Текст книги "Следствие не закончено"
Автор книги: Юрий Лаптев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 49 страниц)
В чем оказалась права мудрая женщина Фелицата Ивановна, так это в том, что «весь Крайгород захотел омолодиться на восьмой сотне лет»!
Ровесник Москвы, шутка ли!
И даже такие сведения раскопал учитель Костричкин в монастырских летописях, что было время, когда «стольный град сей» начали было именовать Великим Крайгородом, как, скажем, Великий Устюг или Ростов Великий – городок, приписанный впоследствии к невеликому Ярославлю.
Так что не без основания большинство крайгородцев вдруг иными глазами взглянули на свой город и захотели приукрасить его ко дню рождения.
И повсюду «дело закипело», даже две центральные улицы вступили в соревнование – «за чистоту и красоту».
Но особенно показательным в этом отношении оказалось строительство бани в Стекольной слободе, которое взяли под свою опеку пенсионеры района.
Прежде чем приступить к работе, предприимчивые старички, по предложению учителя Костричкина, провели два дня на строительстве мясокомбината. Здесь «молодые» строители узнали, что наружные ряды кирпичной кладки называются верстами, а внутренние – забуткой. И что промежуток между кирпичами, заполненный раствором, следует называть швом. И много еще полезных сведений получили свежеиспеченные каменщики от своего бригадира Анны Петровны Захаровой и от инженера Романа Васильчикова.
Особенную пытливость обнаружил Петр Ананьевич Костричкин. Он даже составил своего рода толковый словарь каменщика, где можно было найти исчерпывающее описание каждого процесса, а также расшифровку таких не всем понятных слов, как кельма, весок, причалка, расшивка, штраб.
А в день, когда бригада должна была приступить к практической работе, Костричкин явился на строительную площадку чуть свет, сопровождаемый внучкой. При ее помощи Петр Ананьевич тщательно обмерил уже выложенный фундамент, а затем, отпустив Веру, погрузился в вычисления. За этим делом и застали Костричкина остальные члены бригады, которым он тут же сделал небольшой доклад.
– Нам, дорогие друзья, известно, что по проекту длина здания составляет одну тысячу двести сантиметров, ширина – шестьсот пятьдесят и высота – триста сорок сантиметров. Сознательно допуская известную погрешность в исчислении кубатуры собственно стен, мы приходим к такому выводу: задуманная нами баня представляет из себя около шестидесяти двух кубических метров кирпичной кладки.
– Ишь ты, почти в точку угадали! – вырвалось одобрительное восклицание у Захаровой.
– Извините, Анна Петровна, это не гадание, а материалистический расчет! – поправил молодую женщину Петр Ананьевич. – Теперь, зная, что объем отдельного кирпича составляет одну тысячу девятьсот кубических сантиметров, и снова допуская некоторую приближенность, вычисляем: нам предстоит уложить немногим больше тридцати тысяч кирпичей!
– Ого! Цифра космическая, – пробормотал Средневолжский. А зубной врач опасливо поцокал языком.
– Вас это пугает? – спросил Костричкин, затем, лукаво сощурясь, достал из кармана брошюру и, раскрыв заложенную страницу, прочитал: – «Производя кладку жилого дома, бригада каменщика-новатора С. С. Максименко уложила за одну смену более семидесяти тысяч кирпичей…» Вы слышите, Кондрат Михайлович, и вы, Цезарь Осипович, – семьдесят тысяч! Иначе говоря, Максименко со своей бригадой сложил бы за один рабочий день две таких бани, как наша.
– Вот это работнички! – Иван Нефедович даже крякнул от почтительного удивления. – Собачью будку сколотить – и то мы с племяшом полный день канителились. Родятся же такие люди!
– Люди как люди, тот же Максименко, – сказала Анна Петровна. – Только вам, отцы, с такими мастерами тягаться рановато. Если для начала сотни три-четыре кирпичей за день осилим – и то…
– Ну, знаете ли! – возмутился Средневолжский, картинно вскидывая руки. – Не хотите ли вы, дорогая Анна Петровна, сказать, что над тем, что ваш Максименко способен сделать за день, нашей бригаде надлежит трудиться чуть ли не полный год? Парадокс!
