Текст книги "Следствие не закончено"
Автор книги: Юрий Лаптев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 49 страниц)
Если поразмыслить, можно прийти к заключению, что фаталистами чаще всего становятся люди ленивые. Или беспутные.
«Нет уж, как ты ни крутись, а от своей судьбы не уйдешь!» – сокрушенно произносит иной незадачливый деятель, оправдывая этим обиходным суждением собственную инертность или безрассудный поступок.
«Тут уж, мил человек, никуда не подашься: значит, было суждено страдальцу не от огня, а от воды погибнуть!» – такое мелко-философское суждение почти всегда можно услышать, когда возле утопленника собирается народ. И даже в том случае, когда «страдалец» ринулся в омут, как позднее выясняется, «по причине злоупотребления спиртными напитками».
А кому не приходилось слышать: «Да-а, такой судьбе можно позавидовать!» Или: «А все она, судьба злодейка!»
И даже к индейке приравнял судьбу некий мыслитель, видимо с гастрономическим уклоном.
И все-таки нельзя отрицать и того, что в жизни каждого человека иногда приключается такое стечение обстоятельств, которое если и не окажется решающим, то может круто изменить ход дальнейших событий.
А бывает – и к нежелательной развязке привести.
Вот и этот случай. Будь бы денек солнечным, работа неотягощающей, а настроение у Яруллы Уразбаева и Олега Шестеркина приветливым, разве могла бы возникнуть столь оскорбительная для обоих перебранка?
А не приключись скандала, разве очутились бы Михаил Громов и Ярулла Уразбаев в обеденный перерыв вместо столовки в кабинете секретаря райкома комсомола Василия Никитовича Фонарчука?
Ну, а чем, как не благоприятным стечением обстоятельств, можно объяснить также совершенно неожиданную для обоих встречу Михаила и Катюши Добродеевой – встречу, которая, на взгляд того же Фонарчука, да и Яруллы Уразбаева, никак не могла способствовать ни возникновению, ни укреплению взаимной симпатии.
Да и весь дальнейший разворот событий, весьма вероятно, показался бы стороннему наблюдателю противоречащим нормальной житейской логике.
Впрочем, еще в прошлом веке мудро и точно определил девичью психологию великий русский поэт:
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?..
А вообще вся история дальнейших взаимоотношений двух парней и одной девушки легко просматривалась между строк двух писем Катюши Добродеевой к Павлику Пристроеву.
Первое письмо начиналось, как начинаются, очевидно, сотни такого рода писем:
«Дорогой Павлик!
Минуло всего три дня, как мы с тобой расстались, а мне кажется – долгие годы прошли!
Скучно, скучно, скучно!
Пусто, пусто, пусто!
Осень, осень, осень – и на деревьях и на душе!
Тебя, конечно, интересует, чем закончилась та препротивная история, которая помешала нам с тобой как следует проститься. К сожалению, пока ничего сообщить не могу. Правда, был составлен протокол, который я подписала и за себя и за тебя, но боюсь, что на этом дело и заглохнет. К такому заключению я пришла потому, что когда возвращалась домой, а время было уже близко к полуночи, и дежурный по милиции – как это ни удивительно, хорошо воспитанный человек – выделил мне провожатого, того самого здоровенного парня с нарукавной повязкой, который пришел тебе на помощь, его фамилия Громов, – так по поведению этого «рыцаря» я поняла, что, поскольку хулиган оказался рабочим, ну, ты сам понимаешь…»
И заканчивалось это письмо тоже как сотни девичьих писем:
«…Как подумаю, что я буду такой одинокой и несчастной еще больше четырех месяцев, – просто кричать хочется. И звать:
– Павлик, милый, приезжай скорее: здесь ждет не дождется тебя твоя волжаночка Китти!»
Кого не порадует такое письмецо!
Но, как известно, все в подлунном мире преходяще. И даже сама луна перестала быть только «небесным светилом».
Так что стоит ли удивляться тому, что от последнего письма, которое Павлик Пристроев получил уже в декабре, на него повеяло истинно зимним холодом.
«Здравствуй, Павел!
Возможно, ты и прав, обижаясь на меня за то, что я так долго не отвечала на два твоих последних письма.
Но, честно говоря, как-то не о чем стало писать.
А повторяться – не хотелось.
