Текст книги "Хвала и слава. Том 1"

Автор книги: Ярослав Ивашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

II

Но уже и ехать-то в Краков пришлось иначе, чем тогда. Тогда ехали через Ченстохов и, не доезжая Варшавы, пересаживались на Западном вокзале на Сохачев. А теперь, через Радом по новой одноколейной ветке, по которой, казалось, никто и не ездит. Станции стояли пустынные, а железнодорожный путь вился полями и лесами, точно только что проложенный и будто ненастоящий. Была тут станция Бартодзеи, название это показалось Янушу знакомым: он слыхал его в доме Голомбеков. Мокрые поля, невеселые леса в сумрачном осеннем освещении, в потоках дождя, который проносился над низиной и как будто вновь и вновь возвращался – все это было непохоже на тот июньский пейзаж. Потом сразу потемнело, на западе из-за синей тучи проглянула малиновая полоса, в вагоне зажгли свет – и все стало таким чуждым, что Янушу захотелось вернуться домой.

Ни один город не выглядит так по-разному осенью и зимой, как Краков. Во всяком случае, так подумал Януш, идя с вокзала Бульварами на Славковскую к Гранд-отелю. Бульвары были грязные, и в голых, освещенных слабым электрическим светом ветвях невозможно было узнать формы летних кустов и деревьев. Пахло все той же краковской, низко стелющейся сыростью, и в воздухе тянулась густая и непроницаемая морось. Брама Флорианская казалась низкой и сиреневатой, под нее нырял похожий на детскую игрушку, крохотный смешной синий трамвайчик.

К величайшей досаде Януша, мест в Гранд-отеле не оказалось. Портье клялся всеми святыми – видимо, так на самом деле и было. Пришлось остановиться в «Саксонской». Хотя эти гостиницы находились рядом и выходили на одну улицу, они очень отличались друг от друга. Как бы то ни было, Януш махнул рукой на отсутствие воды в кранах и на потрескавшиеся фаянсовые большие старомодные тазы на мраморном умывальнике. «Родители мои живали «Под розой» – и ничего, – заметил он про себя. Вообще, приехав в Краков, он чувствовал себя несколько возбужденным и не хотел признаться в том, что город этот, лишенный зелени и тепла, кажется ему хмурым и что он боится одиночества здесь.

Он поспешил улечься в постель. И проспал глубоким сном, примерно до трех ночи, когда его разбудил голос какого-то пьяного, идущего по Славковской. Пьяный во все горло пел «Эх, как весело в солдатах». Януш проснулся, слушал эту песню и все не мог понять, где он находится. Кроме всего прочего, песня показалась ему какой-то ненастоящей, здесь ее нельзя было петь. Она была принадлежностью иного пейзажа и иных снов. И действительно, когда он заснул, ему приснился Юзек Ройский, он стоял возле постели и протягивал ему руку со словами: «Это ничего, Баська, ничего»^{135}. Януш повторял за ним эти слова, точно молитву или заклинание, и с этими словами опять проснулся, хоть и не совсем. Так он и торчал в постели, и такое чувство было у него, будто торчит он в ней, как гвоздь в доске. И все твердил сквозь сон: «Как гвоздь в доске».

Когда наконец рассвело, он встал разбитый, уже неуверенный, правильно ли он сделал, что приехал сюда. Одевшись и побрившись, он сел в кресло и принялся рассматривать огромный номер с двуспальной кроватью, потом наблюдал, как ноябрьский день пробивается сквозь затуманенные окна, и просидел так довольно долго. Потом пошел завтракать в кафе при Гранд-отеле.

Там он сел в оконной нише, откуда видны были прохожие. Предупредительный официант поставил перед ним на скользкий мраморный столик чай, булочки и масло. Рядом положил «Иллюстрированный краковский вестник» в бамбуковой рамке, но Януш не притронулся к газете.

