Текст книги "Избранное в 2 томах. Том 1"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)
И снова – три власти
Броневиков на насыпи было два.
В темноте осенней ночи их силуэты казались черными и огромными, а башни – выступами средневековой крепости. Жерла пушек поворачивались то вправо, то влево, и тогда столбы пламени устремлялись в ночь, короткой молнией вырывали из тьмы четкие контуры и прочерчивали на черном небосводе быстрый, туманный след. Выстрел раздирал воздух, броня гудела, и сразу же отвечал разрыв. Разрывы ложились не далее двух километров. Враг был тут же – и справа и слева. Невидимый и безмолвный, он был рядом. Его прикрывала ночь. Пушки били по четыре кряду. Интервалы становились все короче. Интервалов уже почти не было.
И вот, когда удары пушек слились в непрерывный оглушительный гром канонады, из темноты, от депо, вдруг вылетела быстрая тень. Со скрежетом и громом она пронеслась мимо вокзала. В свисте и реве пара, набирая бешеную скорость, тень ринулась прямо на бронепоезд. Среди треска и грохота искромсанного, разорванного металла, под исступленный вой гудка, грянул страшный, ослепительный взрыв – он вырвал на мгновение из темноты шифр С-815, и тут же повторился вновь и вновь. В небо взметнулись зигзаги огня: в мгновенной исполинской вспышке было видно, как мнет и корежит большие толстые листы железа, словно клочья бумаги, – и сразу стало темно и тихо, только вдоль вокзального перрона с густым тихим звоном осыпались оконные стекла.
Отдав свою стальную жизнь, паровоз С-815 вывел из строя гетманские броневики.
И тут же, вокруг – не вдалеке, куда целили пушки, а здесь, рядом, в ста шагах, в темноте – ночь ожила и загремела сотнями выстрелов. Неведомый враг наступал из самого сердца станции и города – из депо.
Старый ночной сторож Кокоша уже бежал вдоль улиц рабочего поселка. Он изо всех сил бил в свою старую разбитую колотушку. Подбегая к каждому дому, он стучал палкой в ставни.
– Повстанье! – кричал он. – Повстанье!
Двери открывались, люди выбегали полуодетые, наспех натягивая пальто, опоясываясь пулеметными лентами, торопливо загоняя обоймы в магазин.
– Повстанье! – вопил уже дальше охрипший Кокоша. – Эй, люди! Повстанье! Режем гетмана!..
На переезде, где поселок подходит к полотну, слесарь Тихонов размахивал кондукторским фонарем.
– Сюда, – собирал он народ. – В депо! Все в депо!
– Повстанье! – доносилось уже откуда-то издалека. – Выходи, кто в бога верует! Повстанье!..
Дружно заливались псы. Они захлебывались в неистовом лае. Где-то запел вспугнутый петух. Ему ответил второй. Потом третий. И зазвенел каждый двор. Где-то вдалеке ревела корова – неумолчно, надрывно. На поворотном круге, в ярком свете фонарей собрался народ. В центре стоял Козубенко. Он тяжело сопел, грудь подымалась часто, толчками. Это он, Козубенко, только что вывел свой пышущий жаром С-815, поставил его на центральную, открыл регулятор, дал полный пар и направил железной грудью на гетманские броневики. Штаны на коленях у Козубенко были разорваны в клочья, ладони рук в крови, – он едва успел спрыгнуть. Но прыгать он был мастер и упал счастливо на мягкий балласт.
Народ протискивался к Козубенко, ему пожимали руки, его гладили по спине, с ним здоровались те, кто впервые видел его после этих четырех месяцев. Козубенко тяжело дышал и смущенно улыбался. Вдруг он уткнулся лицом в чье-то плечо и тихо всхлипнул.
– Паровоз… мой паровоз… машинистом сделал… а я его собственной рукой…
– По местам! – прозвучал голос. – По местам!
