Текст книги "Следствие не закончено"
Автор книги: Юрий Лаптев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц)
1
Свою, по занозистому выражению Митьки, «агитпроповедь» Михаил Громов начал такими словами:
– А исходить будем, друзья, из того бесспорного положения, что в нашей стране ничто не красит так молодого человека…
Поскольку Михаил решил выдержать для значительности небольшую паузу, кто-то подсказал:
– Как импортный костюмчик!
– А девчат, – добавил Митька, – минимум юбочки и максимум освежающих личико снадобий!
– Ну, если вам слушать меня неинтересно…
– Давай, давай, Михаил Иванович, – сказал старший из братьев Малышевых – Борис: старший, потому что испустил первый писк на целых восемнадцать минут раньше Глеба.
– А вы, грачи, слушайте, поскольку у самих насчет… – младший Малышев выразительно покрутил пальцем около виска.
– Примерно года три тому назад, – после небольшого молчания продолжил Михаил, – в одной из комнат университетского общежития вот так же собралась небольшая компания молодых, но уже прилично образованных… оболтусов.
– Намек принят! – бормотнул Небогатиков.
– И вот тогда у нас, – повторяю, образованных оболтусов! – вызвало такие же, как и у тебя, Митя, потуги к вышучиванию одно изречение, вообще-то не поражающее новизной, хотя привел его самый серьезный из собравшихся, Елизар Тугих, с геологического: «Какие бы пышные слова вы, отцы, ни высказывали по вопросам морали, – сказал Елизар, – переспорить Алексея Максимовича вам не удастся: ничто так не сказывается на психологии добра молодца, как труд! А точнее сказать – отношение к той работе, которую ты обязан выполнить. О-бя-зан!»
– Да-а… Не случайно и фамилию этому аксакалу присвоили – Тугих! – снова попытался сострить Небогатиков.
– Да, Елизар Тугих. И ангаровец, кстати, – уже недовольно взглянув на Митьку, подтвердил Михаил. – И, как сейчас понимаю, из всей той компании Елизар был наиболее… настоящим! Ну, я не буду повторять те дешевые остроты, которые вызвала эта, как тогда нам показалось, выдержка из блокнота пропагандиста. Противно! Ведь я и сам только после того, как прошел – не боюсь митинговых слов! – подлинно трудовой университет… Ты что, Дмитрий?
– Ничего, ничего!
– В общем, мне сейчас даже стыдно признаться, что такие необходимые рабочему человеку понятия, как норма выработки, качество продукции, аккорднопремиальная оплата…
– Обмен опытом, – не удержался Митька.
– Да, и обмен опытом, – снова решительно отвел «подкус» Михаил, – тогда казались нам… ну, оказененными, что ли. А точнее сказать, затертыми от повседневного и зачастую совсем не обязательного употребления. К сожалению, еще не все наши наставники понимают, что и в пропаганде, как и во всяком искусстве слова, полезно соблюдать чувство меры!
Этот, как его друзья запоздало поняли, волновавший его разговор Громов начал у себя в общежитии, куда, кроме проживавших здесь братьев Малышевых, Яруллы Уразбаева, Митьки Небогатикова и кота Баптиста, забрели на «вечерний звон» еще два члена молодежной бригады: здоровенная и на редкость простодушно-невозмутимая подсобница Васёна Луковцева – еще в недавнем прошлом телятница из заволжского колхоза «Светлый путь» – и тоже недавно покинувший руководящую должность и примкнувший к громовцам Фридрих Веретенников, по внешнему облику и повадке – полная противоположность Васене.
Но, видимо, не без основания кем-то и когда-то была высказана мысль, что крайности нередко сходятся. И хотя Васена с Фридрихом еще не сошлись в житейском значении этого слова, но, по выражению фронтовых лет, «вышли на ближние подступы» к этому исходному для семейной жизни рубежу.