Разумеется, по улице проходили знакомые. Сначала прошли супруги Морстин в непромокаемых накидках – видимо, только что из деревни. Пани Морстин заметила выставленные по другую сторону улицы туфельки и кинулась к витрине. Муж пожал плечами и пошел дальше, заложив руки за спину, сухой и сутулый. Януш хотел было что-нибудь сказать ему, а что – не знал. Впрочем, Морстин и не заметил его^{136}. Потом проследовал огромный, худой, высокий Франтишек Потоцкий в длинной пелерине до самой земли. Януш даже усмехнулся. Краков все тот же.

Сквозь туман и облака, долго куксясь и морщась, выглянуло наконец солнце. Было уже десять. Януш с некоторым облегчением подумал, что сюда не долетают звуки трубы с Мариацкой башни. Не хотелось бы ее сейчас слышать.

«Пора ехать на Сальватор!» – подумал он, встал, расплатился и направился в сторону Рынка. На этот раз ему не хотелось идти на Сальватор пешком. Януш решил поехать трамваем.

Поскольку трамвай отходил от Мариацкого собора, Януш зашел туда на минуту. И тут же его окружили и поглотили простор поднебесного свода, очертания корабля, стройного парусника, и специфический темно-желтый, скорее даже коричневый, теплый и рассеянный, единственный на свете колорит, присущий только этому храму. Алтарь Ствоша^{137} был как раз открыт. Боковые крылья его в желтом сумраке собора отливали влажным золотом, а центральная группа была освещена горящими свечами и мертвым электрическим светом. Несмотря на множество баб, несмотря на клубящийся туман от их дыхания, Януш протиснулся сквозь толпу к самому алтарю и увидел «Успенье богоматери». Он почти ощутил обмякающее тело в своих руках, которые, казалось, еще так недавно ощущали мертвое тело худенькой женщины. Беспомощно повисшие руки мадонны были похожи на стекающие струйки воды. Одни эти руки были неземными, а остальное, особенно эта тяжесть, тяжесть, которую ощущал огромный апостол, эта тяжесть уже коснеющего тела, из которого она отошла… Но что, что отошло из этого тела, что могло отойти, если то, что было человеком, превратилось в тлен, в горстку праха?

У Януша не хватило сил стоять в толпе перед алтарем, изображающим смерть молодой женщины. Стены цвета сосновых стволов несли слишком много ангелов, чтобы он мог спокойно смотреть на них и следить за готическими линиями, сходящимися вверху над огромным распятием. «Почему так много мук в этом соборе? – подумал Януш и через минуту ответил себе: – Потому что все это происходит во мне, а не в этом соборе».

Пришлось выйти на воздух, блеклый, осенний. Мицкевич, нелепо подавшийся назад, словно пятясь от кого-то, стоял напротив собора, тут же стояли и пролетки. В конце концов Януш решил поехать на Сальватор в пролетке. Потом он об этом пожалел, так как замерз, и обошлось это дорого, и Краков с шлепающего по грязи ненастным осенним утром драндулета показался ему на редкость тоскливым. Висла плыла тут же, сразу за домиком тети Марты, и тоже была желтая, разлившаяся, беспокойная и некрасивая, совсем не та, какой она запомнилась ему пять лет назад.

Уже позвонив, он сообразил, что не знает, о чем говорить с тетей Мартой, и вообще не знает, зачем сюда приехал. Открыла ему прислуга, высокая и солидная, впустила, пригласила в гостиную, и вновь он смотрел на пианино, на фотографии в рамках и белозор на стенах. Желтый отблеск Вислы, струящейся за окнами, играл на белых стенах. Ждать пришлось довольно долго.

Наконец появилась тетя Марта. Точно такая же, высокая, красивые черты лица, лиловая бархотка на шее, только на этот раз ему нечего было ей сказать. И только сейчас он понял, что тетка достаточно умна, чтобы не выразить удивления, и достаточно добра, чтобы не задать ни одного ненужного вопроса. Визит выглядел естественным и обычным. Разговор шел о погоде, о том, как неприятно осенью в Кракове и как далеко до города от улицы Гонтины.