Толпа шарахнулась в стороны, рассыпалась вдоль здания, вдоль длинной шеренги холодных паровозов, намеренно еще с вечера выстроенных как железный заслон. Люди падали за колеса, выставляли винтовки между буферами. Козубенко побежал тоже, утираясь на бегу рукавом. Другой рукой он стаскивал с плеча карабин, но ободранные ладони саднили, и он никак не мог с этим справиться. Ему кто-то помог, и он залег под тендером между колес. От вокзала, из темноты, из-за эшелона, стоявшего перед железнодорожной аудиторией, отвечали залпами. Это стреляли галицийские усусы – «украинские сечевые стрельцы». Полчаса тому они прибыли из Одессы. Рабочей делегации с лозунгом «За власть Советов» они ответили, что защищают украинскую государственность. Козубенко прицелился и стал стрелять прямо в темноту, но понизу, чтобы пули летели под вагоны.
Несколько часов тому назад с эшелоном военнопленных репатриантов в числе других сосланных вернулись из концлагеря в родной город и Козубенко с Шумейко, освобожденные взрывом революции в Венгрии.
Шумейко сидел сейчас в конторе депо. Он был черен, оброс бородой – его и не узнать. Винтовки и патроны большими кучами лежали в углу. Каждому, кто приходил, их давали в неограниченном количестве. Оружия было сколько угодно. Вокруг Шумейко собралась изрядная группа. Отсюда шло руководство восстанием. Все обступили старенького машиниста Кукуришника с дорожным сундучком в руке. Он только что привел из Одессы поезд – этих самых галичан. И он рассказывал одесские новости. В Севастополе высадился английский десант. В Одессу только что прибыли французы, англичане и греки.
– Какие греки? – спросил кто-то.
– Почему французы?
– Англия – это же черт знает где! – горячился какой-то кочегар. – За Ламаншем и Па-де-Кале. Я ходил туда кочегаром на «Трех святителях».
– Не могу знать, – растерянно оправдывался Кукуришник, словно он-то и был виноват в приезде англичан, французов и греков. – Не могу знать. Про Ламанш ничего не слышал. А про это – точно. Греки как греки, только не одесские, а совсем настоящие – из-за моря, а французские зуавы – это так они прозываются – в малороссийских штанах…
– Так это, может быть, какой-нибудь украинский театр?…
Все засмеялись. Но Шумейко прекратил смех.
– Ничего удивительного, – сказал он. – Ходили уже такие слухи. Капиталистическая французская республика. Четыре года на западном фронте по немцам стреляла, а как против рабочих, так спешат немцам на подмогу. Буржуйская политика. Раскусили!
– У немцев же с нами сейчас нейтралитет! – отозвался кто-то.
– Как у уманьских дурней: с чужого воза берут и на свой кладут… Дождутся французов, а тогда…
Все сразу смолкли и переглянулись. Вот это новость! Драться, значит, приходилось теперь против всех. Французы побили немцев, а теперь с немцами на нас! А тут еще и своих гетманцев хоть отбавляй… Люди поглядывали друг на друга исподлобья. Может, лучше, пока не поздно… разойтись?
Но Шумейко ударил кулаком по столу.
– Поставь сундучок! – прикрикнул он на Кукуришника. – Ехать собрался, что ли? Хватит и того, что уже приехал, старый дурень! Не мог с этими галичанами под откос свалиться? Или хотя бы буксы сжечь? Топку можно было залить! – Кукуришник, виновато хлопая глазами, наклонился и поставил сундучок. – Машинист! Э-эх!.. Дайте ему винтовку! На свою голову привез!.. Тем паче, – уже спокойно сказал Шумейко, обращаясь ко всем, – тем паче надо скорее гетмана сбросить и взять всю власть в свои руки. Перерезать магистрали, чтоб французам с немцами не объединиться!
Кукуришнику сунули в руки винтовку. Он держал ее как палку – еще никогда в жизни он не стрелял ни из чего, кроме рогатки, да и то только в детстве.
– Как же ее?… – беспомощно озирался он.
Кто-то ему показал.
Шумейко обернулся к Тихонову, только что вошедшему с кондукторским фонарем.
– Сколько у нас?
– Около сотни, – ответил Тихонов, – а может, и все двести. Темно же кругом, ночь. С селом связи еще нет. Знаю, что подходят, Зилов же там комиссарит, но молчат. Ни гу-гу! Ни разу не выстрелили. Может быть, маневр. Может, броневикам не хотят себя выказать, что ли? Связных дважды посылал – как в воду.
– Пошли Кульчицкого Стаха или Золотаря.