Впрочем, Васена уже испытала усладу супружества. Когда девушке исполнилось только семнадцать лет, зрелого возраста вдовец – колхозный бухгалтер Артемий Иванович Колупаев – уговорил, по старинному заведению, пойти в дом Васены сватьей ни более ни менее как знатную доярку и депутата Верховного Совета республики Марию Никитичну Гуськову. А Васена – чи по молодости, чи сдуру – возьми и согласись.
Правда, и родители невесты – колхозный конюх Федор Иванович Луковцев и его необхватная супружница (в мать, в мать задалась Васена!) – не только не воспрепятствовали раннему браку, но даже одобрили выбор дочери: и то сказать – не какой-нибудь стригун набивался к ним в зятья, а бухгалтер, мужчина степенный и при культурной должности.
И все-таки не сладилась у Васены семейная жизнь.
– Ты, милочек, не поверишь, а мне такое житьишко – днем телят услаждай, а ночью бухгалтера – приелось хуже тюри на постном масле! Даже рожать передумала.
С таким невозмутимо искренним признанием Васена обратилась к тому же самому вершителю трудовых судеб светоградской молодежи, к которому некогда адресовался и Михаил Громов – к Фридриху Веретенникову. И хотя Луковцева прибыла на новостройку не по комсомольской путевке, Ф. Ф. Веретенников принял в судьбе девушки живейшее участие.
Больше того: глянул Фридрих на подошедшую к его служебному столу на диво краснощекую и могучую русачку и будто кипятку хлебнул не остерегшись, – так вот, оказывается, где она его застукала, прихотливая судьба!
Ну, а в дальнейшем…
Последним препятствием к затянувшемуся роману Васены Луковцевой и Фридриха Веретенникова явилось имя жениха. Вообще-то отец этого комсомольского деятеля поступил не только правильно, но и, так сказать, благодарственно, присвоив своему первенцу имя старшины роты эстонца Фридриха Куузика, который в последний месяц войны оказал кавалеру двух орденов Славы ефрейтору Федоту Веретенникову поистине неоценимую услугу: разве же можно во что-нибудь оценить жизнь человеческую?
Но – Фридрих Федотович?
– А как же я тебя буду называть, когда мы с тобой в одну постельку ляжем? Как зубную врачиху – Фрида? Или, не приведи бог, Фрицик? – неожиданно сказала Васена своему ухажеру, казалось бы, в самый неподходящий момент: они в первый раз поцеловались. – Конечно, для какой-нибудь иностранки такое имя, возможная вещь, даже милее, чем Ваня или Петруша, но я ведь тебе не какая-нибудь мадам!
Да, всякие случаются в жизни препоны: иногда ну никак не ожидает человек, где, когда и в чем подстерегает его опасность.
Вот и в тот вечер: уж кажется, как хорошо все обдумал бригадир и слова нашел подходящие, но день-то, как назло, оказался субботний, да еще и послеполучешный. Ну, естественно, ребята и «скинулись» на полтора целковых без каких-то копеек. И пропустили-то нормально: подумаешь, две посудины на четырех здоровых парней! Да еще под хорошую закусь: по тарелке борща и по две порции голубцов на душу усидели.
И все-таки не зря понаторевший на воспитательской должности председателя постройкома Г. П. Мальков вывесил у входа в столовку красочно оформленный плакат, на котором была изображена громадная рука с зажатой в кулаке поллитровкой и вцепившийся в рукав спецовки крохотный пацанчик. И подпись:
«Папочка, милый, не пей!»
Очень предостерегающий рисунок.
Правда, какой-то мерзавец внизу начертал шариковой ручкой еще три слова: «Лучше оставь мне!» Находятся же такие подлые люди! Но, к счастью, эту кощунственную надпись издали не разглядишь, а вплотную редко кто подходил. Стеснялись.
Прошествовали в «самоналивайку» в этот день, даже не покосившись на плакат, и братья Малышевы, Ярулла Уразбаев и конечно же первый заводила в этом никудышном деле – Митька Небогатиков.
