Текст книги "Следствие не закончено"
Автор книги: Юрий Лаптев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)
Егор отгребал от калитки наметенный за ночь снег, когда к его избе подошел Никифоров.
– Егору Васильевичу почет и уважение!
– Здравствуйте, Иван Анисимович, – не очень приветливо отозвался Егор.
От Никифорова не укрылось смущение парня, вызванное его приходом. Поэтому он начал разговор издалека:
– Эк ведь намело сколько!
– Всю ночь крутило. – Егор неторопливо стянул с одной руки рукавицу, затем сдвинул с запотевшего лба шапку и исподлобья подозрительно оглядел Никифорова. Тот бросил в снег папиросу, прижал ее носком сапога.
– Поговорить мне с тобой желательно.
– Можно. – Егор воткнул в сугроб лопату, пошел во двор.
– Эх, и некрасиво живете, товарищ Головин! – сказал Никифоров, окидывая критическим взглядом неприбранную избу.
– А перед кем красоваться-то?
Егор стряхнул с табурета кошку, пододвинул его Никифорову.
– Все равно не годится. В армии был, порядок знаешь: после побудки первым делом кровать застелить надо, сор вынести, – а то что это?.. Смотри, собака и та совестится. – Никифоров похлопал себя по колену и присвистнул, подзывая лайку, та в ответ негромко и не зло заворчала.
– Ты небось насчет Настасьи Ефимовны поговорить пришел, Иван Анисимович? – прямо спросил Егор.
– А тебе что – неинтересно?
– Ночевала она у меня сегодня.
– Да ну? – притворно изумился Никифоров.
– Будто не знаешь?.. Василиса Кострова, почитай, все утро насупроть вертелась – вынюхивала. Я уж на нее собаку выпустить хотел.
– Надо бы, – серьезно сказал Никифоров. – А то, избави бог, люди худое про тебя скажут.
– Мне что, – Егор безразлично отвернулся к окну.
– О Насте беспокоишься? Или о Ефиме Григорьевиче? – В голосе Никифорова прозвучала явная насмешка, что Егору не понравилось. Поэтому он заговорил сердито:
– Вы, товарищ Никифоров, про Настасью Ефимовну худого не думайте!
– Я-то не думаю, а вот…
– И всем прикажите! Если я что услышу…
– Но, но, но! Только меня ты не стращай, товарищ Головин! А то рассказывают – напугал поп собаку, а потом три дня присесть не мог, одно место побаливало. – Никифоров взглянул на сердитое лицо Егора, улыбнулся. – Отцовская в тебе, вижу, кровь – неспокойная.
Никифоров прошелся по избе, снял висевшую над кроватью шашку, вытянул наполовину из ножен клинок. Заговорил опять:
– Большие дружки мы с Василием Головиным были. Вот. Потому и обидно мне, что ты некрасиво живешь.
– Как умею.
– А если не умеешь – учись! – Никифоров захлопнул шашку, повесил ее на место. – Да и все вы, комсомольцы… Озябли вроде. Хотя зима, медведь сейчас и тот лапу сосет.
– Ты это другим объясни, Иван Анисимович. Сам знаешь, – я ведь недавно с фронта вернулся и опять в армию уйду, вот только… – Егор подвигал раненой рукой, ощупал плечо.
– Побаливает? – сочувственно спросил Никифоров.
– Дает помалу, – Егор поморщился, потом заговорил с сожалением: – Было бы мне тогда еще метров пятьдесят ползунком пройти до камней. А оттуда я бы их, паразитов, очень просто гранатой достал.
– Оплошал, значит?.. Эх ты, а еще разведчик! На войне, Егор, пулю схватить дело простое, а главное – бесполезное. Вот вы с Сергеем Чивилихиным в одной команде были?
– Да. Туда большинство охотников попало. С Урала, с Архангельска, сибиряки наши. Из Ленинграда спортсмены тоже, эти нас на лыжах ходить учили.
– На лыжах? – изумленно протянул Никифоров. – Да ведь вы, можно сказать, с детства к лыжам приучены.