– Оба в заставе. За одиннадцатым полком, чтобы не пропустить кого-нибудь невзначай из Киева…
– Ага! – повеселел Шумейко. – Так и надо: вот мазурики! – Он хлопнул ладонью по столу. – Нам бы вокзал занять, любой ценой – вокзал! Бросим тогда весь порожняк на Могилев. Оттуда двенадцать тысяч бессарабских партизан идет. От Днестра до Дона выгоним немца, факт! Про офицерскую роту и комендантскую сотню что слышно, а?
Офицерская рота и комендантская сотня Парчевского составляли гетманский гарнизон города.
Тихонов помолчал и пожал плечами.
– Аглая к ним пошла.
– С кем?
– Да… одна…
– Что ты ерунду мелешь?
– Говорю тебе! – рассердился и Тихонов. – Вот так и пошла одна. На Парчевского у нее зацепка есть. Поклялась, что разоружит одна…
На лестнице вдруг поднялась суматоха, и, расталкивая столпившихся на пороге, внезапно влетел запыхавшийся, взволнованный телеграфист.
– Товарищи! – едва мог выговорить он. – Товарищ Шумейко! Эшелон! С Киевской! Гниваньский мост прошел! Через полчаса будет здесь! Какие-то сечевые стрельцы! Сорок два вагона состав! Винница передала! Правда…
– Не пускать! – вскочил Шумейко. – Кто, ты сказал, на Киевской?
– Четыре человека! – подбежал Тихонов. – Золотарь, Стах… Пулемет кольт.
– Взорвать путь! – приказал Шумейко. – Дрезину! Динамит!
Несколько человек бросились к ящикам с динамитом, тут же, в углу. Все выбежали на крыльцо. Дрезина стояла рядом, под пожарным навесом. Это была ручная дрезина с большим маховиком. Два парня уже сбросили кожушки и взялись за ручки. Стрельба в цепи вдоль паровозов вдруг поредела и наконец совсем затихла.
– Что такое?
– Не стреляйте! – прозвенел откуда-то из темноты тоненький, совсем детский голосок. – Не стреляйте! Я своя…
Рабочие, ругаясь, опускали винтовки. Что за черт?
Из рыжего тумана к ярко освещенному фонарями депо бежала какая-то непонятная фигурка. Она бежала подняв руки и не переставая кричать. Какая-то девчонка без платка, волосы мочалой торчали во все стороны.
– Глянь! – удивился кто-то. – Ведь это же будочникова, с первой волочисской! Да ну тебя, совсем дурочка!
Это была Одуванчик. Она влетела на крыльцо, схватила кого-то за винтовку, за рукав.
– Кто здесь старший? – захлебывалась она. – Кто самый старший? Да разве можно так воевать? Кто старший?! – Она остановилась перед Шумейко и от удивления даже рот раскрыла. – Дядя Шумейко! Откуда вы? Убежали? А наш Козубенко? Господи! – Она уже увидела Козубенко и кинулась к нему… – Ой, ведь надо рассказать, все рассказать! У нас там такое делается!..
– Где это у вас?
– Так у нас же, в коммоле!
– Стоп! – перебил Шумейко. – Не тарахти! Зачем сюда прибежала? Видишь, пули летают, война? А ну, марш домой!
Одуванчик замахала руками и затараторила опять. Хорошо, хорошо! Она сейчас уйдет! Только не домой, а в бараки, там они собирают заболевших сыпным тифом вернувшихся военнопленных. Войной ее пугают – ха! Да разве можно так воевать? Ведь депо все как есть залито светом фонарей – чисто именины, и австрияки– усусы сидят себе как перед экраном в кино, ведь их же не видно! А надо бы как раз наоборот – пускай рабочие будут в темноте, а усусов осветить поярче! Она даже может сбегать сейчас на электричку к дяде Мотовенко – пускай включит фонари возле аудитории, а депо выключит. А так разве умные люди воюют? Хорошо, она сейчас уйдет. Только совсем не домой, а назад, в бараки…
Окружающие смущенно примолкли.
– Стратег! – покраснел и Шумейко. – Хлопцы! А ведь девка правду говорит! Тоже мне собрались вояки! Молодчина! – Он потрепал слипшиеся вихры Одуванчика. – Военный стратег! Эй! Телеграфист! Звони сейчас же монтеру Мотовенко на электростанцию, чтоб погасил свет у депо, а у аудитории пускай даст полный парадный, как на спектакль! – Он обхватил Одуванчика за худенькие плечики и крепко прижал к себе. – Побьем гетмана, тебя в пролетарскую академию генерального штаба студентом пошлем!.. Стоп! Что, готово?
