Текст книги "Сказ о том, как тяжела попаданская доля (СИ)"

Автор книги: Al-kor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 68 страниц)

Вскоре корабль причалил, команда Дикой Охоты во главе с Эредином высадилась на берег. Король подошел к Имлериху и замирающей от счастья Маше. Имлериху для приветствия он протянул руку. Машу же одобрительно и легонько, почти ласково похлопал по плечу.

– Молодец, боец. Ты отлично справилась, теперь иди отдыхай. Карантир, покажи своему помощнику каюту.

Отдав это распоряжение, Эредин вновь повернулся к Имлериху:

– Докладывай, что удалось выяснить насчет этого мира? Есть тут что-нибудь интересное и полезное?

– А то! – довольно ухмыльнулся Имлерих. – Иначе мы бы Нагльфар вызывать не стали. Чё без толку корабль гонять да Карькин ресурс магический впустую переводить.

Окончания разговора Маша, понуро плетущаяся за Карантиром на корабль, уже не услышала. Она представляла себе встречу с Эредином совсем другой, более душевной и теплой, что ли. И будто эхом к ее мыслям, противный Карантир повернулся к ней, конечно тут же заметил ее подавленный настрой и со снисходительной усмешкой обронил:

– Что с лицом-то? Неужели ты думала, что Эредин кинется тебя обнимать-целовать и сюси-пуськаться? Мы тут вообще-то в походе, а не в будуаре. И ты сейчас в статусе разведчика Дикой Охоты, а не любовницы короля. Усекла?

– Да не ожидала я ничего такого, – густо краснея, возмущенно соврала Маша. – Просто…

– Отблагодарит он тебя за верную службу, не волнуйся, – усмехнулся Карантир. – Если вернемся с добычей, то Эредин будет в хорошем настроении, и всем перепадет его милостей. Нам – материальных благ, а тебе, – Карантир подмигнул девушке, – королевских ласк. Эредин – добрый король. Он своих никогда не обижает. Так что радуйся, что ты с нами, а не против нас. Для dh’oine – великая честь подняться на борт Нагльфара в качестве члена команды, а не раба.

– Послушай, Карантир, – Маша решила сменить неприятную ей тему. – А можно я тебя спрошу, как навигатор навигатора, так сказать?

– Спрашивай, – Карантир, удивленный таким поворотом разговора, воззрился на Машу.

– Ты ведь сказал, что я – антимаг?

– Да. Ты блокируешь магию лучше всякого двимерита. То есть не так: магия притягивается к тебе, стремясь заполнить пустоту – ведь вселенная, как известно, пустоты не терпит. Но ты не сосуд, ты просто передатчик, через который магия возвращается в ее первозданное состояние. Тебе все равно, ты ведь этого даже не чувствуешь, а из мага таким образом можно вытянуть все силы, вплоть до полного истощения и смерти. Ну, если он вовремя не спохватится, конечно.

– А как же тогда ты и Нагльфар – он же приводится в движение магически? Разве тут нет противоречия? И мое нахождение здесь не опасно для вас?

– Нет, мой Первый Помощник, – покачал головой Карантир. – Моя магия тебе неподвластна. Это я тебе как навигатор навигатору говорю.

– Но…

– Как ты сама говоришь, гены пальцем не задавишь, – продолжил Карантир. – А они-то и позволяют мне странствовать между мирами. И черпать магию из межмирового пространства. Поняла?

– Основа твоей магии и моей антимагии – межмировая, типа, пустота? – сообразила Маша.

– Ага, – кивнул Карантир. – В которой на самом деле мно-ого ценного. Если уметь увидеть и взять. А еще пустота – бездонна и по сути бесконечна. Чувствуешь, какие перспективы?

– Для тебя – да. Для меня – все без толку, потому что из ничто не получится нечто. Разве что… Я ведь могу выкачать из мага силы, а ты…

– А я их тут же подобрать, – закончил мысль Карантир и весело подмигнул Маше. – Неплохой тандем выйдет.

