Текст книги "Хвала и слава. Том 1"

Автор книги: Ярослав Ивашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 49 страниц)

II

Трудно объяснить, почему именно в эти дни Билинская решила уладить имущественные дела. Когда она заговорила об этом с Янушем, он сразу понял, что сестра уже решила все главные вопросы без него. Это его несколько удивило, но в сущности мало трогало.

Весь уклад жизни в особняке на Брацкой был строго регламентирован. Следила за этим старая княгиня, которая утверждала, что размеренный образ жизни помогает сохранить молодость. Судя по ее весьма бодрому виду, она не ошибалась. Крупная, величественная фигура княгини, ее черные живые глаза, легкие движения свидетельствовали о том, что она в свои семьдесят лет сумела сохранить здоровье. Это была великосветская дама, широко известная в Польше и за границей своим богатством и происхождением, а в последние годы минувшего столетия и своими любовными историями. Этим она славилась в России, где была фрейлиной императрицы Марии Федоровны. Как и у большинства польских аристократов, в жилах ее текла кровь Екатерины II, и, как считали при дворе, приходилась дальней родственницей Романовым. У нее были колоссальные связи и на Западе, брат ее женился на инфанте Альфонсине Испанской, а старшая из дочерей вышла замуж за герцога Пармского из дома Бурбонов, и княгиня приобрела для молодых супругов замок на юге Франции. Сейчас, после изгнания экс-королевской семьи из Франции, они переехали в Сицилию. Билинская часто ездила к ним в Палермо.

Но все это великолепие отошло в прошлое. Теперь у старой княгини сохранилось немногое. Дом и апартаменты в Варшаве, какие-то земельные участки, небольшая сумма наличными в Bank of England и множество русских ценных бумаг, на которых Шушкевич, поверенный княгини, давно уже поставил крест.

Женитьбу своего младшего сына на Мышинской она расценивала как мезальянс, и даже не мезальянс, а нечто похуже.

– Un mariage d’amour [20]20
  Брак по любви (франц.).


[Закрыть], – говорила она с какой-то неопределенной усмешкой всякий раз, когда при ней заходила речь о Марии. Зато она очень любила внука, выписала для него английскую мисс и строго следила за тем, чтобы каждое утро его обливали холодной водой и растирали щеткой. Алек орал во всю глотку, так что его крики были слышны по всему дому. Мисс Крисп будила его в шесть утра, поила крепким чаем, а в восемь вталкивала в него порцию porridge [21]21
  Овсяной каши (англ.).


[Закрыть], хотя это порой вызывало еще более громкий рев. Княгиня вставала в девять, навещала внука в его комнате, находившейся на том же этаже, что и ее спальня, а затем устраивалась в своем будуарчике с толстой французской книгой в руках. Были это преимущественно мемуары или исторические романы, изданные у Ашета или Пейота. Мария обычно нежилась в постели до двенадцати. В час завтракали. Княгиня настойчиво требовала, чтобы к столу являлись все домашние, в том числе мисс Крисп и панна Текла, если, разумеется, не было гостей, а дважды в неделю за столом бывал низенький, седенький и весьма учтивый пан Шушкевич. В такие дни тотчас же после завтрака княгиня запиралась с поверенным в своем кабинете, чтобы заняться счетами. К столу являлась также dame de compagnie[22]22
  Компаньонка (франц.).


[Закрыть] княгини – маленькая седая старушка в неизменном костюме, гречанка по происхождению, мадемуазель Потелиос, которую княгиня звала «Helene».