Да и времени не находится: я ведь и на будущую осень тоже хочу попытаться поступить в вуз, хотя бы на заочный факультет. А так как для этого, как выяснилось, желателен трудовой стаж, папаша устроил меня библиотекаршей в Дом культуры. Работа скучная, но ничего не поделаешь.
А вообще я согласна с Иваном Сергеевичем Тургеневым: то, во что свято верит человек в молодые годы, часто оказывается призрачностью.
Обидно, конечно, но приходится признать, что наши классики кое о чем рассуждали правильно».
А заканчивалось это последнее послание таким здравым рассуждением:
«Ты пишешь, что, по-видимому, не сумеешь вырваться в Светоград на зимние каникулы. Я бы на твоем месте этим не расстраивалась: ведь, по твоим нее словам, самое важное для тебя – завоевать высокое положение в обществе. И для этого можно многим пожертвовать».
А если еще учесть, что завершало это письмо не «Твоя волжаночка Китти!», а суховатое «Катя» и не было крайне желательной адресату приписки – «целую», то…
Нетрудно догадаться.
И хотя ни в этом, ни в предыдущих письмах Катюша ни словом не обмолвилась, что первое «провожание» ее в темную августовскую ночку «здоровенным парнем с нарукавной повязкой» оказалось далеко не последним, – это можно было приписать исключительно девичьей тактичности.
Тем более не только в произведениях великих поэтов воспета такого рода лирико-драматическая ситуация, а и в народном творчестве:
Не телок мое страданье,
Не привяжешь к колышку,
В среду полюбила Ваню,
В пятницу – Николушку.
А вообще: пожалуй, ни в одной области человеческих страстей не проявляется столько противоречивости и нарушения торжественных обещаний – «Только смерть разлучит нас!» – как во взаимоотношениях двух любящих сердец.
Ведь и Михаилу Громову не так давно казалось, что, покидая Москву, он жертвует не только семейным благополучием.
– Мишенька, милый! Ну за что нас с тобой так обидела жизнь?!.. Не знаю, как тебе, но мне почему-то казалось…
Хотя «Авдотьюшка» не договорила, что ей казалось, – Михаил тогда чуть не застонал: легко ли перенести такую утрату!
И еще одну, тоже взволновавшую Михаила фразу подарила ему «Авдотьюшка» при последнем свидании:
– Обязательно напиши мне – как и что. До востребования: Москва, Ж-17. И я постараюсь хотя бы на денек выбраться в тот противный Светоград. Приеду на гастроли.
Но только одно и то довольно сдержанное письмо отправил Михаил «до востребования». В первое время было не до того, да и настроение – не то, а потом…
Правда, и Катюша при первой встрече в ресторане привлекла его внимание тем, что чем-то неуловимо напоминала Евдокию Шапо. Хотя и по возрасту, и по внешности, да и по поведению, казалось, ничего общего, а вот поди ж ты!
И еще одно, так сказать, косвенное обстоятельство усилило интерес Михаила к Катюше: почему-то обидным ему показалось, что такая привлекательная девушка общается и, видимо, не только в танцах с парнем, явно ее недостойным. Да и «кудрявого барана» Михаил не мог простить Павлику Пристроеву: все-таки существенную роль в жизни человека может иногда сыграть уязвленное самолюбие.
А тут, как это нередко происходит, случайные встречи помогли.
И особенно последняя.
Правда, впервые в библиотеку Дома культуры Михаил и Ярулла зашли не случайно: литература по электро– и газосварке им понадобилась. Ну, а Катюша уже третий месяц «набирала» в библиотеке трудовой стаж.
И все-таки оба удивились. Хотя ни он, ни она и виду не подали.
– Скажите, девушка, а у вас из современных англичан кто-нибудь в стеллажах обретается? – с таким небрежно-культурненьким вопросом обратился Михаил к библиотекарше.
– А вас кто интересует: Олдридж, Хемингуэй, Фолкнер? Или вообще переводная литература? – спросила Катюша: тоже разбиралась девушка в изящной словесности.
– Не обязательно переводная. Можно и в подлиннике.
– Вы владеете английским?
– А что тут удивительного?
– Он ведь из Московского университета к нам перемахнул, Михаил Иванович. И вообще человек до крайности начитанный, – не без гордости за товарища пояснил Ярулла.