И хотя никто из лихой четверки ничего такого себе не позволил – разве чуть громче и веселее поговорили о полетах на Луну и о девчатах за столиком в укромном углу столовки – и в общежитие возвратились, как и обещали бригадиру, в шесть часов, «тютелька в тютельку», а все-таки сработало паскудное зелье! Не получился в этот вечер серьезный разговор на существенную тему.
…– И еще хочу я рассказать вам, ребята, про один случай.
Громов возбужденно поднялся с дивана, прошелся по комнате, ни к чему будто бы глянул в окно.
– Это было в Швеции, в городе Мальмё. Нам, трем советским студентам, прибывшим туда по приглашению студенческого Союза Скандинавии, однажды рано утром довелось понаблюдать за работой, схожей с нашенской: семь человек, почти все ребята тоже примерно нашего возраста, монтировали каркас для какого-то, судя по габаритам, летнего торгового заведения. И хотя никто из семерых не проявлял того, что у нас именуется трудовым энтузиазмом…
– А на шута он им сдался, этот самый трудовой энтузиазм! Наверняка какому-нибудь хозяйчику ларек-то ставили, – осуждающе отозвался один из братьев Малышевых.
– Правильно. – Михаил задержался посреди комнаты, сосредоточенно поерошил волосы. – Работали эти парни действительно не на себя, а на какого-то торгаша. И тем показалось нам удивительнее, что за все время, – а мы наблюдали за ними, наверное, минут двадцать, – ни один не закурил, не заговорил с товарищем, то есть никто буквально ни на минуту не словчил. Красиво работали, черти!
– Подумаешь! То же роботы, а не люди, – снова осуждающе сказал Глеб Малышев.
– Нет, люди! И возможно, неплохие, – возразил Громов. – Но, в отличие от тебя, Глеб, и от каждого из нас, у этих молодых рабочих был только один стимул: ее величество крона!
– А мы разве только за спасибо вкалываем?
– Правильно. Каждому из нас тоже присуще стремление побольше заработать. И это естественно: ведь пока что и в нашем социалистическом обществе даже газировка денег стоит.
– Эх, поскорей бы нам с тобой, Баптиша, до коммунизма добраться! – совсем не к месту с озорной веселостью воскликнул Небогатиков. И что уж совсем не понравилось, больше того – обидело Михаила: этот возглас окончательно сбил разговор с серьезного пути.
– Да, таким трудалям без коммунизма не жизнь: способностей-то у вас – двух котов! – на четвертак, а потребностей больше, чем у жены академика! – в тон Небогатикову откликнулся Борис Малышев, что вызвало уже общий смех и у каждого стремление самому сострить.
Вот когда она сработала – «столичная» местного разлива!
Так что в первый момент никто из четверых собутыльников даже не понял, почему вдруг у Михаила строптиво пригнулась голова, стиснулись одна с другой руки и, не сказав больше ни слова, он решительно направился к выходу.
И только когда осуждающе захлопнулась за бригадиром дверь, оставшиеся в комнате громовцы сообразили, что не к месту развеселились.
– Паразиты вы все! – тоже направляясь к двери, сказала Васена Луковцева.
– Так уж и паразиты, – попробовал возмутиться один из братьев Малышевых. Однако возмущения не получилось.
– В зеркало на себя полюбуйся! – добавила Васена и хотя не столь резко, как Михаил, но тоже внушительно пристукнула дверью.
Минуту, а может быть, и пять минут все парни молчали, старательно избегая смотреть друг на друга. А зачинщик Митька даже ни в чем не повинного Баптиста со своей кровати шуганул.
– Да, комсомольцы, – заговорил наконец Веретенников, – неуютно получилось. Надо знать, когда можно шутить и над чем шутить! А такие слова, как честь и совесть, для каждого из нас… В общем, я лично Михаила Ивановича вполне понимаю. И Васену Федоровну.