Януш сидел на диванчике, слегка наклонив голову, словно приглядываясь к узорам на обивке, и обстоятельно, ровным голосом откликался на все повороты разговора, которым управляла тетка. Только в какой-то момент, пожалуй, уже после получасового разговора, тетка, встрепенувшись всеми одеждами и льняными локончиками на голове, пересела к нему на диван и положила руку на его ладонь. Януш вздрогнул и взглянул на нее с испугом, почти с возмущением, словно та допустила крайнюю бестактность.

– Может быть, тебе нужна фотография Зоси? – спросила она.

– Нет, благодарю вас, – ответил Януш, точно избавляясь от кошмара.

И тут же собрался уходить.

– Может, посидишь еще немного? – спросила тетя Марта, вновь перебравшись на креслице.

Януш покачал головой.

– Нет, мне пора. И так нигде не могу найти ее следов.

На этот раз испугалась тетка. Она даже прикусила губу, Януш понял, что сказал что-то страшно неуместное, и решил исправить положение.

– Прошу прощения, – неожиданно сказал он.

Оба встали, и Януш поцеловал тетке руку, стараясь не смотреть на нее. Сторонясь ее взгляда, он сделался неловким и дважды наткнулся на кресла, наконец дошел до двери и схватился за косяк, как будто пошатнувшись. Тетка все еще смотрела на него с каким-то испугом, явно подозревая, что он пьян.

– Да, что бишь я еще хотел у вас спросить… – грубовато произнес Януш. Но, разумеется, так и не задал вопроса, о котором думал в дороге. С минуту они стояли друг против друга, не говоря ни слова. Тетка нервно поглаживала бархат своего лилового ошейника. Видно было, что она со страхом ожидает, что скажет Януш. Но Януш проглотил слюну и глуховато произнес:

– Как вы думаете, можно зайти к этим Вагнерам?

Тетя Марта облегченно вздохнула:

– Разумеется. Мадам Вагнер очень благожелательная женщина.

Мадам Вагнер действительно была очень благожелательной, но не очень умной женщиной. Она страшно удивилась визиту Януша и принялась задавать ненужные вопросы. Януш отвечал на них с полным самообладанием. Дело в том, что профессорская квартира показалась ему совсем иной, чем в прошлый раз, вовсе не такой темной и запыленной. Спустя какое-то время он заметил, что в передней сняты коричневые бархатные занавеси, что она побелена и стала свободней; вдоль стен поставлены узкие полки с иностранными книгами. И только сейчас сообразил, что он же не был в этой квартире дальше передней, потому-то огромный красивый профессорский кабинет с дубовыми шкафами до самого потолка показался ему незнакомым. Мадам Вагнер расспрашивала его о подробностях смерти Зоси, и он – вот странно! – с удивительной легкостью рассказывал этой совершенно чужой ему особе то, чего бы не рассказал никому из близких; более того, это даже доставляло ему удовольствие. Наконец-то он мог выговориться – и стал рассказывать о смерти ребенка, хотя как раз об этом профессорша не спрашивала. Во время этого разговора он понял, что ничто, кроме подробностей, его сейчас не интересует, что все его мысли крутятся только вокруг подробностей: как Зося выглядела, какая она была тяжелая, когда он укладывал ее в гроб, как в полубессознательном состоянии стягивала с рук кольца и отдавала ему.

– Вот они, – и он показал мадам Вагнер кольца, так как всегда носил их в кармане жилета, – в одном пять брильянтов, а в другом пять рубинов и пять брильянтов…

Мадам Вагнер удивленно взглянула на него. Он догадался, что она подумала, будто он собирается предложить ей эти кольца.

Он улыбнулся и сказал ей:

– Вы видите, как я уже того…

Он встал, попрощался и вышел. Было уже около часу. Солнце тускло пробивалось сквозь туман. Он взглянул на Вавель, – башни приняли лиловатый оттенок, подернутые туманом, они были далекими, незнакомыми и искусственными. Будто из бумаги вырезали для кукольного представления.

– Вот и все, – произнес он вслух. – А что дальше?

И верно, вот он посетил уже два дома, и ничего это не дало. Ни на минуту не заполнило ужасной пустоты, которую он ощущал не только вокруг себя, но и в себе. Медленно, шлепая по грязи, точно старик, он пошел в сторону Рынка, надеясь кого-нибудь встретить на линии АБ.

