых вода была непроточной, покрылись слоем льда, и их поверхность стала такой же твердой, как у земли. Даже Констанцское озеро, самое большое из всех озер Швейцарии, можно было переехать верхом или на телеге; в еще большей степени это относилось к Цуге кому и Цюрихскому озерам, одно из которых составляет по площади лишь восьмую, а другое – четвертую его часть. В это время звери, обитавшие в горах, спустились в города, и власти запретили убивать дичь, за исключением волков и медведей. Так продолжалось примерно три месяца, но затем вдруг лед начал таять, и тогда жители города заметили, что в земле образовались глубокие трещины: они появились в нескольких местах, но особенно много их было в той его части, которая находилась ближе всего к берегу. К вечеру две улицы целиком и часть городских стен сошли со своего места, быстро сползли в озеро и скрылись под водой; шестьдесят человек, не поверивших, что нависшая над ними угроза столь серьезна, остались в своих домах, подвергшихся опасности, и скрылись под водой вместе с ними. В числе погибших оказались главный магистрат и вся его семья, кроме ребенка, которого нашли на следующий день: он, как Моисей, плыл в своей колыбели. Ребенок впоследствии стал ландманом кантона и сохранял это звание до восьмидесяти одного года. Хозяин гостиницы уверял нас, что в определенный час дня, когда солнце перестает заливать озеро своим огнем, в голубой и прозрачной воде, на глубине около сорока футов, еще можно увидеть развалины стен, один из обломков которых сохраняет очертания башни. В отношении этого факта мы вынуждены были положиться на слово трактирщика, так как наш взгляд, по-видимому, не был настолько острым, чтобы проникнуть в подобную глубину.

Поскольку, по утверждению самого хозяина, у нас еще оставалось целых два часа до обеда, мы употребили их на осмотр города и прежде всего посетили арсенал.

Как почти во всех арсеналах Швейцарии, здесь можно увидеть огромное количество оружия и любопытных доспехов, часть которых представляют собой историческую ценность: это те реликвии, за которыми неусыпно и втайне присматривают из любви к родине и которые пока еще не рассеялись по кабинетам коллекционеров-любителей и лавкам старьевщиков, раздосадованных тем, что они потерпели неудачу, столкнувшись с памятью, связывающей эти предметы с городом, где они находятся. Одна из этих реликвий – стяг Цуга, еще окрашенный кровью Петера Колина и его сына, погибших при защите города в 1422 году, в битве под Беллинцоной.

Покинув арсенал, мы вошли в церковь святого Освальда; в ней нет ничего примечательного, кроме скульптурной группы, а точнее, трех довольно безыскусных статуй: святой мученицы Христины, святой Апполонии и святой Агаты. Святая Апполония держит в руках клещи, в которых еще находится ее зуб, а святая Агата – книгу, на обложке которой она представляет благочестивым верующим две отрезанные у нее груди.

В нескольких шагах от этой церкви возвышается церковь святого Михаила, соседствующая с кладбищем. От самого Альтдорфа мне твердили о кладбище в Цуге. И в самом деле, я никогда не видел таких роскошных золотых крестов: складывалось впечатление, что перед тобой находится полковой оркестр. Но что самым прелестным образом украшает все эти сверкающие медью кресты, так это обвивающие их цветы. Нигде, я уверен, кладбище не навевает менее печальные размышления, чем здесь; скорее можно подумать, что все эти могилы – корзины, приготовленные для крещений или свадеб, а не погребальные ложа, где вечным сном спят постояльцы смерти. Я видел детей, которые порхали, словно пчелки, от одной могилы к другой, и весело убегали прочь, украсив голову розами и гвоздиками, выросшими на могиле их матери.

Однако в двадцати шагах от кладбища, под навесом, пышно именуемым часовней, путешественника ожидает зрелище совсем иного рода: это оссуарий, в отделениях которого, ряд над рядом, разложено около полутора тысяч человеческих голов. Каждая из них покоится на двух скрещенных костях, и к этим голым черепам, которые приобрели желтоватый оттенок слоновой кости, очень заботливо приклеены небольшие ярлычки, хранящие имя и указывающие звание человека, к которому имеют отношение эти останки.

Какой неисчерпаемый источник веселых шуток нашли бы здесь могильщики Гамлета!

Поскольку, после того как все эти чудеса были нами увидены, Цуг уже не мог предложить нам ничего интересного для осмотра, мы вернулись в гостиницу, где, к великому разочарованию хозяина, сэр Уильямс приказал своему кучеру держать наготове лошадей, пробежавших утром всего четыре льё, с тем чтобы сразу после обеда отправиться в Хорген; таким образом мы сберегли бы полдня и на следующий день к одиннадцати часам могли бы быть в Цюрихе. Исполнение этого замысла не заставило себя ждать, и, через три часа после того как за спиной у нас осталось Цугское озеро, сиявшее в лучах заходящего солнца, мы увидели сквозь листву деревьев Цюрихское озеро, рябившееся от вечернего ветерка и сверкавшее серебром при свете звезд.