– Поработаем – увидим, – с улыбкой оглядывая свою бригаду, сказала Захарова. – Только знаете, как в старину каменщики говорили: без сноровки один кирпич уложить – нужно силу приложить.
Опасения Анны Петровны оказались основательными: суеты в первый день было много, а уложили немногим более двухсот кирпичей.
И, что было совсем уже обидно, несмотря на столь незначительный результат дневного труда, новоиспеченные каменщики разошлись по домам еле волоча ноги, особенно актер и зубной врач.
– Ничего, ничего, отцы, втянетесь полегонечку, – приободрила на прощание старичков Анна Петровна.
В этот же день на строительстве произошел случай, на первый взгляд незначительный, однако в дальнейшем получивший существенное развитие.
На пустыре, в непосредственной близости от стройки, восемь мужчин младшего школьного возраста играли в футбол. Занятие само по себе не предосудительное, но здесь несколько осложнившее работу бригады каменщиков. Ведь даже при игре мастеров мяч частенько летит совсем не туда, куда намеревался послать его игрок. Так и тут: когда одному из мальчиков неточным, но сильным посылом удалось выбить совок с раствором из рук Костричкина, чаша терпения престарелых тружеников переполнилась. И мяч был «арестован».
А когда от юных спортсменов прибыла делегация с повинной, учителю пришла в голову счастливая мысль чисто педагогического свойства, и Петр Ананьевич обратился к ходокам с такими словами:
– Поскольку вы, юные друзья, выбили нашу бригаду из производственного ритма, будет уместно, если вы окажете нам небольшую услугу. Думаю, что для вас не будет обременительным доставить сюда хотя бы по полведерка песка.
– А мяч отдадите?
– Стыдно, молодой человек!
Когда песок был доставлен, к ребятам с прочувствованной речью обратился Кондрат Средневолжский:
– Этим поступком, молодые люди, вы приняли деятельное участие в украшении нашего любимого города.
Слова Средневолжского, произнесенные с пафосом и соответствующими жестами, понравились ребятам, а также двум проходившим на рынок женщинам. Поэтому капитан босоногой команды Петр Свищев, которого товарищи величали Петька-дыня, ответил:
– Спасибо вам, дядечка!
А одна из женщин сказала другой:
– Вроде и не выпивши человек, а говорит складно, словно наш местком.
Однако пышные слова не помешали Средневолжскому, когда строителям понадобилось пополнить запас воды, вновь воспользовавшись удобным случаем, изловить мяч и уговорить футболистов «вложить еще один кирпич в величественное здание…». К чести ребят нужно сказать, что они ничуть не обиделись на такое коварство.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, и особенно когда работа трудная, а силы у работников на исходе.
На второй день из девяти членов бригады на строительную площадку прибыло только четыре – бригадир Анна Петровна Захарова, Иван Нефедович Козлов, бывалый солдат Сердюк и приковылявший с палочкой учитель Костричкин.
Это было тем более обидно, что слава о бригаде, составленной из столь именитых людей, облетела всю Стекольную слободу и около строительства с раннего утра задерживались любопытные, в основном домашние хозяйки, направлявшиеся на рынок.
По предложению Петра Ананьевича были приняты экстренные меры: почти вся футбольная команда подростков понеслась по улицам слободки с краткими, но выразительными записками.
Капитан команды Петька-дыня, прибывший с посланием в квартиру зубного врача, застал там такую картину: сам Цезарь Осипович лежал, распластавшись на кушетке книзу лицом, а его супруга растирала мужу поясницу какой-то чрезвычайно пахучей жидкостью, попутно массируя своего Цезаря и словами:
– Заниматься энтузиазмом уместно человеку молодому и разностороннему. А в ваши годы ворочать камни – это… это, извините, лихачество!
– Физический труд никому не противопоказан! – страдальчески отзывался зубной врач. – Установлено, что академик Иван Петрович Павлов в семьдесят пять лет играл в городки. А в Китае… Ой!