… Потом, лежа без сна в каюте Нагльфара, Маша вновь и вновь мысленно возвращалась к разговору с Карантиром. Она думала о том, что привела Дикую Охоту в этот мир. А Эредин со своим воинством пришли явно не для того, чтобы нести дары просвещения тем, кто населял эти земли. «Разрушительница миров», – горько усмехнулась Маша, вспоминая свое наспех придуманное идиотски-залихватское прозвище, которое она гордо выпалила Перу Гюнту в ответ на вопрос анкеты. А ведь он просил сначала думать, а потом писать. Но разве тогда она его слушала? Да и зачем? Ведь в тот момент ей казалось, что все будет легко, просто и весело. А потом был свист стылого ветра в ушах, дикий вой чудовищного создания, прыгнувшего на нее, боль и темнота… Ее первая встреча с Дикой Охотой. С нее началась история Машиного попаданства, к ней же она в итоге и вернулась. Ее персональный Уроборос укусил свой хвост, приведя Марию сначала в диспетчерскую к Эредину, а потом и сюда, в каюту Нагльфара – чудовищного корабля эльфов, что несли беды и разрушения на мирные земли мирных народов. Впрочем, мирных ли? И разве история ее собственного мира не писалась от войны до войны, отмеченная кровавыми вехами завоеваний и побед, дворцовых переворотов, народных восстаний и революций? «Все всегда воюют со всеми, а ты лишь выбираешь сторону, – подумала Маша. – Хотя, чаще всего тебе даже не предоставляют выбора».

Тогда, в диспетчерской она захотела быть эльфкой – бездумно и по сути автоматически, лишь потому, что ей до одури нравился одноглазый партизан Йорвет. А может, и этот выбор был не столь формален, как говорил Пер Гюнт? И как думала она сама. Хотя… она ведь вообще ни о чем серьезном тогда не думала, напрочь забыв даже популярное предупреждение о том, что мечтать надобно осторожно, потому как мечты могут сбыться. Но разве этого она хотела, думая о Йорвете в своей комнате, завешенной постерами рок-групп и картинками, украшенными разнообразной смесью символических комбинаций – готических, рунических, демонологических, каббалистических и еще хрен пойми каких (ведь это было стильно, модно, казалось Маше важным и значимым и выгодно отличало ее – великую и ужасную от общей серой массы непосвященных в таинства колдовских ритуалов). Разве о таком счастье она мечтала, обреченно пялясь в экран монитора и самозабвенно копируя на свою вконтачную страничку депрессивные декадантские постики и стишки об одиночестве и тотальном непонимании? (Тогда они казались ей оригинальными и исполненными глубокого смысла и вековой мудрости, теперь же виделись до омерзения сопливыми и штампованно-пафосными до тошноты). Пер Гюнт сказал, что Машу по жизни вело лишь ее «хочу». А Гюнтер утверждал, что уж чего-чего, а хотеть-то она умеет. Получается, и в этом он обманул ее, хитрый ушлый старый чёрт! Потому что Машино хотение привело ее в какие-то уж совершенно неожиданные ебеня, причем, в итоге отнюдь не в Малые. Ведь, к примеру, те же Эредин, Карантир и Имлерих были натурами цельными и точно знали, чего хотят и что до́лжно. А Маша была вынуждена признать, что до сих пор ее мотыляло по жизни, а потом и по мирам как известную субстанцию в проруби.

«Если не можешь определиться сама, то более решительные и сильные сделают выбор за тебя, – вновь с грустью подумала Маша. – Вот Эредин его и сделал. И поэтому я здесь. Он делает то, для чего рожден – воюет на благо своего народа. А я – служу средством достижения его целей».

Когда Эредин приходил к ней в каюту, вернувшись из очередного набега, от него пахло железом и иногда – кровью. Маше было все равно, чья это кровь – главное, она была не его. Этот запах нравился ей гораздо больше, чем цветочный аромат, легкий, как сама его обладательница – золотоволосая Ладрэ, с которой Эредин частенько проводил ночи на Тир на Лиа, и духами которой частенько пахли его волосы и одежда. Впрочем, Маша догадывалась, что эта хрупкая красавица была далеко не единственной женщиной, которую, помимо Маши, Эредин удостаивал своим вниманием и с которой разделял ложе. Король и после Ундвика не думал менять свои привычки, во всяком случае, в том, что касалось удовольствий, так что, ни аскетом, ни однолюбом он, разумеется, не стал.