Дрезина подъехала, два ящика динамита стояли на передке.
– Жарьте! Через десять минут чтоб были там. Через пятнадцать чтоб все услышали, как бахнет. Взрывайте насыпь! Чтоб гетманский поезд сюда не прошел. Или живыми не возвращайтесь! Жарьте!
Хлопцы нажали на ручки, маховик скрипнул, дрезина пошла.
– Я с вами! – вдруг вырвалась вперед Одуванчик и ухватилась за помост. Секунда – и она вскочила на дрезину. Хлопцы качали изо всех сил – один вперед, другой назад, один вверх, другой вниз, – и черным маятником дрезина скрылась в буром тумане.
– Ну и шустра! – рассмеялся Шумейко. – Это из твоих?
– Очевидно! После меня уже, верно. – Козубенко улыбнулся, и ему сразу стало хорошо и уютно тут, в осеннем мраке, в предутреннем тумане, под дождем. – Мала еще, – сказал он Шумейко, – когда ее крестили, я уже в школу пошел…
– Хлопцы! – крикнул Шумейко. – Кто тут из бывших солдат, фронтовиков? А? Неужто ни одного нет? Только старые да малые?
Все молчали. Наконец издали кто-то откликнулся.
– Я в японскую войну под Мукденом был… в ногу ранили!
– Вот-вот! – обрадовался Шумейко. – Ковыляй сюда, старина! Стрелочник Пономаренко, что ли?
– Он самый…
– Принимай команду, Пономаренко! Прикажи штыки примкнуть. – Шумейко вытащил штык и надел его на винтовку. – В атаку поведешь. Галичан врукопашную выбьем: только вспыхнет свет, ослепит их, а мы тут из темноты, как черти…
– Кхе, – откашлялся старый Пономаренко, – кхе– кхе!.. – Он сплюнул в сторону и разгладил усы книзу… – По приказанию высшего начальства… – Он наконец прокашлялся и хрипло закричал: – Команду принял ефрейтор двести второго приамурского его светлости графа Суворова полка Пономаренко Исидор! – Потом сразу перешел на шепот и, приставив ладони трубкой ко рту, зашипел направо и налево. – Значит, слушай мою команду: примкнуть штыки… К рукопашному бою готовьсь!.. Братья-орлы! Солдатушки-ребятушки! Прикладом бей, штыком коли, саблей руби! Пуля – дура, штык – молодец! На японца, или, тьфу, за мною – арш!
Цепь с винтовками на руку вышла из-за укрывавших ее паровозов и двинулась по путям. Ее встретил ураганный огонь. Но в ту же секунду черная тьма камнем упала вокруг, и тогда внезапно вспыхнула гирлянда дуговых фонарей у аудитории. Стрельба мгновенно рассыпалась и замолкла. Группы усусов были как на ладони. Но они ничего не видели, они вдруг ослепли.
– Вперед! – закричал Пономаренко. – Братья-орлы! – Он побежал, слегка припадая на правую ногу.
Вся цепь колыхнулась и кинулась за ним.
В это время со стороны города на переезд карьером влетела запряженная парой коляска. Резвые кони несли черное лакированное ландо прямо на цепь. И прямо перед цепью лошади вдруг взвились на дыбы и рухнули наземь: пули уложили их обеих разом. Ландо перевернулось бы, если б не уперлось в конские тела. Из коляски выскочила Аглая. За ней вышел поручик Парчевский. На плече у него болтался одинокий погон.
– Товарищи! – крикнула Аглая, обернувшись к цепи. – Офицерская рота…
Крики атаки заглушили ее…
Разоружать гетманский гарнизон Аглая отправилась еще до полуночи.
Как это ни странно, на крыльце комендатуры ее никто не остановил. Не было часового и в коридоре, возле двери в кабинет коменданта. Поколебавшись, Аглая постучала.
– Войдите! – раздалось в ответ. Голос, безусловно, принадлежал Парчевскому.
Аглая открыла двери и остановилась на пороге.
