Текст книги "Искры на воде (сборник)"

Автор книги: Вячеслав Архипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 44 страниц)

44

Дни за днями, словно полуденные облака, улетали всё дальше и дальше, унося в памяти Тальники далеко-далеко. Чем больше проходило времени, тем сильнее выматывала все жилы тоска, когда вдруг вспоминалась деревушка, такая теплая и добрая. Если мысли приходили под вечер, то бессонная ночь была обеспечена.

Евсей тяжело переносил переезд в Тайшет. Хотя и все родные были рядом, да только чего-то не хватало. Чтобы не маяться с мыслями, он затеял строительство новой бани, а потом и нового сарая. Только работой и отмахивался от дум. Приходил брат, помогал, с ним затевали разговоры о дорогом сердцу прошлом. Только Родион поговорит немного, а потом замкнётся в себе да топором сильнее машет. Ещё остужали тоску разговоры, что были слышны на рынке, куда приезжали деревенские мужики из всей округи. Круто закручивала гайки власть в деревне, не давала роздыху. Даже всё домашнее хозяйство было под присмотром уполномоченных, чтобы ничего не укрылось от налогов. Никакой оплаты труда в колхозах не было: дадут немного зерна на трудодень – и всё. Вот и приходилось колхознику везти в посёлок поросят продавать, да ещё то, что сподобились вырастить на своём огороде. Только на это можно было хоть как-то одевать детей и самим одеваться, на другое денег не хватало.

Однажды после посещения рынка к Евсею зашёл Маркел. Евсей с Родионом ставили стропила в бане, собирались крыть крышу.

– Бог в помощь, – сказал Маркел, присаживаясь на чурку.

– Бог-то, Бог, да будь и сам не плох, – ответил Евсей, откладывая топор.

– Здорово, Маркел, – сказал Родион.

– Ходил на базар, послушал, что мужики из деревень говорят, – сказал Маркел. – Вспомнилась наши Тальники. Вы-то вспоминаете?

Евсей сел на край сруба, снял кепку и вздохнул:

– Другой раз аж до слёз, стыдно и признаться.

– Я уж думал, только у меня такая хандра. – Маркел даже улыбнулся. – Спросить у других совестно.

– Чего совеститься, разве худое дело какое?

– Оно так, да только когда бабы о том говорят – это нормально, а мужики обычно помалкивают, вон, как Родион. Разговорчивый у тебя брат, Евсей.

Родион только усмехнулся. Все мужики из деревни были будто родня, ведь вместе прожито столько лет.

– Как там твой тесть, давно не видел? – спросил Маркел Родиона.

– Ничего. Помаленьку хорохорится, хотя слабый стал.

– Зайти всё собираюсь, да как-то не складывается. Часто вспоминаю его, если бы не он, как бы жизнь повернулась? Хороший мужик, хоть и лавочник был.

– Чего там на базаре ещё говорят? – спросил Евсей.

– Того и говорят, что нынче урожай неважный ожидают: погода подкачала, так и изворачиваются, кто как может. Поговаривают, что картошки надо поболее собрать да капустки наквасить. Только загадывать всё можно, а как на самом деле случится? У них там, пока колхозное не уберёшь, своё не дают убирать – вот и жди погоды. Когда снег сыпанёт, тогда и копай картошку в снегу, а то и помёрзнет вся.

– Бывало и такое, – согласился Евсей. – Только тебе какая тоска? Свою картошку в огороде ты соберёшь ко времени да по теплу.

– Вроде не моё, а всё душа болит. Вот и подумается: вовремя из деревни уехали, даже не представляю, как бы мы жили под присмотром.

– Так бы и жили, как все, только хуже, – ответил Евсей.

– Почему хуже?

– У нас народу было мало, схалтурить тяжелее – все на виду.

– А Настасья моя привыкла, говорит, что надо было раньше уезжать. Среди внуков, словно клуша, похаживает, да уму-разуму их учит. И не только моя, другие деревенские бабы соберутся, потрещат, где и всплакнут – им и легче.