Нас ничто не задерживало в Хоргене, своего рода небольшой гавани, которая служит складом для товаров из Цюриха, переправляемых в Италию через Сен-Готард. Так что мы отправились на рассвете, как было условлено, и, проследовав по восхитительной дороге, по правую сторону которой тянулся берег озера, а по левую виднелось подножие Альбиса, к полудню прибыли в Цюрих, скромно именуемый Афинами Швейцарии.

Связано это с тем, что в Цюрихе родилось сто сорок поэтов, перечень которых, чрезвычайно полный и содержащий имена мало кому известные, оставил меценат XIV века Рюдигер Манесс; правда, в XVIII веке к этому списку добавились более известные имена: Гесснер, Лафатер и Циммерман.

Жители Цюриха отличаются, как правило, наивным любопытством, вначале удивляющим, потому что оно кажется бестактностью, но вскоре вы замечаете, что его причина – в простодушии, которое, не скрывая ничего от других, предполагает, что и другие не должны иметь секретов от вас.

Подтверждение этому мы получили во время завтрака, в ходе которого наша беседа все время шла по-итальянски. Благовидный господин, житель Цюриха, в сюртуке светло-коричневого цвета, коротких кюлотах и ажурных чулках, в широкополой шляпе, в туфлях с пряжками и с большой часовой цепью в жилетном кармане, поднялся со стула, стоявшего возле камина, сделал несколько шагов в нашу сторону, остановился, чтобы разглядеть нас получше, затем стал расхаживать по комнате вдоль и поперек и каждый раз, проходя мимо нашего стола, простодушно бросал любопытный взгляд то на сэра Уильямса, то на меня; справедливости ради надо сказать, что мы, хотя и ели вместе, со стороны должны были казаться странной парой.

Наконец, не в силах более сдерживаться, он остановился прямо напротив нас, оперся обеими ладонями на набалдашник своей трости и без всяких приготовлений спросил по-французски:

– Кто вы такие?

Вопрос, прозвучавший в стране, где путешествуют без паспорта, поразил нас, так что с минуту мы ничего не отвечали, сомневаясь, что он обращен к нам; и тогда господин, раздраженный нашим молчанием, кивнул, подтверждая, что он задал вопрос именно нам, и произнес:

– Я спрашиваю вас, кто вы такие?

– Кто мы такие? – переспросил я.

– Да, вы.

– Мы путешественники, черт возьми! Will you a wing of this fowl?[37]37
  Вы хотите крылышко цыпленка? (Англ.)


[Закрыть] – продолжил я по-английски, желая сбить с толку этого человека и предлагая своему сотрапезнику крылышко цыпленка.

– Yes, very well, I thank you,[38]38
  Да, конечно, благодарю вас (англ.).


[Закрыть] – ответил мне сэр Уильямс, протягивая тарелку.

Житель Цюриха буквально застыл, услышав новый язык, который был ему непонятен; с минуту он размышлял, поддерживая одной рукой подбородок, а затем принялся ходить размеренным шагом вдоль намеченной им линии. Наконец, он остановился снова.

– А для чего вы путешествуете? – обратился он к нам.

– Для собственного удовольствия, – ответил я.

– О! – произнес житель Цюриха.

Затем он опять начал шагать, а через минуту, снова остановившись, спросил:

– Стало быть, вы богаты?

– Вы ко мне обращаетесь?.. – переспросил я, не в силах опомниться от удивления, вызванного такой вольностью.

– Да, к вам.

– Вы спрашиваете меня, богат ли я?

– Да.

– Нет, я не богат.

– Тогда, если вы не богаты, как же вы путешествуете? Во время путешествия приходится тратить много денег.

– Это правда, – ответил я, – особенно в Швейцарии, где хозяева гостиниц слегка вороваты.

– Гм! – хмыкнул житель Цюриха, возобновляя свое хождение. – И все же, как вам это удается? – спросил он, в очередной раз остановившись.

– Но я зарабатываю кое-какие деньги.

– Чем?

– Чем?

– Да.

– Ну, по утрам, когда у меня хорошее настроение, я беру перо и бумажную тетрадь, затем, если в голову мне приходят мысли, пишу, а когда из этого складывается том или пьеса, отношу написанное книготорговцу или в театр.

Житель Цюриха оттопырил нижнюю губу в знак презрения и снова начал шагать по комнате, по-видимому, глубоко обдумывая то, что я ему сказал; затем повторилась та же сцена.