Янушу эти завтраки были в тягость, но сестра просила, чтобы он присутствовал на них. С продовольствием в Варшаве стало туго, материальные средства старой княгини и Марии иссякали, и все-таки не этим объяснялась чрезмерная скромность тех блюд, которые подавались на фарфоре с фамильными гербами. Существовала еще третья причина – непомерная скупость княгини там, где дело касалось мелочей. «Завтрак» состоял из тощего овощного супа, кусочка мяса или рыбы (причем кусочки эти были точно рассчитаны по количеству людей, сидевших за столом), каких-то пятнистых яблок третьего сорта («Где только они покупают такие фрукты?» – спросил однажды Януш у своей соседки по столу мадемуазель Потелиос) и ломтика местного сыра. Только вино, подаваемое к столу, напоминало, в каком доме ты находишься. Подвал полностью уцелел, и, когда Станислав приносил к обеду из кладовой по две бутылки и открывал их у буфета, вся комната сразу же наполнялась ароматом доброго бургундского. Тот миг, когда старый слуга склонялся перед ним и вежливо спрашивал: «Белого или красного?» – был единственным приятным для Януша моментом во всей этой церемонии. Когда за столом появлялись гости, меню не претерпевало никаких изменений. Княгиня, очевидно, считала само приглашение к ее столу достаточной честью для «всякого» и вовсе не собиралась угождать чужому аппетиту.

Впрочем, к Янушу княгиня в общем благоволила, она беседовала с ним за столом и, кажется, предпочитала его своей невестке. Видимо, она считала его более интеллигентным (да так оно и было на самом деле), и, когда возникал разговор о какой-нибудь книге или о политическом событии, она всегда обращалась к нему. Женщина она была в общем умная, начитанная и люто ненавидела немцев. Она очень увлекалась вопросами дипломатии, и все иностранные миссии, зачастившие в Варшаву в связи с плебисцитами^{52} и помощью западных держав Польше^{53}, вынуждены были отведывать за ее столом пятнистые яблоки и прозрачные лепестки сыра.

Однажды в гостиной, где обычно ожидали, пока откроются двери в столовую, появился маленького роста господин с тростью в руке и в генеральском мундире. Януш узнал в нем Галлера. Когда его представили старому вояке, Януш сказал, что уже имел честь встречаться с паном генералом.

Генерал поинтересовался, где это было, и Януш ответил, что участвовал в бою под Каневом, в котором потерял своего друга. Он хотел еще напомнить генералу о Киеве и о квартире пани Чиж, но вовремя спохватился, заметив, что даже упоминание о Каневе было Галлеру неприятно. Что уж говорить о переодевании в чужие обноски! Положение спасла старая княгиня, провозгласившая своим громозвучным голосом:

– Да, пан генерал, немцев вы били славно. Жаль только, что недолго, но я не сомневаюсь: случай еще представится.

Галлер неуверенно улыбнулся.

В разговор вмешалась Мария.

– А я уж предпочитаю немцев, чем… – И красноречиво вздохнула.

Княгиня пожала плечами.

– On ne sait jamais…[23]23
  Как знать… (франц.).


[Закрыть] – сказала она.

В эту минуту открылась дверь, и Галлер галантно подал руку княгине. В тот день, сразу же после ухода генерала, Януша позвали вниз, к сестре. В ее небольшом будуаре он застал, кроме нее, старую княгиню и Шушкевича. Это озадачило его.

– Может, ты думаешь, что это военный совет? – спросила старуха.

Разговор начала Мария. Она расположилась в глубоком кресле и вся утонула в нем – высокая и тонкая. Казалось, ей трудно поворачивать свою красивую, чем-то напоминающую птичью, голову. Она все еще была слаба и худа, после приезда из Вены не покидала Варшавы, хоть в городе ей было невмоготу. Сестра с трудом выдавливала из себя слова.

– Вот что, Януш, – сказала она, – тетя обратила мое внимание (тетей она называла свекровь)…

– И вовсе не я, – перебила ее старуха Билинская, – ты, думаю, и сама бы догадалась.

– Тетя обратила мое внимание на неопределенность твоего материального положения. Я хотела бы уладить это…

Тут со своей обычной учтивостью вмешался Шушкевич:

– Покорнейше прошу извинить меня, граф, но я хотел бы знать: чем вы сейчас занимаетесь?