Парчевский был в кабинете один. Он сидел в кресле за письменным столом, откинувшись на спинку и положив ноги на стол. Фуражка съехала на затылок, шинель перекинута через спинку стула, как будто он как раз собрался куда-то идти, но, присев на минуту, задумался. В руке он держал папироску и пускал кольца дыма в потолок.
– Пардон! – вскочил Парчевский, узнав Аглаю. – Аглая Викентьевна! Вы? – Он покраснел.
– Я. Что это вы делаете? – она подошла и, сняв перчатку, протянула ему руку.
– Хм! – Парчевский улыбнулся открыто и в то же время смущенно. – Жду вот, чтобы кто-нибудь пришел и меня арестовал. Может быть, вы и пришли, чтобы арестовать? – Он как будто даже обрадовался. – Пожалуйста, вот мой револьвер, там в углу сабля, а это…
– Оставьте! – оттолкнула Аглая револьвер. – Обезоруживать придется вам, а не вас.
– Кого?
– Офицерскую роту, которая стоит в одиннадцатом полку.
– Садитесь, пожалуйста. – Парчевский сел и сам. – В роте не меньше шестидесяти человек, а может, и семьдесят пять. Один с этим браунингом и этим палашом я навряд ли…
– Вацлав Юрьевич! – ударила Аглая перчаткой по краю стола. – После того, что вы для нас сделали, после вашего заявления, что вы готовы идти хоть и в бой… Помните? Я имею основания рассчитывать на вас! Конечно, если вы отказываетесь, тогда так и скажите…
– Аглая Викентьевна! – перебил ее Парчевский сдержанно и серьезно. – Я прошу минутку внимания. Агитация, которую вели ваши люди в моей сотне, дала блестящие результаты: вот уже несколько часов, как я остался один, пардон – вру: вдвоем с нестроевым кучером Юзефом. Предвидя сегодня ночью переворот и не желая выступать в защиту гетманской власти, мои казаки все до одного разбежались кто куда. Девяносто один человек. Сбежали даже писарь и повар. Сбежал каптенармус. Сбежал конюх. Ушла баба Фекла, вытиравшая пыль в этом кабинете. Вот видите пыль? – Парчевский мазнул пальцем по чернильнице и показал Аглае. – Комендантская сотня, комендант и вообще вся гетманская власть в городе – это один я. Компренэ? Л’эта сэ муа! Государство – это я!
Мгновение Аглая, прищурившись, разглядывала Парчевского. Ее взгляд мягко скользнул по взволнованному лицу офицера. Потом она не выдержала. Она прыснула и упала в кресло. Смех душил ее. Парчевский стоял перед ней, улыбаясь и хмурясь. Наконец Аглая перестала смеяться. Она снова поднялась, запахнула свое манто.
– Перед вами прекрасная иллюстрация марксистского положения о «вождях», отрывающихся от масс, о том, что их ждет, – опять рассмеялась она. – И вообще великолепно: благодаря революционному саботажу масс вождь реакции покинут на произвол судьбы, и реакционная власть пала. Советую вам все-таки заняться марксистским самообразованием! – Аглая выпрямилась и натянула перчатку. – В таком случае, поручик Парчевский, именем Ревкома вы обезоружены. Ваш револьвер!
Парчевский снова вынул револьвер и любезно протянул его Аглае.
– Пожалуйста. Он заряжен, предохранитель поднят, осторожно! А палаш?
Аглая взяла браунинг и снова села. Она волновалась.
– Почему вы не предупредили нас о том, что ваши казаки разбегаются?
Парчевский криво улыбнулся и закусил губу.
– Пардон! Но не имея чести состоять в рядах вашей партии коммунистов-большевиков, не располагая счастливой возможностью знать ваши тайные адреса, конспиративные квартиры, подпольные явки и как там у вас это еще называется, я…
– Ну, не сердитесь, Вацек! – Аглая встала и положила ему руку на плечо. – Мы сами виноваты. Вы же прекрасный и честный парень! – Она мягко прищурилась, но сняла руку Парчевского со своей талии и отодвинулась. – Что касается офицеров, то их обезоружим мы с вами одни. Прикажите вашему несчастному кучеру сейчас же подать нам лошадей. Ландо Таймо еще существует?
Мгновенье Парчевский любовался энергичной, красивой девушкой.