– Вот поди ж ты! – Егор конфузливо улыбнулся. – На выдержку-то мы с Сергеем были здоровы, а стиль не понимали. Но когда приноровились – неизвестно, кто за кем тянулся. Особенно при последнем переходе: километров до ста за ночь пришлось сделать по незнакомой местности.
– Так, так… Интересно бы посмотреть, что это за стиль такой. – Иван Анисимович взглянул на Егора, как тому показалось, с недоверием. – Ну, а финны хорошие лыжники?
– Будь уверен! Ловкий народ и сильный… Пробовали мы одного ихнего разведчика споймать – где там!
– Неужто упустили? – На лице Никифорова выразилось искреннее разочарование.
– Не то чтобы упустили, но… Пулей пришлось достать.
– Жаль. Пулей-то не хитро.
Никифоров с сожалением покачал головой. Потом, как бы вспомнив что-то важное, взглянул на Егора.
– Да, чуть не запамятовал: бумага нам из района пришла, за подписью секретаря райкома Коржева. Предлагают решительно за волков взяться.
– По партийной линии их прижать, что ли?
– Нет, кроме шуток: волков нонешний год развелась чертова уйма, по ночам аж к огородам подбираются. Старики говорят – большую войну чуют. Вот же безобразная тварь!
– Зверь сильный, что и говорить! Я в пятницу еще одного стукнул, четвертого за эту зиму. – У Егора хищно сузились глаза. – Под левый пах сгадал ему картечью, а потом версты три за ним тянулся. Эх, и здоровенный волчище, пришлось еще заряд стравить. Они сейчас у Канавинской балки казакуют. По делу-то – обложить бы их там.
– А за чем остановка? – спросил Никифоров и, не дожидаясь ответа, заговорил: – Взял бы ты, Егор Васильевич, да и сколотил бригаду. Припасы колхоз выделит на такое дело. А чтоб интереснее было, с райсоюзом договор заключим… А?
Егора, как заядлого охотника, предложение Никифорова заинтересовало. Он встал, прошелся по избе, поводя плечами, как бы разминаясь. Потрепал по голове сразу насторожившуюся лайку. Спросил:
– А как другие?
– Что другие?
– Соглашаются?
– Чудак-человек! – Никифоров удивленно развел руками. – За этим я к тебе и пришел. Начни. Ребята тебя уважают. Ружьишко у каждого, поди, найдется. А на флажки барышень мобилизуйте… Ну, по рукам?
Однако Егор не успел ответить.
В сенях послышались торопливые шаги, затем рывком распахнулась дверь, и в избе появился Ефим Григорьевич. Он встревоженно оглядел горницу и, не здороваясь, спросил:
– Настасья моя где?
– Здравствуйте, товарищ Чивилихин, – сказал Егор.
– Наська где, я спрашиваю? – не отвечая на приветствие, крикнул Чивилихин.
– Вам лучше знать.
Ефим Григорьевич угрожающе двинулся к Егору. Он дышал тяжело и прерывисто, не то от злобы, не то после быстрой ходьбы.
– Я с тобой, охальник, знаешь что учиню за такое самовольство?
– Не пугайте, – сдержанно ответил Егор. – Я Настасье Ефимовне ничего худого не сделал. А если вы себя перед дочерью поставить не сумели, ну что же… Ваше дело отцовское.
У Ефима Григорьевича слезливо заморгали глаза, затряслась бородка. Он заговорил с плаксивой злостью:
– Это что же делается, товарищи?.. Да разве такое дозволено, чтобы осрамить всю семью, а?.. Сын, Герой Советского Союза, приедет, как я ему в глаза гляну?
Никифоров поднялся с табурета.
– Не беспокойся, Ефим Григорьевич. Сыну вашему, Сергею Ефимовичу, мы как-нибудь объясним положение, ну, а дочери… Настасья Ефимовна и сама себя в обиду не даст. Она у тебя в мать пошла – хорошая.
