Текст книги "Следствие не закончено"

Автор книги: Юрий Лаптев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 49 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Первая получка!

Нет сомнений, что многим молодым людям эта знаменательная дата запомнится так же, как, к примеру, первокласснику день 1 сентября, когда вчерашний дошкольник впервые выбирается из-под опеки родительской.

Момент волнующий даже в том случае, если паренек или девчушка прибудет к широкооконному зданию школы не самостоятельно, а в сопровождении так же взволнованной мамаши, которая, заботливо поправив торжественный бант или одернув новенькую форменку, передаст своему отпрыску из рук в руки также первое «подношение начальству» – букет осенних цветов.

– Так что ты, Василек (или Петенька, или Натуся, Игорек, может быть), что же ты должен сказать учительнице?

– Здрасс…

– Правильно. Только не здрасс… а здравствуйте! Теперь тебе надо отвыкать заглатывать окончания. И носом шмыгать некультурно, для этого у тебя в кармашке имеется платок.

Иными словами, но похоже напутствовал Михаила Громова его напарник Ярулла Уразбаев, когда они, расписавшись в получении, направлялись от окошка с приветливой табличкой «касса» прямиком к прорабской, которая помещалась в еще не отделанной, но уже застекленной комнате второго этажа дома, только что подведенного под крышу.

Нужно сказать, Михаила удивило, что ему был выписан аванс чуть ли не вдвое больший, чем Ярулле: работали-то поровну.

Странно.

Но Уразбаева это обстоятельство не только не обидело, но и не удивило ничуть.

– Это не только у нас, а, хочешь знать, на всех объектах такой порядок заведен: новичку полагается обмыть копытца! Для этого и подкидывают.

– Да-а… Порядочек странный.

– Это ты – странный. Как думаешь: должен прораб узнать, что за человек Мишка Громов и к какому делу его интереснее приспособить?.. Да и Тимофей Донников для нас с тобой первое начальство. Так что – не зажимайся!

– Чудак ты, Ярулла, разве мне денег жалко? Просто… ну, Донников – туда-сюда, а ведь товарищ Бабинцев – инженер, человек, по-видимому, интеллигентный.

– Тем более.

– Что?

– Не знаю, чему только тебя, Мишка, учили в университете! – Уразбаева начала раздражать непонятливость напарника, с которым вообще-то у Яруллы с первого дня стали налаживаться дружеские отношения. – У нас в Салавате говорят: сколько ни угощай жеребца беляшами, он все равно к овсу потянется. Какой ты интеллигент ни будь, а выпить на дармовщину – каждому интересно! А если стесняешься, скажи, что желаешь отметить в хорошей компании… ну, папашкин день рождения, что ли… Иди!

Ярулла оказался прав, и вечером того же дня Михаил Громов предоставил полную возможность прорабу второго стройучастка Сергею Антоновичу Бабинцеву и бригадиру Тимофею Донникову узнать, что он за человек.

И нужно сказать, что мнение о новичке у обоих начальников создалось вполне благоприятное: не куда-нибудь, а в лучшее питейное заведение – ресторан при гостинице «Волга» – пригласил Михаил двух своих прямых начальников. Да еще и с женами!

И угощение было выставлено такое, что жена инженера Бабинцева Людмила Савельевна, дамочка по-южному экспансивная, к которой вполне применимо выражение: «Стукнет бабе сорок пять – баба ягодка опять!» – сказала, обращаясь к своему мужу:

– Знаешь, Серж, с тех пор, как ты меня вывез из Сочи, я, пожалуй, никогда не ужинала с таким удовольствием, как… вы не обидитесь, если я буду называть вас Мишей?

– Ради бога, Людмила Савельевна!

По случаю субботнего вечера гостиничный ресторан, разделанный «а ля рюс», был, по выражению Тимофея Донникова, «набит битками». Почти непрерывно играл джаз-оркестр «Виола»: четыре музыканта и маслянисто-чернявый бесноватого вида дирижер, он же солист на саксофоне, он же исполнитель усладительно-ресторанных песенок.