Януш заерзал на стуле.

– Я? – спросил он. – Ничем. После потери Маньковки у нас, пожалуй, ничего не осталось? Не так ли? – обратился он к сестре. – Ведь банковские бумаги сейчас нельзя принимать в расчет.

– Я выплачиваю ему небольшие суммы от доходов нашего дома в Кракове, – объяснила Мария Шушкевичу. – Думаю, что в конце концов прояснится и судьба закладных Кредитного товарищества…

– Мне этого вполне хватает, – сказал Януш. – В Варшаве осталась часть гардероба моего зятя. Эти вещи недурно служат мне. – И он показал на свой светлый костюм из английского шевиота.

– Хорошо, хорошо, – вставила старуха басом, – но это не может продолжаться без конца. Мария тут как у себя дома, и даже без всяких «как», а просто у себя дома… ты же…

При этих словах у Януша мелькнуло подозрение, не о своих ли интересах печется княгиня Анна. Неужели из-за ломтика сыра «de trop»[24]24
  Лишнего (франц.).


[Закрыть], как говорила Потелиос…

– Стало быть, в Кракове есть дом, принадлежащий вам обоим? – вежливо спросил Шушкевич. – А ценные бумаги?

– Есть, – поспешно ответила Мария. – Но бумаги – это мертвое дело. Кроме того, есть еще два земельных участка в Мокотове, небольшой пакет акций французских шахт, эти акции помещены в Crédit Lyonnais…[25]25
  Лионский банк (франц.).


[Закрыть]

– Что это за акции? – поинтересовалась княгиня.

– Представьте себе, тетя, я даже не помню. Где-то у меня записано, отец поместил их в Париже на мое имя, хотя принадлежат они нам обоим. Но это небольшая сумма. Наконец, у нас есть еще закладные городского Кредитного товарищества в Киеве… на довольно крупную сумму, но сейчас они не представляют ценности.

– К сожалению, – развел руками Шушкевич.

– И еще есть страховые полисы отца из нью-йоркской компании, но в Петербурге…

– Вот тут мы еще посмотрим, – оживился Шушкевич, – это дело не безнадежное.

Шушкевич принадлежал к породе людей, которым доставляет удовольствие уже одно то, что у кого-то есть деньги. В этих случаях он обретал надежду «поворочать» денежками, как говорил он, потирая руки.

– Одним словом, – подытожил Януш, – у нас ничего нет, как я понимаю.

Мария повернулась к нему. Какое-то волнение отразилось на ее обычно холодном лице. Она даже покраснела.

– Помнишь тот узелок, который отдал мне на крыльце казак Семен, когда я приехала в Маньковку?

– Во время погрома?

– Да, да. Так вот, это был узелок с драгоценностями нашей матери. Я считала их своей собственностью… и продала.

– Продала? Сейчас? – Януш перевел взгляд с Марии на Шушкевича. Тот опустил глаза и беспомощно развел ладошками, улыбаясь, как ребенок. – За нынешние бумажки? – продолжал Януш, все же раздосадованный непрактичностью сестры.

– Вот мне и пришлось срочно поместить куда-нибудь эти деньги. Я внесла задаток за маленькое поместьице под Сохачевом, – сказала Мария, обнаруживая за внешним равнодушием к деловым операциям сноровку, приобретенную еще в ранней молодости. Так вот, мне хочется, чтобы это имение стало твоим. Завтра будут готовы документы. Ты должен сам подписать…

– Но мне совсем не хочется… Маленькое поместьице?

– Сорок гектаров, дом, сад… – подхватил Шушкевич, видимо, хорошо осведомленный обо всех подробностях этой сделки.

– Это уже моя идея, – вставила княгиня Анна, – чтобы не больше пятидесяти гектаров. На случай земельной реформы…

Шушкевич беспокойно заерзал на стуле, покраснел и молитвенно сложил ручки:

– Помилуйте, княгиня, кто же говорит о земельной реформе?

