Текст книги "Следствие не закончено"
Автор книги: Юрий Лаптев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 49 страниц)
1
В этот не по-весеннему насупленный и словно распаренный день они сговорились встретиться в одном из подмосковных поселков, где Аркадий снял на лето комнатушку в летней пристройке на дачном участке пенсионера Семена Семеновича Утенышева, в прошлом подполковника административной службы.
Лену очень удивило, да и встревожило поначалу, что еще до ее прибытия в гости к Аркадию заявился его бывший дружок по «мушкетерской» тройке – Петенька Корытин.
«Наверняка опять будет сговаривать на дело, – подумала Лена. – Вот же липучие!»
Однако тревога ее вскоре рассеялась: при появлении Лены Петрос вскочил с табуретки, картинно прижал к груди ладони обеих рук и провозгласил, видимо, заранее надуманную тираду:
– Рад приветствовать в сем тихом пристанище юную подругу честного труженика!.. Правда, неясно – какой специальности?
Петенька устремился к Лене, задержавшейся в дверях, крепко пожал ей руку и произнес уже иным тоном, чуть ли не растроганно:
– Вот только сейчас заметил, какой красавицей ты стала, Ленушка! Честное мушкетерское – даже завидно.
– А откуда ты узнал? – спросила Лена.
– Здравствуйте! Собственными глазами вижу. Прямо Брижитта!
– Я не про то…
– А мы с Петром вчера здесь на платформе встретились. Совершенно случайно, – почему-то смутившись, ответил за Петеньку Аркадий. – У него, оказывается, здесь в поселке какая-то родня проживает.
– Не какая-то, а двоюродная тетушка по линии отца – Анна Иосифовна Девицына. У нее собственная дача по улице Усыскина, пожалуй, почище этой.
«Врет, – решила про себя Лена. – И Аркаша… Что-то прячут».
Но виду не подала. Даже наоборот – улыбнулась приветливо и, подойдя к столу, начала выкладывать из нарядной сумки – Аркашин подарочек! – пакеты с колбасой и сыром, банку болгарских консервов, два калача.
– Видал! – торжествующе обратился к Петеньке Аркадий. – Я же говорил тебе, что моя Оленушка приедет не с пустыми руками. У них, брат, на кладбище – живое дело: как покойничек, так свежая копейка!
– Не надо, Аркаша…
Не понравилось Лене и то, что Петенька тоже извлек из кармана макинтоша коробку сардин и завернутую в папиросную бумагу бутылку коньяку.
– Гулять так гулять, на все двадцать пять, без сдачи.
– Вот уж ни к чему – с утра пораньше!
– Сегодня без этого никак не обойтись, потому что… – Петенька посерьезнел, заговорил каким-то проникновенным голосом: – Я ведь к вам, друзья, приехал по серьезному делу…
– А что у тебя с рукой? – спросила Лена.
Правая рука у Петеньки была забинтована.
– Ерунда. Могу продемонстрировать.
– Не надо!
– Подрались они, – сказал Аркадий.
– Кто?
– Ну… известно.
– И как мы раньше не раскусили этого туза! – заговорил Петенька взволнованно и, взяв бутылку забинтованной рукой, налил всем по полстакана.
– Я не буду! – Лена решительно отодвинула стакан.
– Обидеть хочешь? – Петенька обидчиво заморгал пушистыми, как у красотки, ресницами.
– Верно, Ленушка, – просительно заговорил Аркадий. – Ведь сегодня мы с Петром видимся, может быть, в последний раз. Он, оказывается, тоже… завязал. И уже на какую-то стройку законтрактовался.
– Да. Точка! – Петенька с такой решительностью стукнул кулаком по столу, что звякнули стаканы.
2
Вспоминая потом минуту за минутой этот врезавшийся в память день, Лена никак не могла простить себе одного – доверчивости.
Правда, Аркадий утаил от нее, что и комнату на даче Утенышева ему организовал не кто иной, как Петенька. Он же и справку раздобыл где-то, удостоверяющую, что А. Н. Челноков является студентом-заочником пединститута.
Не рассказал Аркадий Лене и про свою последнюю встречу с Федосом, которая закончилась такими словами главаря:
– Ну, насчет… этой – разговор у нас с тобой будет короткий: владей, Фаддей, нашей Парашей! Все! Но если ты, Аркадий, и вправду надумал расколоться… Вот! – Федос выразительно скрестил указательные пальцы.