«В Кракове ведь достаточно постоять пять минут на линии АБ, чтобы встретить всех, кого хочешь и кого не хочешь. – Януш остановился возле магазина Фишера, поглядел на Сукенницы, на башню ратуши и на Мариацкую башню. – В этом доме жил Гете, – вздохнул он, – только давно, в начале жизни, когда ему было еще далеко до второй части «Фауста».

«Вместо того чтобы ехать в Краков, – подумал Януш, – надо было пойти в Варшаве к Эдгару, он бы мне помог».

Конечно, он знал, что Эдгар ему не помог бы, что поможет только время. Но ведь надо же как-то это время избыть, как-то просуществовать, как-то прожить. И в это самое время ответить себе на несколько вопросов, на несколько простейших вопросов. Не таких вечных, как: «Что есть вселенная? Что есть человек?» – а на простые вопросы: «Любил ли я Зосю? Почему бежал из Гейдельберга? Почему приехал тогда в Краков? Почему приехал сейчас?»

И тут он встретил знакомого, но только совсем не краковчанина. Из толпы, которая в это время обычно скует, стоит, глазеет на линии АБ, вдруг вынырнул хорошо знакомый ему по Варшаве типичный продукт этой самой Варшавы – Адась Пшебия-Ленцкий.

– Что это вы, граф, стоите на углу, будто фонарный столб? – Адась чуть ли не в объятия его заключил, стиснув за плечи. – Вот это встреча, а? Ведь я же вас, граф («графа» он выкрикивал во весь голос, чтобы слышал каждый прохожий, в этом-то и была вся его варшавская природа, ибо что значит графский титул для Кракова?), я же вас целую вечность не видел! Куда вы, граф, направляетесь?

Януш отделался неопределенной улыбкой.

– А я иду обедать, и в одиночестве. Я ведь тут по дядиным делам, то есть по делам княгини, вашей сестры. Чудесная встреча. Пообедаем вместе, а?

Януш тут же согласился. Это его даже устраивало. Не идти же одному в тот ресторан, где он был тогда с Зосей, – что бы это ему дало? Да, конечно, надо пойти именно с этим болваном, который будет пить водку, орать на официантов, хлопать его по плечу и выкрикивать свое излюбленное «граф» на весь зал. Может быть, это как раз то, что ему больше всего нужно: заглушить боль, стереть воспоминания, захлебнуться в водке здесь, в Кракове, в том самом Кракове. Он даже обрадовался этой мысли и, когда они двинулись к ресторану, взял Адася под руку. Ленцкий от такой чести пришел в неимоверный восторг и старался идти как можно медленнее, чтобы их видело как можно больше людей. Когда они проходили мимо кабачка «Под баранами», Адась спросил:

– Вы бывали здесь?

И когда Януш с улыбкой отрицательно покачал головой, он прочел недоверие в круглых кошачьих глазах Адася.

«Разыгрывает, ну да ладно», – подумал, очевидно, этот юнец.

Адась Ленцкий был куда более искушенным знатоком Кракова, нежели Януш, он привел Януша в хороший, хоть и скромный ресторанчик на Гродзкой, сразу же за церковью святого Андрея. Проходя мимо церкви, Януш хотел было остановиться, посмотреть на нее, сказать что-то о татарах, которые некогда ее осаждали, но Адась не хотел его слушать.

– Идемте, граф, идемте, – торопил он. Видимо, ему не терпелось попасть в кабак.

Усевшись на красный клеенчатый диванчик, он сразу почувствовал себя как дома и тут же принялся разыгрывать роль хозяина, хотя Януш ни минуты не сомневался, что платить за все придется ему. Начал Адась с водки и селедочки. Януш не стал возражать, ему было все равно. Выпили.

В ресторане была только тощая буфетчица, чахоточная особа с горящими глазами, и худосочный, маленький, слишком угодливый официант, который сразу не понравился Янушу и по мере того, как у него начинало шуметь в голове, нравился все меньше и меньше.

