Текст книги "Следствие не закончено"
Автор книги: Юрий Лаптев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)
1
Несчетное число раз проходил Кузьма Петрович Добродеев по проспекту Победы, в конце которого, перед спуском к пристаням, приютился его участок, обнесенный окрашенным к Первомайскому празднику в голубой цвет частоколом. Буквально на его глазах воздвигались по обеим сторонам просторной улицы новые трех– и четырехэтажные дома, правда, привычно-скучноватой кладки и оформления, но не избы как-никак. И тополя, в посадке которых когда-то принимала участие вся семья Добродеевых, уже вымахали выше крыш.
Да и население неприметного в недавнем прошлом села Нагорного за послевоенные годы возросло больше чем в десять раз!
И не только молодой городок, большинство колхозов Светоградского района «понабрались могутности», как сказал сегодня, зачиная партийный актив, «первый» – Владимир Арсентьевич Житников.
Эти слова секретаря райкома приосанили многих коммунистов – «Растем, братцы, растем!» – в том числе и Кузьму Петровича: одних почетных грамот за двадцать один год кипучей деятельности Добродееву было вручено мало не десяток. Развесь по стене – вот тебе и витрина трудовой доблести.
Так почему же он, один из руководителей сельхозуправления, а затем светоградского отделения «Сельхозтехники», сегодня еще с утра начал ощущать какое-то непонятно нарастающее беспокойство? И – что никогда с Добродеевым не случалось – тайком, через запасной выход Дома культуры, покинул собрание коммунистов района, даже не дождавшись оглашения заранее заготовленной, но после доклада и прений существенно переправленной резолюции.
Словно сбежал.
– …Сейчас, когда вся наша необъятная страна стремится не только словами и песнопением, а в первую очередь честным отношением к своим обязанностям отметить знаменательнейшую годовщину века, каждый из нас – членов Коммунистической партии Советского Союза – обязан поставить перед собой вопрос: а как лично я – Иван Иванович Иванов или Петр Петрович Петров – выполнял до сих пор и буду выполнять впредь свой гражданский долг?
Так начал свой доклад на районном партийном активе прокурор Светограда Константин Сергеевич Пахомчик. Начал как и полагается: примерно так же и «Правда» на днях высказалась в передовой статье.
– …У нас много пишут и еще больше говорят о Ленине – вожде, о его всеохватной проницательности, партийной непримиримости и поистине титанической работоспособности. И это вполне закономерно потому, что с каждым годом возрастает, в буквальном понимании этих слов, личное и повседневное руководство Ленина Советской державой и нашей многомиллионной Коммунистической партией!
И не случайно с каждым годом все явственнее звучит слава Владимиру Ленину, провозглашенная полвека тому назад Владимиром Маяковским:
…Ленин
и теперь
живее всех живых.
Наше знанье —
сила
и оружие.
И трубный возглас поэта приведен к месту: лучше-то, пожалуй, не скажешь.
– …Больше сорока пяти лет прошло с того дня, когда безвременно оборвалась жизнь Владимира Ильича, с той минуты, на которой навсегда остановились часы в Горках, с того дня ставших Ленинскими. Сорок пять лет! Сколько руководителей сменилось за эти десятилетия во всех звеньях нашего партийного и государственного аппарата! Тысячи! Десятки тысяч!
А кого можно поставить рядом с Лениным?
И много ли найдется среди миллионов членов нашей партия таких товарищей, к которым без всяких оговорок можно применить самое высокое для коммуниста звание:
Ленинец!
И эти, торжественно провозглашенные Пахомчиком слова большинством присутствующих были восприняты с должным вниманием и пониманием.
Однако в дальнейшем…
– …Прежде чем перейти непосредственно к нашим светоградским делам, я позволю себе огласить один документ, поразивший лично меня своим, хочется сказать, будничным величием. Вот:
«Управление делами Совета Народных Комиссаров удостоверяет, что председатель Совета Народных Комиссаров В. И. Ульянов (Ленин) занимается умственным трудом неограниченное число часов, ввиду чего он имеет право пользоваться продовольственной и хлебной карточкой первой категории.
Управляющий делами СНК Бонч-Бруевич».
О чем говорит этот документ, товарищи?