Ушел и Фридрих.
2
– Дело тут не в обиде, – сказал вообще-то глубоко обиженный пренебрежением товарищей Михаил, когда вся четверка – Ярулла, братья Малышевы и Митька Небогатиков, – проплутав в поисках Михаила целый час по «насиженным» местам, решила для успокоения нервов хлебнуть по кружке пива и, к вящему удивлению, обнаружила в летнем павильоне парка культуры и отдыха своего бригадира.
На приглядном месте было воздвигнуто это прохладительное заведение с завлекательным названием «Привет». С уставленной столиками веранды глазу открывался не только километровый разлив с десятками судов, барж и суденышек, непрерывно морщивших волнами неторопливые, стального отблеска воды могучей реки, но и далеко просматривалась пойменная заволжская даль, отороченная янтарной полосой песчаной отмели.
– Вот вы, ребята, наверное, даже не поняли, почему я сегодня не то чтобы озлился, а…
Так как Михаил запнулся, ему подсказал Ярулла:
– И правильно сделал: учить надо таких!
– Учить-то учить, но… чему учить? Ведь что примечательно: если бы вот этот самый Михаил Громов, что сидит перед вами, – для пущей наглядности Михаил ткнул себя пальцем в грудь, – да, если бы я обратился с такими же словами к тому… Мишунчику, – Михаил пренебрежительно кивнул головой в сторону заречья, – который уже тогда, без всяких к тому оснований, зачислил сам себя и себе подобных ни более ни менее как в молодежную элиту, так тот – уже вкусивший высшего образования маменькин сынок! – наверняка отнесся бы к моим сегодняшним словам с этаким… грошовым скепсисом!
– Гляди и подрались бы Мишунчик с Михаилом, – одобрительно пошутил Глеб Малышев.
– А что ты думаешь! – Михаил даже кулаком по столу пристукнул. – И, будьте уверены, не поздоровилось бы тому «крытику»: не пытайся, недомерок, рассуждать о том, что выше твоего щенячьего разумения! И вообще… Вот все мы читаем книги про Павлушу Корчагина и Чапая, про Зою и краснодонцев чуть ли не нараспев, точь-в-точь как в старину богобоязненные старушки на жития святых умилялись: вот, дескать, какие праведные люди проживали на нашей грешной земле, не нам чета, мелкоте человеческой!
– Ну, то были герои без никаких! Того же Сашу Матросова взять, – сказал Борис Малышев. То ли сокрушенно, то ли завистливо сказал.
– Правильно. Герои! И все-таки… – Михаил пристально оглядел лица не только внимательно, но и напряженно слушавших его товарищей, – и все-таки я твердо убежден, что, окажись на месте… ну, конечно, таких же, как и мы, комсомольцев – Олега Кошевого, Лизы Чайкиной или еще тысячи наших героев безымянных – вот ты, Ярулла, или эти два Малышки, или… уверен, что и вы все не дрогнули бы!.. Разве не так?
Но хотя каждому из четырех отнюдь не трусливых парней очень хотелось ответить утвердительно, никто из них почему-то не решился произнести это короткое словечко – «так».
– Ведь и время тогда было, так сказать, насквозь героическое, – уклончиво отозвался за всех Глеб Малышев. – И вообще…
– Вот, вот, – даже не дослушав Глеба, снова и с той же горячностью продолжил Михаил. – Аркадий Гайдар в ваши годы уже полком командовал! А вы, если и воюете, так только на футбольном поле. И в свое полное удовольствие. А на работу вам советской властью отмерено – по восемь часов в день и только по пять дней в неделю!.. Так нас с Яруллой усовещал когда-то наш бывший наставник – бригадир Тимофей Григорьевич Донников. Причем такие слова обычно говорятся так, как будто мы с вами виноваты в том, что… ну, пришли на готовенькое, что ли! Конечно, и среди нашего брата находится еще немало, давайте прямо говорить…
– Шпаны! – услужливо подсказал Небогатиков.