Перед эстрадой, оформленной под челн, с которого, по преданию, Степан Разин метнул в воду персидскую княжну, на небольшом «пятачке» толкались, что называется впритирку, любители танцев, именуемых западными. Но так как большинство танцоров имели весьма приблизительное представление о том, как танцуют люди за рубежом, каждый исполнял тот же пресловутый твист как бог на душу положит.

Один – тучноватый, руководящего облика мужчина – приседал, растопырив руки, как на утренней зарядке, а его дама не по возрасту шаловливо играла то бедрами, то бюстом. Другой танцор – здоровенный, круглолицый детина в узеньких брючках морковного колера – озабоченно поднимал то одну, то другую ногу и взлягивал, словно отпугивал настырную собачонку. Третий бесцельно толокся на одном месте, словно озяб человек.

– Ну, молодые – ладно, их дело, как говорится, телячье, – скептически поглядывая на танцующих, рассуждал Тимофей Донников. – А вот взять того апостола: ему, сердешному, небось давно на персоналку пора, а он… эть как выкаблучивает!

– И правильно делает! – обидчиво возразила Донникову Людмила Савельевна. – Это только наши мужчины с сорока лет в деды записываются, а… Кстати, когда мы плыли на «Пушкине» вокруг Европы, Серж, ты помнишь, как все удивлялись на одного… ну, которого мы за академика приняли?

– Помню, – лениво поддакнул разомлевший от хмельной сытости Бабинцев. И неожиданно рассмеялся.

– Ты что?

– Да ведь мы тогда чуть ли не дьякона из Костромы произвели в академики! А вообще Тимофей Григорьевич прав: хорошо – что натурально. А из всех танцующих, по-моему, вон только та пара действительно танцует, а большинство – два притопа, три прихлопа, вот тебе и вся Европа.

Михаил тоже давно уже обратил внимание на пару, которую похвалил инженер Бабинцев: он – выше среднего роста светлоглазый блондин, по виду ровесник Михаилу, она – тоже белокурая, легкая и гибкая девушка возраста, по сути, еще «десятиклассного», но из тех, что по не утраченной еще наивности стремятся выглядеть старше своих лет. И искушеннее.

Михаил и сам не сумел бы объяснить – почему, но чуть ли не с первого взгляда он почувствовал к этой показательно станцованной паре и особенно к «нему» что-то вроде неприязни. И когда после очередного выхода на танцевальный пятачок молодые люди проходили мимо их столика и Людмила Савельевна произнесла нарочито громко: «Вот кому действительно можно позавидовать!» – Михаил добавил также прицельно:

– Да, классический молодец среди овец!

И тут же получил ответный щелчок. Танцор ответил не задумываясь, как будто только и ждал такого выпада в свой адрес:

– И среди кудрявых баранов – тоже!

Реплика прозвучала хлестко. Но еще обиднее показался Михаилу смех девушки и ее взгляд, обращенный в его сторону, который на словах, очевидно, прозвучал бы так:

«Что, выкусил, кудрявый баран?»

– Ты, Михаил Иванович, с этим хлюстом лучше не связывайся, – осторожно хохотнув, сказал Михаилу Донников. – Это, брат, парень длинный: сынок Леонтия Пристроева, кажись, еще от первой жены. И в Москве учится. На дипломата будто бы.

– Подумаешь! – сказал Михаил.

– Думай не думай, а когда к нашим нефтяникам приезжали иностранные специалисты – опыт на опыт менять, так этот самый Павлик Пристроев сопровождал их по всем объектам. А по-английски тарахтит не хуже любого лорда!

– Да, такое возможно только в нашей стране! – не сказала, продекламировала Людмила Савельевна. – Прямо на глазах совершается чудо. Ведь когда мы с мужем перевелись сюда из Сочи – Сергей Антонович там возводил правительственный санаторий, – я просто в ужас пришла: осень, грязь непролазная, бараки! И вот – пожалуйста: оркестр, твист, шницель по-министерски! Абсолютно столичный антураж!