Но здесь он принадлежал лишь ей. А впрочем, и на этом корабле хозяином положения всегда был Эредин. Он лишь позволял Маше тешить себя иллюзией эксклюзивного обладания. Такова была награда за преданность и хорошо выполненную работу. Ведь Эредин был действительно щедр к тем, кто служил ему верой и правдой. А постель любовниц наверное была единственным местом, где король не был эгоистом.

Он мог быть внимательным и нежным. И Мария таяла в его руках, растворяясь в неге жарких поцелуев, дразнящих, волнующих прикосновений и мягких неспешных ласк. Но бывало, что на Эредина находил другой стих: тогда он был напорист и резок, брал ее почти без прелюдии, но при этом никогда не переходил черту между жесткостью и жестокостью, чутко улавливая грань, когда острое наслаждение при бурном и страстном соитии может смениться для Марии болью, если он будет чуть более груб. Жестокость и насилие в сексе Эредин не приветствовал, считая, что в постели они неуместны. Он был убежден, что злость и ярость надо выплескивать в драке с врагом, а с любовницей куда приятнее не воевать, а получать удовольствие, и презрительно заявлял, что принуждают женщину к интиму лишь неуверенные в себе никчемные слабаки и неудачники, зацикленные на сексе как раз по причине его хронического отсутствия, и из-за этого же самого озлобленные на весь свет.

Бывало, что после занятий любовью Эредин засыпал сразу. А Маша еще некоторое время сидела, откинувшись на подушки, и любовалась на свое спящее сокровище, наслаждаясь моментами маленького тихого счастья. Во сне резкие черты Эредина смягчались, от чего его обычно суровое и хищное лицо начинало казаться трогательно юным – и Маша вспоминала, что по эльфским меркам ее король действительно еще совсем молод. Она устраивалась рядом, согревалась его теплом, наслаждаясь покоем и умиротворением, наступающим в этот момент у нее в душе. И не желая думать о том, сколько крови может пролиться по мановению руки тихо и спокойно спящего рядом с нею эльфа.

Однако обычно спать Эредину не хотелось, а сидеть в молчании он не любил, поэтому поощрял стремление словоохотливой Маши к беседе. В основном она задавала вопросы, на которые он, в зависимости от темы, отвечал с разной степенью откровенности.

– А зачем тебе нужна была Цири? – спросила Маша, стараясь придать своему тону максимальный оттенок безразличия и, тем не менее, напряженно глядя на Эредина, расслабленно сидящего в кровати и опирающегося на подушки.

– Чтобы открыть Врата, – ответил он, взяв со столика бокал с вином и лениво пригубив от него.

– Из-за Белого Хлада? Но ведь теперь он нам больше не угрожает?

– Теперь – чтобы увести эльфов из ее мира. Потому что я дал обещание. И я его выполню.

Очередной вопрос так и не слетел с Машиного языка. Она догадывалась, кому дал слово Эредин – имена Францески Финдабаир и Иды Эмеан периодически звучали в разговорах эльфов. Что побудило его дать обещание, и почему помочь уговорили его именно женщины – об этом Маше думать не хотелось.

– Эти визиты в грязный вонючий мирок, который dh’oine превратили в помойку, – Эредин покачал головой. – Конечно, тупые обезьяны в своей самонадеянности думали, что Дикая Охота приходит непременно по их души. Да разумеется! Разве может быть иначе? Они же так важны и ценны, что ради дюжины вшивых кметов, половина из которых сдохнет в пути, даже не дотянув до Тир на Лиа, мы выводили Ген Старшей крови, построили Нагльфар и вообще придумали межмировые переходы.

– Вы приходили искать Цири?

– Её. Или кого-то еще, в ком был нужный нам ген. Ведь Цири была не единственной его носительницей, – Эредин усмехнулся. – Все-таки у быстрого и бесконтрольного размножения есть и свои плюсы. Благодаря этому ген, конечно, разбавился и основательно ослаб, зато не исчез. Проблема была лишь в том, что нахождение Цири было задачей поиска иголки в стоге сена. А уж что касаемо остальных возможных кандидатов – это и вовсе попытка найти черную кошку в темной комнате с невеликой уверенностью, что она там вообще есть.