– Оно ждет, запряженное еще с вечера. Как паровоз под парами! – Парчевский повернулся к коридору и крикнул. – Юзеф! Подавай к крыльцу! – Окрик гулко прокатился пустыми коридорами и замер где-то за раскрытой дверью. – Юзеф так и остался с лошадьми и ландо. Говорит, жинка в Вороновицах опять родила, а он уже три года как из дому. Решил тут остаться в холостяках. Куда поедем? Охотно прокачусь. Вы разрешите накинуть вам на плечи эту портьеру? Идет дождь. Погоны срезать?
– Нет, нет! – поспешно остановила его руку, вооруженную ножиком, Аглая Викентьевна. – Что вы? Как раз наоборот! – Она опять кокетливо прищурила глаза. – «Серебряные звездочки, золотой погон!.. Это и прекрасно, что вы… фараон…» – Она пропела это и засмеялась. – Жаль только, что вы не полковник! Ну, да ничего… Офицеры в роте вас хорошо знают? – Она снова отвела руку Парчевского от своей талии. – Прекрасно! Мы едем к ним. Вот вам ваш браунинг, у меня свой.
– Оставьте себе! – усмехнулся Парчевский. – Пускай будут и у вас два. На всякий случай. А также на память обо мне. Номер три тринадцать два нуля.
– Нет, нет! – сказала Аглая. – Подарки потом! А сейчас он может вам пригодиться! – Она протянула браунинг обратно Парчевскому.
– Ах, детка! – отстранил ее руку Парчевский. Потом он вынул из обоих брючных карманов по браунингу и навел их на Аглаю. – Учиться вам надо, долго еще учиться! Ну, разве ж можно так разоружать? – Он спрятал браунинги в карманы брюк. И тут же вынул из карманов френча другую пару. – Я никогда не ношу меньше четырех, кроме того, который в кобуре.
– Нахал! – Аглая захохотала, заливаясь краской. – А я вам еще верила! Ну, погодите же теперь! Я вам отомщу, заноза. Пошли!
Ландо уже прошуршало по мостовой под окном. Они вышли в холодную, сырую ночь. Парчевский оставлял все двери открытыми, а мебель опрокидывал, как будто здесь прошел погром.
– Кланяюсь, пани Аглайо! – весело приветствовал Аглаю Викентьевну кучер Таймо. – Ночь добрая, веселый будет шпацир! Кони застоялись, ух!
– Здравствуй, Юзеф! Пустишь лошадей во весь дух. И не останавливайся, что бы ни случилось!
– Слухам, пани! Галоп! Вшистко едно жице бедно!.. Командо, гальт! – Кони вздрогнули и насторожили уши. – Тпрунь, тпрунь – форвертс!!!
Лошади взвились и рванули с места в карьер. Ландо запрыгало, как резиновый мяч: По сторонам вихрился туман, мелкий дождик стеклянной крошкой ударил в лицо.
Придерживаясь друг за друга, Парчевский и Аглая намечали план дальнейших действий. Офицерская рота состояла исключительно из мобилизованных офицеров. Из семидесяти пяти пятьдесят были местные и на три четверти – прапорщики военного времени: дети железнодорожников, студенты и служащие. Кадровые офицеры занимали только командные посты. Преобладающее большинство равнодушно или враждебно относилось к идее национальной украинской государственности во всех возможных ее формациях. Но довольно значительная группа молодежи придерживалась петлюровской ориентации. Эти только и ждали переворота. Заводилой у них был сотник Вакулинский.
Ландо стрелой мчалось через город. Лошади летели галопом. Промелькнул центр. Пронеслись справа нахохлившиеся, притихшие домики Киевской улицы. Никто не останавливал, город был мертв. Налево на насыпи покачивались туманные сквозь изморось фонари. На фоне серого неба выросли черные зубцы окружавших полк тополей. Первый окрик встретил их уже на территории полка.
– Кто? Пароль?
– Комендант города поручик Парчевский! – Парчевский перегнулся через борт и тихо произнес пароль. Патруль посторонился. Это были два прапорщика офицерской роты. Они очень обрадовались Парчевскому.
– Вот отлично, что вы приехали, господин поручик! Наши совсем измучились, до сих пор еще не спят. Какие новости?
Ландо подкатило к освещенной казарме за плацем. На крыльце столпилось человек десять офицеров. В руках у всех были винтовки.