– Хорошая? – Ефим Григорьевич снова ожесточился. – На все село отца осрамила, шлюха! А этот… – Он с ненавистью взглянул на Егора. – Не могло тебя там на куски разорвать, поганца… Н-но, погоди, я и до Калинина допрошусь в таком разе!
И так же быстро, как появился, Чивилихин выскочил из избы. Вслед ему сердито заворчала лайка.
Никифоров и Егор переглянулись. Потом Егор заговорил расстроенно:
– Знал ведь я, что так будет. И Настю упреждал.
– А она что?
– Ничего… К папаше, говорит, пойдем.
– К папаше! – Никифоров одобрительно покрутил головой. – Ах, молодец девушка; раз уважает родителей – хорошая будет жена. Это точно.
– Черта я к нему пойду! – озлился Егор. – Сам видишь, что это за родитель – за человека меня не считает. Высоко взлетел на сыновьих крылышках!
– А ты поласковей будь, – серьезно и даже строго посоветовал Никифоров.
– Как же, – недобрая улыбка сделала лицо Егора еще более жестким. – Сейчас пойду половички стлать будущему папаше! Нет уж, Иван Анисимович, в этом деле ты меня не научишь.
– Научу! – с неожиданной злостью крикнул всегда сдержанный Никифоров. – Я ведь твою обиду сквозь гимнастерку вижу, сам таким дураком был. Хочешь, чтобы старик тебе первый поклонился?
Под колющим взглядом Никифорова Егор только ниже пригнул голову, но ничего не ответил.
– Ранило, видишь ли, тебя не вовремя, так ты на весь божий свет озлился, – заговорил Никифоров уже мягче. – Чего, спрашивается? Жерехов вон четырнадцать ран носит и не жалится. Только в сорок лет Максим Никанорович по-человечески жить начал, а, смотри, какого уважения добился. Не герой, скажешь? Или Марфа Парфеновна, звеньевая из Вахрушей: за что ее в депутаты выбрали, а?.. На старости лет вам, молодым, нос утерла. А чем? Картошку, видишь ли, с уважением садила да выхаживала и собрала с каждого гектара по тысяче пудов! Значит, на каждом деле человек может оправдать свою жизнь. Понял, к чему я говорю?
– Понял. Только на картошку да на свиней ты, Иван Анисимович, меня не сагитируешь. Не для меня это заведение.
– Значит, ни черта не понял! Э-эх… Ну ладно. Скажу по-хорошему. Дружку своему ты не завидуй.
– А я завидую? – испуганно спросил Егор.
– Завидуешь! Потому и к отцу его подойти гнушаешься. А зря. Породниться ведь думаешь с Чивилихиным. Да и постарше тебя сколь-то Ефим Григорьевич. А что высоко взлетел папаша – не беда. Ветерком прохватит – сам обратно спустится. А нет – так колхоз его на место поставит. Ты когда писал Сергею?
– Не писал я.
– Почему?
Егор ничего не ответил. Никифоров понял, что его слова больно подействовали на парня, и пожалел. Подошел, грубовато потрепал Егора по плечу.
– Я тебя, Егор Васильевич, почему ругаю – чтоб, ты отца с матерью вспоминал почаще. А то живешь молча, один на один с собакой. Потому и неласковый. Держись, парень, а характер свой пока застегни на все пуговицы. До большой войны, Егор, доживем, надо полагать, вот тогда злость тебе и пригодится… Ну, а о деле что скажешь?
– О каком деле?
– Организуешь волчью бригаду?
– Подумаю, Иван Анисимович, – Егор улыбнулся уже по-хорошему, признательно. – Все нутро ты мне переворошил своими словами… Помню я своего отца и никогда не забуду!
Когда Никифоров ушел, Егор долго бесцельно бродил по избе. То хмурился, то улыбался. Два раза брался за шапку и опять вешал ее на гвоздь. Шуганул подошедшую к нему лайку, но сразу же подозвал и ласково огладил ее. Сказал растроганно, близко притянув к себе понятливую собачью морду:
– Ушла от нас Настенька… Совсем ушла.