Эредин снова приложился к бокалу, а затем не торопясь продолжил:

– Некоторое время назад Карантир заметил странные аномалии – энергетический след, возникающий, когда кто-то активно использует пространственную магию. Мы подумали, что он обнаружил Цири, но Карантир не был в этом уверен, утверждая, что поток как будто двоится, причем одна из ветвей до недавнего времени текла ровно, а вторая – слегка вибрировала частыми, хотя и не особо мощными вспышками. Но вовсе не они привлекли внимание нашего навигатора. Это как раз первая вдруг полыхнула столь ярко, что не заметить ее было просто невозможно. Мы заинтересовались этим явлением и вычислили индивидуума: им оказался неясно откуда взявшийся неожиданный носитель Гена Лары – некий мальчик Альвин и он же Великий Магистр Ордена Пылающей Розы Яков из Альдерсберга – странный человек, ухитрившийся проделать временной трюк с одновременным существованием в двух своих же возрастах – восьмилетнем и пятидесятилетнем. В нем Дар Лары проявился довольно причудливо – в пределах своего мира для него не существовало ни преград, ни оков: он мог портаться когда, куда и откуда угодно, и ничто не могло его удержать, даже двимерит был ему нипочем. А еще он научился проделывать любопытные штуки со временем, таким образом перемещаясь даже в созданные им иллюзорные миры, в которые вообще-то попасть невозможно, так как они существуют вне времени и пространства. А Яков обращал иллюзию в реальность – пусть на короткое время, но ему удавалось материализовать видения, возникающие в его голове, и не только для себя – он мог переместить в свой мир и того, с кем устанавливал прочную эмоциональную связь, – Эредин вздохнул. – Увы, Геральт все-таки не дал нам заполучить его живым. Поэтому мы так и не узнали, откуда взялся этот одаренный парень – ведь никаких вменяемых сведений о нем найти не удалось. Оно и неудивительно, раз он выделывал такие фокусы со временем, то мог и запутать следы, и почистить информацию о себе. Нам удалось лишь установить, что его Дар для нас был, к сожалению, бесполезен. Перемещаться между мирами Яков-Альвин не умел. А значит, Врата открыть он бы не смог. А еще он по какой-то причине просто люто ненавидел эльфов.

Эредин замолчал, привычно приобняв Машу и начиная легонько поглаживать ее плечо, в то время как она подобралась под его руку.

– Ты надеешься найти в этих мирах Цири? – спросила она после недолгой паузы.

– Нет. Она наверняка сейчас ведьмачит на пару с Геральтом, изредка наведываясь в Каэр Морхен. То есть занимается тем, чем ей всегда хотелось – живет как обычная девчонка, – ответил Эредин. – Странно. Она ведь принцесса. Но по ней ведь этого не скажешь. Ее вечно тянуло в странствия. Наверное, так давало знать о себе наследие Лары. Той тоже не сиделось на месте. И конечно, статичному и холодному Аваллак’ху было не под силу ее удержать.

– А тебе?

– Я и не пытался, потому что изначально был неподходящим кавалером. Возможно, надо было попробовать. Тогда мне не пришлось бы искать осколки былого величия, роясь в куче навоза, в который ныне превратился оставленный нами мир.

– Но если в этих мирах нет Цири, то что ищем в них мы? – вновь задала вопрос Маша.

– Исследуем. Потому что имеем такую возможность. Согласись, глупо сидеть на одном месте, если имеешь возможность посмотреть, что делается в других мирах.

– Но ты и твои эльфы – воины, а не ученые.