– Ах, да… Я и забыла…
А если учесть, что и предыдущие встречи и особенно когда Михаил вызволил из беды столь милого тогда сердцу девушки Павлика Пристроева, не прошли для Катюши совсем бесследно, то нет ничего удивительного, что знакомство двух молодых людей несколько упрочилось.
Но ведь путь от обыденного знакомства до взаимного влечения иногда измеряется годами. Да и тернист он нередко бывает, как и всякий ведущий к счастью путь. И особенно если чье-то сердце уже занято.
А если – оба?
Однако в дальнейшем выяснилось, что к пылкому отношению Михаила Громова к Евдокии Шапо оказалась применимой унаследованная еще из безнравственного прошлого поговорка «С глаз долой – из сердца вон!».
Другое дело Катюша. Кто из поэтов не воспевал первую любовь чистой и непорочной девушки? Нет такого поэта! И хотя официальной помолвки еще не было, не только молодые люди, но и старшие члены семей Добродеевых и Пристроевых считали Павлика и Катюшу женихом и невестой. Да и все знакомые придерживались мнения, что они «ну просто созданы друг для друга!».
Так что, несмотря на то что посещение Михаилом книгохранилища Дома культуры стало чуть ли не ежедневным, больше того, поскольку Михаил почти всегда появлялся в библиотеке буквально за несколько минут до закрытия и вполне естественно, что ему «приходилось» провожать девушку до дому, – Катюша оставалась непреклонной!
А ведь уже установлено, что ничто так не раздувает пламя любви, как холодный ветер равнодушия.
И вот снова он – способствующий случай.
Правда, в том, что известная актриса Мосэстрады Евдокия Шапо прибыла в Светоград совместно с на диво сработанной парой чечеточников братьев (по сцене) Македонских и поэтом облегченно-эстрадного направления Макаром Заметногым, не было ничего удивительного: обещала «королева» своему верному «пажу» приехать на гастроли – и приехала.
Другое дело, что «паж» за те полгода, что они не виделись, как-то… ну, перестроился, что ли.
Правда, Михаил, как человек воспитанный, после воскресного концерта-утренника, кстати сказать, прошедшего с большим успехом, явился точно в назначенный час и вполне подходящее для лирической встречи место – к фонтану, сооруженному в центре приклубного садика и оснащенному фигурой завидно мускулистого детины, принимающего душ.
Вот тут-то и разыгралась «сцена у фонтана», расстроившая всех ее участников.
Нужно сказать, что и при первой встрече на вокзале, правда, мимолетной и вполне официальной, – кроме Михаила артистов встречали и приветствовали заведующий Домом культуры Н. Я. Калистратов и председатель постройкома Г. П. Мальков, – Михаил не испытал надлежащей взволнованности, хотя в ответ на многозначительную улыбку «Авдотьюшки» тоже понимающе кивнул головой.
Не произвело на Михаила прежнего воздействия и исполнение Евдокией Шапо четырех песенок, созданных как бы специально для «микрофонных» голосов. А тут еще испортила впечатление и оценка какого-то скептика, совсем некстати прозвучавшая за спиной Михаила: певицу в тот момент вызывали на бис.
– Да-а… И не хочешь, да вспомнишь Николая Алексеевича Некрасова: «Этот стон у нас песней зовется!»
Так что без особой охоты прибыл Михаил к фонтану. И уж никак не предполагал парень, что на это свидание с ним и в то же время явится не только «Авдотьюшка», но и приметившая его из окна библиотеки Катюша Добродеева.
Только Катюша несколько запоздала, может быть на какой-то десяток секунд. Пустяк, казалось бы, но именно поэтому, уже находясь в непосредственной близости, могла наблюдать пылкую и подлинно артистическую реакцию певицы, с ходу влепившей своему бывшему воздыхателю такой поцелуй, что сидевший по другую сторону фонтана немолодой, весьма представительный мужчина в соломенной шляпе и нежно-голубой тенниске даже крякнул вожделенно.
Но на Катюшу этот поцелуй произвел совершенно иное впечатление: девушка даже попятилась, то ли от удивления, то ли от иного какого-то чувства. Затем отвернулась и, все убыстряя шаги, направилась обратно, к обрамленному колоннадой входу в клуб.
И все это произошло на глазах Михаила.