– Терпите! И давайте не будем говорить глупостей, – не унималась супруга. – Ведь ваша милость пока что не китаец и не академик, а нормальный зубной врач! Вот если бы вы в свое время послушались мудрейшего совета Агнии Аполлоновны и не бросили работу над диссертацией…
Не столь болезненная, сколько нелепая на первый взгляд причина помешала выйти в этот день на работу и актеру Средневолжскому. Конечно, каждому мужчине «в годах» лестно, если в него без памяти влюблена женщина еще не старая по возрасту и к тому же преисполненная нерастраченных женских чар. Но никогда не способствовала супружескому счастью безудержная ревность, никогда. А Елизавета Федоровна ревновала своего долгожданного друга даже к фотографии сорокалетней давности, на которой Кондрат, свирепо выкатив глаза, сжимал в своих объятиях аппетитную Дездемону. И надо же было одной из соседок сказать накануне, как бы мимоходом, такую шутливую фразу:
– Ты, Лизанька, все-таки присматривай за своим артистом. А то у бригадира ихнего Анютки Захаровой глаза на мужиков завидущие.
Ну до чего вредные языки бывают иногда у приятельниц!
К тому же и на картах, раскинутых Елизаветой Федоровной накануне, к трефовому королю притулилась какая-то сомнительная дама бубновой масти.
«А уж карты-то врать не будут!»
И в результате бывший трагик, стенавший и рычавший некогда от ревности на подмостках театра, сейчас понурившись сидел в креслице под репродукцией врубелевского демона и выслушивал такой язвительный монолог:
– Только теперь мне стало понятно, какая сознательность влекла вас каждый день ни свет ни заря к этой несчастной бане! А всё доверчивость наша женская. Думаешь, человек остыл плотью, не фармазон, а оказывается… Ну что вы нашли в этой женщине?
– Лизетта!.. Это же нелепо! – подал наконец встречную реплику Средневолжский. Когда Кондрат Михайлович волновался, его речь начинала звучать ритмично и пафосно.
– Не смейте называть меня Лизеттой!
Дальнейшему развитию этого глубоко драматичного монолога помешало появление на сцене вихрастого, густо присыпанного веснушками паренька: это был известный всей слободе забияка и к тому же сын Анны Петровны Захаровой Серёнька-шпынь.
– Вот, дяденька, читай скорея! Маманька велела передать тебе в собственные руки, – единым духом выпалил посланец и, очевидно ища выход переполнявшим его чувствам, ткнул пальцем в пузо флегматично разлегшегося на коврике кота.
– Маманька?.. В собственные руки?.. Все понятно, – скорбно прошелестела Елизавета Федоровна.
– Что вам понятно, а, Елизавета?! – неожиданно загремел актер, сделав предварительно безуспешную попытку вскочить с кресла. – Вы, женщины, способны опорочить все, святой порыв души представить как измену!.. Читайте!
Кондрат Михайлович швырнул на стол записку и, страдальчески перекосив лицо, уперся руками в ноющую поясницу.
– Проклятие тебе, о немощное естество!
И хотя Елизавета Федоровна даже глазом не повела на записку (потом прочла), женщине стало ясно, что ее подозрение неуместно.
В результате принятых мер и в этот день бригада Захаровой приступила к работе в полном составе, хотя и с некоторым опозданием.
Однако кладка кирпича шла еще медленнее.
Уже по-дневному начало припекать светило, когда на пустыре появилась еще одна личность – повышенной упитанности мужчина лет сорока, одетый в просторный парусиновый костюм и апостольские босоножки. Это был заведующий отделом коммунальных предприятий при горсовете Антон Антонович Повидло. Как и подобает человеку, находящемуся в отпуску, Антон Антонович каждое утро ходил на речку, делал там на песчаной отмели рекомендованные ему врачами гимнастические упражнения, окунаясь, гоготал, как целое стадо гусей, а затем неспешно возвращался домой.