– И сколько это приносит вам в год? – продолжал он.

– Ну, в среднем от двадцати пяти до тридцати тысяч франков.

Мой собеседник посмотрел на меня пристально и недоверчиво, проверяя, не смеюсь ли я над ним; затем, как мнимый больной, он вновь продолжил шагать, бормоча:

– От двадцати пяти до тридцати тысяч франков! Гм!.. От двадцати пяти до тридцати тысяч франков! Гм! Гм!.. И ничего не вкладывая, кроме пера и бумаги… Гм! Гм! Гм!.. Это мило, очень мило, чрезвычайно мило!

Он остановился:

– А ваш друг?

– У него сто тысяч фунтов ренты.

Житель Цюриха возобновил свое хождение, но на третьем обороте прервал его, ожидая, вероятно, что и мы в свою очередь зададим ему какие-нибудь вопросы; однако, увидев, что мы снова стали есть цыпленка и заговорили по-итальянски, сказал:

– Меня зовут Фриц Хагеман, у меня пять тысяч триста франков ренты, супруга, на которой я женился по любви, и четверо детей: два мальчика и две девочки; я гражданин Цюриха и записан в библиотеку, что дает мне право брать там книги.

– А дает ли вам это право приводить туда иностранцев?

– Разумеется, – ответил г-н Хагеман, принимая важный вид, – и, приведенные мною, они могут быть уверены, что их хорошо примет господин Орелли, библиотекарь, или господин Хорнер, его помощник.

– Ну что ж, дорогой господин Хагеман, – сказал я, обращаясь к нему, – коль скоро мы теперь знаем друг друга, как друзья десятилетней давности, не могли бы вы, в знак нашей дружбы, отвести меня в библиотеку? Там у вас должны храниться три собственноручных письма Джейн Грей к Буллингеру и одно письмо Фридриха к Мюллеру, которые мне очень хотелось бы прочитать.

– Но откуда вы об этом знаете?

– О! Откуда я знаю? Один из моих друзей, ученый, что не мешает ему быть человеком бесконечно умным, а это составляет исключение, причиняющее ему некоторые неприятности в среде собратьев, по имени Бюшон, вы его знаете?.. Я называю его вам, потому что вы любите, когда ставят точки над "Ь>.

– Я его не знаю.

– Это не столь важно. Так вот, Бюшон в прошлом году приезжал в Цюрих, прочел эти письма и рассказал мне о них.

– О! Надо же, а вы мне покажете их, не так ли?

– С огромным удовольствием, и буду счастлив, что приехал для этого из Парижа. Let us go, sir, are you coming?[39]39
  Пойдемте, сэр; вы идете? (Англ.)


[Закрыть] – сказал я, вставая.

– Yes[40]40
  Да (англ).


[Закрыть], – ответил сэр Уильямс.

И мы направились в библиотеку, сопровождаемые нашим почтенным спутником, которому предстояло ввести нас туда.

Он не солгал нам ни по поводу своей влиятельности, ни по поводу любезности г-на Хорнера. Нам показали все самое интересное, что имелось в библиотеке Цюриха, то есть часть переписки Цвингли, рукописи Лафатера, три письма Джейн Грей, слишком длинные, чтобы приводить их здесь, и одно письмо Фридриха, достаточно оригинальное и достаточно короткое, чтобы мы предложили его вниманию наших читателей. Вот по какому случаю оно было написано.

В 1784 году профессор К.Мюллер опубликовал подготовленный им с тщательностью и добросовестностью истинного немца сборник старинных швейцарских песен, простодушных и бодрых, как сам народ, распевавший их. Издатель К.Мюллер, которого не следует путать с историком И. фон Мюллером, добился от Фридриха Великого разрешения посвятить ему эти национальные песни и послал их ему, полагая, что они доставят королю большое удовольствие. Но это была литература такого рода, которую король-философ не очень ценил, и потому он ответил г-ну Мюллеру следующим письмом:

"Дорогой и преданный ученый, вы слишком благосклонно оцениваете эти стихотворения XII, XIII и XIV веков, которые увидели свет благодаря вашим стараниям и которые, по вашему мнению, настолько хороши, что они могут обогатить немецкий язык; на мой взгляд, они не стоят и горсти пороха и не заслуживают, чтобы их извлекали из забвения, в котором они были скрыты. Совершенно очевидно, что в моей личной библиотеке я не потерплю подобных глупостей и скорее выброшу их в окно. Поэтому экземпляр книги, который вы мне прислали, спокойно будет ожидать своей участи в главной публичной библиотеке; что же касается ручательств того, что у нее будет большое число читателей, то за это, несмотря на всю его доброжелательность по отношению к вам, ваш король поручиться не может.

ФРИДРИХ".