– А ты не бойся, Федор Алексеевич. Да и меня не стращай. Сукой я никогда не был и не буду! Ну, а насчет дальнейшего… У каждого своя голова на плечах.
– Между прочим, и у жмуриков – тоже! – Эти слова Федоса прозвучали уже явной угрозой.
Но Лена их не слышала.
Но то, что за смазливой внешностью Петеньки кроется подлинно гадючье нутро, девушка не могла не знать: ведь на ее глазах даже сам Глухих подчас тушевался перед этим белесым красавчиком.
И как они с Аркадием могли поверить, что и Петрос вслед за Аркадисом решил свернуть с тропы, где преступника каждый день, каждый час может настигнуть суровое возмездие.
Знали они отлично и то, что в редчайших случаях – может быть, один на сотню – у человека, вкусившего легкой наживы, по-настоящему просыпается совесть. Уж очень прикипучее это звание – вор! Как волчья парша.
Правда, Петенька и документы показал Лене хорошие и паспорт, где рядом с его фотографией и именем значилась чужая фамилия: из Петра Корытина в Петра Никитовича Богомольцева перевоплотился парень.
По этому «законному» паспорту он будто бы и на стройку законтрактовался.
Не подкопаешься!
Вот почему, когда «Петр Никитович Богомольцев» предложил своему «корешу» организовать и ему такую же светлую будущность: «И к старой специальности, Аркашка, гляди, вернешься. Ты ведь, помнится, слесарил когда-то?» – Лена увидела, что на нервно-подвижном лице Аркадия выразилась заинтересованность.
– А что ты думаешь… Как, Оленушка?
– Опять липа?!
– А как же… иначе?
И действительно – как иначе? Ведь оба они существовали на московской земле без всякого права на проживание. Как придорожный сорняк.
Пойти с повинной?
Конечно, если бы у парня не было в прошлом двух судимостей и побега из колонии, можно было бы рискнуть. Но учитывая такой груз… Да разве поверят! И простят разве?
Только не за себя боялся Аркадий, а за свою «судьбинушку». Ну как он оставит Лену, такую неустроенную: любой обидит.
– А ну, Петро, давай по последней, как говорится, для ясности! – предложил, видимо, не на шутку разволновавшийся Аркадий, поднимая стакан.
Но, к удивлению и Аркадия и Лены, Петенька отказался.
– Нет, Аркашка, и рад бы, да… Мне, понимаешь, к двум часам нужно явиться на пункт для оформления: улица Осипенко, третий дом от угла. И аванс мне уже должны выписать, полагаю, сотни две начислят. Так что ты выпей, а я… Вот если бы чайку покрепче, чтобы дух отбить.
– Можно и чайку. Мне, брат, Оленушка наладила здесь такое самообслуживание – как у зимовщиков на льдине!
– Сиди, – сказала Лена и вышла в сени поставить на керосинку чайник. На какой-нибудь пяток минут вышла.
А когда вернулась, Петенька чаевничать уже передумал. Стоял одетый, положив свои руки на плечи Аркадия.
– Значит, заметано?
– Давай… повременим, – нерешительно отозвался Аркадий. – Надо все-таки такое дело обдумать, посоветоваться.
– С кем?
– Вот с ней хотя бы.
– Ну, смотрите. Только… Другого случая не представится. Это точно!
И еще одного не могла простить себе Лена: зачем она вышла проводить настырного гостя аж до калитки.
А Аркадия оставила одного в таком состоянии: видела ведь, парень разволновался до крайности.
Правда, девушке показалось, что Петенька хочет что-то сообщить только ей.
– Я бы на вашем месте мотанул отсюда. И подальше! – сказал Петенька, задержав Ленину руку в своей забинтованной.
– Что за спешка?
– А то, что… Ты ведь, Псиша, очевидно, не хуже меня знаешь своего первенца!
И слова «своего первенца» и то, что Петенька впервые за эту встречу назвал ее Псишей, Лене не понравилось. Поэтому она отчеканила презрительно:
– Руки у него коротки! Так и передай… Федоске! И вообще…
– Что вообще?
– Шел бы и ты своей дорогой… Петр Богомольцев!
– Ну что ж… Конечно, дорог на свете много, да все ведут к одному!
У Петеньки зло сощурились глаза. Но только на секунду. Затем он сделал Лене «ручкой», отвернулся и деловито зашагал мимо двух девочек, игравших возле калитки в «классы».
Все дальнейшее промелькнуло как лишенный правдоподобия сон, из которого проснувшемуся вспоминаются только какие-то почти бессмысленные отрывки. И никак не может человек поверить, что все это он пережил наяву.