Сегодня около строительства бани Повидло задержался. Некоторое время он молча наблюдал за работой, затем перекинул с одного плеча на другое мохнатое полотенце и произнес, иронически сощурившись:
– «Беда, коль пироги берется печь сапожник». Бессмертные слова!
– Вот и главное! Да разве стариковское это дело – с кирпичами барахтаться, – поддакнула Антону Антоновичу пожилая, язвительного вида женщина с корзинкой, из которой удивленно тянул голову гусь.
– А кроме того, в таком кустарничестве я лично не вижу никакой необходимости. – Повидло недоуменно повел плечами и повернулся к стоявшим в нескольких шагах от него любопытствующим женщинам. – Могу вас информировать, что каждое коммунальное строительство включено в общегородской план и в силу этого должно быть обеспечено как материалами, так и…
– Молчал бы уж лучше! – насмешливо крикнула Антону Антоновичу услышавшая его слова Захарова. – Только и знают, что языком болтать!
Женщины засмеялись. А одна – глазастая и черноволосая молодайка – сказала:
– Такие юристы работать не любят, перезрелые!
– Ясно. Он на готовенькое придет, свою тыкву попарить! – добавила пожилая женщина с гусем.
– Хо-хо! – обрадованно гоготнул сидевший в тени вяза дюжий, круглолицый парень в синей майке, туго обтягивавшей его широченную грудь.
И даже гусь вытянул в сторону Повидло голову на длинной шее и заорал непонятно, но тоже как будто насмешливо.
У Антона Антоновича от гнева и обиды даже испарина на гладком лбу выступила, и, не сдержавшись, он закричал на женщин, как частенько кричал у себя в учреждении, тонким начальническим голосом:
– Стыдно вам! Да я, хотите знать, три года трудился, как лошадь, без отпуска!
Но недаром говорит восточная мудрость: как ни трудно переплюнуть верблюда, еще труднее переспорить женщину.
– Эка невидаль – лошадь! А ты попробуй потрудиться не как мерин, а как человек! – уже с явной издевкой сказала молодайка.
– Ох-хо-хо! – Парень в синей майке давно так не веселился: «Вот взяли бабы в оборот начальника!»
– Сами-то хороши! – совсем уж неумно огрызнулся Повидло.
– Ничего, муж не жалуется, а если такому, как ты, не приглянулась – убытка нет, – ответила молодайка и решительно направилась к Кондрату Средневолжскому, который, неловко действуя лопатой, перемешивал в лотке раствор. Подошла, потуже стянула косынкой пышные волосы и сказала ласково:
– А ну, папаша, разрешите-ка мне часик покухарничать. А вы пока посидите в холодке, покурите. Устал, видать?
Средневолжский распрямил свою длинную фигуру в несколько приемов, как складной аршин.
– Годы сгибают нас, а не усталость, дочка! Вот не поверите, а ведь еще в девятьсот двадцать шестом году Раису Званцеву носил я на руках, по роли – Дездемону. А весила премьерша полных пять пудов!
– Ничего, вы и сейчас еще мужчина самостоятельный, – утешила актера молодайка.
Примеру молодайки последовала вторая женщина, тоже, видимо, возвращавшаяся с рынка. Затем на строительную площадку нерешительно направилась белотелая, благодушная на вид жена главного бухгалтера завода «Красный стекольщик». Этой не так захотелось потрудиться, как высказать Повидло фразу, которой бухгалтерша частенько ущемляла мужа:
– Не знаю, как бы такие беспомощные мужчины без нас обходились?
– Понял, чем дедушка бабушку донял? – обратился к Антону Антоновичу парень в синей майке. – Да, милочек, в нашей стране, по причине социализма, женский пол такую силу набрал, что другому дяде надо накрыться шляпой и не вякать.
– Вот ты и не вякай! – неожиданно напустилась на парня пожилая женщина с гусем. – Ишь расселся на хорошем месте, лодырь!
– Кто это лодырь? – на круглом белобровом лице парня выразилось удивление.