– Потому что мечом и добрым словом можно добиться гораздо большего, чем просто добрым словом.* А вообще неверно судить о нашем отношении ко всем лишь по миру Цири. Ведь именно люди ее мира доказали эльфам, что единственный язык общения, возможный между нами – это лязг стали. Следовательно, и понимать собеседника они начинают лишь тогда, когда чувствуют ее холод на своем горле. Поэтому я и говорю с ними на понятном им языке. И возвращаю им то, что они посеяли. Ударивший в спину не заслуживает пощады. И уж конечно не имеет ни шанса на доверие. Они всё такие же, – Эредин скривил тонкие губы в гримасе отвращения. – Нападают исподтишка, наваливаются скопом на одного и испытывают удовольствие, пиная поверженного. И они же готовы ползать на брюхе, униженно скулить и лизать сапоги тому, за кем сила. Предадут за медяк, укусят даюшую руку, потому что в большинстве своем всё так же ущербны, тупы и ненавидят всех на свете, а себя – более всех, – от расслабленного спокойствия Эредина уже не осталось следа, а он продолжал: – Их короли грызутся из-за пяди земли, развязывая войны и посылая свой народ на убой из-за мелких личных целей, но конечно прикрываясь высокими словами о всеобщем благе; их маги и магички готовы хоть гулю отсосать – лишь бы поближе подобраться к власти, их народ в основной своей массе – грязное оскотинившееся быдло, потому что таким легче управлять: они никогда не задают лишних вопросов, ведь ими движет лишь одно стремление – всего лишь наконец наестся досыта. Но главным бичом своего мира они все равно считают Дикий Гон, традиционно сваливая все свои беды на нас. И отыгрываясь за свой страх на оставшихся в их мире seidhe: устраивают погромы, грабят, насилуют, убивают. Ведь то, что считалось бы преступлением и за что пришлось бы ответить, расценивается как подвиг, если перед тобой враг. И неважно, что этот враг формально определяется лишь по форме ушей, а на самом деле – потому что он просто не в силах дать достойный отпор ошалевшим от вседозволенности скотам. Но при этом тупые dh’oine почему-то не хотят взять в ум, что раз идет война, то и их щадить никто не будет, и ужасаются зверствам эльфских партизан, напрочь забывая, что творили сами, – Эредин вздохнул и добавил уже спокойнее. – Этот узел противоречий не развязать. Эльфы и люди никогда не будут жить мирно. Но начали эту войну не мы. Расплодившимся во множестве людям было нужно место, а эльфы им мешали. Вот и случился Раупиннек с резней в Лок Муинне. Раньше я хотел вернуть им этот должок, дотла выжечь гнойник, в который превратился наш старый мир, оставить на его месте лишь пыль и пепел… Но потом кое-кто сказал мне, что жизнь можно потратить на нечто более приятное и полезное, чем война с тараканами. Так что, мы просто заберем своих. А dh’oine пусть остаются сами с собой и делают что хотят. Может, сожрут друг друга, может, инстинкт самосохранения наконец возобладает, и они поумнеют. Теперь мне на это наплевать.

– Значит, у тебя нет ненависти к людям, населяющим другие миры? – осторожно спросила Маша.

– Они мне безразличны, – пожал плечами Эредин. – До тех пор, пока не пытаются вмешиваться в наши дела. Но мы научились быть настороже с представителями твоей расы, чтобы всегда успеть ударить первыми.

– А как же я? Мне ты тоже не доверяешь?

– Ты – дело другое. Ты доказала свою верность лично мне в ситуации, которую нельзя ни спланировать, ни подстроить. И теперь я знаю, что из всякого правила есть исключения.

– А-а, – ответ явно порадовал Машу, и она отважилась задать вопрос следующий. – Слушай, а ты ведь мог бы набрать и еще попаданок в помощь Карантиру. Вон их в диспетчерской сколько.

– На кой-они мне? – фыркнул Эредин. – Одной тебя вполне достаточно.

– Но ведь…

– Камень у нас один, Нагльфар – один, навигатор, который способен им управлять – один. И призывальщик, соответственно, нужен тоже один. Это раз.

– А два? – спросила Маша, которую ответ Эредина несомненно обнадежил, но она все-таки хотела выяснить для себя еще кое-что.

– Камень бесполезен в, так скажем, нецелевых руках. Я слышу твой зов, потому что он идет отсюда, – Эредин мягко положил ладонь на область сердца. – А ничем не мотивированные вопли только сотрясают воздух и уходят в пустоту.

– А почему ты так уверен, что другая не будет чувствовать к тебе то же, что и я?