– Среди внуков проще: одному штаны смени, другому нос вытри, третьему подзатыльника выдай, а там ещё и обед сготовь, постирай – думать некогда. И хозяйство тоже пригляд требует.

Посидели мужики, поговорили и разошлись.

Так и не успел зайти Маркел к Хрустову: скончался старик в конце лета. В погожий тёплый вечер вышел на крылечко, присел на стул, специально поставленный для него, и вроде бы уснул, а когда Родион пошёл за ним звать домой, Илья Саввич был уже неживой.

В день похорон к дому Хрустова шли и шли люди: заходили в дом, сидели некоторое время, а потом подходили к Лизе и совали конвертики с деньгами. Поначалу Лиза пыталась отказываться, но ей объяснил Кириллыч, что это православная традиция – помогать друг другу.

– Ты, девонька, не обижай людей, они от чистого сердца дают, что могут, потому как Илья Саввич помог им в жизни немало. Люди ведь не по принуждению идут, по своей воле, значит, стоит это того.

После его слов Лиза просто брала конвертики и складывала их в ящик комода. Из бывших жителей Тальников пришли все вместе с детьми и внуками. Кто-то стоял в сторонке, кто-то помогал. На кладбище провожать Илью Саввича пошли немногие. Попробуй потом объяснить, почему ты ходил хоронить бывшего лавочника, поэтому люди и шли, будто мимоходом. Даже в последний путь проводить человека и то надо опасаться – такие времена.

После похорон на поминки пришли родные и все деревенские, кому не перед кем было держать ответ. Посидели за столом, выпили, как полагается, да вспомнили добрым словом человека, принявшего участие в их жизни.

– Так и не зашёл, – сокрушался Маркел. – Думалось на днях да завтра, а оно видишь как?

Каждый вспоминал своё, личное, к чему прикоснулся Илья Саввич, дал путёвку в жизнь. Пусть люди не стали слишком богатыми, но и не хлебали горюшко лаптем, всегда был случай, чтобы заработать копейку, да так, чтобы и на чёрный день оставить. И все эти случаи связаны с Хрустовым, никогда не нарушавшим своего слова и не пытавшимся обмануть.

За разговорами засиделись до вечера: женщины помогли собрать столы и перемыть посуду, мужики всё лишнее вынесли во двор. Там, во дворе, в уголочке под навесом сидели Настенька с Машей и пятилетний брат Сашка. Дети растерянными глазами смотрели за происходящим. О них словно забыли на некоторое время в этой суматохе.

– Пойдёмте домой, – позвала Лиза. – Давайте помянем дедушку.

Она заставила расстроенных детей хоть немного перекусить.

Через три года Тайшет стал городом. Теперь в округе люди стали делиться на деревенских и городских. Знакомые встречались на рынке и говорили:

– Что, городским заделался?

– Да уж, не хлебаем щи лаптями.

И смеялись над собой, потому, как ни назови чугунок, а суть его остаётся прежней, и люди по-другому жить не стали. Чего-чего, а посмеяться русский человек умеет и над собой, и над другими.

В последнее время всё больше приходило эшелонов со спецпереселенцами, их определяли в разные населённые пункты, а потом и вовсе народу потребовалось больше: затеяли руководители страны строительство железной дороги на Север, вокруг Байкала. Вместе со строительством дороги появились и лагеря с заключёнными, строившими эту дорогу. В конце тридцатых годов в Тайшете было уже два лагеря: «Южлаг» и «Тайшетлаг». Они успешно пополнялись репрессированными из западных районов страны. Что творилось на стройке и в лагерях, местное население знало только по слухам, а за разговоры можно было и присоединиться к строителям великой стройки. Жители Тайшета делали вид, что ничего не происходит, и продолжали жить своими заботами.