Однако Михаилу Громову после мимолетной перепалки с Павликом Пристроевым «столичный антураж» разонравился. И когда чернявый дирижер затянул под густо томительные звуки джаза модную песенку с припевом «Мы с тобой два берега у одной реки» и Людмила Савельевна, приспустив ресницы и покачивая в такт музыке головой, проворковала: «Какие слова!» – Михаил высказал иное мнение:

– Слова, может быть, и красивенькие, да звучат не по-русски.

– Ну, Миша! Как вы можете?

– Мне кажется, нельзя сказать: мы с тобой два берега у одной Волги.

– А, поэтам все дозволено! – примирительно сказал Бабинцев. – Даже великий Пушкин писал «сткло» и «музы́ка».

Вторая встреча Михаила с запомнившейся ему парочкой произошла уже в преддверии осени, совсем в иной обстановке и при обстоятельствах, которые в милицейском протоколе были описаны так:

«…После чего вышеозначенный Г. Н. Крутиков допустил нецензурную брань, а также нанес П. Л. Пристроеву оскорбление действием…»

А произошло это «оскорбление действием» у речного вокзала, к дебаркадеру которого только что пришвартовался пассажирский теплоход «Добрыня Никитич», следующий рейсом Новороссийск – Москва.

В этот поздний, по-августовски темный вечер Михаил Громов и еще два комсомольца из добровольной дружины несли охрану общественного порядка на Нижней набережной; там вечерами бывало довольно людно и не всегда благопристойно, особенно вблизи речного вокзала, где до одиннадцати часов успешно перевыполняли план пивной бар, ресторан и даже – чем не культура! – коктейль-холл, заведение, которое местные остряки переименовали в «Ершовку».

Поспешивших на скандальный шум дружинников не так возмутило, как удивило зрелище, представшее их глазам: у мостков, ведущих на дебаркадер, в присутствии многочисленных зрителей мелкорослый и щупловатый на вид, но верткий, как трясогузка, паренек в затертой спецовке ожесточенно наскакивал на молодого человека, который был на голову выше его, да и по фигуре – куда массивнее. За поединком с живейшей заинтересованностью следил коренастый старичок, с лицом гладким и розовым, как у невесты, обрамленным аккуратной бородкой. Он, как рефери на ринге, забегал то с одной, то с другой стороны, изредка выкрикивая одну и ту же, по сути, одобрительно звучащую фразу:

– Ай, как нехорошо, ребятушки! Ай, нехорошо!

К чести многочисленных зрителей, видимо пассажиров с теплохода, нужно сказать, что почти у всех драка вызывала возмущение, а симпатии большинства были на стороне неловко и пассивно оборонявшегося. Об этом можно было судить по возмущенным возгласам:

– Безобразие!

– Он же его изувечит, этот стервец!

– Боже мой, боже мой, где же милиция?

Как водится, не обошлось и без обобщений.

– Вот она – наша хваленая молодежь! – иронически пробасил сам еще не старый, но досрочно посолидневший деятель, облаченный в зеброцветную пижаму и апостольские босоножки.

Когда Михаил без особых усилий утихомирил охваченного бойцовским азартом щуплого паренька, он не без удивления распознал в жертве – на левой скуле пострадавшего красовалась «блямба» – Павлика Пристроева, а в плачущей рядом с Павликом девушке – его партнершу по танцам.

Конечно, доведись, и сам Михаил в разговоре осудил бы такое «оскорбление действием», но в этом конкретном случае первое чувство, которое он испытал, если выразить его словами, прозвучало бы так:

«Ничего, ничего, вперед не будешь задаваться, шаркун ресторанный!»

2

На пристанском милицейском пункте, куда был доставлен только один из участников драки – Павлик Пристроев отбыл на теплоходе в Москву – и несколько свидетелей, выяснилось, что механик с буровой вышки «Подарочная» (сверх плана был запущен бурильный агрегат) Григорий Николаевич Крутиков учинил драку со студентом Павлом Леонтьевичем Пристроевым из-за того, что тот обозвал его мародером.