Пахомчик выжидающе оглядел ряды кресел, плотно заполненные настороженно присмиревшими людьми: «Интересно, к чему он речь клонит, этот блюститель? »
Как это ни странно, но после оглашения ленинского документа пребывание в зале только что законченного отделкой Дворца культуры кое-кому показалось стеснительным. А из задних рядов донесся возглас:
– То ж время было другое! Разбираться надо!
Словно обидело кого-то из товарищей напоминание.
– Верно, и время было иное, и… – Пахомчик перевернул несколько страничек лежавшего перед ним на переставной трибуне блокнота.
– А вот другой документ, правда, уже не имеющий исторического значения, но, на мой взгляд, вполне злободневный: датирован октябрем прошлого, между прочим, небывало урожайного для нашей области года. Ну, полностью цитировать эту выписку из протокола я не имею полномочий, но весьма поучителен и как-то свежо звучит оргвывод: учитывая, что товарищ… ну, скажем, К. использовал высокое служебное положение и доверие партийной организации в корыстных целях, вывести товарища К. из состава членов обкома, снять с занимаемой должности и поставить перед прокуратурой вопрос о привлечении его к уголовной ответственности… Вот так!
Наверное, минуту в зале накипало возмущение. Затем, перебивая друг друга, зазвучали голоса:
– Правильно!
– Давно бы надо… некоторых!
– А что это за товарищ К.?
– Огласите решение полностью!
– И в газете надо опубликовать, чтобы…
– А на мой характер – шлепнуть как мародера, и точка!
Пахомчик выдержал паузу, ожидая, когда утихнет гневное возбуждение, затем продолжил:
– Дело, товарищи, тут не в одиночном нарушении нашей гуманистической законности. И я сопоставил два документа не затем, чтобы еще раз подчеркнуть подлинную человечность гения, а мелкого делягу пригвоздить к позорному столбу: ведь, по сути, он сам и уже давно вывел себя не только из обкома, но и из рядов Ленинской партии.
Но ведь еще в прошлом веке одним из философов было высказано такое, как мне представляется, довольно обоснованное суждение, что всякая собственность, по сути, кража. Однако, как это ли прискорбно, приходится признавать, что и в нашем социалистическом обществе находятся товарищи, которые, проповедуя вот с такой трибуны чуть ли не аскетизм, в домашности начали заметно обрастать, так сказать, жирком личного благополучия. А ведь именно повышенное тяготение к житейским благам порождает чаще всего различные виды лихоимства и стяжательства. И мне, по роду моей профилактической деятельности, не раз приходилось сталкиваться с такими подпочвенными явлениями, которые говорят о том, что и в нашем Светограде – городе подлинно социалистической формации! – по соседству с бригадами коммунистического труда орудуют темные дельцы. Да, товарищи, именно темные дельцы!..
И хотя, дав такую затравку, сам Пахомчик никого из присутствующих на партактиве персонально не задел, его доклад вызвал оживленные прения. И особенно оживило актив выступление председателя глубинного колхоза «Партизанская слава» Степана Федоровича Крутогорова. Этот мужичок твердо фронтового постава, с лицом, густо крапленным пороховой синью, дал прикурить не только снабженцам, что вообще-то уже стало в порядке вещей, но и кое-кому из деятелей, восседавших на почетных стульях президиума:
– Вот вы, дорогие товарищи, недостатки-то до сих пор высматриваете в подзорную трубу, а лучше бы приспособить для этого дела микроскоп. Ведь иногда они под носом у вас творятся – темные делишки!..
С нарастающим вниманием прослушал и доклад и прения Кузьма Петрович Добродеев. По-деловому немногословный и требовательный в своем служебном кабинете, Добродеев совершенно преображался, когда ему приходилось выступать на многолюдстве: умел, да и любил Кузьма Петрович щегольнуть перед народом своей действительно широкой и разносторонней осведомленностью. И даже когда приходилось высказываться по такому весьма осложнившемуся вопросу, как международное положение, он не перегружал свою речь цитатами из широкоизвестных источников: словно застольную беседу вел. И повеселить умел аудиторию хлестким словечком или неожиданным сравнением.