– Да хошь на себя посмотри, хошь на него: сошлись толстомясые как два лопуха под тыном. Тьфу!
– Но, но!.. Вы, мамаша, выражайтесь поаккуратнее, поскольку беседуете с неизвестными вам людьми, – произнес парень с достоинством.
– Вот именно! – поддакнул и Повидло, почувствовавший союзника.
– Ох, напугали! А что вы за люди такие, никому не известные?
– Мы? – Парень погасил о подошву щегольского полуботинка папиросу, затем поднялся с земли, заботливо отряхнул брюки и лишь после этого внушительно отрекомендовался: – Платон Ермаков, не слыхали, часом, про такого лодыря?
– Нет, не приходилось. Знала до войны одного Ермакова, так то был старец, церковный староста от Сорока мучеников.
– Ермаков?.. Позвольте… – Повидло часто заморгал глазами, припоминая. Потом обратился к женщине с торжествующей укоризной: – Эх, вы! Не узнали лучшего нашего машиниста и депутата в горсовет! Вот и всегда у нас так, не разберутся…
– Так ведь у него на лбу не обозначено, что он депутат, – нимало не смутившись, сказала пожилая женщина. И, перецепив корзинку с гусем на другую руку, добавила не без ехидства: – Мне что удивительным показалось, уважаемые старички и те взялись к празднику порядок в городе наводить, а два молодых мужика знай себе похохатывают. Будто веселое кино смотрят.
– Понятно, мамаша, но все-таки… Не знаю, как товарищ, а я зубоскальству не обучен. Вот какие дела, – сказал Ермаков и, степенно раскачиваясь на ходу, направился на площадку.
– Дела, коли так, ничего. В самый раз дела! – сказала пожилая женщина вслед Платону уже приветливее и пошла в другую сторону, кренясь от увесистого гуся.
И домохозяйки и Платон Ермаков поработали на стройке недолго: у женщин своя забота – дом, а молодому машинисту во вторую половину дня надо было заступить на смену. Но вскоре после ухода этих добровольных помощников бригада Анны Петровны Захаровой получила новую поддержку: со стекольного завода на строительство прибыло сразу семь человек – бывшие ученики и подручные Ивана Нефедовича Козлова. И эти сноровистые к физическому труду люди поработали неполных три часа, но кирпичей уложили за это время столько, что основному составу бригады хватило бы на три, а то и на четыре рабочих дня.
– Вот только сейчас я понял, насколько благороден труд строителя! – возвестил Средневолжский, картинным жестом обведя полуметровое основание стены. – И если б демон или рок вернул меня к истокам жизни, как Фауста, и, поверьте, други, я не стал бы лицедеем! Подумать только, это зиждется моим трудом! Кто же я?.. Создатель?!
Несмотря на то что созидательный труд Кондрата Михайловича по строительству бани был весьма незначителен, никто из друзей актера не стал возражать ему.
Давно закончился рабочий день, и тени двух раскидистых вязов застлали уже половину пустыря, но старички не спешили расходиться по домам. Довольные и за сегодняшний день почти не уставшие, сидели они рядком на бревнышке, ни дать ни взять – куры на нашесте; кто покуривал, а кто просто сидел и гордился сам собой и своими приятелями.
5Снова горячий и волнительный денек выдался для Федора Федоровича. Началось за утренним чаем.
– Ну что, Феденька, скажешь про сегодняшнюю передовую? – многозначительно начала разговор его мамаша.
– А я еще не успел просмотреть газеты. И вообще, мамочка, я в последние дни, кроме заявлений о ремонте, ничего не читаю.
– Это хорошо.
– Чего ж тут хорошего?
– Это хорошо! – повторила Фелицата Ивановна и пододвинула сыну газету. – Вот полюбуйся: как в воду глядела твоя мать!
– «Больше внимания к повседневным нуждам трудящихся», – прочел Федор Федорович заголовок передовой статьи и, хотя не сразу догадался, в чем же, собственно, проявилась забота его матери о нуждах трудящихся, из вежливости поддакнул: – Да-а, действительно.