– Да, было такое надругательство! – услужливо подтвердил розоволицый старичок.

Причиной же столь неуместного и оскорбительного для рабочего человека слова послужило то, что Крутиков, по его собственному признанию, «подмолачивал на багажишке», чем уже само по себе нарушал какое-то узаконение. А когда он запросил с Павлика за доставку двух чемоданов от автобусной остановки до дебаркадера два рубля…

– Да-а, дороговато, дороговато вы, Крутиков, цените свою добровольную услугу, – сказал, явно красуясь служебной обстоятельностью, на диво подтянутый и обрамленный бачками старшина милиции.

– Они здесь совсем распоясались! – возмущенно воскликнула защищавшая интересы «потерпевшего» подруга Павлика Пристроева, которая, как тут же выяснилось, оказалась дочерью заметного в городке товарища, руководителя «Сельхозтехники» Кузьмы Петровича Добродеева.

И комсомолкой!

И вообще – девушкой, заслуживающей внимания.

Но все это Михаил Громов выяснил значительно позднее, а здесь…

– Ты и сама-то, видать, из-за пятака на рубль копоти напустишь! – презрительно сказал Крутиков, даже не взглянув на свидетельницу.

– Я с нахалом не хочу разговаривать! – тоже не поворачиваясь к собеседнику, отпарировала девушка.

«А девчонка-то с характером», – отметил про себя Михаил.

– Тогда катись отсюда, пока…

– Товарищ Крутиков, – начальственно прервал перепалку старшина. – Попрошу вести себя соответственно!

– Вот именно: как говорится, будьте взаимно вежливы! – кстати припомнил воззвание из парикмахерской старичок.

После того как был оформлен протокол, разошлись свидетели и был отпущен «до выяснения» злостный нарушитель общественного порядка, Катюша Добродеева, доселе державшаяся наступательно, неожиданно проявила малодушие. И когда старшина обратился к ней не без галантности – ведь каждый молодой человек, даже облеченный властью и облаченный в мундир, подвержен чисто мужским слабостям: «А вас, товарищ Добродеева, мы известим особо, – хорошо прозвучало слово «особо», – а пока разрешите пожелать вам спокойной ночи!» – «Благодарю вас!» – тоже благосклонно отозвалась девушка и направилась к выходу. Но на полпути задержалась.

– А если этот Крутиков… ведь такие типы на все способны.

– Ерунда! – ответил Катюше вместо дежурного Михаил. – Во-первых, Крутиков – не тип…

– А во-вторых, – прервал Михаила дежурный, – вам, товарищ Громов, будет поручение: проводить товарища Добродееву до ее местожительства. Вот так!

Власть есть власть.

3

В эту безлунную ночь на узкой, затененной с обеих сторон деревьями Фалалеевой протоке стояла такая темень, что идущая впереди Михаила Катюша маячила перед ним светлым расплывчатым пятном. И только когда улочку просекал свет из окна близко стоявшей дачи, фигура девушки представала глазам парня во всем своем натуральном и, нужно сказать, весьма привлекательном естестве.

Тишина, как и темень, – густая. Только собаки изредка перетявкиваются.

Так всю дорогу и прошли: она впереди, а он отступя шага на три. И молча. Хотя оба чувствовали некоторую искусственность такого отчуждения: все-таки, раз ты принял на себя роль провожатого, будь уж любезным до конца. И ты, девушка, хороша: молодой человек, по сути, встал на защиту твоего друга и сейчас оказывает тебе внимание, а ты даже не оглянулась ни разу, словно убегаешь от кого.

И только когда Фалалеева протока выбралась на прилично освещенную улицу Дружбы народов, Катюша задержалась на углу у своей калитки и медленно, словно нехотя, повернулась к провожатому:

– Вот я и дома. А вам – весьма признательна, товарищ… Громов, если не ошибаюсь.

– Не за что, товарищ Добродеева.