Впрочем, говорил Януш мало, предоставив высказываться Адасю. А тот после двух рюмок начал рисовать открывающиеся перед Янушем блестящие перспективы, то есть, собственно, не столько перед ним, сколько перед его племянником, Алеком. Через год-полтора Алек станет совершеннолетним и должен вступить во владение всем оставленным ему бабкой наследством. Пока что этим наследством распоряжалась княгиня Мария.

– Вы даже не представляете, граф, – говорил Адась, намазывая свежим маслом булку и накладывая на нее кусочки селедки, – вы даже не представляете, до чего ваша сестра – хотя у нее, правда, куча хлопот с приданым итальянской графини, – до чего она скрупулезна в делах. Дядя порой за голову хватается…

– Так, может быть, это ее достоинство? – спросил Януш, на которого водка на сей раз не действовала. – Особенно если дело касается чужих денег!

– Вы меня простите, но она же не умеет пользоваться случаем! – уже не очень церемонясь, заявил Адась.

Януша встревожило то, что Адась распускается, выпив такую малость.

– Она держит все в бумагах, как советует ей дядюшка. Ну, понятно, не все, добра у нее завались, но вообще все в бумагах, во вкладах за границей. Говорят, что ей Спыхала большие суммы в заграничные банки переводит…

Тут Януш слегка поморщился. Адась, видимо, что-то еще соображал, так как сразу переменил тему разговора.

– А как вы смотрите на то, чтобы завести скаковые конюшни?

Януш откинулся на красном диванчике и чуть не расхохотался.

– Ну что вы, да какая же может быть в наше время конюшня? Разве мы себе можем это позволить?..

– На бегах будем играть!..

– Все так, но для этого нужны знающие люди.

Официант принес стеклянную тарелочку, полную темных маринованных рыжиков.

– Чистая гибель для печени, – сказал Януш.

– А вы что, страдаете печенью?

– Немного.

– Ерунда все это – печень!.. Поехали! – И Ленцкий вновь поднял свою рюмку.

– Зачем же так гнать! – пытался удержать его Януш.

Но уже чувствовал, что водка действует – голова как будто бы ничего, но точность движений уже утрачена. Зацепил за вилку, салфетка упала на пол. Официант поднял ее и сказал:

– Извольте, пан граф.

Януш пожал плечами.

– Уже знает, что я граф.

Адась подмигнул.

– Да вы не умиляйтесь, они тут всех титулуют. И меня графом зовут…

Януш смутился – настолько-то он еще был трезв.

– Нет, правда, постройте у себя в Коморове конюшню, – с жаром принялся уговаривать его после третьей рюмки Адась. – Это же такое доходное дело!

Но Януша это не прельщало.

– А какой наличностью вы, граф, располагаете?

– Да нет у меня никакой наличности, – отбивался Януш.

– Та-та-та, я слишком уважаю вас, пан Януш, чтобы поверить в это.

– Да с чего вы взяли, пан Адам?

– Ну, хлопнем! – И Адась вновь поднял рюмку. Он наливал уже сам, не ожидая официанта.

Януш не возражал и выпивал каждую рюмку до дна, но голова у него была крепче, чем у Адася.

– Такие вам конюшни поставим, такие конюшни! – бахвалился Адась. – Беговую дорожку! Пару жокеев – и готово. А удовольствия-то! А деньги какие, если конь выиграет!.. Фукс!..

Это «фукс» он выкрикнул так, что официант, решив, будто его зовут, галопом помчался к кухонному окошечку и принес два темно-коричневых бифштекса, засыпанных горой крепко наперченного лука. Поставив перед ними тарелки, он остановился поодаль с выражением пса, наблюдающего, как едят хозяева.

Януш чувствовал, что в голове у него слегка мутится. А сердце наполняла безграничная благодарность Адасю за то, что тот притащил его в этот кабак и теперь не надо сидеть в гостинице и размышлять – а зачем он, собственно, сюда приехал. Он постарался это выразить:

– Я вам страшно благодарен, – твердил он, – так благодарен… Вы знаете, я сюда приехал… Я не знаю, зачем я сюда приехал… Вот приехал и… Простите, а почему мы на «вы»? Выпьем брудершафт…

Адась был так пьян, что его уже ничто не поражало. В трезвом виде одна мысль, что он может называть Януша Мышннского просто по имени, наполнила бы его гордостью и блаженством. А теперь хоть бы что.