Пожалуй, нет необходимости описывать дальнейшее поведение Михаила и «Авдотьюшки» и разговор, который оказался совсем неинтересным сначала для «пажа», а потом и для «королевы»: не новичок была в сердечных делах эта женщина и все поняла, как говорится, с полуслова.
Примечательно другое. Уж, кажется, после того, что Катюша лицезрела собственными глазами, девушка должна была окончательно охладеть к парню: ведь такой поцелуй женщины не дарят малознакомому мужчине. Но, как это ни удивительно, именно после того, как Катюша убедилась воочию в… ну, конечно, в вероломстве, – хотя Михаил и не объяснялся ей в любви, но разве в этом деликатном деле обязательны слова? – Катюша неожиданно почувствовала уже бо́льшую… заинтересованность.
А в результате Михаил, пришедший к безрадостному убеждению: «Да, теперь все потеряно!» – и посему не появлявшийся полных две недели не только в библиотеке, но и в окрестностях Дома культуры, неожиданно получил такое заштемпелеванное почтовым отделением послание:
«Товарищ Громов!
За Вами с 12 декабря т/г числится книга «Некоторые вопросы эстетического воспитания». Поскольку книга эта сейчас понадобилась заведующему Домом культуры им. Куйбышева тов. Калистратову Н. Я., прошу Вас срочно возвратить ее в библиотеку.
Библиотекарь К. Добродеева».
Несмотря на слово «срочно», Михаил еще целых два дня держал «Некоторые вопросы эстетического воспитания», столь необходимые руководителю культурного заведения: просто угнетающе подействовал на парня подчеркнуто официальный тон обращения.
Но, как выяснилось, напрасно оробел парень, библиотекарь К. Добродеева встретила его даже приветливее, чем до «сцены у фонтана».
– Куда же вы запропастились, джентльменчик?
С таким непринужденно-шутливым вопросом обратилась Катюша к Михаилу, конфузливо задержавшемуся в дверях. И, не дожидаясь ответа, добавила уже серьезнее:
– А я уже начала беспокоиться: был такой примерный читатель – и вдруг… Нехорошо, нехорошо, Михаил Иванович!
– Извините. Но ведь я эту книгу не только для себя брал, – попытался оправдаться Михаил.
– Какую книгу? – непонятно удивилась Катюша.
– Вот – «Некоторые вопросы эстетического воспитания».
– А-а…
Трудно иногда понять женскую психологию.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ1
«Он и бригаду-то подобрал себе под масть – из футболистов да уголовников!..»
Нужно сказать, что в нелестной аттестации, которую однажды дала Елизавета Петровна Добродеева жениху своей племянницы, была доля правды: действительно, большинство членов молодежной бригады Михаила Громова отличалось незавидным прошлым. Так, братья Малышевы – трудно различимые близнецы Борис и Глеб – в том же году, в котором прибыл в Светоград «изгнанник» Михаил Громов, тоже были отчислены, только не из семьи, а из интерната при техническом училище и долгое время, не имея постоянного местожительства, наводили страх на весь береговой район Светограда. «Вот уж верно говорится, что с дикой яблоньки яблоко на землю упадет, а к столу не попадет!» Такое мнение высказывалось благонамеренными людьми потому, что отца Малышевых – судового механика с буксира «Витязь» – за пособничество оккупантам, раскрывшееся через восемь лет после окончания войны, осудили на долгий срок, а мать – рейсовая буфетчица и шибко веселая бабенка – уже через месяц после показательного суда над группой гитлеровских прислужников обрела новое супружеское счастье со вторым помощником капитана на теплоходе «Федор Шаляпин». А сыновей «сплавила» в интернат.
И неизвестно, куда завела бы братьев судьба, обернувшаяся для них мачехой, если бы не увлечение еще с мальчишеских лет футболом и не встреча с Михаилом Громовым.
А встретились парни на футбольном поле, причем при обстоятельствах, казалось бы, никак не способствующих дружескому сближению: отлично сыгранная защитная пара Малышевых – парни «чугунного литья» и неподатливого характера, – выступавшая за команду речников, так лихо снесла излишне напористую «восьмерку» команды строителей, что Михаил Громов минут десять отлеживался на пахучей травке, неподалеку от ворот супротивной команды, окруженный сочувственно посапывавшими болельщиками младшего школьного возраста.