– Ну, как же: если бы не ваше вмешательство….

– Бросьте, девушка! – первым нарушил церемонность разговора Михаил. – Ведь если говорить откровенно…

Михаил запнулся: «А не обидится?»

– Ну, ну?

– Меня не только удивило, а даже показалось просто нелепым поведение… Я, конечно, не знаю, кем он вам приходится, этот… трусишка!

– Трусишка?!

– А как же иначе назвать вполне упитанного парня, который не может постоять даже сам за себя?

– Как вам не стыдно! – Катюша шагнула к Михаилу. От возмущения лицо девушки утеряло несколько кукольную красивость. – Павлик не трус! Только он считает ниже своего достоинства…

Катюше не удалось сообщить, что именно Павлик Пристроев считает ниже своего достоинства, потому что Михаил, очень обидно для девушки, рассмеялся прямо ей в лицо. Да еще и на словах добавил:

– Заячье это достоинство!

Естественно, что после такой бестактности продолжать разговор стало бессмысленно. Катюша презрительно отвернулась от Михаила. А свое возмущение выразила резко захлопнувшейся калиткой.

Однако парня это ничуть не обидело. Он даже «спокойной ночи» пожелал вдогонку.

4

Нахальным показалось Катюше поведение Михаила Громова и при третьей встрече, на этот раз в кабинете секретаря Прибрежного райкома ВЛКСМ Василия Фонарчука, куда Катюша пришла за рекомендацией для поступления в Московский институт иностранных языков.

– А почему тебя, дорогуша, вдруг на иностранцев потянуло? – шутливо поинтересовался Фонарчук, предельно блондинистый парубок с веселыми, небесной лазоревости глазами. Так как Фонарчук только что вернулся из туристического похода по нагорному Алтаю, где загорел до шоколадности, его лицо живо напоминало негатив, что и отметила про себя Катюша. А вообще обиделась.

– Во-первых, не на иностранцев, а на иностранные языки. А во-вторых…

Но, возможно, и убедительный довод, который должен был бы последовать за словами «во-вторых», Катюше привести не удалось. Поистине с треском распахнулась дверь, и в кабинет решительно протопали два чем-то возбужденных парня в заляпанных грязью резиновых сапогах и спецовках.

– Дальше так, товарищ Фонарчук, не пойдет! – еще по пути к столу секретаря заговорил один из парней, в котором Катюша сразу же распознала своего недавнего провожатого: хоть и обиделась, а запомнила.

– По-ойдет! Возможная вещь, и не так, как тебе, Громов, желательно, но пойдет. На месте стоять не будем! – как и при встречу с Катюшей, весело и даже не поинтересовавшись, о чем идет речь, отозвался Фонарчук; поразительной невозмутимостью отличался секретарь райкома ВЛКСМ. – Так что вы, мужики, поостыньте трошки. К тому же неудобно затевать в женском общение, как я разумею, чисто мужской и крепкий разговор.

То ли шутливо-успокоительный тон Фонарчука или то непредвиденное обстоятельство, что «женским обществом» оказалась девушка, которую он уже дважды заприметил, но Михаил действительно поостыл. И Яруллу попридержал.

– Да, кстати: ты ведь, кажется, москвич? – спросил Михаила Фонарчук.

– Был. В молодые годы.

– И студент, если не ошибаюсь?

– Тоже – плюсквамперфектум.

– Не лишен!.. Так вот, дорогой перфектум, очень нас заботит Московский институт иностранных языков. Не так меня, как вот Екатерину Кузьминичну.

– Ну еще бы! – сказал Михаил, как показалось Катюше, с насмешливой многозначительностью. И девушка вспылила:

– А почему, собственно, товарищ Фонарчук, вас интересует мнение этого… – Катюша хотела сказать «отставного москвича», но решила смягчить, сказала просто: – молодого человека. А главное – я ни в каком совете не нуждаюсь! И от вас мне нужна только рекомендация.

– Только и всего? – спросил Фонарчук.

– Только и всего! – ответила Катюша.