– И лодырей! – добавил Ярулла.
– Правильно, – согласился Михаил, но тут же поправился: – Только негоже нам, старики, и прибедняться: как-никак, а если посчитать по всей стране, так наберется не один десяток крупных новостроек, которые по праву именуются комсомольскими! Да и в нашем Светограде…
Михаил на секунду задумался, потом задал неожиданный вопрос:
– Вот интересно, какую бригаду нефтяников или по вашему стройуправлению вы назовете передовой?
– Петра Голубчикова! – не колеблясь подтвердили в один голос братья Малышевы.
– Возможно. Если, конечно, судить только по доске показателей. Ну, а как думаете, почему «голубчикам» до сих пор не присвоено звание – бригада коммунистического труда?.. Не знаете. Ну, а что вы скажете про того бородатого дядю – на бубнового короля он похож, а в бригаде всегда ведет наружную кладку?
– Илья Хомяков?
– Да.
– То мастер! Как постройком Мальков говорит, образцово-показательный представитель славной когорты строителей, – не задумываясь подтвердил Глеб Малышев.
– Брось, Глебушка. Ведь и наш уважаемый Григорий Платонович превозносил бригаду Голубчикова только до позавчерашнего собрания. Конечно, тот же Хомяков действительно мастер высокого класса. Но вот какая любопытная, да и неприглядная подробность выявилась на собрании, из их же бригады подсобница огласила: оказалось, что Илья и его также почтенная супруга… ну, вроде твоего, Митя, кота.
– Баптисты?! – Небогатиков даже привстал от удивления.
– Черт их разберет! Какие-то сектанты, словом. Да и сам бригадир. Но суть не в этом… Не знаю, как до вас, но до меня, честно говоря, только сейчас начал доходить высокий и, по сути, героический смысл такого понятия, как коммунистический труд!..
Только когда над Волгой сгустилась сумеречная дымка, начали расцвечиваться огнями речной вокзал и прильнувшие к причалам суда, а с танцплощадки из глубины парка донеслись звуки старинного вальса «Дунайские волны», пятеро громовцев покинули «приветливый павильон», заполнившийся к тому времени до отказа любителями прохладительных напитков.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ1
Июль.
Хотя уже с каждым днем становится короче на две-три минутки солнечный путь, но припекает солнышко все жарче и все духовитее становится воздух: то вызревают травы.
В разгаре сенокосная пора.
Неутомимый и незаменимый для сельской местности крепыш-вездеход «ГАЗ-69» мчит восседающего рядом с водителем Петром Петровичем Стариковым главного инженера Светоградского стройуправления Якова Матвеевича Леванта сначала по укатанному до глянцевитости грейдеру, затем сворачивает на большак.
Справа и слева потянулись пологие накаты колхозных полей: пшеница, гречиха, лопушистая поросль густо засеянного на силос подсолнечника.
Сквозь все заметнее струящееся к полудню марево вдали как бы колышется пятиглавье монастырского собора, возвышающегося над синей каймой рощи, до сих пор сохранившей название «Архиереева рамень».
Если каждую весну земля молодеет, то с наступлением летней поры поистине животворную силу набрала она, кормилица!
Но Якову Матвеевичу не до любования красотами природы. Только что закончилось очередное совещание, на котором главный инженер – и кто его тянул за язык! – горячо поддержал инициативу парторга Геннадия Топоркова. И не только на словах, а и подпись свою закорючистую поставил под обязательством на третий квартал.
«Топоркову что! Подбил прорабов, раззадорил рабочий класс и рапортуй по инстанциям: дескать, «идя навстречу» или «желая отметить» – тут и выдумывать не надо. А кому в первую очередь отвечать придется за патриотические слова?»