– Потому что примерно представляю, что из себя представляет большая часть тусующихся там девиц. Они не были никому нужны и интересны у себя дома, при этом пребывая в уверенности, что причина этому – неправильный мир, в котором никто не ценит замечательных и необыкновенных их. По их глубокому убеждению, стоит поменять место пребывания – и жизнь наладится, все сразу кинутся целовать ноги им, великим и ужасным, наперебой превознося их невъбенные достоинства, – Эредин усмехнулся. – Простая мысль, что дело не в мире, а в них самих, в голову этим девкам не приходит. То ли для их куриных мозгов она слишком сложна, то ли для больного самолюбия слишком неприятна. Им все равно, рушить мир или спасать, им нет дела ни до чего и ни до кого вокруг, они, как деревянные болванки, не чувствуют ничего – ни привязанности, ни любви, ни боли, ни сожалений. Зачем же мне наполнять свой родной и любимый мир всяким бессмысленным сбродом? Нам там и dh’oine работяг вполне хватает.

Маша поворошила палкой головешки, подгребая их к уже слабо горящим поленьям, и подкинула в костер хворосту, давая новую пищу огню. Пламя вспыхнуло, радостно затрещав сушняком, а Маша, потерев замлевшую от долгого сидения поясницу, собралась прилечь на подстилку из лапника и веток. Но вдруг… Ее насторожила воцарившаяся вокруг тишина, странная, звенящая, неестественная. Даже ветер, привычно гудевший в кронах, внезапно стих, но, как оказалось, лишь затем, чтобы в следующий момент вернуться с моря и кинуть Маше в лицо горсть холодных колючих капель. «Дождь? Этого еще не хватало, – сердито подумала она, заслоняя лицо от прямо-таки ледяных порывов. – А хотя, – в свете костра она разглядела, как в воздухе часто и накосо не льет, а метет белым. – Это ведь снег! Ах ты ж, епишкин пистолет, реально натуральный снег!»

Маша энергично затеребила Имлериха.

– Эй, хорош дрыхнуть, Ассоль ольхово-чугунноголовая, алые паруса приплыли!

– Чего? – вскинулся спросонья не особо прытко соображающий Имлерих. – Какая соль? Куда приплыли?

– Карантир пришел на Нагльфаре, – уже без шуток сообщила Маша. – Видишь, как снегом-то сыпет. Пойдем его встречать на берег, пока я тут не заколенела совсем.

Уже не обращая внимания на ворчание Имлериха, Маша споро закинула за плечи свою походную котомку, радуясь, что великое ночное сидение наконец закончилось и совсем скоро она окажется на корабле, в своей теплой каюте, где ее ждали нормальная постель и общество Эредина.

Однако при встрече выяснилось, что коротать ночь ей придется одной. Дотошный Имлерих, как с удивлением узнала Маша, таки нашел что-то занятное в этом унылом и малонаселенном мире. Она в очередной раз подивилась способности Имлериха находить нечто ценное там, где, как ей казалось, ничего интересного не может быть по определению, и, оставив мужчин и дальше строить планы по завоеванию и покорению миров, удалилась на отдых. Вскорости, удобно устроившись в своей постели, она попивала глинтвейн, отогреваясь и приходя в себя после тягот походной романтики, и думала о том, что гедонисты-эльфы, с умом и пользой задействуя магию, умудрились даже свой военный корабль превратить в нечто, удобное для проживания. Конечно, круизный лайнер Нагльфар не напоминал ни разу, но существовать тут с комфортом можно было вполне.

Маша расслабленно погрузилась было в сладкие думы об Эредине, но вдруг насторожилась и отставила бокал: что-то было не так, каким-то шестым чувством она стала ощущать внезапное и непонятное чужое присутствие.

«Но как, – пронеслось у нее в голове. – Этого быть не может. Тут же Нагльфар. Никто чужой не сможет сюда проникнуть. Тут поблизости и не было-то никого. А даже если бы и был – наш кораблик явно не то место, на которое хочется попасть».

– Приветик старым знакомым!

Маша, приоткрыв от изумления рот, пронаблюдала, как посредине каюты материализуется до боли знакомая фигура в сером плащике и мятом картузе с торчащими из-под него рыжими патлами.