Но что Михаилу показалось в тот момент уже совсем обидным: его друг по работе и по нападению – злой, стремительный и хваткий, как молодой хищник, Ярулла Уразбаев, – возмущенный явно неспортивным поступком «бычков», пробил одиннадцатиметровый с такой яростью, что мяч просвистел не только выше ворот, но и над четырехметровыми трибунами, окружавшими футбольное поле.
Как ни странно, но именно этот, вдвойне обидный для команды строителей игровой эпизод и положил начало знакомству, а впоследствии и подлинной дружбе четырех футболистов из двух непримиримо соперничавших команд. Еще больше укрепилась взаимная симпатия уже при совместной игре за сборную Светограда.
И уже к осени того же знаменательного для всех года Борис и Глеб Малышевы досрочно и к тому же в самый «хлебный» месяц выбыли из сезонной артели грузчиков и, по ходатайству райкома комсомола, были зачислены в штат Светоградского стройуправления.
А в канун пятидесятого Октября к прибывшему на прием объекта главному инженеру управления Якову Матвеевичу Леванту подошли четыре здоровущих парня и все, как по команде, приветственно приподняли головные уборы.
Один из подошедших, в котором Яков Матвеевич не сразу узнал вообще-то хорошо ему известного нападающего команды «Строитель» Михаила Громова, обратился к главному инженеру с такими словами:
– Хотим мы, товарищ Левант, и в вашем хозяйстве создать собственную команду.
– Кто это – вы? И что значит – команда? – спросил удивленный таким предложением Яков Матвеевич.
Но когда главный инженер узнал, что парни хотят освоить специальность арматурщиков, а затем выделиться в самостоятельную бригаду, положив в основу будущей деятельности лозунг «Бей в девятку!» – он к этому замыслу отнесся сочувственно.
Существенную роль сыграло то, что и сам Левант – мужчина уже не молодой, да и с пониженным давлением к тому же, – можно сказать, вырастал на глазах, когда оказывался на трибунах им же спроектированного стадиона и наблюдал игру команды строителей, которую считал, после дочери Лии, своим вторым детищем. Обычно уже к концу первого тайма Левант готов был стереть с лица футбольного поля любого нахрапистого форварда, осмелившегося посягнуть на ворота его любимцев. Он даже свистеть выучился не хуже любого пацана, а домой после очередного матча являлся в таком потрепанном и опустошенном виде, что можно было подумать, будто футболисты гоняли все девяносто минут по травяному полю не пестренький мяч, а самого Якова Матвеевича. Так что в известной степени права была его супруга Матильда Иосифовна, когда однажды высказала мужу такие исполненные горькой заботливости слова:
– Если ты, Яша, заработаешь на своем стадиончике только грыжу, так я буду считать, что мы еще дешево отделались!
На что Яков Матвеевич ответил:
– И что ты, Тиля, понимаешь в этом благородном спорте? Возьми, пожалуйста, вчерашнюю газету, где описан матч между двумя командами Латинской Америки: сорок семь болельщиков убито и больше сотни ранено!.. А что мы…
Так что вполне естественно, что главный инженер не только ответил согласием на просьбу данной четверки из команды строителей, но и обещал парням всемерное содействие. И, только готовясь уже наложить резолюцию, Левант задержал руку и спросил с начальственной строгостью:
– Слушайте, товарищ Громов, а это не отразится?
– На чем?
– Смотрите – он не понимает!.. В этом году вы наконец-то выбрались на второе место, но, извините, нас это мало радует. Это же смех и горе: какой-то «Волжский нефтяник» уже обошел «Строителя» по потерянным на два очка! Мы им строим, а они нас бьют – куда это годится? И где ваша совесть, дорогие товарищи?
И только когда четверка футболистов заверила Якова Матвеевича, что общение друг с другом и сыгранность на футбольном поле благотворно скажутся и на работе, Левант начертал на углу заявления:
«Согласен. Отделу кадров: выделить инструктора по сварке».
В отличие от главного инженера, обладавший завидным здоровьем и природной расторопностью Митька Небогатиков относился к игре местных команд весьма скептически.
– Разве это футбол?.. Я уж не буду говорить про бразильцев или Эйсейбио. Даже тому, кто видел хотя бы по телевизору игру киевлян, смотреть на игру этих ширмачей – все равно что слушать вместо «Пиковой дамы» отчет санитарной комиссии.