Дочери Родиона выросли. Настенька, ей исполнился уже двадцать один год, работала на станции, в товарном отделе, окончив специальные курсы. Бойкая, весёлая красавица многих сводила с ума, да только сама не приглянула себе ещё никого. Машенька, такая же красивая, только скромная и спокойная, работала на почте. Сёстры были настолько похожи внешне, что их считали за близняшек, только характерами они были как небо и земля. Вокруг Насти всё бурлит и вертится, а Маша сидит в сторонке, смотрит да помалкивает. Сашка – брат, которому уже исполнилось десять лет, сильнее любил Машу: она больше уделяла внимания брату, а Настя только подсмеивалась. А слушаются ребятишки больше мать, она своим словом ставит на место сразу и без разговоров, а то так посмотрит, что лучше бы подзатыльником одарила. Отец души не чает в детях, балует их, уж тут не до строгости.

Мишка, старший сын Евсея, добился своего: стал-таки машинистом паровоза, одним из самых молодых машинистов. Должность большая, а важности никакой, как был мальчишка, так и остался, хотя ему уже и за тридцать. Зайдёт к Родиону на работу да посмеивается:

– Как там мои сеструшки-хохотушки? Замуж не вышли?

– Подыскал бы женихов, – отшучивался Родион.

– Им не угодишь, останутся старыми девами.

– Глазом моргнуть не успеешь, как разберут, хорошо, если потом внуков дадут, а то и этого не увидишь.

– Сашка не желает ещё прокатиться на паровозе? – поинтересовался Мишка. (Он один раз брал его с собой.)

– Сашка только и говорит, что про паровозы.

– Надо ещё взять, пусть привыкает – работа хорошая, достойная.

– Мал он ещё работать.

– Вырастит.

В очередную субботу, как обычно, Родион затеял топить баню. Любил попариться добрыми вениками да разогнать кровь по жилам. В свои пятьдесят он чувствовал себя ещё совсем неплохо, но быстрее стал уставать от работы. Да спина иногда прихватывала, тогда только баня и спасала. Попарится, а потом отлежится денёк – глядишь, и ушла хвороба.

Спина ныла уже несколько дней, а сегодня особенно, Родион даже позвал сына в помощь.

– Сынок, давай-ка баню истопим: суббота сегодня. Помоги мне натаскать воды и дров.

Сашка, довольный тем, что его попросили, как взрослого, быстро натаскал бочку дождевой воды да сухих сосновых дров.

– Тятя, если чего надо, ты скажи, я мигом сделаю.

– Скажу, сынок, скажу, а то что-то спина покою не даёт.

– Я во дворе буду, – сказал Сашка и подался в сарай, где занимался своими делами.

Настасья помогала убираться матери в доме, Маша была на работе. Ей выпало работать и в субботу. Настасье работать в воскресенье на железной дороге тоже приходится, когда выпадет по графику.

Когда баня была готова, Родион сказал жене:

– Пойдём со мной, а то спина болит, боюсь – завалюсь, что тогда делать?

Лиза приготовила баню, собрала бельё и повела мужа. Родион кое– как забрался на полок.

– Кряхтишь, как старичок, – сказала она мужу.

– Сам себе удивляюсь, – ответил он. – Вроде и не хочу, а выходит так.

– Старенький стал.

– Выгнать хочешь?

– Куда же я тебя выгоню?

Лиза могла строго разговаривать с другими людьми, детей могла приструнить, но так и не научилась говорить на повышенных тонах с мужем. Не получалось. Посмотрит на него, и все неурядицы улетучивались. Многие люди говорят, что женщина любит ушами, может, кто и любит, да только не в словах дело. Лиза за всю семейную жизнь не слышала ласковых слов, но счастья у неё было поболее, чем у других. Только глянет Родион на неё, а внутри всё уже затаилось, а если за руку возьмёт да обнимет – голова кругом, сердце выпрыгивает из груди и без всяких слов. Так и прожили все эти годы.

– Чего это ты разболелся? – спросила она, поддавая настоем трав на каменку. – Я уже не могу парить тебя, как прежде, сердце заходится.

– А ты и не шибко старайся. Через силу не надо.

– Я пойду, отдохну, голова кружится уже.