– Брудершафт? – переспросил он. – Что ж, можно и брудершафтик… Официант! – завопил он во все горло, хотя угодливый лакей стоял рядом. – Еще литр!

– Это что? – с изумлением спросил Януш. – Неужели мы уже все выхлестали?

– Выхлестали! – лихо выкрикнул Адась и, схватив пустую бутылку за горлышко, подал ее официанту. – Выхлестали! Во как графья пьют! Видал?

Отдал бутылку и хотел было стукнуть кулаком по столу, но Януш перехватил его руку.

Выпили брудершафт. Адась пересел на диванчик к Янушу и всего его обслюнявил. Януш утерся салфеткой. Перед глазами его все смешалось. Адась, сидя рядом с ним, продолжал бормотать о каких-то выгодных сделках.

– Я вам удивляюсь, – твердил он. – Ну просто я вам всегда удивляюсь. Столько денег… и все зря пропадают. Прячут по сейфам да по банкам… А надо их все в оборот, в оборот, в оборот! – Он крутил руками перед самым носом Януша. – В оборот! Ясно тебе, Януш?

Януш был уже совсем пьян. Только это ничуть не помогло, он находился сейчас на самом дне отчаяния и никогда еще не чувствовал такого одиночества. «На дне, буквально на дне», – твердил он Адасю, но тот не обращал на него внимания.

– Ананасовый компот! – заплетающимся языком приказал он официанту.

За компотом последовал черный кофе и опять много водки.

– Ты меня не понимаешь, – втолковывал Януш, – ты меня не понимаешь. Не понимаешь, что я абсолютно один.

Но Адась не уступал.

– Ты должен построить в Коморове конюшни, скаковые конюшни, понимаешь? Коморов прямо для этого создан.

Януш вдруг рассвирепел.

Он резко отодвинул от себя блюдечко с компотом, так что опрокинулись рюмки, и передернулся от омерзения.

– У меня жена умерла, а ты мне о конюшнях…

Он был настолько пьян, что уткнулся лицом в ладони и замер. А в голове и вокруг головы все быстро кружилось и расплывалось в круговороте, и всего ужаснее, отвратительнее всего было то, что, как он ни старался, он не мог остановить этого движения. Чувство было такое, будто в голове сепаратор, превращающий мозг в масло.

Адась после этих слов как-то опешил и даже чуточку протрезвел и потребовал у официанта счет. На дворе давно уже стемнело.

– Переменить надо заведение, – деловито предложил он, когда Януш отнял руки от лица, и по-приятельски похлопал Януша по ляжке. И это было омерзительнее всего.

Они вышли. На улице было темно и холодно. Держась под руки, они пошли по Гродзкой к Рынку. Вновь миновали костел святого Андрея.

– Только ничего мне не говори про этот костел, – сказал Адась. – Ужасная дыра этот Краков.

Действительно, Краков казался Янушу страшным. Было темно, тускло светили фонари, из-за осенней сырости дышать было тяжело. Они шли неуверенным шагом. Януш не слушал, что там без передышки плетет его спутник. Наконец до сознания его дошли косноязычные слова:

– А я тебе говорю, Януш, там есть такая девочка!.. Вполне приличное заведение! Уверяю тебя!

– Где? – спросил Януш.

– Поехали! – воскликнул Адась, и они пошли побыстрее.

Дойдя до стоянки такси за Сукенницами, они влезли в старый, но очень просторный автомобиль.

Адась сказал:

– Эта машина прямо как постель, можно бы её прямо сюда пригласить, эту самую девочку…

– Ну, ну, – заметил шофер, – это вам такси, а не аморальное заведение!

Адась расхохотался и хохотал всю дорогу, пока не приехали к ночному заведению на Вольской улице, на задворках какого-то дома.