Потом присел бочком на лавку, задумался. И очень долго просидел не шевелясь, как бы напряженно к чему-то прислушиваясь.
Вначале Егор бурно и бесхитростно обрадовался приходу Насти. И даже возгордился, узнав, что Настя сама, сломив свою девичью гордость и не побоявшись ни гнева отца, ни осуждения соседей, пришла к нему в дом, под его защиту. Но вскоре радость Егора омрачилась: он понял, как много в жизни Насти значили воля отца и мнение брата, как любила она свою семью, свой дом и как тяжело переживала ссору с отцом. Настя несколько раз – то доверчиво ласкаясь, то со слезами – начинала упрашивать Егора пойти вместе к Ефиму Григорьевичу с повинной, хотя не могла не видеть, что этой просьбой восстанавливает между собой и Егором исчезнувшую было преграду.
– Иди сама, поклонись в ножки, авось помилует! – сказал наконец не на штуку озлившийся Егор и сразу же пожалел, что сказал так грубо. В ответ он услышал гневные слова:
– Пойду и поклонюсь! Отец ведь он мне, не стыдно… Только ты, Егор Васильевич, после этого от меня поклона не дождешься!
– А я и до сих пор не ждал…
Расстались они на рассвете, опять совсем чужими.
Но как только Настя ушла, Егор почувствовал, что после этой ночи девушка стала ему еще дороже; вскочил бы и побежал вслед. И злые мысли улетучились из головы. Егор попробовал лечь, но сразу поднялся с кровати. Не остыло еще касание нежных девичьих рук. Снова долго и сосредоточенно бродил по избе, заглядывая во все закутки, будто искал что-то.
Потом как был, в нижней рубашке, вышел во двор, приоткрыл калитку, долго глядел вдоль улицы. Холод заставил подобраться тело, освежил разгоряченную голову. Однако ноющее, как зубная боль, беспокойство осталось.
А когда пришел Никифоров, Егор сам заговорил о Насте, надеясь что-то узнать, хотя был уверен, что девушка вернулась к отцу. Эту уверенность рассеяло неожиданное появление Ефима Григорьевича. В первую минуту Егор обрадовался, но вскоре обеспокоился еще сильнее: «Куда же еще могла пойти Настя?» И снова – в который уже раз – Егор вспомнил, как доверчиво пыталась приблизиться к нему девушка и как грубо он оттолкнул ее. Потом остро и неожиданно вспомнилась фраза Насти: «Только ты, Егор Васильевич, после этого поклона от меня не дождешься».
Неужели же все кончено?
Егор поспешно сорвал с гвоздя шапку, накинул полушубок и вышел на улицу, еще не зная, что предпринять, где искать Настю, а главное, как – какими словами! – объяснить ей свое состояние.
Он направился к магазину. По дороге встретил Костюньку Овчинникова, вернее – Костюньку подослали к Егору угнетаемые любопытством сестры Шураковы. Правда, Овчинникову, который оказался нечаянным свидетелем скандала в доме Чивилихиных, и самому хотелось узнать о дальнейшей судьбе Насти, но выказывать любопытство ему, как мужчине, не пристало. Поэтому Костюнька насмешливо сказал Любе Шураковой: «Эк ведь вам не терпится, сороки», – и пошел навстречу Егору не торопясь, вразвалку. Здороваясь, он даже виду не подал, что чем-то интересуется. Сказал обыкновенно:
– Секретарь тебя с утра спрашивал.
– Знаю. Заходил он ко мне, Иван Анисимович.
Егору тоже хотелось поговорить с Костюнькой о Насте – ведь только Настя и была сейчас у него в голове. Но он сначала деловито и обстоятельно сообщил Овчинникову о предложении Никифорова организовать зверобойную бригаду.
– Идея просто замечательная! – восхитился Костюнька не совсем искренне. – А то черт знает, какими делами занимаемся.