Когда Лена вернулась в пристройку, Аркадий лежал, плотно прижавшись к щелястому полу, неловко обхватив голову левой рукой, а правую протянув к двери.
Разве не нелепость?.. Ведь только что…
Лена метнулась к Аркадию, с трудом приподняла ставшее неподатливым тело, заглянула в лицо.
Позвала негромко.
Аркадий был еще жив.
А может быть, Лене только показалось, что у него шевелятся губы. Просто пена пузырилась в углах рта.
А дальше…
Лена даже не услышала своего отчаянного крика.
И не сразу заметила появившихся в комнате людей: хозяин дачи Семен Семенович Утенышев первым прибыл, что-то обеспокоенно дожевывая на ходу, две девочки, игравшие у калитки, вбежали и испуганно замерли у двери, обхватив друг друга руками. Какая-то тетка с бидоном и авоськой опасливо просунулась в двери.
Потом в широко распахнутые Утенышевым ворота лихо вкатил на мотоцикле оперуполномоченный лейтенант Гаврилушкин. И сразу начал наводить порядок:
– Граждане, давайте освободим помещение. Мамаша, будьте любезны, пройдите по своим делам. И вы, девочки… А вас, товарищ Утенышев, попрошу задержаться…
Почти не запомнился Лене и первый допрос, который проводил по горячим следам Гаврилушкин. Правда, и допроса никакого не получилось, потому что словно оцепеневшая девушка не ответила ни на один вопрос. Даже собственное имя словно запамятовала.
Зато хозяин дачи, Семен Семенович Утенышев, как лицо, причастное в прошлом к законности, показал обстоятельно, что «эта самая гражданочка прибыла, сказать не соврать, часу в одиннадцатом. И сумочка при ней была». А была ли в сумке бутылка – свидетель сказать не может. И что тут между убитым и этой девицей происходило – тоже ему неизвестно… Нет, больше к покойнику никто не приходил, во всяком случае, Семен Семенович никого не видел, хотя с раннего утра в саду хороводился: сами знаете, дело стариковское…
3
Почти ничего не сказала Лена и следователю, которому было поручено это дело.
Да и что она могла сказать?
Чем объяснить, что пустая ампулка из-под страшного яда была обнаружена в ее сумочке?
И что на бутылке и двух (только двух!) стаканах были обнаружены отпечатки пальцев только Лены и Аркадия: так вот для чего забинтовал Петенька свою правую руку.
Не стала, да и вряд ли сумела бы Лена убедительно объяснить, почему в кармане пиджака убитого был найден обрывок ее собственноручного письма со словами:
«…то, что я с тобой путалась, – моя беда, но если ты, ворюга, и дальше будешь ко мне приставать и грозить, так и знай – я приготовила тебе хороший гостинчик…»
Чем Лена могла доказать, что эта угроза была адресована Федосу, а в карман пиджака Аркадия этот обрывок письма сумел переправить все тот же Петенька.
Вот почему на всецело разоблачающие ее вопросы Виталия Норкина – молодого еще следователя, казавшегося (в основном самому себе) человеком весьма проницательным, – Лена отвечала явно невпопад или не отвечала совсем.
И не только потому, что девушке казалось невозможным опровергнуть все очень убедительно сформулированное Норкиным обвинение в преднамеренном убийстве, но и потому, что после приступа изнуряющего отчаяния у Лены наступило состояние, которое наиболее точно определяли два слова:
«Все равно».
И все-таки, к счастью Лены, несмотря на кажущуюся непреложность обвинения, начальник следственного отдела решил, даже трудно сказать, из каких соображений, – очевидно, по профессиональной интуиции, – направить дело «Елены Степановны Криничной, 16-ти лет» для доследования одному из самых опытных следователей областной прокуратуры, Михаилу Васильевичу Незлобину.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯВ небольшой, весело освещенной солнцем комнате двое – мужчина средних лет и совсем молоденькая девушка. Сидят друг против друга: он – за письменным столом, она – за небольшим столиком. И молчат.
Так что тихо в комнате.
Да и во всем доме устойчивая тишина: даже трудно поверить, что все шесть этажей монументального здания заняты серьезным учреждением, в котором работают сотни людей.