«А девушка-то с характером!» – как и при предыдущей встрече, отметил про себя Михаил. Причем одобрительно отметил.

Но Фонарчуку такая категоричность Катюши, видимо, не понравилась:

– А вам, товарищ Добродеева, не кажется, что рекомендацию комитета комсомола надо заслужить?

– Благонравным поведением? – спросила Катюша уже вызывающе.

– Это само собой. Но и работа у нас тоже ценится, – сказал Фонарчук. И, видимо решив смягчить требовательно прозвучавшие слова, добавил: – А вот злобиться на нас, дорогая Екатерина Кузьминична, не резон. Как я, так и эти… наши с тобой товарищи желаем тебе только добра.

– Ну, что же… Спасибо и на том.

Почувствовав, что еще немного и ей не сдержать обидных слез, Катюша решительно поднялась со стула и ушла не попрощавшись. И даже дверь за собой не закрыла.

– У нас в Салавате говорят: с голодным бараном не бодайся, с обиженной тещей не спорь! – попытался Ярулла разрядить шуткой возникшую после ухода Катюши неловкость.

– Ничего, ничего, за эту дивчинку можете не беспокоиться: и сама медалистка, и папаша у нее – Кузьма Петрович Добродеев – товарищ настойчивый… А вот вам…

Фонарчук подумал и закончил неожиданно:

– Честно говоря, завидую я вам, хлопцы!

– Интересно, – сказал Ярулла.

– Нашел чему завидовать! – добавил Громов. И, сердито придвинув к столу секретаря стул, сел.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Пожалуй, ни в одной рабочей профессии не сказывается так на условиях работы, а значит и на настроении работников, зимой – тридцатиградусный мороз или слепящая глаза вьюжистость, летом – зной или затянувшаяся не на часы, а на дни мокропогодица.

Так и в это утро: сверху назойливо моросящий дождь, под ногами, на разворошенной земле строительной площадки – глинистая слякоть. И ветер какой-то задиристый.

А тут еще к концу подходит последний летний месяц, и если бригада не успеет до наступления холодов подвести объект под крышу…

Словом, противно.

Так что можно было понять Яруллу Уразбаева, сцепившегося с водителем Олегом Шестеркиным, который, как показалось Ярулле, преднамеренно свалил очередную возку кирпича в самую грязь, будто нельзя было спятить самосвал еще на десяток метров.

Нужно сказать, что стычки с Шестеркиным у подсобников происходили и до этого случая, особенно когда кирпич, как и на этот раз доставлялся на строительную площадку не в контейнерах, а навалом. Не так Яруллу, как Михаила сначала удивляла, а потом начала и раздражать довольно обыденная, по сути, картина, когда семитонная груда кирпича обрушивалась со вздыбленного кузова самосвала на землю грохочущей лавиной. Естественно, что получался недопустимо высокий «отход».

«Естественно?!»

– А ты-то чего плачешься? – насмешливо отозвался однажды на досадливое замечание Громова Олег Шестеркин, губастый парень с дьяконским начесом рыжеватых волос. – Или хочешь, чтобы мы по кирпичику тебе выкладывали?

Вообще-то Шестеркин водителем считался неплохим, во всяком случае, почти каждую смену перекрывал суточное задание на две-три ездки. Но главным образом за счет сверхскоростной разгрузки.

– А разве вас, водителей, это не касается?

Михаил указал на вывешенный на видном месте фанерный щит с текстом социалистического обязательства.

– Там, по-моему, ясно сказано, что каждый работник стройуправления и автохозяйства обязуется…

Но Шестеркин, даже не дослушав Михаила, захохотал. Потом спросил:

– А ты, активист, откуда выкатился?

И сам же ответил:

– Наверняка из Рязани. Там, слышь, даже огурцы с глазами, их ядять, а они глядять!

Как ни трудно было Михаилу тогда сдержаться, он смолчал.

А вот у Яруллы Уразбаева выдержки не хватило.