Егор подозрительно покосился на неестественно возбужденное лицо собеседника:
– Это ты не в меня ли целишь?
– Да что ты, Егор Васильевич, – испуганно возразил Костюнька. – Ты-то как раз живешь аккуратнее нас всех.
Снова фраза пришлась некстати. И, чтобы прекратить неинтересный разговор, Егор спросил деловито:
– Так соберешь ребят?
– Когда и куда прикажете, товарищ начальник?.. Всех пригоню!
Овчинников с сожалением проводил взглядом уходящего Егора и вернулся к нетерпеливо поджидавшим его у калитки своего дома сестрам Шураковым. Сказал многозначительно:
– Ну дела творятся…
– А что, что такое? – впиваясь взглядом в озабоченное лицо парня, спросила Люба.
– Зарезал он Настю, – меланхолически сообщил Костюнька и ловко выщелкнул из пачки папироску.
– Кто? – воскликнули обе сестры в один голос.
– Да Егор Васильевич.
– Врешь!
– Иди посмотри сама. Говорит, закопал у себя на огороде. Придется, однако, добежать до милиции.
Овчинников озабоченно сдвинул на затылок шапку и пошел.
– И когда эти парни перестанут трепаться? – опомнившись наконец от удивления, крикнула вслед Костюньке Люба.
Небогата была происшествиями жизнь села Новожиловки. Поэтому не только сестер Шураковых мучило в это утро томительное, как жажда, чувство – любопытство.
– Ты что же это с девкой-то сделал? – загораживая своим грузным телом проход в магазин, допытывалась у Егора суровая на вид, но добродушная по натуре сторожиха школы Прасковья Савельевна Панюшкина.
– А что такое? – глядя в круглые, как у курицы, глазки Прасковьи Савельевны, непонимающе спросил Егор.
– И не мигнет! Эки зенки бесстыжие! – рассердилась старуха. – Где Настасья-то?
– Дома, надо полагать.
– До-ома? Отец все село обегал на полусогнутых, дочь ищет, а она, видишь ли, дома на табуретке сидит… Ох, не мать я тебе, некрасивому!
– Да. Избавил бог кого-то от такой родни. – Егор легонько отстранил сторожиху и прошел в магазин, где при его появлении разом оборвался оживленный разговор у прилавка. Егор уловил только последнюю фразу Евтихия Грехалова:
– В настоящее время за такое обольщение могут объявить по партийной линии строгача с занесением в личное дело.
Все находившиеся в магазине покупатели – почти сплошь женщины – повернулись в сторону задержавшегося у дверей Егора. Смотрели так, будто на лице парня вырос второй нос или борода зеленого цвета.
– Что прикажете, товарищ Головин? – подчеркнуто официальным тоном обратился наконец к Егору Евтихий Грехалов.
– Папиросы есть?
– Обязательно… Гражданочки, кто купил – прошу освободить помещение. Здесь, так сказать, не клуб, а торговое сельпо.
Колхозницы гурьбой двинулись к выходу, сторонкой обходя Егора.
Евтихий, отпустив Егору папиросы, нарочито долго отсчитывал сдачу.
Егор молчал.
– Получите, товарищ Головин, три семьдесят. Прошу проверить.
– Стоит того.
Егор, не пересчитывая, сунул деньги в карман, пошел к двери.
– Егор Васильевич! – окликнул Евтихий.
– Ну?
Грехалов вышел из-за прилавка, приоткрыл входную дверь, выглянул на улицу, затем нерешительно обратился к Егору:
– Про что это я хотел спросить вас…
– Спрашивайте, – сурово подстегнул Грехалова Егор, сразу догадавшись, о чем хочет спросить его заведующий магазином, и приготовившись резко пресечь неуместное вмешательство в его личную жизнь.
Но Евтихий вовремя понял состояние парня и ловко повернул разговор:
– Слышал я, товарищ Головин, что вы организуете зверобойную бригаду.
– Ну и что?