Вот и сегодня Добродеев нацелился было, по ходячему выражению, «толкнуть речугу». И даже выписал на отдельный листок два подходящих к случаю изречения: из басни Крылова «Кот и Повар» и сказки Салтыкова-Щедрина.
Но от выступления почему-то воздержался.
2
– Я давно хотел спросить вас, Константин Сергеевич, почему вы, такой высококвалифицированный юрист, очутились в Светограде?
С таким вопросом обратился Михаил Громов к Пахомчику, когда они после окончания партийного актива зашли в служебный кабинет прокурора.
Пахомчик отозвался не сразу. Да и уклончиво ответил:
– Врачи мне рекомендовали климат переменить… Не веришь?
– Не верю. Во врачей, – честно признался Михаил. – Правда, и тому, что про вас говорят некоторые люди, тоже поверить не могу.
– А что говорят некоторые люди?
– Будто бы вас… это самое…
– Неясно.
– Ведь вы в свое время работали в областном центре. И занимали высокий пост. Верно?
– Как тебе сказать…
Пахомчик на секунду задумался, потом взглянул в лицо Михаила с обычным для него пристально-ироническим выражением.
– Вот ответь мне, дружище, на такой вопрос: кто в нашей стране хозяин?
– Народ! – не задумываясь ответил Михаил.
– Угадал!.. Ну, а как ты считаешь: если хозяин приближает своего слугу к себе – разве это понижение?.. Кстати, ты, наверное, и на собственном опыте убедился, что в последнее время самые напористые футболисты вырастают не на столичных стадионах. И космонавты – тоже. И даже по огурцам Москва уступает Нежину и Мурому.
Как и всегда, казалось бы, шутливые слова Пахомчика не прошли мимо сознания Михаила. И вообще во многом благодаря влиянию своего старшего друга, – а их случайное знакомство со временем действительно переросло в дружбу, – Михаил вновь подал заявление в университет на заочное отделение, правда, уже не филологического, а юридического факультета.
– И какое же впечатление произвел на тебя мой доклад? – спросил Пахомчик, по-хозяйски обстоятельно усаживаясь в свое рабочее кресло.
– Здорово! – ответил Михаил. – А главное – с высоких позиций. Вот только насчет Прудона… Не зря этому глашатаю анархизма в свое время всыпал Маркс.
– Так ведь то было в «свое время». И кстати сказать… Ну, шут с ним, с Прудоном. А как тебе понравилось выступление этого до сих пор не разоружившегося фронтовика из «Партизанской славы»?
– Крутогорова?
– Да.
– Вообще-то как тип председателя колхоза он мне по душе. Чувствуется – у такого не разбалуешься. А насчет его выступления… Как правило, выражения крепчают тогда, когда иссякают доводы. Чего, спрашивается, Крутогоров так напустился на этого…
– Леонтий Никифорович Пристроев?
– Да. Подумаешь, фигура!
Вместо ответа Пахомчик выдвинул ящик стола, достал оттуда канцелярскую папку, а из папки извлек вырванный из школьной тетради листок и протянул его Михаилу:
– Вот полюбопытствуй.
Первое, на что обратил внимание Михаил в написанном от руки заявлении, была размашисто подчеркнутая красным карандашом заключительная фраза:
«…а посему прошу привлечь вышеупомянутых членовредителей, проживающих в селе Заозерье, к уголовной ответственности за злостное хулиганство».
3
Заявление поступило в районную прокуратуру накануне от жены работника сельхозснаба Фаины Романовны Пристроевой, женщины возраста, который принято называть переходным, по виду привлекательной и даже завлекательной, по разговору – напористой.
Правда, из довольно сбивчивого рассказа, видимо, не на шутку расстроенной жалобщицы Константину Сергеевичу удалось дополнительно выяснить только:
– Когда мой Леон еще холостым был, он ухаживал за одной… тогда эта Дунька Зябликова еще в девицах числилась. Юридически, как вы догадываетесь. Ну между ними и произошло…
Здесь Фаина Романовна запнулась.
– Бывает, – сказал Пахомчик. – Значит, вы предполагаете…
– Уверена!