– Господин Парчевский! Поручик! Вацлав! – Приезду гостя все чрезвычайно обрадовались. Окружив Парчевского, вежливо раскланиваясь с Аглаей, офицеры повели их в казарму.
– Господин комендант города. Господа офицеры!..
Офицеры вскакивали с кроватей, на которых лежали, не снимая шинелей, и устремлялись навстречу. Из-за деревянной фельдфебельской перегородки выплыл ротный командир, полковник Соловьев.
Парчевский щедро расточал улыбки. Рота была почти в полном составе. В дозорах находилось, очевидно, не больше десяти – двенадцати человек. Винтовки блестящим частоколом выстроились в козлах у входа.
– Вацлав Юрьевич! – приветствовал и Соловьев. – Ну, что там? Какие новости? Понимаете, такое безобразие! Все телефонные провода перерезаны, и, естественно, до утра никто не берется искать повреждение. Мы абсолютно, ну, понимаете, абсолютно ни бе ни ме! Как там дела вашего украинского государства?
Парчевский откозырял и сделал жест в сторону Аглаи. Офицеры посматривали на нее, не зная, как объяснить присутствие незнакомой дамы здесь, в такую пору.
– Как видите, – улыбнулся Парчевский. – Я совсем запросто. Моя жена! – звякнул он шпорами. – Аглая Викентьевна Македон. Пардон, Парчевская…
Аглая мило улыбалась, пожимая руку полковнику и окружающим офицерам.
– Очень приятно! – сразу успокоился полковник. – Ваша жена? Очень приятно! А что это за выстрелы, стрельба, шум?
– Пустяки! Репатрианты хотели разграбить хлебные лавки, – отмахнулся Парчевский, – ну, знаете, пришлось немного попугать… Разрешите, господа, сесть?
– Ах, извините! Аглая Викентьевна! Наша походная жизнь…
Все расселись на кроватях. Аглая села рядом с Парчевским и даже слегка прижалась к его плечу. С ее губ не сходила любезная и обольстительная улыбка красивой женщины, хорошо знающей цену себе, а также и мужчинам, окружающим ее.
Парчевский потер руки и улыбнулся.
– Так вот, господа, новости все-таки есть. И немаловажные. Я вижу, – он улыбнулся еще доверительнее, – вам не терпится их услышать? Не буду дразнить ваше любопытство. Понимаете, господа, – гетмана… – он сделал паузу, и Аглая пробежала взглядом по окружающим ее лицам, – гетмана, господа, уже нет. Киев, по-видимому, взят. Власть на Украине перешла, господа, к директории…
Секунду длилось молчание.
– А французы? – спросил полковник Соловьев.
– Французы?… – Парчевский не был подготовлен к этому вопросу. – Французы что ж… Понимаете! – сразу же нашелся он. – Французы тоже поддержат директорию. Да, да! Только что получена искровая депеша! – Он пощупал карманы так, словно телеграмма была где-то здесь, но он ее не находит. – Ах да! Я отправил ее немецкому командованию. Очевидно, и немцы теперь станут на сторону директории. Они же заявили, что признают ту власть, которая одержит верх. Так вот, господа, директория победила.
Движение прошло по тесным рядам офицеров. Некоторые, правда, даже не скрывали удовлетворения. Сотник Вакулинский расправил усы и подмигнул своим соседям. Постная физиономия полковника Соловьева оставалась безучастной. Ему было все равно – что гетман, что Петлюра: он стоял за «единую и неделимую».
Потом заговорили все сразу. Как же в городе? Какая власть? Еще гетманская или уже директории? Что делать офицерской роте? Они теперь петлюровцы? Или вообще никто? Может быть, петлюровцы придут разоружать? А может, надо выступить в поддержку гетману?
Парчевский улыбнулся учтиво и сдержанно.
– Вряд ли это имеет смысл, господин прапорщик! Французский десант уже высадился в Одессе! – снова экспромтом соврал он. – Батальон зуавов и рота каких-то зулусов или сенегальцев, черт их там разберет – все они негры, все они черные. Словом, какой-то колониальный отряд. Во время войны, на западном фронте, помните? Истые звери!
Теперь уже все повскакивали с мест. Вот это новости! Сотник Вакулинский уже собрал в кружок своих. Он волновался: смотрите, и французы поддерживают директорию! Слава! Вот теперь наконец Украина станет самостийной! Сотник Вакулинский уже чувствовал себя властителем страны.