Михаил Васильевич Незлобин считается здесь одним из самых опытных сотрудников отдела, размещенного на шестом этаже. «Нашему Михвасу дай в руки волосинку – и быть преступнику без бороды!» – так шутят сослуживцы Незлобина. И действительно: не одна сотня хитро сплетенных матерыми уголовниками клубков была распутана этим на вид мрачноватым, рано начавшим седеть человеком более чем за двадцать лет его повседневной настойчивой борьбы со всевозможным человеческим отребьем.
А все-таки и его, опытного криминалиста, казалось бы познавшего все тайники психологии людей по-змеиному изворотливых, извилистый путь следствия иногда заводил в такой закоулок, из которого оставался только единственный исход – назад.
«Ну что ж, товарищ Незлобин, раз чутье подкачало, гуляй сначала», – говорил в таких случаях Михвас самому себе и начинал продумывать новую версию.
Случались в многообразной практике Михаила Васильевича и такие дела, когда труднейшую задачу следствия можно было считать успешно разрешенной, преступление доказанным и даже долго запиравшийся преступник, под давлением неопровержимых улик, сознавался в содеянном, но…
Не хватало только одного: не было у следователя даже не профессиональной, а обыкновенной житейской уверенности в том, что картина преступления, которая, казалось, вырисовывалась до мельчайших подробностей, действительно соответствует истине.
Вот и на этот раз. Как будто бы окончательно прояснилась вся история отравления Аркадия Челнокова – молодого человека, не имевшего постоянной московской прописки, проживавшего на даче Утенышева, как выяснилось, по подложной справке и, судя по обрывку письма к нему обвиняемой, причастного к преступному миру.
И хотя следствие можно считать законченным, остается подписать завершающий лист протокола, но у Незлобина не было того удовлетворения, которое следователь испытывает после успешного завершения трудной и кропотливой работы.
Сомнительно.
Михаил Васильевич снова и снова просматривает листы лежащего перед ним протокола только что проведенной очной ставки, изредка поднимая взгляд на преступницу, сидящую против его рабочего стола за отдельным столиком.
«Преступница?.. Убийца…»
У Ленки-псиши – дочери керченского рыбака – гибкая и сильная фигура рано сформировавшейся девушки-южанки, голову венчает строптиво лохматящийся ворох волос, от природы темных, с искусственной рыжинкой, а на лице, не утерявшем еще девчоночьей округлости, даже Незлобина – видавшего виды человека – поражают каким-то неестественным безразличием глаза: это не живые очи молодой девушки, а так – вроде перламутровых пуговиц, нашитых на лицо матерчатой куклы.
И тонкие, со следами маникюра, девичьи руки, выложенные на стол, кажутся безжизненными.
«А ведь и моя Натуська сейчас была бы такой же… – снова, – в который уже раз! – непрошено возникало в голове Михаила Васильевича воспоминание о дочери. И тут же – протест: – Такая же?.. Нет, нет, конечно. Да разве я, любящий отец, допустил бы…»
Ненужные мысли: дождливой осенью 1946 года умерла его единственная дочурка. Менингит – страшное какое слово!
«А вот эта живет – никому не нужная…»
Никому не нужная, потому что тоже в 1946 году и в том же праздничном месяце Елена Криничная потеряла отца. А вскорости лишилась и матери.
В ходе следствия не только по скупым показаниям Ленки-псиши, но и документально было установлено, что родилась Лена в апреле 1935 года (опять почти полное совпадение – и его Наташа родилась в том же году и в том же месяце) в одном из небольших рыбацких поселков под Керчью, что отец ее, Степан Никифорович Криничный, происходил из кулацкой семьи, не раз привлекался к ответственности за браконьерство, а в 1941 году, будучи призван в действующую армию, как было установлено, добровольно сдался в плен гитлеровцам, хотя сам Криничный это отрицал.
А кончил Степан Никифорович совсем плохо: осенью 1946 года, досыта намыкавшись по «проверочным лагерям», он во время очередного допроса проявил буйство и тяжело ранил военного прокурора.
За это, естественно, и понес полную меру наказания.
Словом, на двенадцатом году жизни Лена осталась круглой сиротой.
История для первых послевоенных, путаных-перепутаных лет довольно заурядная.
Да и в дальнейшей судьбе, видимо, в отца своенравной и строптивой девчонки ничего необычного не было: даже страшно подумать, скольких несмышленышей война оставила на перепутье!..