Уголовная суть дела заключалась в том, что прибывшего в село Заозерье по служебным делам Леонтия Никифоровича Пристроева обманным образом завлекли в дом молодой доярки Анны Кочкиной – «тоже, видать, штучка в юбочке!» – а там два пьяных парня, имена которых Фаине Романовне неизвестны, «якобы возревновав», – исполосовали в кровь и еле живого вытолкали Леонтия Никифоровича на улицу.
– И представьте, мой агнец был против того, чтобы… Ну, предавать это дело огласке! Как вам это нравится?
– Да, это на товарища Пристроева не похоже, – сказал Пахомчик. – И вообще христианское смирение сейчас не в ходу. Не та эпоха.
– Вот именно! И если вы, Константин Сергеевич, не заступитесь за своего товарища… Я, конечно, могла бы обратиться и непосредственно в областную прокуратуру, поскольку мой отчим, как вам известно…
– А свидетели совершенного насилия имеются? – прервал вопросом многозначительную речь женщины Пахомчик.
– Боже мой! Да любой колхозник из Дзержинки подтвердит. Ведь по всему Заозерью только и разговоров… Позор! Неслыханный позор!..
– Да-а… странно.
– Ничего, ничего, это всем вам ха-ароший урок. На словах заботитесь о воспитании, а на деле… Вот и мой Леонтий Никифорович, еще когда работал инструктором райкома…
– Не спешите обобщать, товарищ Пристроева!
Строгий тон и взгляд Пахомчика несколько смутили женщину.
– Значит, вы, товарищ прокурор, сомневаетесь?
– В чем?
– В моих словах. Между прочим, ваша супруга Надежда Яковлевна…
– Только не впутывайте в мои служебные дела Надежду Яковлевну! И вообще в таких случаях я предпочитаю получать сведения из первых рук. Поэтому мне необходимо выслушать прежде всего самого потерпевшего.
– А если потерпевший не может подняться с кровати?.. Да у Леона, хотите знать, даже давление подскочило: сто восемьдесят на сто!
Фаина Романовна, не сдержавшись, всхлипнула и, достав из сумочки надушенный платочек, встряхнула его и приложила к глазам.
– Ну, хорошо, Фаина Романовна, – уже мягче заговорил Пахомчик. – Я завтра же запрошу Заозерье. – Он придвинул к себе настольный календарь, сделал отметку.
После ухода Пристроевой Пахомчик еще раз вполголоса перечитал заявление, сказал сам себе: «Да, у нас не соскучишься!» Потом позвонил в отдел кадров райисполкома и попросил прислать ему личное дело Леонтия Никифоровича Пристроева.
4
– …И какую же оценку вы, будущий юрист, дадите этому, хочется сказать, уголовно-романтическому происшествию? – спросил Пахомчик после того, как Громов прочитал заявление.
Михаил ответил не сразу. И не очень вразумительно.
– С одной стороны, мы здесь действительно сталкиваемся с деянием уголовным. Если, конечно, то, что изложено в этой слезнице, соответствует фактической стороне дела.
Михаил еще раз заглянул в заявление.
– Ну сам-то факт, полагаю, неоспорим, – сказал Пахомчик. – А вот… интересно другое: тебе, Михасик, не кажется, что это ЧП имеет, так сказать, идеологическую подоплеку?
– Идеологическую?! – удивленно переспросил Михаил.
– Ну, поскольку потерпевшим, как и в шекспировской трагедии «Цезарь и Клеопатра», оказалось лицо номенклатурное… короче говоря, тебе не кажется подозрительным, что в течение трех дней одному и тому же руководителю районного масштаба был причинен сначала ущерб физический, а затем, при всем честном партийном активе, потерпевшему всыпали, так сказать, и по линии морального воздействия?..
На этом разговор Пахомчика с Громовым прервался, потому что скрипнула дверь и в кабинете возникла секретарша сразу трех начальников Софья Казимировна Потоцкая – немолодая уже женщина въедливо-чопорной наружности, которую все исполкомовцы вполне обоснованно считали сотрудником, наиболее осведомленным во всех районных делах. И даже следователь прокуратуры Матвей Юрочкин – товарищ не по возрасту проницательный – частенько обращался к Софье Казимировне не только за справкой, во и за советом.
– Опять явилась! – многозначительно сообщила Потоцкая.
– Кто?
– Она.