Время ночных гостей, конечно, еще не наступило. Большой, залитый желтоватым светом зал зиял пустотой. Тем не менее за одним из столиков, укрытым в глубине темной ложи, сидели «танцорочки». В зале было холодно и сыро, как на дворе, поэтому бедняжки сидели в шерстяных свитерах и точно такие же свитера вязали на спицах. При виде первых гостей они не проявили к ним никакого интереса, и длинные костяные спицы в их руках мелькали все в том же темпе. Было их не то четыре, не то пять; уродливые и худые, торчали они за столом, точно Парки злой судьбы, прядущие нити неудачливых жизней.

Януш с Адасем сели за столик возле площадки для танцев. Столик был самое большее на троих. Януш заметил, что он несколько протрезвел – танцевальный зал уже не плыл куда-то в сторону, как ресторанный, но вот беда: посмотрев на Адася, он с сокрушением увидел, что молодой забулдыга совсем уже невменяем, – сидел какой-то красный, потный и таращил глаза.

Правда, и его собственное протрезвление оказалось мнимым. На холоде, на улице Януш чувствовал себя лучше, однако стоило усесться за столик, как в голове опять все заходило ходуном – столик то отдалялся, то начинал кружиться.

– Черного кофе, – приказал он официанту, уже давно стоявшему перед ними в угодливом поклоне.

Когда Януш вновь стал что-то воспринимать, он заметил, что кофейник уже на столике, а перед ним дымится стакан с черным напитком. Кроме того, на столе появилась бутылка французского коньяку. Рядом с Адасем сидела молодая, плоская, худосочная и уродливая женщина в зеленом декольтированном платье, усеянном блестками, которые казались Янушу роем порхающих светлячков. Адась держал ее за руку.

Януш вдруг вспомнил о правилах хорошего тона.

– Представь меня даме, – сказал он Адасю.

– Да вы только что знакомились, – пролепетал Адась.

– Я не помню.

Девушка засмеялась и с любопытством взглянула на Януша. Он заметил, что у нее большие черные и удивительно выразительные глаза. Она даже показалась ему симпатичной.

Адась уже наливал коньяк на донышки больших, пузатых рюмок, но рука у него дрожала, и он налил слишком много.

– С ума сошел! – сказала девушка. – Высосешь такую рюмку – и проку с тебя никакого.

Януш пригубил коньяк, который издавал крепкий и такой великолепный аромат, что даже голова кружилась. Пришлось несколько раз глубоко вдохнуть воздух, чтобы в голове просветлело.

Заиграла музыка, и Януш заметил, что в дансинге появилась публика. Очевидно, он успел вздремнуть, сидя за столиком. Кресла были удобные. Адась пригласил девушку танцевать, и Януш, оставшись один, почувствовал настоящее облегчение. Поудобнее устроившись в кресле, Януш оглядел зал. Он еще не был заполнен. Несколько пар танцевали. Музыканты поначалу играли бодро. На всех были голубые сюртучки.

Но тут какой-то субъект в светло-сером костюме прервал одиночество Януша, без церемоний подсев к его столику. Януш удивленно посмотрел на него, но не сказал ни слова.

Человек этот, молодой блондин, улыбнулся ему.

– Прошу прощения, – сказал он наконец, – я вижу, что вы так одиноки.

У Януша вновь поплыли круги перед глазами, и он беспомощно улыбнулся.

– Человек всегда одинок.

– Вот-вот-вот! – обрадовался незнакомец, и Януш заметил, что тот тоже пьян.

Но через минуту незнакомец успокоился и взглянул на Януша серьезно.

– Вам одиночество вредно.

Януш пожал плечами.

– К сожалению, я тут бессилен.

– Вам не следует искать утешения в рюмке.

Януш вдруг по-пьяному оскорбился.

– Это почему же? – спросил он с вызовом.

– Потому что это не соответствует вашей психике, вашему складу, так же как и общество этой личности. – И он указал подбородком на то место, где сидел Адась.

– Откуда вы это знаете? – без всякого, впрочем, интереса спросил Януш.