– Может быть, вы, Петя, объясните Я. Эм. Леванту: до каких пор будет продолжаться эта спешка?.. И что случится, если мы сдадим, скажем, ту же поликлинику не к тридцатому сентября, а, как было утверждено там, – Яков Матвеевич многозначительно ткнул пальцем в парусиновый верх машины, – к празднику Октября. Вам эта спешка очень украсит жизнь?
Петя Стариков, мордастенький молодец, еще недавно водивший на маневрах дружественных социалистических армий танк, на секунду скосил на пассажира глаза.
– Мне – нет. А вот мамаше моей – подарочек: она, как осень, так полностью с кваса на лекарственное питье переходит. Или бухгалтеру нашему – Сергею Николаевичу…
– Симулянт он, ваш Сергей Николаевич! И бюрократ, – недовольно прерывает обстоятельный ответ водителя Левант. – А вы знаете, Петя, у кого из руководителей строек сон хороший? И какой товарищ кушает с аппетитом?
И, не дожидаясь ответа от Старикова, отвечает сам:
– У того, кто не гонится за перевыполнением! И даже наоборот: процентика три, четыре в запасе держит. Смешно?.. Так я вам скажу еще смешнее: вот мы закончили отделку техникума вместо июля в мае. И объект был принят – ну, не то чтобы на «отлично», но акт комиссия подписала. Нас благодарят сверху, мы благодарим вниз, от исполкома четырнадцать похвальных грамот! Как вам это нравится?
– Помпезно! – не колеблясь одобрил Петя, но, к его удивлению, Леванта это чуть ли не обидело.
– Кому помпезно?
– И вам.
– И мне?! Да хотите знать, мне эта самая помпезность… Ведь для того, чтобы исполнить задание, нужны деньги, материалы, а кто вам их досрочно отпустит?.. Ведь заказчику, будь он хоть трижды исполком, средства на оплату объекта будут отпущены только в четвертом квартале! И… можете жаловаться! Ваше счастье, Петя, что вам не приходится иметь дело с такими учреждениями, как наш государственный банк! Твердыня!
Проселок, прошмыгнувший сквозь черемуховую рощицу, вывел газик на обрывистый, густо поросший лозняком берег петлявой и омутистой речушки Копытицы. На опушке рощи, неподалеку от речной извилины, уютно пристроились две палатки туристского образца. Еле заметно курился синим дымком остывающий костер. Около костра на полуведерной перевернутой вверх дном кастрюле восседал кот.
Знойную тишину нарушал доносившийся из одной палатки переливистый храп да тугие удары по мячу: вдалеке, на полувытоптанной зелени поляны несколько почти голых парней деловито гоняли в одни ворота футбольный мяч.
– Как вам нравится, Петя, этот Левитан? – спросил Яков Матвеевич, выбираясь из кабины.
– Какой Левитан?
– Есть такая картина, «Над вечным покоем» называется.
– Да-а, культурно обосновались ребята! – Стариков завистливо вздохнул и дал несколько протяжных сигналов.
В ответ у одной палатки отвернулась пола и оттуда, позевывая на ходу, выбрался Митька Небогатиков: босой, голый до пояса, а снизу облаченный в неимоверно потертые джинсы.
– Начальству, как говорит Ярулла, салат оливейкум!.. А тебе, Петрович, обыкновенное здрасте, – сказал Митька и, подтянув сползшие ниже положенного иностранные портки, неторопливо приблизился к главному инженеру.
– Слушайте, вы!.. Что здесь происходит? – спросил несколько повышенным тоном Левант.
– Меня зовут Дмитрий Никонович. А фамилия Небогатиков, – приветливо уставившись в начавшее розоветь лицо инженера, отрекомендовался Митька. – А находитесь вы, товарищ Левант, в данный момент на территории летнего стана бригады Михаила Ивановича Громова.
– Слушайте, вы… То есть Дмитрий Николаевич…
– Никонович, – с той же приветливостью поправил Митька, чем вызвал одобрительную улыбку на круглом, как репа, и почти столь же выразительном лице водителя Старикова.