– Между прочим, вы, Софья Казимировна, тоже – она. – Пахомчик взглянул на часы. – А вообще объясните «ей», что здесь не «Скорая помощь», а нормальное бюрократическое учреждение. И что прием посетителей…
– Говорила.
– Ну и что?
– А то вы не знаете мадам Пристроеву!
Потоцкая красноречиво развела руками.
В первые минуты Пахомчика удивило не так повторное появление Фаины Романовны Пристроевой в неурочное время, как поведение этой обычно знающей себе цену женщины. Если при вчерашнем визите Фаина Романовна не только на словах, но и всем своим видом показывала, что пришла в прокуратуру требовать возмездия, то сегодня…
– Понимаете, Константин Сергеевич, мы с мужем все обсудили и… пожалуй, можно и простить этих… Ну, что вы хотите – молодежь, комсомольцы. И тем более…
Может быть, потому, что женщина волновалась, вся ее речь состояла почти сплошь из недомолвок.
– Что – тем более? – спросил Пахомчик.
– Мне не хотелось бы говорить, но… Леонтий Никифорович и сам в какой-то степени…
– Не понимаю!
– Ну… Я же вам и вчера говорила, что истинная подоплека… В общем, я решила взять свое заявление обратно. Бог с ним!
– Ну что ж, – после минутного раздумья сказал Пахомчик и достал из стола папку. – Заявление я вам верну, тем более что оно исходит не от самого потерпевшего. Но все-таки товарища Пристроева попрошу зайти ко мне… Так, завтра у нас воскресенье…
– А зачем? – Получив обратно свое заявление, Фаина Романовна вновь обрела присущую почти каждой красивой женщине самоуверенность. И даже, пряча документ в сумку, мельком заглянула в зеркальце. – Я же заявляю вам, товарищ Пахомчик, вполне официально, что мы с мужем не имеем никаких претензий… Подумаешь, самое обыкновенное хулиганство!
– Ну что ж, это с вашей стороны, Фаина Романовна, в какой-то степени даже великодушно.
Однако после ухода Пристроевой, когда в кабинет снова зашел Громов, Пахомчик, неожиданно для Михаила, обратился к нему с таким предложением:
– А что, если бы Михаил Иванович Громов, как говорится, не в службу, а в дружбу, побывал в селе Заозерье и, не раскрывая своих чрезвычайных полномочий, этак бочком, бочком, как Петр Иванович Бобчинский…
Хотя Пахомчик и не знал всех обстоятельств, обусловивших «великодушный поступок» супругов Пристроевых, после вторичного посещения прокуратуры Фаиной Романовной он еще более укрепился в мнении, которое высказал утром на партийном активе:
«…и в нашем Светограде – городе подлинно социалистической формации! – по соседству с бригадами коммунистического труда орудуют темные дельцы».
Причем не только темные, но и умные и, уж во всяком случае, творящие свои делишки так, что «гарью пахнет, а огня не видать!».
Ведь не случайно проведенное в начале года по инициативе народного контроля тщательное обследование деятельности двух сельскохозяйственных организаций Светограда не обнаружило никаких злоупотреблений.
5
Когда Кузьма Петрович Добродеев, несколько обеспокоенный тем, что услышал на партийном активе, – «наверняка опять начнут придираться к тем, кто сумел хорошо обставить свое житье-бытье», – возвратился домой, ему окончательно испортила настроение встреча с Фаиной Романовной Пристроевой. И хотя с самим Леонтием Никифоровичем Добродеев никогда особенно не дружил и общался больше по служебным делам, было время когда благодаря деткам – старшему сынку Фаины Романовны Павлику и дочери Кузьмы Петровича Екатерине – две семьи вот-вот должны были породниться.
И если б не Мишка-гром…
Да, к сожалению еще многих отцов и матерей, прошли те времена, когда «совет да любовь» возникали по воле родительской.
Фаина Романовна, до появления Кузьмы Петровича, казалось бы, весьма увлеченная беседой с Елизаветой Петровной, – ведь большинство женщин могут часами судачить ни о чем! – буквально на полуслове прервала речь и порывисто поднялась с садовой скамьи навстречу идущему от калитки хозяину.
– Кузьма Петрович, дорогой, наконец-то!.. А мы с Лизочкой уже беспокоиться начали. Ну, как там у вас?