– Ты?! – спросила она возмущенно, воззрившись на Кузьму. – Здрасьте среди ночи! Явился не запылился. Вот есть же некоторые сущности, совсем стыда не имеющие! Хотя… – Маша покусала губу. – Наверное, у чертей совесть-то должна отсутствовать в принципе.

– Ай-яй-яй, – укоризненно покачал головой Кузьма, стаскивая с головы свой картуз и усаживаясь на стул напротив кровати. – Говорила мне мама, что нет существ более неблагодарных, чем люди. Ить права была. Вот я ж для тебя все: и любовника – красавца-короля, и мир шикарный, и карьеру, и статус, и положение в обществе. А что в ответ? Стала Машка крулевишной и старых друзей признавать не хочет.

– Чего-о? – Маша едва не поперхнулась от возмущения. – Друзей? Уж кто бы говорил-то! Чё-то не припоминаю я, с каких это пор стало принято друзей пускать на переплавку? Или это в вашем ведомстве так заведено? Так я из другой команды, если ты вдруг позабыл.

– Это все Пер, подлец, наговорил обо мне всякого, – сокрушенно покачал головой Кузьма.

– Еще скажи – наврал, – саркастически прищурилась Маша. – И вообще, ты пришел-то сюда зачем? Если опять какими-нибудь посулами соблазнять, так напрасно. Мне ничего не надо, у меня теперь все есть. Ты сам же и сказал: король в любовниках и все вытекающие из этого преференции.

– Нет, даже и в мыслях ничего такого не было. Куда нам, простым пуговишникам, теперь до вас – королевских фавориток. Я понимаю, что в исполнении твоих желаний мне с Эредином не тягаться. Я, чисто мимо пролетая, заглянул по-свойски…

– Кстати, – Маша с подозрением поглядела на Кузьму. – А чтой-то ты один? Где же твой дружок Гюнтер? Вы ведь в паре работали.

– Эх, был Гюша да весь вышел, – вздохнул Кузьма. – Говорил ведь я ему, предупреждал: заиграисси ты однажды, строя свои комбинашки мудреные, сам себя перехитришь. Так в итоге и получилось. Собственно, я по этому поводу тоже.

– Ага, – закивала Маша. – Вот это уже на правду больше похоже. Интерес у тебя опять меркантильный до меня возник.

– Нет никакого интереса, вот ложкой своей клянусь и почетным званием ударника-собирателя, – ударил себя в грудь Кузьма. – Предупредить я тебя хочу.

– Это ж о чем? – спросила Маша и тут же спохватилась. – Ну-ка, ну-ка стой! Говори сразу: чего ты за услугу просить будешь?

– Ни-че-гошеньки, – сделал честные глаза Кузьма.

– Так я тебе и поверила. Ты же, чёрт скалдырный, пальцем задарма не пошевелишь. У тебя под каждый чих договор наготове. Уж теперь-то я это доподлинно знаю.

– Нет у меня теперь на твой счет никакого меркантильного интересу, – сказал Кузьма. – Нет, потому что быть не может. Хошь верь – хошь нет. Ты таперя не по нашему ведомству. Токо радоваться ты, дева, не спеши. Ой, не спеши. Потому как придет к тебе вскорости Сущность до того ушлая, что нам с Гюшкой до нее как до Чертогов Светлых Альвов. Вот с ним-то ухо востро и держи, он так тебя в слова закрутит, что ты и не поймешь, что он торг ведет, а уже на все его условия согласишься.

– Ну, допустим, придет. И, положим, буду я настороже. А что тебе-то за корысть меня предупреждать?

– Вот опять ты за свое, – грустно покачал головой Кузьма. – Я это в память нашего с тобой сотрудничества. И за напарника моего бывшего, Гюшку. Его хоть частенько и заносило в умствования всякие ненужные, но чертяка-то он был веселый, и работать с ним было – одно удовольствие. А теперь… Эх, да что и говорить, – махнул рукой Кузьма. – Обжучил его Зевсыч, на раз-два, как зеленого бесёнка, сделал.

– Кто? – переспросила Маша, так как в именовании сущности ей почудилось что-то знакомое.