– Как так? – пробасила княгиня и, встав со стула, начала расхаживать по комнате. – Проект земельной реформы уже принят.^{54} Ведь вы это знаете? Мой кузен голосовал за реформу…

– От принятия проекта до его осуществления очень далеко, – прищурив глазки, сказал Шушкевич.

Княгиня показала пальцем на невестку:

– У нее там осуществили реформу. Да еще как!

– Не дай бог, – вздохнул Шушкевич, – побойтесь таких слов, княгиня. Здесь как-никак Польша!

– Польша не Польша, – княгиня ладонью рассекла воздух, – а все-таки лучше купить для Януша эти сорок гектаров.

– Так как же, Януш? – обратилась к нему Мария.

– Что значит как же? – раздраженно сказал Януш. – Вы все без меня решили. А теперь, раз уж задаток внесен…

– У тебя будет свой дом, – смиренно произнесла Мария.

– И это совсем неплохо, – услужливо вставил Шушкевич.

– А это имение… как оно называется?

– Коморов, – ответил поверенный.

– И что же, на это имение, – продолжал Януш, – уйдут все деньги, которые ты получила за те драгоценности?

– О нет! – ответила сестра, покраснев еще больше, – я разделила их на две части…

– Ну, разве что так, – успокоился Януш.

– Там были и те изумруды.

– Как, изумруды ты тоже продала?

– А что в них толку? Я бы их никогда больше не надела, а так тебе хоть кое-что достанется. И мне… – с легкой грустью сказала Мария и снова откинулась в кресле.

Старая княгиня продолжала расхаживать своим драгунским шагом по комнате. В длинном светлом платье а la королева Мария, княгиня казалась великаншей. Расхаживая, она иронически, но в то же время благосклонно поглядывала на невестку.

В комнату вошел Станислав.

– Прошу прощения, княгиня, пришел пан Спыхала из министерства иностранных дел.

– Просите в гостиную, – небрежно бросила Мария.

Она лениво поднялась с кресла, набросила на плечи длинную шелковую шаль. И только уголки ее губ дрогнули от сдерживаемой улыбки. – Извините, тетя, – обратилась Мария к свекрови.

– Mais, ma chère…[26]26
  Но, моя дорогая… (франц.).


[Закрыть] – пожала плечами княгиня.

– Впрочем, мы как будто покончили с делами, – обратилась Мария к Шушкевичу. – Не так ли?

Старичок-коротышка вскочил со стула и потер ручки.

– Ну, разумеется. Завтра в двенадцать в ипотечном банке, – напомнил он Янушу.

Все разошлись.

На следующий день Януш воленс-ноленс явился в ипотеку, да еще в роли покупателя имения! Об этом он никогда и не мечтал. Впрочем, он подозревал, что вся эта сделка служит Марии лишь предлогом для какой-то другой махинации, и не стал возражать сестре. В общем-то ему было жаль ее.