– Ну, хорошо, хорошо, пусть будет Никонович. Между прочим, меня это сейчас мало интересует!
– Тем более. А Михаила Ивановича я вам представлю ровно через три минуты. Но и он вам скажет то же самое: наша бригада с двадцатого июня трудится, как говорится, не покладая рук на монтаже двухниточной теплотрассы: тянем от ТЭЦ до городка нефтяников.
– И это вы называете работой? – с трудом сдерживая возмущение, спросил Левант.
– Так точно. И не простой, добавим, – по-прежнему вежливо, но, как показалось Леванту, уже совсем издевательским тоном ответил Митька. – Полагаю, что вам, как человеку высокообразованному, известно, что чем больше мы будем стремиться к коммунизму, тем привлекательнее для нас с вами должен становиться труд! Верно я понимаю установочку?
Нет, положительно этот чернявый парень с наколотой на груди диковинной птицей о четырех лапах решил поиздеваться, и над кем – над главным инженером стройуправления! Но Левант не успел поставить на место дерзеца удачно сложившейся в голове фразой: «А как вы думаете – нахалы и при коммунизме уцелеют?!» Не успел, потому что к машине подошли еще шестеро полуголых, загорелых до кофейного колера и лоснящихся от пота парней во главе с самим бригадиром, державшим в руках футбольный мяч.
– Якову Матвеевичу – физкультпривет! – весело обратился к Леванту Михаил. – Вот кстати, что вы решили нас проведать: есть к вам один существенный вопросик.
– Нет, уж разрешите, товарищ Громов, сначала мне задать вам один… существенный вопросик! – не без язвительности оборвал речь Михаила Левант. – Нас с товарищем Стариковым весьма интересует: кто отвечает за работу на этом участке?
– Странный вопрос, – на лице Михаила действительно отразилось удивление. – По-моему, наряд на сварку трубопровода был выписан нашей бригаде по вашему личному распоряжению.
– И это вы называете сваркой?
Яков Матвеевич выразительно щелкнул пальцем по туго накачанному мячу.
Михаил неожиданно рассмеялся. Дружно загоготали и все окружавшие Леванта парни.
– Ну, цирк! – восхищенно пробормотал Петя Стариков.
– Очень хорошо, что вы, Яков Матвеевич, сможете собственными глазами убедиться… Хватит! – Михаил окинул недовольным взглядом не к месту развеселившихся парней и продолжил: – Хорошо, потому что мы именно вас считаем своим…
Так как Громов запнулся, Небогатиков подсказал:
– Боссом!
– Товарищ Небогатиков! – Михаил так выразительно взглянул на Митьку, что тот предпочел укрыться за широкой спиной Глеба Малышева.
– Короче говоря, товарищ Левант, в пять часов у нас побудка, полчаса на разминку, затем кушанье, завтрак, а в шесть начинается рабочий день. И – не посчитайте за похвальбу – работают все эти славяне…
– Как шведы! – снова не утерпел Митька.
2
Не очень ярким, словно не совсем еще проснувшимся поднимается ранним июльским утром над освеженной росой степью красное солнышко.
Куда ярче вспыхивают вдоль траншеи трубопровода огни газосварочных аппаратов: один, другой, третий. Словно перемигиваются.
С каждым часом настойчивее начинают пригревать, а затем и припекать обнаженные торсы сварщиков солнечные лучи. Но разве можно сравнить даже полуденное пекло с жаром ослепительно голубой струйки, которая плавит металл, словно топкий воск, и намертво приваривает один к другому отрезки трубопровода.
Только четыре часа длится утренняя половина смены в бригаде громовцев: до наступления полуденной жары. Но ни одной минуты, упущенной на степной ветер! – таков накрепко утвержденный распорядок рабочего дня, нарушить который не решается даже Небогатиков. Хотя Митька то свистит, то начинает напевать вполголоса, но трудится добросовестно.