– Выдернуть бы тебя из кабины да самого мордой в грязь! – сказал Ярулла, глядя на водителя снизу вверх с бессильной злостью. И еще добавил: – Губошлеп рыжий!

Возможно, не будь этого «словесного довеска», Олег Шестеркин и смолчал бы – все-таки сам дал повод, – но Ярулла, даже сам того не подозревая, неожиданно «воскресил» очень обидное для Олега прозвище: еще в школьные годы его так дразнили сверстники, а чаще сверстницы.

И Шестеркин, выключив зажигание, неторопливо спустился из кабины и так же неторопливо, вразвалочку подошел к Ярулле. Спросил деловито:

– Губошлеп, говоришь?

– Губошлеп.

– И рыжий?

– И рыжий.

Конечно, будь Шестеркин «под мухой», драки бы не миновать. А вот начать активные действия трезвому, да еще и в рабочее время оказалось не так-то просто. Да и момент был упущен.

Но и отступать «не разрядившись» тоже обидно: выходит, выбрался из кабины только затем, чтобы еще раз «схлопотать рыжего губошлепа».

– Ну, вот что… – заговорил Шестеркин, разделяя паузами слова и напряженно обдумывая достойный ответ.

И надумал:

– Не хочется мне о тебя руки марать, Магометка косоглазый!

– Как ты сказал?

Хотя не только Ярулла, но и сам Олег Шестеркин понял – правда, позднее, – что «Магометка косоглазый» – слова не просто ругательные, однако в ту минуту…

– …Его счастье, что ножа у меня под рукой не оказалось! – так закончил свой рассказ секретарю райкома Ярулла.

– Нет, это не Шестеркина, а твое счастье, друг ты мой сердечный, Ярулла! – не колеблясь высказал свое мнение Фонарчук.

– А я что тебе говорил? – сказал Михаил. – Не только нож, но и кулак – дело гиблое. И унизительное! Так что скажи спасибо бригадиру.

– А что Донников? – спросил Фонарчук.

– Как двух петухов расцепил их Тимофей Григорьевич. И обложил обоих правильно.

– Лучше помолчи ты, Мишка! – снова закипая злостью, заговорил Ярулла. – Да для Донникова, хочешь знать, не мы с тобой, а эти личахи – ценные люди! Вот! – Ярулла крепко сцепил пальцы рук. – А за Шестеркина бригадир заступился, потому что этот паразит Тимофейкиной жены родной племянник! Про таких у нас в Салавате говорят, что они «как свиньи – из одной посуды кушают»!

– А знаете что, отцы, – неожиданно и неподходяще весело заговорил вдруг Фонарчук. – Это даже хорошо, что скандальчик подвернулся!

– Чего уж лучше, – тоже невольно улыбнулся Михаил.

И только Ярулла помрачнел еще больше…

2

Несмотря на то что Михаил и Ярулла в бригаде Донникова за короткий срок перешагнули из подсобников в подручные, а Громов даже завоевал особое расположение Тимофея Григорьевича за «башковитость» – в любом деле культура работника сказывается, – еще и до скандала с Шестеркиным не так Ярулле, как Михаилу начала претить установка, которую сам Донников охарактеризовал так: «Хорошо тогда работать, когда можно заработать!»

А так как заработок в комплексной бригаде полностью зависел не столько от выполнения, сколько от перевыполнения плана, то иногда как бригадир, так и учетчик «не замечали» мелких огрехов, которые приключались даже не по вине каменщиков, бетонщиков или штукатуров, – мастера-то в бригаде подобрались отменные и как пальцы на руке: все разные, а возьми мизинец – и тот кулаку подспорье. Да только будь у мастера, как говорится, золотые руки, но если не подвезли тебе вовремя и сколько нужно кирпича, цемента или щебенки, – либо на солнышке загорай, либо сам соображай.

– Кто не подвез, с того и спрос. А наше дело маленькое – сдать объект! – с успокоительным равнодушием ответил однажды Донников на замечание Михаила о явно недостаточной засыпке межэтажного перекрытия.