Варшавская ипотека всегда была барометром экономического и, уж во всяком случае, валютного положения в стране. Стоило заколебаться вере в валюту, как количество сделок сразу же возрастало, а в коридорах этого странного заведения становилось людно. В то время простая публика еще не понимала, что происходит, никто даже не знал слова «девальвация», но рост дороговизны и повышение цен на коммунальные услуги и на железнодорожные билеты уже подрывали доверие к польской марке. Вот почему в коридоре третьего этажа Янушу пришлось протискиваться в нотариальное бюро сквозь плотную толпу евреев, крестьян и каких-то странных типов, которых можно было встретить только в этом необычном учреждении. У нотариуса еще не было никого из участников сделки. Высокий и тощий, безукоризненно одетый делопроизводитель заверил Януша, что документы «для пана графа» уже готовы, но минуточку надо подождать. Януш вернулся в коридор и стал возле окна. На дальней скамье у стены расположилась целая крестьянская семья (ипотека занималась также и делами крестьян), которая, очевидно, приехала по извечной тяжбе о разделе имущества: маленькая испуганная старушка-мать со слезящимися глазами, двое здоровенных парней (один без глаза) и две девушки – одна одетая по-городскому, а другая по-деревенски повязанная платком. Все члены семейства были сильно смущены, они робко уселись на краешек скамейки, и только одноглазый делал вид, что ему все нипочем, и громко разговаривал. Около них остановился пожилой высокий господин в длинном холщовом плаще, каких уже давно не видывали в городе, и начал расспрашивать, зачем они пришли сюда. Старуха крестьянка что-то ему говорила, но так тихо, что ему пришлось наклониться к ней. Только теперь Януш заметил, что позади господина в холщовом бурнусе стоит молоденькая худенькая барышня в розовом летнем платьице и полотняной шляпке. Короткие и широкие брови, будто наведенные сажей, были недовольно сдвинуты – верно, ее раздражало, что отец (по-видимому, это был ее отец) пристает к незнакомым людям с расспросами; она отвела от сидевших на скамье свои большие, серые, глубоко посаженные глаза. Взор ее, блуждая, на секунду задержался на Януше. Он пожалел, что стоит на фоне окна, против света, потому что серые глаза прищурились от летнего солнца и перекочевали на стенку над головами крестьян, где висело какое-то яркое объявление.

В эту минуту Януш заметил высокую фигуру сестры, проталкивающейся через толпу евреев; позади нее то выныривал, то снова исчезал Шушкевич. Сестра помахала Янушу белой перчаткой и крикнула издалека:

– Nous y voilà[27]27
  А вот и мы! (франц.).


[Закрыть].

Януш, раздосадованный столь неуместным здесь обращением по-французски, сделал несколько шагов к кабинету нотариуса. Они одновременно оказались у двери, и Януш был крайне удивлен, когда Шушкевич представил его господину в холщовом бурнусе и барышне с серыми глазами. Выяснилось, что это как раз и есть прежние владельцы Коморова – пан Згожельский и его дочь Зофья.

В конторе их приход вызвал оживление. Билинская остановилась посредине высокой комнаты и удивленно огляделась. Делопроизводитель тотчас же подал ей стул с плетеным сиденьем. Згожельская стояла рядом с Шушкевичем, который что-то объяснял ей, и смотрела на него непонимающим взглядом. Януш прислушался. Поверенный доказывал Зофье, что, продавая Коморов, они с отцом совершают выгодную сделку.

– Знаю, – сказала Зофья, обращаясь к открытому окну, – но мне очень жаль.

Последние слова она протянула так грустно, что Януш пожалел ее. Ему захотелось отменить всю эту операцию.

Но тут вошел с бумагой нотариус, невысокий седой мужчина с перстнем на белой руке, в коричневом костюме, одетый еще более безукоризненно, чем его делопроизводитель. В галстуке у него Януш заметил красивую жемчужину в золотой оправе в виде ястребиных когтей. Нотариус склонил перед княгиней свою седую голову с пробором, уходившим до самого воротничка, мимоходом поздоровался со Згожельскими и приветствовал Шушкевича, как старого приятеля. Затем он уселся за письменный стол. Лишь тогда Януш догадался подать стул панне Згожельской. Поблагодарив, она внимательно посмотрела на него.

Нотариус поправил брюки на коленях, положил руку с перстнем-печаткой на документ и, окинув быстрым взглядом обе юридические «стороны», то есть Згожельского, сидевшего справа, и Билинскую, сидевшую слева, довольно торжественно спросил:

– Разрешите приступить?

Януш не очень-то разбирался в этой процедуре и видел, что панна Зося тоже ничего не понимает. Однако нотариус, по-прежнему их игнорируя, приступил к чтению акта:

– «Совершен в столичном городе Варшаве, дня… (тут он проставил карандашом дату). Ко мне, нотариусу Ольшовскому, явились лично знакомые мне польские граждане…»

В этом месте нотариус Ольшовский с удивлением заметил вписанные в акт фамилии и растерянно посмотрел на Шушкевича.