– Минуту внимания, господа! – попросил Парчевский. – Новости еще не все. – Офицеры сразу же смолкли и снова обступили его. – Я, с вашего разрешения, пришел к вам как бы парламентером. – Парчевский шутливо развел руками. – Я только что говорил по прямому проводу с уполномоченным директории, этим самым, как его, ну, забыл… Словом, дело в том, – он бросил улыбку направо и налево, – что вся армия директории исключительно добровольная. Мобилизованных у них нет. Как, помните, было у Каледина, у Корнилова или сейчас на Дону. И мне поручено передать вам, что с этой минуты каждый из господ офицеров абсолютно свободен. Кто хочет, может немедленно идти домой. Поручик Микоша, вас ждет невеста! Вася! А тебе, кажется, за углом, тут же на Киевской? Прапорщик Луцкий, и вам? – Парчевский по-приятельски подмигнул нескольким офицерам. – Итак, господа, вы все свободны. – Шум, выкрики не давали ему говорить. – Тише, господа! Одну минутку! Оружие будьте добры оставить здесь. Брать оружие с собой я ни в коем случае разрешить не могу!
– Позвольте! – вскипел наконец полковник Соловьев. – Однако командир роты, кажется, все-таки я? Военное командование поручило мне…
Парчевский бросил быстрый взгляд на Аглаю, потом звякнул шпорами и вытянулся перед полковником.
– Господин полковник имеет в виду гетманское командование? Разрешите рапортовать, господин полковник! В результате действий добровольной армии украинской директории в направлении Киева и в направлении Одессы военное командование армии гетмана Скоропадского вынуждено было капитулировать, сдаться на милость победителя, о чем по прямому проводу сообщено мне, как коменданту города и гарнизона. Поручик Парчевский, кавалер четырех крестов ордена святого Георгия!.. – Опустив руку, Парчевский любезно улыбнулся. – Никак не думал, господин полковник, что вы такой щирый украинец. Ах да! – вдруг вспомнил он. – Господин сотник Вакулинский!
– Я! – подскочил сотник.
Парчевский снова козырнул. Невольно и сотник поднес руку к фуражке.
– В нашем разговоре уполномоченный директории, – обратился Парчевский только к нему, но так, чтобы могли слышать все, – сказал, что те из добродиев старшин, которые пожелают добровольно вступить в войска директории, могут остаться здесь. Командование ими мне приказано препоручить вам, господин сотник Вакулинский.
– Слушаю, пане атаман! – гаркнул Вакулинский.
– Будьте добры, выявите желающих и выставьте из добровольцев караул у винтовок и ротного имущества! Вы меня поняли, пан сотник Вакулинский?
– Понял, пане начальник гарнизона!
Аглая потихоньку пожала Парчевскому руку. От ее лица на него пахнуло жаром.
В казарме поднялась кутерьма. Несколько офицеров, живших недалеко, на Киевской улице, уже собирали свои пожитки. Несколько других расспрашивали Парчевского, не страшно ли будет сейчас пройти в другой конец города, на Новый План? Кто-то кричал, что всего лучше остаться здесь до утра. Кто-то сетовал, что он не местный и не может сразу же отправиться домой. Некоторые требовали, чтобы не распускали роту. Большинство столпилось вокруг Парчевского, расспрашивая о подробностях принесенных новостей. Парчевский врал, как умел. Он сообщил, что французов идет два корпуса, что англичан – эскадра из восемнадцати крейсеров и четырех дредноутов и что из вагонного парка уже выехали за десантом эшелоны порожняка, так что ждать англо-французов надо не позднее утра. Полковник Соловьев, в кругу нескольких кадровых старших офицеров, пыхтел, как паровоз, доказывая, что никто не имеет права расходиться, пока он не получит надлежащего приказа за номером, числом, подписями и государственной печатью, – пускай немецкой, французской, английской, зулусской или «вашей директории» – ему безразлично, один черт.
Сотник Вакулинский подошел к Парчевскому и доложил, что идти добровольно в петлюровскую армию выразили желание семнадцать офицеров и что караулы у винтовок и «огневого довольствия», а также дозоры у казарм он выставил из этих семнадцати.