– А вдруг вам, Тимофей Григорьевич, предоставят квартиру на этом этаже?

– Э, милочек, кто из подвала или развалюхи в отдельную квартиру – да еще и со всеми удобствами! – переберется, тот до конца пятилетки будет благодарить: до́ма – нас, строителей, а на собраниях – депутата или горсовет!

И уже окончательно разочаровался Михаил в бригадире после такого случая.

Однажды накануне выходного дня Донников зазвал его и Яруллу к себе в конторку, где уже находились лучший каменщик бригады Константин Узелков, дальний родственник Донникова, бетонщик Александр Распопов и незнакомый парням мелковатый, но осанистый и басистый мужчина с объемистым «двустворчатым» портфелем.

– Дело, мастера, такое, – заговорил чем-то весьма довольный бригадир. – Поскольку завтра у вас день, так сказать, пустой, вот Илья Фаддеевич, товарищ уважаемый, дает вам возможность подколотить за один день, как за полную пятидневку. Какое будет суждение?

– Работенка, как говорится, не пыльная! – многозначительно пробасил Илья Фаддеевич.

– Ну-к что ж, – понимающе сказал Распопов.

– Вот и главное, – поддакнул Узелков.

– Ну, а мы с Михаилом Ивановичем как юные пионеры! – весело отозвался и Ярулла.

И только Михаил промолчал: и слово «подмолотить» слух резануло, да и сам «товарищ уважаемый» чем-то ему не понравился.

Но еще больше не понравилась Михаилу «непыльная работенка»: за неполный день, работая, правда, без перекуров, они облицевали кирпичом стенки уже отрытой канавы и зацементировали пол уютного гаражика, находящегося в индивидуальном пользовании некой Валерии Антоновны, не то супруги, не то доброй знакомой Ильи Фаддеевича. Всего вернее, что доброй знакомой, поскольку и по возрасту Валерия Антоновна, наверное, вдвое уступала своему кавалеру, да и проживал постоянно Илья Фаддеевич, как выяснилось, чуть ли не за сто километров, в областном центре.

Да и «одуванчиком» далеко не всякий и тем более солидный товарищ будет величать свою супругу, напоминающую скорее самодовольный цветок гладиолус.

И хотя не только «подмолотили» мастера прилично – двести рублей новенькими десятками благодарственно принял из ухоженных ручек «одуванчика» свояк бригадира Александр Распопов, но и угощение «дорогим труженикам» было выставлено, по выражению благообразно-обстоятельного бородача каменщика Константина Архиповича Узелкова, «как попу после требы», – у Михаила все время нарастало ощущение какой-то приниженности.

А когда весьма довольный и темпами и качеством работы Илья Фаддеевич, открывая на увитой плющом террасе застолицу, провозгласил: «Как водится в этом доме, первую пропускаем за рабочий класс! А в данном случае – за вас!» – Михаила подмывало отозваться дерзостью, но не хотелось портить настроение товарищам. Смолчал.

Но когда, получив от Узелкова по тридцать рублей «на нос», они направились на пляж «освежиться после трудов праведных» и Ярулла, видимо довольный проведенным днем, сказал: «Почаще бы такую… нагрузочку!» – Михаил отозвался с неожиданной для Яруллы злой горячностью:

– Неужели и ты, как выразилась эта почтительная борода, «премного благодарен»?

– Чего ты?

– Не понимаешь?

Михаил остановился. Задержал и Яруллу, ухватив его за рукав.

– А ты знаешь, что ответил своим дочерям Карл Маркс, когда они задали ему вопрос, какое качество он больше всего ненавидит в человеке?

– Жадность небось?

– Нет.

Михаил выдержал настораживающую паузу, а затем отчеканил, разделяя по слогам:

– У-год-ни-чест-во!.. Понял?

– Так то… если бы мы задарма старались, – смущенно отозвался Ярулла.

– Эх ты… суслик!

Больше за всю дорогу до реки друзья не обменялись ни единым словом.

И на пляже раздевались в отдалении друг от друга.