– Знаю, потому что догадываюсь. Достаточно взглянуть на вас, чтобы узнать все.

– Так уж сразу и все…

– Да, да. Ну, разумеется, не все. Но о состоянии, в каком вы сейчас находитесь, судить можно. Знаете что, – неожиданно сердечным тоном произнес незнакомец, положив руку на ладонь Януша, – я вам вот что посоветую: ступайте к себе в гостиницу. Ложитесь и усните. Это будет лучше всего.

Януш откинулся в кресле и закрыл глаза. Как ему хотелось сейчас тишины и покоя! И зачем он вообще здесь?

– Ведь так? – продолжал незнакомец. – Вам же будет куда лучше в гостинице.

Януш открыл глаза и увидел перед собой весьма заурядное, но освещенное умными глазами лицо все того же пьяного субъекта.

– Да, – произнес он, – только ведь я и в гостинице буду столь же ужасно одинок.

– Да. Но это лучше. Водка не для вас. Я вам это потому говорю, что сам пьян.

– Спасибо.

– Идемте, – сказал блондин, – я провожу вас до гардероба.

Они вышли. Блондин, который был трезвее Януша, взял у него номерок и получил его пальто. Когда Януш уже оделся, к нему подлетел Адась.

– Ну нет, Януш! Вечно ты веселье портишь, – обрушился он на Мышинского, как будто они уже веселились вместе по меньшей мере на десятке карнавалов. – Почему ты уходишь? Так не делают. И что Каролинка скажет?

– А вот уж это меня меньше всего интересует, – улыбнулся Януш. С той минуты, как он решил возвратиться в гостиницу, он сразу почувствовал себя куда лучше. Появилась уверенность в себе…

Блондин надел на него пальто и спокойно сказал Адасю:

– Ему пора домой.

Сказано это было так внушительно, что Адась сдался, очевидно предположив, что незнакомец имеет какие-то особые основания говорить таким тоном.

– Ну хорошо, тогда и я с тобой, – сдался Пшебия-Ленцкий.

– Вы проводите его в гостиницу?

– Ну, понятное дело, провожу. Только вот что, Януш, надо бы расплатиться…

Януш поморщился.

– У меня уже нет денег.

Благотворитель-блондин замахал руками.

– Я все улажу. Не беспокойтесь. – И, обращаясь к Адасю, добавил: – Ступайте прямо в гостиницу. А где вы, пан Мышинский, остановились?

– В «Саксонской».

– Ну, это недалеко. А может быть, и такси найдете.

Когда они очутились на улице, Адась сокрушенно воскликнул:

– О боже мой, так все чудесно шло! Ну почему ты ушел?

– Не знаю, – честно признался Януш.

– А кто это тебя опекал?

– Не знаю, – повторил Януш.

– Как это не знаешь? – по-пьяному удивился Адась. – Ведь какой-то знакомый.

– Впервые вижу, – признался Януш.

– А казалось, будто самый близкий приятель.

– Бывает по пьяной лавочке, – усмехнулся Януш.

Они вошли в гостиницу.

– Этот господин будет ночевать у меня, – сказал Януш портье. – адась, дай свой паспорт.

Адась удивленно взглянул на Януша.

– Я у тетки собирался ночевать.

– Здесь тебе будет лучше.

Портье проводил их до номера, слегка обеспокоенный тем, что оба очень пьяны. Кровати стояли рядышком, обе уже постеленные. Когда они разделись и легли, Адась погасил свет.

Януш потянулся к постели Адася и обнял его за грудь. Тот вскинулся.

– Ты с ума сошел!

– Да нет. Ничего я тебе не сделаю, – тихо сказал Януш, – просто мне хочется чувствовать рядом человека.

И оставил руку на волосатой груди Адася. Припомнилось, что так когда-то он засыпал рядом с Юзеком и вот так же касался чистого, красивого, здорового его тела. У Адася тело было потное, волосатое, противное, вызывало брезгливость. Но он ощущал под пальцами биение его сердца и погружался в пьяный сон, уже не до такой жути одинокий.