Зато когда наступает перерыв, а длится этот перерыв до четырех часов, комсомольцы проводят самые жаркие часы дня, как на курорте: кто идет «попляжиться» на крохотную песчаную отмельку, футболисты – а их в бригаде шесть душ – наигрывают комбинации. Веретенников (который, кстати сказать, уже отослал в Верховный Совет республики заявление с просьбой переменить имя Фридрих на Федор) оказался завзятым и к тому же удачливым рыболовом. Еще один паренек, Олег Шипицын, которого за белокурость и застенчивый нрав в бригаде не в обиду прозвали «Олюшкой», забирается куда-нибудь в укромную тень рощи с учебником. Шипицын единственный из бригады не сумел вовремя получить даже семиклассного образования: некому было наставить на ум парня, да и нуждишка заела многодетную семью пристанского весовщика Арсения Шипицына. Ну, а Небогатиков…
Гулена, он и есть гулена! То на баяне Митька пиликает, то Баптиста начинает дрессировать, к чему у кота нет ни охоты, ни способностей. А иногда смоется неизвестно куда и вернется только к обеду – и не поймешь, то ли навеселе, то ли просто довольный прогулкой.
А в семь часов, когда заканчиваются вторые полсмены, почти каждый вечер к полевому стану бригады прибывает малогабаритный фургончик и желающие могут отбыть в Светоград «на предмет культурного отдыха», как озаглавил это начинание бессменный председатель постройкома Г. П. Мальков.
– …Живем, как видите, в полное свое удовольствие! – такими словами закончил свое пояснение Леванту бригадир молодежной бригады Громов.
– Да-а… Устроились вы здесь, конечно, неплохо, – не сразу отозвался Яков Матвеевич. – Как говорит старая русская пословица – и делу время, и потехе час…
– Не час, а полных восемь часов набегает! На потеху, – снова – и уже в который раз! – поправил Леванта Митька Небогатиков.
– Пусть восемь! Пусть десять!.. Пускай все двадцать четыре часа! – Положительно этот нахальный парень решил извести главного инженера. – Но меня сейчас интересует совсем не потеха ваша, а… Какой срок вам, товарищ Громов, определен по наряду?
– Работу мы должны сдать полностью к двадцать восьмому июля, товарищ Левант! – так же официально ответил Громов.
– Так. А вы учитываете, что на календаре уже двенадцатое?
– Безусловно. И не только учитываем: сегодня к перерыву, то есть за неполных четырнадцать дней, нами было сварено четыреста семьдесят метров.
– Сколько, сколько?
– Четыреста семьдесят. Иначе говоря, примерно сорок пять процентов. Так что… Кстати, о сроках. Нас всех, товарищ Левант, интересует такой вопрос: когда будут выплачены нашей бригаде премиальные за Дворец культуры? Ведь мы и там водопроводный комплекс выполнили на четыре дня раньше срока. И вы лично, если мне не изменяет память…
Нужно сказать, что хотя главный инженер и ждал такого вопроса, но под выжидательно-требовательным взглядом глаз – почти черных у Митьки Небогатикова, Яруллы Уразбаева, карих с зеленцой у братьев Малышевых и холодновато-серых у самого бригадира – Яков Матвеевич неожиданно ощутил нечто вроде конфуза.
– Дело в том, дорогие друзья, – заговорил он уже совершенно иным, не начальственным тоном, – что, если бы Яков Матвеевич Левант имел возможность выплатить вам эти премиальные из своего кармана…
– Поняли всё, – сказал Борис Малышев.
– Самые ерундовые людишки – карманники! – добавил Небогатиков.
И все-таки, несмотря на не особенно приятный и даже стеснительный для главного инженера конец разговора с громовцами, возвращаясь в контору стройуправления, Левант уже не сетовал на трудности и даже наоборот – довольно весело насвистывал мотив песенки из «Веселых ребят» «Любовь нечаянно нагрянет…».