…– Ну что ж, гражданка Криничная, хочу в последний раз вас предупредить, что искреннее признание для суда всегда является обстоятельством, смягчающим вину, – негромко заговорил после затянувшегося молчания Михаил Васильевич. Помолчал, захлопнул папку и, пожалуй, с сочувствием поглядел в лицо девушки, затененное свесившейся гривкой волос. – А учитывая ваш возраст…
– Докрутилась, значит, веревочка, – перебила следователя Ленка, резко мотнула головой, откидывая со лба волосы, и, встретившись взглядом с Незлобиным, неожиданно улыбнулась. Нехорошо улыбнулась, с издевочкой. – Прямо не придумаю, чем и отблагодарить вас, гражданин следователь. И вас, и того сердобольного дядечку… Сладили вы со мной!
«Сладили!» – это короткое слово совсем не понравилось Михаилу Васильевичу. Именно час тому назад, после очной ставки со свидетелем Семеном Семеновичем Утенышевым, у которого снял на лето комнату назвавшийся студентом Аркадий Челноков и где он был отравлен, – Ленка-псиша вдруг точно сломалась. Может быть, на девушку подействовало ласковое обращение к ней Семена Семеновича: «Напрасно ты, девушка, запираешься. Дело-то ведь доказанное. А главное – повинную голову, как говорится, и меч не сечет. Да и судить тебя будут не враги твои, а простые советские люди. Не напрасно и суд наш называется народным».
Прямо чуть ли не отеческая забота о дальнейшей судьбе Елены Криничной прозвучала в словах этого пожилого, благодушного на вид человека.
Видимо, после этих слов Ленка-псиша поняла, что дальнейшее запирательство просто-напросто бессмысленно.
Потому и сказала еле слышно, не поднимая низко опущенной головы:
– Да… Никуда не денешься.
Но, как это ни странно, именно в тот момент, когда вина Елены Криничной казалась полностью доказанной, у следователя Незлобина возникло сомнение.
«Сладили!» – настораживающе прозвучало слово.
А кроме того – ну никак не мог Михаил Васильевич заглушить в себе чувства обыденной жалости. Хотя и говорится, что люди, вершащие правосудие, должны быть кристально честными перед законом и бесстрастными, как само «Уложение о наказаниях», но настоящий человек не теряет человечности даже при таких деяниях, которые требуют полного бесстрастия.
– И все-таки вы не все сказали, гражданка Криничная, – сказал Михаил Васильевич и, опершись о стол обеими руками, поднялся с кресла.
– А мне наплевать – верите ли вы мне или не верите! Я ведь теперь тоже… только собакам доверяю. И то – не породистым кобелям, вроде вашего отставного героя, а вот таким, как я, – запаршивевшим сучонкам!
На какие-то секунды в глазах-пуговицах Ленки-псиши появилась живинка – злость их очеловечила. И голос девушки зазвучал по-иному – гортанно и гневно:
– Мне бы сейчас волю дать да посадить на ваше место – я бы всем показала.
– Кому – всем? – с обострившейся заинтересованностью спросил Незлобин.
– А тому, в первую очередь, кто батьку моего довел до страшного дела! И тем, кто Аркашку заманил на преступную дорогу, и… да всю распрекрасную Москву я прочесала бы частым гребнем снизу доверху, чтобы всех паразитов переселить из воровских малин за колючую проволоку, на казенную пайку!
И хотя у Ленки это была лишь яростная вспышка, после которой девушка снова погрузилась в состояние безразличия, словно погасла, – сомнение следователя начало перерастать в уверенность.
Незлобин спрятал объемистую папку с протоколами в ящик стола, неторопливо ступая, прошел к окну, широко распахнул створки и долго смотрел на словно кипящую на порывистом ветру, по-молодому суматошливую листву вековых лип. Сказал сам себе раздумчиво: «Да-а…»
Еще постоял у окна Михаил Васильевич, потом решительно подошел к понуро сидевшей за столом Ленке-псише, постоял около нее минутку, что-то напряженно обдумывая, затем, видимо придя к какому-то решению, положил свою руку на плечо девушки и произнес решительно:
– Ну вот что, Криничная…
Тут случилось неожиданное: Лена вся напряглась, вскинула голову и, как задичавшая кощонка, впилась острыми зубами в руку следователя.
До крови прокусила.
И сразу же вся сжалась и голову втянула в плечи.
Но, к удивлению девушки, никакого возмездия не последовало. Михаил Васильевич достал из кармана аккуратно свернутый платок, встряхнул его, приложил к руке, затем снова отошел за свой стол, опустился в кресло и произнес негромко, не глядя на Лену:
– Ясно.
И нажал кнопку звонка, вызывая охрану.