Это презрительное суждение, как оказалось впоследствии – к счастью Митьки, услышал работавший на помостях по соседству с Небогатиковым сварщик Ярулла Уразбаев.
– Интересно, кто это произносит такие паршивые слова? – спросил Ярулла, угрожающе сдвигая на лоб защитный козырек.
– Я говорю – Дмитрий Никонович Небогатиков. Год рождения – одна тысяча девятьсот сорок седьмой, место рождения – город Сапожок, Рязанской области. Холост, но в гражданском браке иногда состоял. За рубежом не был, в царской и белой армиях не служил, тем не менее к суду привлекался дважды по одной и той же статье Уголовного кодекса. Оседлого жительства не имею, а временно приписан к исправительной колонии: барак четыре, койка семьдесят два! – не переводя дыхания отрапортовал Митька.
– Интересно, – повторил свое любимое словцо Ярулла, несколько ошеломленный чеканно-обстоятельным ответом.
– А если тебе интересно, давай поменяемся: я уступлю тебе койку и вид на жительство, а сам перейду в бригаду Мишки-грома, – снова, ни на секунду не задумавшись, оттараторил Митька.
– А ты, говорун, откуда меня знаешь? – спросил Небогатикова незаметно для него подошедший Михаил.
– Софья-воспитательша нам вчера травила целый час. Сначала про то, как в США негры по работе и по долларам скучают, а потом на вашу бригаду свернула: дескать, вот в нашей стране житьишко – право на труд не зависит ни от кожи, ни от рожи, не только нарушитель, а даже любой задрипанный футболист может оказаться полезным винтиком в народном хозяйстве.
Кругом засмеялись, а вспыльчивый Ярулла, пригнув голову, решительно направился к Небогатикову:
– Я тебе покажу «задрипанного футболиста»!
Назревавшую ссору предотвратил Громов. Он встал между Митькой и Яруллой и спросил как ни в чем не бывало:
– Слушай, Дмитрий Никонович, а ты… по вечерам свободен?
– Работой не загружен, но свобода передвижения происходит точно по учебнику математики, от пункта А до пункта Б, – снова не задумываясь ответил Митька и, глядя через плечо Громова на Яруллу, сказал: – А ты, потомок Чингисхана, напрасно на меня взъелся: я вашу нацию уважаю. У меня в Казани, хочешь знать, самый сердечный кореш проживает – Сафа Абдуллаев, республиканского значения парень!
– Я башкир, а не татарин, – отходчивее сказал Ярулла.
– Какая разница! И тот и другой может гаркнуть вслед за Владимиром Владимировичем: «Читайте, завидуйте – я гражданин Советского Союза!» А главное – обоих здесь, на берегу Волги, уважают больше, чем…
Митька выразительно ткнул себя пальцем в грудь.
– Ну, а если мы все-таки к тебе придем? – снова задал неожиданный для Небогатикова вопрос Громов.
– Зачем?
– Просто так. Поговорить о текущих событиях.
– Пожалуйста. Только… посуда наша, жидкость ваша! – снова попытался отшутиться Митька, но и сам почувствовал, что шутка оказалась неуместной.
2
Вскоре молодежная бригада обогатилась еще одним, поначалу не шибко старательным работничком, а в одной из трех комнат квартиры, выделенной «громовцам» под общежитие, появилась еще одна койка, неимоверно потертый, но еще голосистый баян и тоже обшарпанный, не так от старости, как от разгульной жизни, кот Баптист – существо донельзя нахальное и вороватое.
– Я понимаю, что вас смущает не внешний облик, а идеологическая сущность этого млекопитающего, но, поскольку мы с Баптишей перековывались в пансионе благородных юношей на пару, я не могу оставить его на произвол судьбы, – так заявил Небогатиков своим новым сотоварищам при переселении из лагерного барака в общежитие.
Правда, когда бригада почти единогласно (воздержался только Ярулла Уразбаев) решила взять Митьку Небогатикова на поруки и Михаил Громов обратился в комитет комсомола за содействием, Мария Крохоткова, избранная незадолго до этого комсоргом стройуправления, высказала такое опасение:
– А не придется нам, Громов, опять извиняться за свое поручительство? Как после истории с хулиганом Тепляковым?
– Боишься? – недовольно спросил Громов.