– Прощевай, Машунь. Пора мне, – заторопился Кузьма. – И помни: я тебя предупредил. Прежде чем кивать, раз пять подумай, а потом еще раз уточни.

Сказав это, Кузьма исчез так же неожиданно, как и появился, а Маша, сбитая с толку его речами, полными намеков и недомолвок, стала ожидать новых сюрпризов, полагая, что сущность, появление которой предрек пуговичник, тоже должна соткаться из воздуха, явив себя пред Машины очи с блеском и треском, во всей красе и величии. Однако минута текла за минутой, Маша ждала, но ничего не происходило. Она уже было решила, что вредный рыжий черт зачем-то решил подурачить ее, но тут в дверь сначала вежливо постучали, потом она открылась – и на пороге возник брюнетистый красавчик, которого Маша знала как заведующего курьерской доставкой диспетчерского пункта «Междумирье. Малые ебиня пассажирская» Гермеса Зевсовича Олимпийского.

– Здравствуйте-здравствуйте, – Гермес Зевсович лучезарно улыбнулся и раскинул руки в радушном приветствии. – Вот она – Мария Сухова собственной персоной. Звезда и гордость Малых ебиней, имя которой золотыми буквами будет выбито на скрижалях истории нашей диспетчерской. Попаданка, которой удалось заполучить в любовники – шутка ли – самого Эредина Бреакк Гласа!

– Э-э… Гермес Зевсович? – только и смогла вымолвить в ответ на весь этот поток славословия Маша, мучительно соображая, начал ли начальник курьерской доставки процесс охмурения или еще нет.

– Он самый, Машунь. Конечно, тебя интересует причина моего визита. Не буду тянуть за хвост резину и скажу прямо: у меня к тебе, Мария, ма-аленькое дельце. Ох, – Гермес обернулся на дверь. – Эредин вернулся. Ай, как невовремя. Совсем чуть-чуть я не успел. Ну что ж, делать нечего, придется, видимо, посвятить в наши с тобой дела и его. Он ведь тоже теперь лицо заинтересованное. Верно я говорю?

– Да. Верно. Наверно. То есть… – залепетала Маша, совершенно сбитая с толку напором Гермеса.

– А вот и наш король, – Гермес слегка отступил в сторону, чтобы дать пройти Эредину, который действительно появился на пороге.

Маша же при виде своего покровителя почувствовала некоторое облегчение, подумав, что в присутствии Эредина ей будет сподручнее общаться с Гермесом, потому что уж Бреакк Глас-то не даст ее в обиду и не позволит обмануть.

– Зевсыч? – Эредин в свою очередь удивленно поднял брови, завидев Гермеса в Машиной каюте. – Привет. Вот уж кого не ожидал тут увидеть, так это тебя. Каким ветром к нам? И зачем? Мы рекламаций вам вроде не подавали. И Машу тоже все устраивает. Обратно в диспетчерскую она, насколько я знаю, не собирается. Или тебя Моисей по поводу той побродяжки прислал, опомнившись, что договор о ее невозврате мы похерили?

– Нет, – покачал головой Моисей. – Дельце у меня к Марии нашей Суховой. Важное и, можно сказать, пикантное.

– Это ты тонко намекаешь, что я тут лишний? – нахмурил брови Эредин.

– Конфиденциальное дельце. Но если Мария хочет, чтобы ты присутствовал при нашем с ней разговоре, я препятствовать не буду.

– Хочу, конечно, – поспешно кивнула Маша. – У меня от Эредина секретов никаких нет.

– Как скажешь, – легко согласился Гермес. – Тогда приступим. Для начала у меня вопрос. Мария, верно ли, что в пятницу тринадцатого июля две тысячи пятнадцатого года, в тринадцать-тринадцать некий Гюнтер о’Дим предложил исполнить твое желание?

– Ну да, вроде так, – согласилась Маша. – Год был точно пятнадцатый, число… да, тоже помню, мы с Ленкой еще прикололись, мол, пятница тринадцатое – судьбоносный день. Вот насчет времени – это не скажу, я до минуты не сверяла, ясное дело. Не нужно мне тогда это было.