– Сам я, правда, охотник несущественный, но вот племяш у меня проживает – сестры Агриппины Павловны сын – это я вам доложу, растет форменный следопыт!
– Пусть зайдет.
– Спасибо. Хорошее дело вы затеяли…
Ничего не узнав о судьбе Насти, мрачный возвращался Егор домой. Издалека увидав собравшуюся около его избы толпу, удивился и даже обеспокоился. Но тревога оказалась напрасной: это собрались оповещенные Костюнькой Овчинниковым ребята. Столь полному и быстрому сбору помог интерес, который вызывала у всех обитателей Новожиловки личность Егора Головина, особенно после непонятного происшествия с Настей.
Именно поэтому на сбор охотников за волками явились не только большинство новожиловских парней, но и несколько девушек и даже две излишне любознательные старушки, хотя уже им-то в зверобойной бригаде делать было нечего.
– Разрешите доложить, товарищ старшина, что все комсомольцы и беспартийная молодежь единогласно высказываются за полное уничтожение волков в нашем районе. Бригада в сборе, каждый при головном уборе, оружие есть, разрешите список зачесть! – бойко отрапортовал выскочивший навстречу Егору Костюнька Овчинников.
Егор пристально оглядел толпу молодежи, увидел десятки обращенных к нему веселых, разрумянившихся на морозе лиц.
– Да тут, пожалуй, не бригада, а целая дивизия.
– Волков, гляди, не хватит! – задорно выкрикнула Люба Шуракова.
– Зайцами займемся!
– А зайцев не хватит – на галок да на девок выступим, – поддержал шутку Костюнька Овчинников и подмигнул Любе.
– На это вы мастера! – насмешливо фыркнула Люба и искоса взглянула на Егора. Но тот, не слушая словесной перепалки, внимательно оглядывал собравшихся. Заметив двух старушек, стоявших в сторонке и взиравших на него с бесхитростным интересом, Егор усмехнулся, спросил одну из них:
– Видать, и ты, мать, на волков злобишься. Оружие-то у тебя есть?
– У нее, Егор Васильевич, шомполка! – крякнул кто-то из толпы.
– Тульского заводу, не так бьет, как назад отдает! – добавил Костюнька.
Старушка обиженно поджала губы и пошла прочь. За ней засеменила вторая. Их проводили смехом, шутками.
Среди молодежи Егору стало веселее. Он еще раз оглядел собравшихся и вдруг зычно скомандовал:
– Взвод, слу-ушай мою команду… Становись!
Беспорядочная доселе толпа с гомоном и смехом начала выстраиваться в одну шеренгу.
– Смирно!.. Направо равняйсь! – вновь скомандовал Егор и укоризненно покачал головой, видя, как неумело принимается команда. Затем не спеша прошелся вдоль колеблющегося строя, критически оглядывая возбужденные лица, и заговорил строго, бессознательно подражая своему бывшему командиру роты лейтенанту Черных: – Никуда не годится такое построение, товарищи. На врага должно выступить не арифметическое число лиц, а собранное в единый боевой кулак подразделение… Понятно?
– Понятно, – отозвалось сразу несколько голосов.
– Это девчата портят картину! – крикнул Костюнька Овчинников.
– Молчи уж, – сердито напустилась на Костюньку Люба Шуракова. – Сам хорош – стоит, как Евтихий за прилавком.
– Прекратить разговорчики! – Егор, соскучившийся по армии, все больше и больше входил в роль командира. – Повторяю: строй это есть боевой порядок, товарищи…
На улице против избы Егора Головина начал собираться народ. Колхозники с удивлением смотрели на ровно стоящих ребят, на прохаживающегося вдоль шеренги Егора, прислушивались к его словам.
– Так, так, Егор Васильевич! – одобрительно басил громадного роста, белобородый и бровастый старик – колхозный кузнец Кирьянов, чуть ли не половину своей жизни прослуживший в армии. – Поучи этих стригунов уму-разуму, как отец твой Василий Артемьевич Головин учил. Только вот девчат зря в строй допущаешь, от них одна копоть.