Родион полежал ещё на полке, попытался встать. Боль ушла, видно, хватило и того тепла, что дала баня. Он ещё плеснул воды на каменку и сам взялся за веник. Напарившись, он медленно, стараясь не дёргаться, слез с полка и пошёл в предбанник. Лиза сидела, попивая квас

– Испей, – подала она ковш.

– Хорошо, – сказал Родион, глотнув кваса.

– Ты никак меня обманул? – Лиза подозрительно посмотрела на мужа. – То ходить не можешь, а то паришься, аж листья сюда летят.

– Отпустило – вот и расхрабрился.

– Пошли мыться – хватит жариться: здоровье уже не то.

Родиону всегда нравилось смотреть, как Лиза мыла свои волосы.

Старательно промывала всю косу сверху до самых кончиков волос, перекинув её через плечо. А ещё он любил лить воду, когда Лиза смывала с них мыло, а потом выжимала и закручивала на затылке. Какое же это было счастье – видеть всё это. Поначалу Лиза смущалась, а потом привыкла – муж всё же.

– Лиза, годы тебя не берут, ты только краше становишься, – сказал Родион. – Любуюсь тобой, не налюбуюсь.

– Думается мне, что ты и хворь придумал, чтобы в баню со мной идти, – дочек не стыдно, срамник ты старый.

– А хоть бы и придумал? Чего стыдиться, не с полюбовницей пошёл, чай.

– Чего уж, знаю, что не придумал. Поберёгся бы – немолод уже.

– А давай ещё родим кого-нибудь, – сказал Родион и улыбнулся.

– Только и осталось. Одевайся, пошли чаю тебе сготовлю на травках.

Из бани Родион пришёл с хорошим настроением. Допивая чай, он прислушивался к себе и чувствовал, как из глубины тела опять выползала боль, которая не становилась сильнее, просто ныла – и всё. На ночь Лиза намазала какой-то вонючей мазью и обмотала старым платком.

К утру полегчало. Родион сел у окна и стал смотреть на улицу. В воскресный июньский день на улице было тихо. Выходной. Раньше в это время люди шли на воскресную службу в церковь, но сейчас церковь закрыли и разобрали. Редкий человек пройдёт воскресным утром мимо дома. К обеду Лиза напекла блинов. Чай пили все вместе, кроме Насти, она была на работе.

Через окно Родион увидел, что Настя едва не бегом бежит домой. Стало тревожно.

– Лиза, Настасья чего-то спешит домой, никак случилось что?

– Настасью не знаешь, – ответила Лиза, занимаясь вязаньем.

– Нет, что-то приключилось.

Настя влетела в дом, широко распахнув дверь.

– Война, – выдохнула она. – С немцами война.

Молчание затянулось.

– Ошибки нету? – спросил отец.

– По радио будет сообщение, слушайте, а я снова на работу побегу, на минутку вырвалась.

– Как же это, Родя, а? – спросила Лиза, обессиленно садясь рядом с мужем.

– Немец – вояка серьёзный, приходилось встречаться.

– И что теперь?

– Наш-то солдат не хуже будет, одолеем немца, только насколько затянется всё?

– А по радио говорили, будто не пустят врага на Россию, мол, на рубежах задержат.

– Говорить что хочешь можно, только как там будет – время покажет.

– Хорошо, что Сашка мал ещё, как бы я смогла отправить его на войну? – вдруг сказала Лиза. – Страшно как. Мишку нашего заберут.

– Не должны Мишку-то, он же машинист, а в паровоз кого попало не посадишь.

И было правительственное сообщение, которое передавали через громкоговоритель на Базарной площади, и была толпа людей, а потом громкие причитания со всех сторон. А к вечеру пьяные песни под гармошку и молодёжь, готовая идти хоть сию минуту бить врага.

У Родиона собрались все жители Тальников. Разговаривали мало, только вздыхали, да женщины смахивали кончиками платков предательские слезинки. Дороже и ближе у них здесь никого не было, а куда податься в худую годину, как не к самым близким?

Июль 2013 г. –   январь 2014 г.