– Нет, ты прочти внимательнее, я даже специально отчеркнула.
«…клубы, театры и стадионы, клиники и школы, баннопрачечные комбинаты и предприятия общественного питания; необходимо признать, что в ряде наших городов и сел партийные и советские руководители, видимо, забыли, какое значение социалистическому переустройству быта придавал Владимир Ильич Ленин».
– Чувствуешь? – заговорила Фелицата Ивановна торжествующе. – В ряде городов забыли, а у нас – по любой улице пройди: тут строим баню, там ремонтируем театр, на Пролетарской площади пионеры высадили уже шестьдесят две липки – сама считала! Вот еще на стадионе у комсомольцев думаю побывать; как у тебя сегодня с машиной?
– Не знаю еще. А ты, мамочка, лучше в клинику к Виктору Евгеньевичу понаведайся, узнай, как там? – сказал, заботливо разглаживая газету, Федор Федорович. – А на стадион я сам заверну. По пути.
Однако, завернув на стадион по пути, Потугин пробыл там до обеда.
Началось с того, что комсомольцы высадили его из машины и направили на новенькой потугинской «Волге» двух парней в Пастуховское лесничество. Да еще заставили Федора Федоровича собственноручно написать директору завода записку, от чего он уже отвык: на то существует смышленая секретарша Нинель Лопатина.
Затем его втянули в производственное совещание, на котором обсуждался план физкультурного парада на тему «Крайгороду 800 лет». Впрочем, заседать для Федора Федоровича было дело привычное.
Хуже, что после совещания озорные девчата чуть не силой затащили Потугина в буфет, чтобы он воочию убедился в том, как в Крайгороде заботятся о спортсменах.
Оказалось – так себе; однако Федор Федорович добросовестно скушал порцию невкусного винегрета, потом пожевал для приличия пирожок с повидлом далеко не первой свежести, отхлебнул теплого кофе «Здоровье» и, обидевшись, написал вторую записку – на этот раз товарищу, ведающему в Крайгороде предприятиями общественного питания.
Потом спортсмены (по наущению Веры Костричкиной) поставили перед Потугиным вопрос о прирезке к стадиону куска бывшей монастырской рощи, которую горсовет еще перед войной переименовал в Парк культуры и отдыха имени первого председателя Крайгородского Совета депутатов С. А. Широкшина. Правда, дальше переименования дело пока что не двинулось, но и Москва ведь не за год строилась.
Для того чтобы выявить возможности, Федору Федоровичу пришлось дважды обойти всю территорию стадиона.
И, наконец, он направился пешком через всю рощу, протянувшуюся километра на три, чтобы заодно уже глянуть хозяйским оком на купальни и лодочные пристани.
Правда, это решение Федор Федорович принял уже без всякого нажима со стороны мускулистых, бесцеремонных парней, крайне довольных тем обстоятельством, что им удалось «толково обработать Федрыча». К пристаням он направился просто… по совету Веры Костричкиной.
И вот по пути, в запущенной монастырской роще, насквозь проволоченной солнечными лучами и звенящей птичьим многоголосьем, у Федора Федоровича произошел многое, решивший разговор с девушкой, которая после недельной разлуки показалась ему еще более красивой и вдвойне желанной.
Может быть, потому, что глаза Веры, обычно играющие колючими смешинками, сегодня смотрели на Федора Федоровича со спокойной ласковостью. И губы улыбались притягательно.
А тут еще по крапленому атласу березовых стволов и по густой, нетоптаной зелени травы катались плотные солнечные шарики.
И ветер пахучий шумел вершинами и заставлял клониться друг к другу молодые деревца.
Хорошо! А главное – необычно все…
– Большое спасибо тебе, Верушка. Честно говоря, я и не предполагал, что в нашем богоспасаемом граде есть такие восхитительные места! Нет, ты взгляни, Вера, – это же подлинный Левитан!
Федор Федорович расстегнул и распахнул макинтош, стянул с головы шляпу и, окончательно растрогавшись, запел:
Широка страна моя родная,
Сколько в не-е-ей…
Песня оборвалась на полуслове, потому что Вера рассмеялась. И сказала еще сквозь смех:
– Какая прелесть!