– Да, да, – услужливо подтвердил тот, – продает панна Зофья Агнешка Згожельская, а покупает пан Януш Теодор Станислав Мышинский.

– Ах, вот как, – улыбнулся нотариус и только сейчас обратил внимание на Януша. Сделав рукой покровительственный жест, он продолжал:

– Итак… «панна Зофья Агнешка Згожельская, законно проживающая…» Где? – обратился он к девушке.

Зося не поняла.

– Где проживаете? – спросил Шушкевич.

Зося опустила глаза.

– Не знаю, – сказала она.

– Пока что проживаем в Коморове, – торопливо вставил отец.

– Но если мы продадим Коморов, то неизвестно, где будем жить, – твердо сказала Зося.

Януш с удивлением посмотрел на нее.

– Но если… – начал он.

Его прервал Шушкевич:

– Пан нотариус, запишите: Коморов.

– Вот и прекрасно, – умиротворенно сказал нотариус. – «Законно проживающая в Коморове, гмина Жуков, уезд Сохачевский, и Януш Теодор Станислав Мышинский, законно проживающий…»

– В Варшаве, по улице Брацкой, дом двадцать, – подсказал Шушкевич.

Записывая адрес, нотариус бросил печальный взгляд на княгиню, словно укоряя ее за то, что она не принимает участия в совершаемой сделке. Мария беспомощно улыбнулась в ответ и отодвинула от себя ручку зонтика.

Один только Шушкевич, как и подобает деловому человеку, расспрашивал о третьем параграфе ипотеки, о долгах, налогах и тому подобном. Разумеется, все оказалось в порядке. Когда дело дошло до вручения суммы, «в получении каковой панна Зофья давала расписку пану Янушу Мышинскому», Шушкевич извлек из кармана пачку банкнот и вместе с Згожельским пересчитал их за столиком, стоявшим у стены. Нотариус Ольшовский сделал вид, что не замечает этого, и спросил у Марии:

– Вы давно в Варшаве, княгиня?

Януш тем временем смотрел на Зосю. Она сидела в своей белой полотняной шляпке, хмурая, решительная, безучастная, и смотрела в окно; там на фоне голубого неба над Капуцинской носились ласточки. И вдруг Януш почувствовал, что ему очень нравится эта девушка, им овладело безудержное желание побродить с ней по улицам Варшавы или по коморовскому лесу. Заглядевшись на Зосю, он даже не заметил, как нотариус кончил читать акт и подал Згожельской перо, показывая обозначенное крестиком место, где она должна была подписаться: «Зофья Агнешка Згожельская».

Затем нотариус обратился к Янушу:

– Будьте любезны, вот тут, рядышком, с перечислением всех ваших имен, граф.

Януш, не привыкший так подписываться, пропустил «Теодор» и тихо рассмеялся.

– Это ничего, ничего, – сказал нотариус.

Подписав акт, Януш снова взглянул на Зосю. Она была все такой же хмурой, только густой румянец разлился по всему лицу, покрыл даже лоб и шею. Все начали прощаться.

– Вот вы и владелец Коморова, – сказал нотариус, подавая Янушу руку. Но тот был так тронут низким и взволнованным голосом девушки, что охотно выписал бы тут же дарственную на имя Зофьи Згожельской. Он крепко пожал протянутую ему руку и снова увидел серые, глубокие и печальные глаза.

– Пойдем, папочка, – сказала она отцу.

Шушкевич и Януш задержались, чтобы заплатить пошлину, но когда Згожельский с дочерью были уже у двери, Шушкевич подбежал к ним.

– Послезавтра мы с графом Янушем будем в Коморове, – громко провозгласил он. – Состоится возведение на престол нового хозяина, – объяснил он Билинской.

Януш подумал, что уж слишком бесцеремонно они им командуют. Розовое платьице скрылось за дверью.