– Нормально.
Добродеев без особого радушия пошал руку гостье и устало опустился на скамью.
– А как Пахомчик?
– Что Пахомчик?
– Ну… говорят, что прокурор огласил там какие-то важные документы.
– Кто говорит? – В голосе Кузьмы Петровича прозвучало недовольство. «Уже успел разболтать кто-то!» Да к тому же ему сейчас меньше всего хотелось делиться с кем бы то ни было своими впечатлениями от партийного актива. Но оказалось, не так-то легко отделаться от въедливого любопытства этой женщины.
– Ну, Кузьма Петрович! Миленький!..
Фаина Романовна подсела к Добродееву, обеими руками взяла его руку и прижала к своей пышной груди.
– Если бы вы знали, как я волнуюсь!
– Фаина Романовна, – уже мягче заговорил Кузьма Петрович. – Неужели вы – умная женщина! – не понимаете простой вещи: не все вопросы, которые обсуждаются на партийных собраниях…
Кузьма Петрович закончил фразу выразительным жестом.
– Я ж тебе говорила, – решила выручить брата Елизавета Петровна. – У нас свое – стряпня да уборка, уборка да стряпня, а у них – вопросы!.. Ужинать, Кузьма, будешь?
– Неправда! Неправда! – с неожиданно злой горячностью воскликнула Фаина Романовна. – И, между прочим, это не только моего Леонтия Никифоровича касается!
– А что такое? – уже с бо́льшим вниманием спросил Кузьма Петрович.
– Как?! Разве вы ничего не слышали про этот ужас?!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Да-а… действительно, – сказал Кузьма Петрович, выслушав уже обогащенный домыслом рассказ Фаины Романовны о злоключениях ее супруга в селе Заозерье. Долго молчал, что-то соображая. Потом спросил: – Простите, Фаина Романовна, но мне не совсем ясно: почему такой солидный человек, как ваш муж, оказался в компании каких-то или какой-то… ну, легкомысленной, что ли, особы?
– Кобель он неуемный, ваш Леонтий Никифорович! – не сдержавшись, воскликнула Фаина Романовна и, судорожно выхватив из сумки платок, приложила его к глазам.
– Ай-яй-яй! – только и мог произнести Кузьма Петрович.
– До седых волос мужик дожил, – из-под платка, по-бабьи запричитала Фаина Романовна. – Сына женить собирается, а все… Ведь в этом проклятом Заозерье у Леона уже была… любовная история. Мало ему!
– Да, великий грех! – укоризненно помотав головой, сказала Елизавета Петровна. – Это и в писании сказано: не прелюбы сотвори!
– Ну, по писанию-то в наше время только младенцы да божьи невесты живут! – рассудительно заговорил Кузьма Петрович. – А насчет прелюбодеяния… Пожалуй, даже лучше, что эта экзекуция произошла на почве, так сказать, романтической.
– Да вы с ума сошли! – возмутилась Фаина Романовна. – Хороша романтика: третий день Леонтий плашмя на животе лежит, словно не мужик, а ящерица!
– Ничего, ничего, отлежится. И вообще… Я на месте вашего мужа не придавал бы серьезного значения этому прискорбному происшествию. Тем более, по вашим словам, Леонтий Никифорович сам дал повод…
– Да ты что, Кузьма! – Миролюбие брата возмутило даже Елизавету Петровну. – Оставить без ответа такое надругательство!
– А ты, сестра, еще раз в священное писание загляни. Там ясно рекомендуется: мне отмщение и аз воздам. Не зря Лев Николаевич Толстой на эту тему целый роман сочинил.
– Ну, нет, не на такую напали! – У Фаины Романовны от возмущения начала подергиваться подрисованная бровь. Однако на Кузьму Петровича это не подействовало.
– Все! – сказал он уже с полной серьезностью. – Вы, Фаина Романовна, обратились ко мне за советом – я вам его дал… И совет дельный!
Хотя мадам Пристроева ушла от Добродеева на вид еще больше раздосадованной, пройдя два квартала по улице Дружбы народов, она замедлила шаги, потом постояла минутку, что-то обдумывая. А затем, приняв решение, направилась прямехонько в прокуратуру. И изъяла свое заявление.