Федор Федорович сразу помрачнел и надел шляпу. Некоторое время он шел молча, пропустив девушку вперед и старательно смотря под ноги. Потом спросил голосом словно простуженным:
– Почему вы всегда смеетесь надо мной, Вера?
– А почему вы почти всегда пыжитесь? – вопросом на вопрос ответила девушка, не задумываясь и не оборачиваясь, словно держала этот ответ наготове.
– Ну, знаете ли…
Потугин остановился.
Задержалась и Вера. Она повернулась к Федору Федоровичу, минутку смотрела ему в лицо с каким-то жалостливым сочувствием, потом заговорила тоже с необычной серьезностью, волнуясь:
– Федор Федорович, милый, ну как вам объяснить?.. Вот вы человек еще совсем молодой, неглупый, имеющий хорошую специальность, а что толку?.. Не понимаете? Ах, боже мой, смешно, когда мужчина пишет во всех анкетах – инженер, работает над диссертацией о градостроительстве, а сам не спроектировал и не построил самостоятельно даже собачьей конуры! И вот сейчас – неужели вы серьезно считаете себя вдохновителем и организатором… Между прочим, вчера очень хорошо, по-моему, выступил за ужином мой старик Ананьич: огромное преимущество, говорит, наших государственных руководителей перед сенатом каким-нибудь или палатой лордов заключается в том, что это высокое право они не в наследство получили, как, скажем, титул, а завоевали авторитет в народе созидательным трудом и упорной учебой! Ну, а тот руководитель, у которого, кроме хороших задатков, за душой ничего нет, никогда у нас не будет пользоваться большим уважением… Да не обижайтесь вы! Это же не я говорю, а дедушка…
Конечно, если бы такие слова дедушки Потугину передал кто-нибудь другой, они показались бы Федору Федоровичу обидными. Но… разве мог он серьезно обидеться на Веру Костричкину?
Ведь кому не известно, что девушки часто нелогичны в своих словах.
Да и поступках тоже.
Так и тут, увидав на лице Федора Федоровича неподдельное огорчение, Вера приблизилась к нему близко-близко и сказала уже совсем иным тоном:
– Не сердись, Федя. Просто я не хочу, чтобы тот же Роман Васильчиков называл тебя… фикусом!
И, видимо не доверяя убедительности слов, девушка обвила руками шею Федора Федоровича и впервые поцеловала его в губы.
Потом они старательно, не торопясь шли через рощу к реке.
А уже к вечеру, не желая расставаться, направились на строительство бани, где, по словам Веры, «команда старичков решила установить рекорд по строительному спринту».
И действительно, Потугин просто глазам своим не поверил, когда увидел поднявшиеся за считанные дни больше чем на два метра кирпичные стены. Еще больше удивил Федора Федоровича размах работ и разросшийся состав бригады: тут были и рабочие стекольного завода, и железнодорожники, и домашние хозяйки, и несколько пареньков из мелковозрастной футбольной команды.
Еще что бросилось в глаза Потугину – это большой фанерный щит с призывной надписью:
«Дорогой товарищ!
Удели час своего досуга благоустройству нашего города!»
Дальновидность руководителей стройки сказалась и в том, что в тени вязов стояли два накрытых холстинными скатертями стола, клокотал ведерный самовар, и каждый товарищ, уделивший час своего досуга благому делу, мог после трудов праведных почаевничать на свежем воздухе, в обществе двух приветливых хозяек: жены зубного врача и подруги актера. Правда, Елизавету Федоровну привели сюда не столько забота о строителях, сколько опасение за моральную стойкость Кондрата Средневолжского. Но кому это интересно!
Не могли добровольные строители сетовать и на культобслуживание; по всему пустырю разносился зычный голос Средневолжского:
…Вы помните, как в праздник Люперкалий
Я трижды подносил ему корону
И трижды он ее отверг!
Ужель и это властолюбье?