– Не подкусывай… Сам-то его хорошо знаешь, этого, как ты говоришь, бой-парня?
– Более или менее. Правда, встречались мы с ним только два раза, но Небогатиков произвел на меня вполне положительное впечатление.
Такой ответ рассмешил Машу-крохотулю.
– Вот уж не думала я, что ты, Громов, такой… впечатлительный!
– А я, Крохоткова, тоже не замечал за тобой такой… бдительности!
– Ну, знаете ли! – Глаза комсорга утеряли присущую им завлекательность. – После этого нам с вами, товарищ Громов, не о чем говорить!
Но правильно определил Михаила Кузьма Петрович Добродеев: в «вояку»-отца задался характером парень. Поэтому на другой же день в час обеденного перерыва перед светлыми очами Крохотковой Громов предстал уже не один, а в сопровождении братьев Малышевых и самого «бой-парня».
– Вот, можешь убедиться воочию, – кратко представил Михаил Небогатикова.
– Здравствуйте, – сказала Крохоткова, несколько обескураженная «очной ставкой».
– Приветик! – отозвался Митька и, оглядев небольшую, канцеляристо обставленную комнату, где временно располагался комитет комсомола, добавил: – А лозунги-то не мешало бы освежить: уже день молодежи на подходе, а у вас – «Да здравствует наш комсомольский Первомай!».
– Я здесь недавно, – недовольно отозвалась Крохоткова. И, пристальнее оглядев стоявшего перед ее столом смуглолицего паренька, на котором даже заношенная спецовка сидела с какой-то небрежной щеголеватостью, спросила: – Значит, это вы и есть…
– Я и есть, – подтвердил Митька, бесцеремонно нацелив в лицо Крохотковой взгляд темных и жуликоватых, как показалось девушке, глаз. – Прибыл по вашему вызову!
– Позвольте, – Маша-крохотуля недоуменно взглянула на Громова. – По-моему, мы с вами, товарищ Громов, договорились…
– К сожалению, товарищ Крохоткова, вчера нам с вами ни о чем не удалось договориться, – так же официально отозвался Михаил. – И поскольку только моего ходатайства для вас оказалось недостаточно…
– Вы куда пришли? – спросила Крохоткова тоном, который никак не соответствовал ее лирической внешности.
– В комитет комсомола… Судя по вывеске! – ответил не без ехидства Михаил.
– Так какого же черта ты…
– Что именно?
– Садитесь, ребята, – демонстративно отвернувшись от Громова, сказала Маша-крохотуля Малышевым. – И вы, товарищ Небогатиков… Сюда, поближе пододвиньте стул.
– Простите, но я пока что не гожусь в товарищи – как вам, так и этим… строителям соцгородка.
Слова и еще больше изменившийся облик Митьки – словно шелуха, слетела с парня щеголеватая развязность – не то чтобы подкупили комсорга, – тоже с характером была девушка! – но заставили внимательнее прислушаться к словам перебивавших друг друга братьев-близнецов Бориса и Глеба.
– Ты же, Машка, знаешь нас еще по прошлому поведению: хороши были гуси! А сейчас?.. В чем можешь нас упрекнуть?
– Ни в чем. Вот разве насчет взносов…
– Внесем… как говорится, абы здоровьечко. Вопрос в другом: разве не вы – наши комсомольские наставники – уверяете нас, что только труд облагораживает человека? И то не простой, а, так сказать, идеологически направленный! Так или нет?
– Не надо упрощать, сынок.
– А что ни проще, то понятней, – не задумываясь ответил один из братьев, не то Борис, не то Глеб: Маша-крохотуля никогда не могла в них разобраться.
– Но главное не в этом. Мерин тоже, заметим, трудится в поте своего лошадиного лица, пока с него хомут не снимут. А мы с нашим бригадиром Михаилом Ивановичем Громовым знаешь какую задачу перед собой поставили?
– Какую?
– Стоп машина! – решительно вступил в разговор Михаил. – Правильно наш Ярулла говорит: «Веревка хорош длинный, а разговор короткий». И мы хотим провести этот короткий разговор на комсомольском собрании…
Вот какие события способствовали организации молодежной бригады и вступлению в дружную семью громовцев Дмитрия Небогатикова.
Однако прошло еще немало времени, прежде чем «дружная семья» заслужила похвалу и на строительной площадке.