Но Брут сказал, что Цезарь был властолюбив…
А Брут бесспорно честный человек…
Еще Потугина удивило, что первым, кто заметил его появление на стройке и поспешил к нему с приветствием, оказался Антон Антонович Повидло.
– Федору Федоровичу – почет и уважение!.. Наконец-то и вы к нам пожаловали.
– К вам? – удивленно переспросил Потугин. – А вы, товарищ Повидло, собственно, почему здесь обретаетесь?
– Причин достаточно! – На лице Антона Антоновича сразу возникла служебная озабоченность. – Начать с того, что с пятого июня я в отпуску, а без дела таким людям, как мы с вами, – скучно. Школа! Кроме того, здесь – на Заречной улице, дом одиннадцать – я родился, а в доме номер двадцать четыре окончил десятилетку. Здесь же, в райтопе, начал свою общественную деятельность. Так что, как старожил и патриот Стекольной слободы, я не мог пройти равнодушно мимо вот этого, – Повидло указал на плакат, затем, доверительно подавшись к Потугину, закончил: – А главное – пускать столь перспективное дело на самотек неразумно! Вы и сами не раз высказывали такую мысль: для того чтобы идущее снизу начинание принесло настоящую пользу, необходимо вовремя его возглавить и направить инициативу масс в соответствующее русло!
«Русло, как хорошо, что ты такое!» – некстати всплыли в памяти Федора Федоровича придуманные им же слова.
Хотя Повидло почти в точности повторил высказывание мудрой мамаши Федора Федоровича, да и сам он частенько спускал из своего служебного кабинета такого рода руководящие указания, здесь, на стройке, слова заведующего отделом коммунальных предприятий показались Потугину какими-то несерьезными.
А тут еще и Вера Костричкина, не сдержавшись, рассмеялась весело и откровенно.
И Федор Федорович решил обратить разговор в шутку.
– Вот уж не думал, что вы, Антон Антонович, такой остряк! – сказал он, с интересом рассматривая румяное, исполненное служебной многозначительности лицо Повидло.
– Остряк?!
– Ну как же – возглавить, направить в русло, увязав предварительно… А то еще – пресечь! Затрепали мы эти слова, товарищ Повидло. И правильно сказал на активе Василий Васильевич… нашему брату дай волю, так возглавителей этих самых у нас разведется больше, чем таких вот простых, хороших тружеников!
– Что я слышу? – удивленно и радостно, пожалуй, спросила Вера.
– Шутят они, – высказал почтительную догадку еще более удивленный словами Федора Федоровича Повидло.
– Нет, шутки в сторону!
Потугин действительно не шутил.
Просто он неожиданно увидел в поведении Повидло что-то вроде удачно выполненной карикатуры и на самого себя. Да и вся его деятельность после столь волнительного объяснения с Верой в роще показалась вдруг Федору Федоровичу куда менее значительной, чем представлялась до сих пор.
«Возглавить и нацелить! Выяснить и внедрить! Пресечь!..»
А воздвигать собственными руками города, выплавлять металл, строить домны, локомотивы, летающие экспрессы, смирять реки, засевать хлебом нетронутые просторы сибирских земель – это кто будет делать?
Много, не десятки, а сотни раз читал Федор Федорович в газетах, в журналах, книгах и по радио слушал подобные призывы, обращенные к таким, как он, людям – молодым и сильным, способным творить, создавать, строить.
Слушал, но как-то по-настоящему не задумывался. А если и возникало иногда сомнение, на ум сразу же приходили доводы – веские и успокоительные:
«Поскольку его старшие товарищи, учитывая его ум, организаторские способности и служебное радение, поручили ему, не кому-либо другому из его сверстников, а именно ему, Ф. Ф. Потугину…»
Разве это звучит не убедительно?
И разве он не оправдал оказанное ему высокое доверие?
Вот почему искренне изумилась, а затем и встревожилась мамаша Федора Федоровича, когда ее сынок – до сих пор такой благоразумный – высказал ей свои, судя по его виду, не на шутку волнующие его соображения.
